Текст книги "Человек звезды"
Автор книги: Александр Проханов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Андрей Витальевич Касимов, губернский олигарх, владеющий соляными шахтами, построенными еще мучениками ГУЛАГа, находился в своем генеральном офисе, принимая у себя управляющих, финансистов, знатоков рыночных спекуляций и ценных бумаг. Он был средних лет, худощав, аскетичен, с высоким умным лбом и серьезными, точными глазами беспроигрышного дельца и неутомимого ловца. Ибо весь кабинет его был увешан стеклянными коробками, в которых, подобно застывшей радуге, красовались бабочки, пойманные Касимовым в африканских джунглях, азиатских горах и южноамериканских сельвах. Среди этих драгоценных витражей, в их магических излучениях, проходили его встречи с подчиненными, каждый из которых ассоциировался с тем или иным посаженным на иглу экземпляром. Папильониды, нимфалиды, сатиры, морфиды, – все эти семейства бабочек странным образом находили отражение в человеческом облике или манерах.
Специалист по маркетингу, докладывающий о колебании мировых цен на калийные удобрения, с коричневым лицом, тревожно мерцающим взглядом, фиолетовыми болезненными подглазьями, был похож на смуглую бабочку с фиолетовыми кругами на крыльях, которую он поймал в Коста-Рике. Управляющий шахтами, сообщавший о компенсациях, выданных семьям погибших шахтеров, маленький, с толстым брюшком, круглыми розовыми щеками и светлой пушистой бородкой, был похож на бархатистого, с тучным тельцем, шелкопряда, который попал в его сачок на берегу Мертвого моря. Глава безопасности, доносивший о недовольстве шахтеров, о брожении в шахтерских поселках, напоминал крупную, с бархатными зелеными крыльями бабочку, пойманную на Борнео. Специалист по пиару, сообщивший, что у мемориала жертвам сталинизма будет повешен колокол, имел сходство с белесой полупрозрачной бабочкой, на крыльях которой краснели крохотные крапинки. Эта бабочка залетела в его сачок в Кордильерах. Политический аналитик, обсуждавший возможные последствия беспорядков в Лондоне, где жила жена Касимова и два его сына, – этот модник в изысканном костюме и шелковом галстуке был схож с драгоценным экземпляром, в радужных пятнах, серебристых разводах, с вкраплениями лазури. Бабочка трепетала в его сачке, когда он стоял на просеке в джунглях Нигерии. А управляющий непрофильными активами, убеждавший его отказаться от старого, нуждавшегося в ремонте теплохода, который когда-то назывался «Красный партизан», а теперь «Оскар Уайльд», а также не строить еще один супермаркет и ограничиться уже имеющимся великолепным магазином «Ласковый мир», – этот верткий щеголь с холеными усиками имел своим аналогом пушистую, с изумрудными крыльями бабочку, которую выхватил сачок из душистого ветра в цветущей долине Испании.
Отпустив помощников, Касимов позвонил в Лондон жене и узнал, как обстоят дела у сыновей, один из которых учился в Оксфорде, а другой в Кембридже. Позвонил другу в Сидней, чтобы узнать, как идет подготовка экспедиции, которую они совершали осенью в глубь Австралийского континента.
Вошел секретарь и вкрадчиво доложил, что в приемной находится господин Маерс Виктор Арнольдович, который явился по рекомендации Лондонского энтомологического общества.
– В самом деле? – удивился Касимов. – Для меня эта рекомендация выше губернаторской. Проси, но ограничь визит десятью минутами.
В кабинете появился господин, всеми вкрадчивыми манерами, сдержанной благородной улыбкой, любезным полупоклоном демонстрирующий, что принадлежит к изысканному обществу, и это вызвало у Касимова симпатию и интерес к неожиданному гостю. И даже красноватое родимое пятно на лбу придавало гостю странную привлекательность.
Андрей Витальевич пригласил его занять кресло, всем своим видом давая понять, что готов уделить визитеру внимание, но лишь настолько, насколько позволял ему график предельно занятого, дорожащего каждой минутой человека.
– Многоуважаемый Андрей Витальевич, позвольте мне в качестве рекомендательного письма передать вам послание председателя Королевского энтомологического общества сэра Джона Гринфаера.
С этими словами Маерс извлек из кармана плоскую жестяную коробочку от дамских сигарет, раскрыл ее, протянул Касимову. Тот, увидев в коробочке треугольник, сложенный из папиросной бумаги, вынул из ящика пинцет, подцепил треугольник, раскрыл. И у него на ладони вспыхнула лазурью сложившая крылья бабочка.
– Боже мой, какой великолепный менелай! – восхищенно воскликнул Касимов, рассматривая бабочку. От волнения его руки слегка дрожали, и по шелковой лазури крыльев серебряные волны света становились то прозрачно голубыми, то сгущались почти до черноты, и эти сияющие переливы отражались на лице Касимова, делали его восторженным, как у молящегося. – Какой великолепный подарок! Драгоценный вдвойне тем, что этот морфид пойман самим сэром Джоном в дельте Амазонки!
Касимов в увеличительное стекло рассматривал маленькую этикетку с именем счастливого ловца и местом, где была поймана бабочка. В толстой линзе сверкали вспышки голубого серебра, хрупко темнела сложенная щепотка лапок, тончайшие усики с утолщениями на концах. Казалось, бабочка не отражала света, а сама излучала волшебное свечение, и множество застывших в стеклянных коробках бабочек откликнулось своими алыми, золотыми, изумрудными переливами.
– Вы знакомы с сэром Джоном? – Касимов бережно спрятал подарок в папиросный конвертик, закрыл металлическую коробку, и бабочка, словно маленькая мумия, накрытая пеленой, укрылась в саркофаге.
– Я имею честь обедать с сэром Джоном в одном клубе. Когда я сказал ему, что собираюсь посетить город П., он передал для вас эту крохотную посылку и просил напомнить вам ваше совместное путешествие в джунглях Суматры.
– О да, это было великолепное путешествие! – мечтательно произнес Касимов, прикрывая глаза. Под его закрытыми веками волновались виденья тропических лесов, багряные зори, океанский пенный прибой, сквозь который пролетали узкие черные пироги. Касимов уже забыл о своем жестком графике. Не хотел отпускать гостя, который перенес его в мир, доступный только избранным, тем, кто одержим этой необычайной охотой, испытывает несравненное наслаждение, помещая в стеклянную коробку очередное крылатое божество, выхваченное сачком из душистого ветра джунглей, сбитое с экзотического цветка альпийских лугов, настигнутое в безумной гонке по горячим холмам.
– Вы тоже энтомолог? – спросил Касимов, рассматривая визитную карточку гостя. – У вас коллекция?
– Я коллекционирую художественные дарования, – ответил Маерс. – Ведь гений – это тоже ангел с крыльями, посланный Богом в джунгли нашего человеческого бытия.
– Значит, вы понимаете природу и страсть коллекционера. Охота за гениями – это тоже охота.
– Когда-то я изучал эстетику орнаментов, магические смыслы народных узоров. И знаете, что меня удивило? В русском орнаменте, в русском фольклоре есть цветы, звери, птицы, есть даже жуки, но нет бабочек. Словно русский человек не замечал их в окружающей природе. А ведь мужик, когда выходил с косой на цветущие луга, был окружен бабочками, их великолепием, их ангельской красотой.
– Вы правы, – подхватил изумленно Касимов. – Какое тонкое наблюдение. Оно не приходило мне в голову. Мои друзья приезжают сюда поохотиться на таежных медведей и с иронией отзываются о моей страсти. А ведь охота на бабочек не менее упоительна, чем охота на медведя. А иногда и не менее опасна. Однажды в Канаде, в погоне за монархом, я сорвался в каньон и чуть было не разбился. А в Эфиопии, охотясь за переливницами, чуть было не угодил в плен к повстанцам, но, к счастью, подоспел вертолет. Вы, я вижу, очень тонко понимаете красоту этой аристократической охоты.
Касимов осмотрел кабинет, где в стеклянных коробках выстроились разноцветными рядами бабочки, посаженные на тонкие стальные булавки. Словно батальоны в пестрых мундирах с проблеском вороненого оружия.
– Зная ваше изысканное увлечение, я и явился к вам, Андрей Витальевич, надеясь на поддержку.
– Слушаю вас, Виктор Арнольдович, – Касимов мельком заглянул в визитку гостя.
– Видите ли, я устраиваю в городе П. фестиваль современного искусства. Художники со всего мира. Лучшие музыкальные группы. Поэты, певцы, театральные труппы. На несколько дней ваш прекрасный, но несколько захолустный город превратится в культурную столицу. Сюда нахлынут самые известные искусствоведы, арткритики, журналисты, репортеры. Репортажи с фестиваля облетят все иллюстрированные журналы. И мне нужна ваша поддержка. Не финансовая, боже упаси, все мероприятия уже профинансированы самыми известными меценатами. Мне нужна ваша моральная поддержка, как одного из самых уважаемых и влиятельных граждан города.
– О нет, – сухо отказал Касимов, и глаза его, еще недавно перламутровые и мечтательные, стали холодными и стальными. – Я устранился от всякой общественной деятельности. По сути, я уже давно переселился из города П. в Лондон. Там мой дом, семья, добрые друзья. Здесь же бизнес. Здесь, в России, я зарабатываю деньги, а живу в Лондоне. Там же большая часть моей коллекции.
Он посмотрел на коробки, каждая из которых напоминала Всесвятскую икону с рядами святых, преподобных, мучеников, – золотые нимбы, хитоны, крылья, стальные копья в руках у ангелов.
– Я вас понимаю. Множество достойных русских людей предпочитают переселиться из варварской, неустроенной России в благополучный респектабельный Лондон. Но времена меняются, Андрей Витальевич. Эти недавние погромы в Лондоне, драконовские законы, крах британского либерализма, возможные потрясения и взрывы, – все это пришло в Лондон. И, похоже, он перестает быть тихой обителью, но становится ареной расовых войн со всей неизбежной жестокостью и кровопролитием. Не лучше ли вернуться в Россию и здесь создавать себе общественную репутацию, или, как раньше говорили, «сына Отечества»? Предстоящий фестиваль искусств – прекрасный для этого повод.
– Нет-нет, – нетерпеливо отозвался Касимов. – Меня это не волнует.
– Попробуйте взглянуть на это с другой стороны, Андрей Витальевич. Европа переживает закат, европейская цивилизация приходит в упадок. Экономические кризисы бушуют в европейских странах. Моральный упадок охватил все слои общества. Уныние и страх господствуют в умах. Европа идет на дно, как современная Атлантида. И не только в переносном, но и буквальном смысле. Таяние ледников Антарктиды приведет к затоплению половины европейской территории, и лучшие умы, геостратеги, климатологи, антропологи, специалисты по расселению предсказывают массовый исход европейцев. И как вы думаете куда? Конечно, в Россию. Становится модной теория о том, что праматерью европейских народов был ваш уральский Аркаим, древнейшая родина ариев, которые расселились по всему миру, в том числе и по Европе. И теперь наступает пора возвращаться на свою прародину. Предстоит новый «дранг нах остен», но уже не танков с крестами, не армий группы «Центр», а культурных протуберанцев, вроде того, какой вспыхнет здесь, в городе П. Мой фестиваль – это мирный десант Европы на русский Урал, и вы, одновременно европеец и русский, могли бы стать провозвестником этой экспансии. Хотите, назовем наш праздник – «Русская бабочка»? Ведь Россия – это бабочка с туловищем в виде Урала и крыльями, распростертыми на восток и на запад.
– Увы, мне это не подходит, – с холодной любезностью отверг предложение Касимов, которого начинал утомлять навязчивый визитер.
Они некоторое время молчали. Бабочки в коллекции напоминали бесчисленных стриптизерш, которые застыли у стальных шестов. Были готовы сбросить воздушные наряды и обнажить свои прелестные тела, нежные бедра и груди.
Маерс все с той же настойчивостью продолжал убеждать.
И его красное пятно на лбу, казалось, слегка воспалилось и обрело выпуклость.
– Я знаю, перед угрозой кризиса, многие предприниматели ищут способ вложить свои деньги так, чтобы они не сгорели вместе с банками и фондовыми рынками. Как правило, все бросаются покупать золото, и его цена взлетела до астрономических высот. Но когда кризис кончится, оно резко подешевеет, и предприниматели проиграют. А почему бы вам не вложить ваши деньги в искусство? Я привезу сюда лучших современных художников России. Дубоссарский, Врубель, Гоша Вострецов, Калима, Звездочетов, многие другие. Их работы уже висят в музеях мира. Соберите коллекцию их работ. Ведь вы искусстный коллекционер. Картины со временем не только не упадут в цене, а станут все дороже, будут бесценны. Вы станете обладателем не только уникальной коллекции, но и богачом первого ряда.
Касимова забавляла настойчивость господина, которая шла вразрез с правилами хорошего тона.
– Я предпочитаю вкладывать деньги в строительный бизнес. Строю отели в Дубае.
Касимов посмотрел на часы, давая понять назойливому визитеру, что аудиенция окончена. Но тот не умолкал, и его родимое пятно казалось красным стеклышком, под которым что-то кипело и пузырилось.
– И еще один аргумент, Андрей Витальевич. Вот вы хотите повесить колокол над мемориалом в память о жертвах ГУЛАГа. Правильный ход. Ведь действительно, отчасти правы те, кто называет вас наследником ГУЛАГа. Не для того мучились и умирали в соляных шахтах узники, чтобы результаты их труда наследовал олигарх и построил свое благополучие на костях русских крестьян, инженеров, поэтов. Если бы мы посвятили свой фестиваль памяти замученных узников, и вы на открытии фестиваля или на концертах и выставках объявили об этом, общественное мнение многое вам бы простило. Разве не так?
– Все это далеко от меня. Я должен извиниться. Меня ждут дела.
Касимов стал подниматься. Увидел, как лопнула тонкая оболочка родимого пятна, и вырвался розовый пылающий луч, который больно лизнул плечо Касимова, полетел по стенам, бесшумно ударяя в коробки с бабочками. Коробки растворялись, и бабочки, пронзенные булавками, вылетали наружу.
Они устремлялись к Касимову, садились ему на лицо, на грудь, живот, покрывали всего разноцветным шуршащим ворохом, и каждая вонзала булавку. Тонкие иглы проникали в глаза, в виски, в мозг, пробивали сердце и печень, пронзали гениталии. Каждая клеточка тела испытывала ужасную боль, словно в нее проникал убивающий яд, и эта боль была той болью, какую испытывала бабочка перед смертью, и каждая возвращала убийце свое страдание. Касимов был готов потерять сознание, но пытка состояла в том, что его удерживали на грани обморока, продолжали впрыскивать жгучие ядовитые струйки, и бессловесный голос внушал: «Соглашайся. Скажи, что согласен». И как узник в застенке не выдерживает истязаний, так и Касимов, погибая, пролепетал:
– Я согласен.
Боль прекратилась. Бабочки заняли свое место в коробках. Крышки закрылись. И только одна голубянка, пойманная им в горах Кавказа, осталась снаружи, билась о стекло, не в силах влететь в коробку, и в ней поблескивала тончайшая булавка.
– Что вы сказали? Я не расслышал, Андрей Витальевич.
– Я согласен. Готов принять участие в фестивале. Что от меня нужно?
– Да почти ничего. Позвольте поместить своеобразную эмблему праздника, красных человечков, на здании вашего офиса, на супермаркете, в речном порту, где стоит принадлежащий вам теплоход «Оскар Уайльд».
– Помещайте, – слабо произнес Касимов, не понимая, что с ним случилось, что навеяло этот бред, кем был на самом деле этот господин с лазерным лучом во лбу. Смотрел, как высокий чернокудрый араб вносит в его кабинет красного, из деревянных брусков, истукана.
Глава пятаяГлава губернской наркомафии Джебраил Муслимович Мамедов был похож на добродушного лягушонка. Пухленькое округлое тельце. Растопыренные аккуратные пальчики. Выпуклые темные глазки. Длинный рот, из которого во время смеха высовывался большой розовый язык. Так и хотелось запустить Джебраила Муслимовича в таз с водой и смотреть, как он станет плавать от одного эмалированного края к другому, потешно толкаясь перепончатыми ножками.
Но сейчас Джебраил Муслимович пребывал не в тазу, а в маленьком рабочем кабинете, который был оборудован в отдаленном закоулке городской дискотеки с шутливым названием «Хромая утка». Сюда с вечера собиралась городская молодежь, глотала горячительные таблетки и под грохот ударников, среди лазерных вспышек, танцевала до утра, иногда отлучаясь из танцевального зала, чтобы сделать безболезненный укол в вену или провести чуткой ноздрей вдоль дорожки белого порошка, после чего мир начинал казаться огромной перламутровой пуговицей, пришитой к голубому бюстгальтеру.
Сейчас дискотека приводила себя в порядок после ночных радений. Уборщицы собирали шприцы, разбросанные бумажные пакетики, приметы скоротечной любви. А Джебраил Муслимович, вооруженный калькулятором, подсчитывал недельную выручку. Кабинет ничем не напоминал восточное происхождение хозяина. Только висела в углу нарядная восточная лампа с бисерными нитями и стояла резная скамеечка, инкрустированная перламутром. Считая деньги, он принимал появлявшихся время от времени посетителей.
Явился к нему цыганский барон Роман, который был главным среди цыган, сбывавших в губернии крутой героин, анашу и всевозможные бодрящие травки, а также лесные грибы, рождающие галлюцинации. Барон выглядел так, словно играл в театре «Ромэн». Черная, до синевы, борода. Смуглое лицо с фиолетовыми, сладостно взирающими глазами. Золото зубов в красногубой улыбке. Шляпа на голове. Шелковая жилетка с толстой золотой цепью карманных часов. Он пришел к Джебраилу Муслимовичу пожаловаться на следователей, которые отправляют в тюрьму одного цыгана за другим, подлавливая на мелком сбыте безобидной травяной дури, так что вскоре в таборе не останется людей.
Мамедов благосклонно выслушал Романа, обещал поговорить с генералом и, прощаясь, заметил:
– Ты своим людям скажи, пусть, перед тем как в зону идти, золотые коронки снимут. А то там много золотодобытчиков из блатных.
Следом пожаловал чеченец Ахмат, который контролировал таджиков, а те, в свою очередь, поддерживали поток героина по маршрутам из Афганистана в Среднюю Азию и Россию. Ахмат был милый, скромный брюнет с неопрятной щетинкой, в скромном костюме, и никто бы не сказал, что это отважный воин, воевавший в чеченских горах вместе с арабом Хаттабом и собственноручно отрезавший головы пленным контрактникам. Теперь он жил в добротном трехэтажном дворце в престижном районе города П., очень редко пускал в дело свой пистолет, разве что обнаружив в среде таджиков стукача или гнусного воришку. Он пришел к Мамедову с предложением расширить зону влияния на соседний регион, для чего следовало застрелить конкурирующего дагестанца Расула. Мамедов внимательно выслушал уважаемого партнера и отговорил его от торопливых решений. Объяснил, что сферой их интересов являются районы полярного Урала, где открываются новые рудники и скапливаются большие массы людей, еще не охваченных их бизнесом.
– Ты бы лучше съездил на севера, Ахмат. Там кое-кто уже приторговывает. Поговори с ними как горец. Наведи «конституционный порядок».
Пожаловал из Питера поставщик метадона и таблеток, под названием «скорость». Лаборатории Северной столицы синтезировали наркотик похлеще героина, а таблетки «экстази» доставлялись из Голландии. Поставщик носил кличку Химик, был благовидным господином с аккуратной бородкой, розовыми щеками и добрыми глазами, синевшими сквозь линзы дорогих очков. Он извлекал из кармана клетчатого пиджака батистовый платок и вытирал капельки пота на лбу, розовые, как арбузный сок. Он сообщал Мамедову, что лаборатории начали выпуск синтетических таблеток, вполне заменяющих «экстази», но более дешевых, и он привез на пробу первую партию этого препарата.
– Мы не чураемся новизны. Мы не какие-нибудь упертые консерваторы. Но, как говорим мы, русские: «Доверяй, но проверяй». Приму малую партию и проверю ее сегодня в «Хромой утке», когда начнутся ночные пляски.
Нанес визит полковник полиции, симпатичный, добродушный, с деревенским лицом и уральским говором. Просил увеличить месячные отчисления, потому что замучили расходы по строительству нового дома, который он хотел бы построить на манер французского замка.
– Мишенька, – ответил ему Мамедов, – постарайся построить дом, чтобы он не выглядел краше губернаторского. А то ведь станет завидовать, и начнутся ненужные гонения. Отчисления увеличу, но и ты не останься в долгу. Из Москвы приехал следователь и начал копать под цыган. Устрой ты ему, Мишенька, ДТП на лесной дороге и зарой где-нибудь под елкой вместе с машиной. А мне привези его два глаза. За каждый заплачу по отдельности.
Не оставил Мамедова без внимания и генерал нарконадзора. Дородный, шумный, жизнелюбивый, пахнущий вкусным одеколоном. Приглашал Мамедова на свой день рождения, на котором будут все именитые люди губернии и приедет специально выписанный из Китая пиротехник, который устроит фейерверк из тысячи ракет и шутих.
– Ну как же не прийти на ваш праздник, дорогой Федор Тихонович. Если бы не позвали, все равно бы пришел. Вы как-то оговорились, что хотели бы поездить на джипе «Чероки». Так что прибуду с подарком.
Не удивился Джебраил Муслимович, когда порог его кабинета переступил местный поэт Семен Добрынин, могучий, как медведь, с косматой, нечесанной головой, с бородой отшельника и странно тонким, почти писклявым голосом, которым просительно, по-бабьи, выпрашивал оказать содействие в издании книжицы стихов. Мамедов слыл покровителем местных литераторов, сам был любителем русской словесности и не отказывал просителям, поощряя литературные дарования.
– Прочел бы ты мне свой стишок, Семушка. Очень мне нравятся твои стихи про Россию.
Поэт с готовностью принял позу эстрадного чтеца, откинул гривастую голову, воздел молитвенно глаза и начал читать.
Беру котомку и иду в сторонку дальнюю.
Моя Россия, мать многострадальная.
Твой Блудный сын тебя не защитил,
Но горький стих тебе я посвятил.
– Чудесно, Семушка. Ты наш Есенин, – восхищался Мамедов, – издавай свою книжицу во славу русского языка, великого и могучего. Я хоть и азер черножопый, но нет для меня ничего драгоценней русской поэзии. Пиши дальше, и знай, что есть среди твоих поклонников скромный уроженец Кавказа, для которого Россия – святая мать.
Отпустив растроганного поэта, Джебраил Муслимович уже собирался покинуть свою резиденцию и отправиться в загородный ресторанчик, принадлежавший соотечественнику Гейдару, чтобы отведать специально для него приготовленные бараньи семенники. Но на пороге возник господин, невесть как проникший минуя охрану.
Джебраил Муслимович испугался, но не подал виду. Только тревожно забегали выпуклые глазки и растопырились пальчики рук, отчего сходство с лягушонком стало еще разительней.
Господин лучился как масленый светильник. Медовая улыбка источала благодушие. Поклон, который он отвесил, выражал глубокое почтение, словно гость был наслышан о добродетелях Джебраила Муслимовича и явился, чтобы воочию в них убедиться.
– Извините, Джебраил Муслимович, что я прямо так, без предупреждения. У дверей никого не было. Должно быть, охранник пошел в туалет, ибо и охране ничто человеческое не чуждо, – мило пошутил визитер. – Позвольте представиться. Маерс Виктор Арнольдович, Президент международной академии искусств. Ах, вы про это? – он тронул малиновое пятно на лбу. – Это так, пустяки, родовая травма.
И Мамедов поймал себя на том, что и впрямь на долю секунды подумал о происхождении пятна, напоминавшего лепесток шиповника.
– Позвольте присесть, – не дожидаясь позволения, гость удобно уселся в кресло, положив ногу на ногу.
Мамедов чутко следил за незнакомцем, внушавшим ему подозрение, – не тот ли это московский инспектор наркоконтроля, который тайно явился в город П., чтобы обнаружить изъян в работе подведомственной организации?
– Возможно, вам покажется странным мой визит, – заранее извиняясь, произнес Маерс, – но я приехал в ваш замечательный город не с целью что-либо вынюхивать или разведывать, а с намерением провести фестиваль искусств, который привлечет к вашей губернии внимание всей России, Европы и даже мира.
Тревога Мамедова росла, ибо он слышал, что некоторых спецагентов обучают приемам угадывать чужие мысли. И как собаки кинологов улавливают запах наркотиков, так агенты умеют считывать мысли наркоторговцев.
– Когда-то, еще в советское время, я увлекался телепатией, гипнозом, внушением мыслей. Но теперь все это прошло, как, впрочем, и само советское время, – вздохнул Маерс.
– Да, очень жаль, – кивнул Мамедов, складывая на животе ручки, шевеля чуткими пальчиками. – Я никогда не хаял советское время. Я по-прежнему считаю себя советским человеком. Я советский офицер, и верен присяге.
– В самом деле? А где вы служили?
Джебраил Муслимович был уверен, что гостю известны все подробности его биографии, как в прошлые годы, так и в нынешние дни. И следует пригласить полковника Мишеньку, чтобы тот устроил любопытному господину ДТП на лесной дороге и принес в бутылочке два его лукавых глаза.
– Я служил в погранвойсках, в Нахичевани, в последние деньки СССР. Боже, что это было! Безумные толпы прорвали границу, обрушили заграждения, пустили бульдозер вдоль контрольно-следовой полосы. И в границе образовалась дыра величиной в три километра. Молоденький русский лейтенант, который наблюдал все это с вышки, умер от разрыва сердца.
Молодое сердце русского государственника и патриота не выдержало осквернения святой границы. – Джебраил Муслимович горестно закрыл глаза в знак поминовения усопшего друга.
– Да-да, – закивал Маерс. – Я помню, об этом писали в газетах. Тогда же сквозь эту пограничную брешь из Ирана в Азербайджан провезли огромную партию афганских наркотиков.
Мамедов внимательно посмотрел в глаза Маерса, представляя, как они будут выглядеть в бутылочке с водой, – шарообразные белки с кровавыми жилками сосудов и расширенные от ужаса зрачки.
– А потом я служил в Таджикистане, в районе Пянджа. Из Афганистана речку переходили наркокурьеры, и много русских ребят погибло в «героиновых» перестрелках.
– Я слышал об этой «героиновой войне», – сочувственно произнес Маерс. – Там были герои-пограничники, но были и те, что вступали в сговор с наркоторговцами и стали миллионерами. У каждого свой путь, свой хлеб.
Мамедов смотрел на Маерса и представлял, как полковник Мишенька перочинным ножом ловко вырезает из глазниц эти лживые глаза, стряхивает с лезвия в бутылочку, и пустые глазницы наполняются кровью, светят, как рубиновые фонари.
– Мои глаза принадлежат не мне. Они – национальное достояние. – Маерс смотрел на Мамедова весело, почти любовно, и тот испугался, понимая, что прозрачен для этого таинственного колдуна, читающего чужие мысли. Был готов протянуть вперед свои маленькие ручки, чтобы гость защелкнул на них браслеты наручников.
– Я пришел к вам, уважаемый Джебраил Муслимович, зная вас, как ценителя искусств, покровителя поэтов и художников, бескорыстного мецената, в наш черствый меркантильный век спасающего осиротевшую русскую культуру. Вы – тот редкий человек, который, не являясь русским по рождению, является подлинным русофилом, берет на себя роль, от которой отказывается этнический русский.
Разговор приобретал несколько иное направление, и Мамедов раздумал протягивать вперед свои руки, надеясь еще некоторое время оставаться на свободе.
– Вот говорят, русский народ спивается, все больше употребляет наркотики. Но не преследовать надо этих пресловутых наркоторговцев, не гоняться за ними, как за дикими зверьми, не сажать их на цепь. Благодарить их надо, в ножки им поклониться. – Маерс больше не казался Мамедову лжецом и тайным агентом. В словах гостя слышалось сочувствие, тайное приглашение к дружбе, единомыслие с хозяином, надежда на будущий союз и взаимодействие. – Русский народ устал от своей истории. Он переутомился совершать исторические подвиги, одерживать победы, осваивать пустыни и льды, терять миллионы на кровавых войнах, устремляться в утопии, где ему обещали земной рай. Русские должны отдохнуть, должны забыться, должны отдышаться от своих окопов и котлованов, от своих баррикад и бараков. Наркотики – это спасительный сказочный мир, куда прячется русский народ от ужасной реальности, где он обретает желанное счастье, видит «сон голубой». Не бежит в атаку, не проламывается сквозь гнилые топи, а танцует. Наркотик «скорость» абсолютно созвучен с русской душей, потому что «какой же русский не любит быстрой езды». Наркотик «метадон» позволяет русскому выйти в открытый космос, не надевая скафандра Гагарина. А изготовленная из макового молочка «черняга» возвращает русскому человеку есенинскую мечтательность и удаль.
Мамедов внимательно слушал, чутко улавливая интонации, одни из которых продолжали внушать тревогу, а другие завораживали своей искренностью и глубоким чувством.
– Уважаемый Джебраил Муслимович, я намерен провести в вашем замечательном городе праздник современного искусства. И хотел бы привлечь вас к участию в этом бесподобном празднике. Нет, нет, не в качестве мецената и спонсора, у вас и без меня множество финансовых трат. Все расходы я беру на себя. Но вы, как известный гражданин, украсите праздник одним своим присутствием. Появитесь на публике, скажете несколько приветственных слов.
– Но я не публичный человек. Маленький тихий предприниматель.
– Кстати, вся современная культура, вся музыка, живопись, литература замешаны на наркотиках. Галлюцинации, транс, поэзия абсурда, – все это созвучно наркотическим видениям. Предполагаемый праздник неявно будет пропагандировать наркотики, формулировать философию наркотической свободы.
Мамедов вновь почувствовал приближение опасности. Визитер знал о его наркотическом бизнесе, требовал от него добровольного в этом признания. Строил ловушку, в которую тонко заманивал. И опять явилась мысль о полковнике Мишеньке, который принесет ему бутылочку с этими лукавыми глазами.
– Нет-нет, уважаемый Виктор Арнольдович, – Мамедов рассматривал малиновое пятно на лбу Маерса, которое было прекрасной мишенью для снайпера. – Я так далек от искусства, особенно, как вы говорите, наркотического. Я многие годы посвятил борьбе с этим злом. На таджикской границе только Бог спас меня от пули, которая оставила бы на моем лбу аккуратную дырочку, в том месте, где у вас расположено это красное родимое пятнышко.
Это был сигнал визитеру, чтобы тот не приближался на расстояние снайперского выстрела. Была тайная угроза ему, развесившему свои коварные сети. Но, казалось, сигнал не был услышан.
– Все эти рок-группы, инсталляции, магические чудеса и фокусы привлекают толпы молодежи. Благодатная среда для распространения наркотиков. Разве это сравнишь с какими-нибудь двумя небольшими дискотеками, где сбывается из-под полы героин. Если бы в городе П. кто-нибудь занимался наркотиками, наш праздник помог вдвое, втрое расширить рынок.
