Текст книги "Новый солдат империи. Воин Донбасса (СИ)"

Автор книги: Александр Пересвет

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 25 страниц)

– Гражданка Горобец, – сухо произнёс Томич. – От имени следствия по данному делу я принимаю решение вас задержать...

Дальше было противно. Хозяйка впала в истерику, дико билась в руках комендантского бойца и милиционера, орала что-то бессвязное. Однако Томич, похоже, вычленял из этих криков что-то для себя понятное, потому как поощрительно кивал и команды успокоить женщину не давал, Похоже, в своих проклятьях, обращённых ко всем подряд, включая присутствующих, неких отсутствующих, втянувших её в это дело, хохлов, сепаров, Порошенко, Путина и даже отчего-то Хрущёва, Анна что-то выплёскивала и что-то полезное для следствия.

В конце концов, она успокоилась. Алексей принёс ей воды, они выпила так, будто и воду ненавидела сейчас – вместе со всем тем длинным списком персон, который она только что выдала. Посмотрела на своего жильца, на Томича, затем спросила безучастно:

– Меня на подвал, да?

Томич задумчиво посмотрел на неё:

– Ну, а как ты хотела? По содеянному. Но и на подвале люди живут. А вот как живут – зависит, конечно, от того, как они сотрудничают со следствием...

Анна поникла. Было понятно, отчего. В молодом Луганском государстве – ладно, недогосударстве – и нравы царили... ну, молодые. Как в той Гражданской войне. За белых аль за красных? И далее – без особых процессуальных заморочек. В зависимости от.

На подвал МГБ попасть – это, по слухам, было ещё ничего. Всё же шантрапой всякой не занимаются, да и некая культура законности всё же не заслонена военной неумолимостью. Вот у казачков было, опять же по слухам, совсем хреново. Полная революционная целесообразность. Подозревали в работе на укров всех, а всех незнакомых – вдвойне. Хватали и тащили на подвал даже добровольцев, если те оказывались в казачьей зоне без знакомого казакам сопровождающего. Такие тоже бывали: проходили "ноль" самостоятельно, или связывались с жителями приграничных селений, или вон просто шарашили через поля на грузовике, вдали от пограничных КПП.

Рассказывал про такой случай один из парней в его роте, сам видел, возвращаясь после излечения через какой-то из дальних переходов. Дескать, вдруг погранцы закрыли проход, опустили шлагбаум и, по словам рассказчика, "вдумчиво засуетились". Результат суеты нарисовался уже минуты через три в образе бэтра, щедро разбрасывающего питательную донецкую землю из-под колёс и шустро углублявшегося в сопредельную темноту.

Итогом операции стал пригнанная на КПП древняя крытая "шишига" и длительные переговоры кого-то с погранцами, окончание которых боец уже не застал. По отрывочной фразе, однако, брошенной веселящимся дээнэровцем (переход был у соседей) он понял, что некие наивные ухари добровольцы посчитали, что раз степь, то её никто не охраняет, и приборчиков внимательных нет, и попёрлись внаглую. Хорошо, что рация у них была правильно настроена, на правильную волну – когда услышали приказ команде бэтра стрелять в случае продолжения грузовиком движения, остановились, обозначили себя светом и по радио.

В общем, энтузиасты просачивались, полагая, что тут всё мёдом намазано и им сейчас же дадут оружие и направят на фронт. А казачки встречали их неласково. Бросали на подвал и начинали задавать вопросы. И если некто в течение первых пятнадцати минут не успевал убедить их в своей пушистости и добронамеренности, то приходилось такому добровольцу несладко.

Нет, как рассказывал Алексею один казачок в Алчевске, куда Кравченко заехал по переданной из Брянска просьбе посмотреть на состояние бабушкиного дома и был принят там подозрительными патрульными Головного, – никаких таких пыток и жестокостей. Людишек били вдумчиво, чтобы посмотреть, кто как держать будет экзекуцию. И в зависимости от этого уже определяли дальнейший путь добровольца – на окопы на пару неделек, для дальнейшего вдумчивого наблюдения, на подвал дальше, или же – по законам военного времени, как укровского шпиона. "Но то редко совсем, – заверял казачок, заглаживавший за немудрящим столиком вину перед "правильным" Алексеем за первоначальную подозрительность. – Когда точно всё со злодеем ясно. И то иной раз просто выкидывали его между блок-постами, когда подозрения были, а доказательств – нет. Не звери, чай...".

Анне-хозяйке подобное, понятно, не грозило, но она всё равно начала преданно смотреть на Томича и развёрнуто отвечать на его вопросы.

Выяснялась с её слов интересная ситуация. Ежели прежде, "при хохлах" бизнес сдачи квартир был достаточно хорошо налажен – долю за спокойствие давали участковому (присутствующий мент пожал плечами (он-де новый, тогда не работал), кому-то ещё наверх по милицейской линии и немного – в жилконтору, чтобы те по своим каналам не устраивали подляны в самые те моменты, когда на квартире милуется парочка, – то после смены власти жилконторские остались, а вот с милиционерами пошли разные заминки. Так это сформулировала Анна. И довольно скоро на подобных ей хозяев вышли ребята, что называется, с окраин. Ну, или со спортивных клубов. Сначала рядились под ополченцев, но в конечном итоге довольно быстро обозначили свою настоящую принадлежность к бандитам. "К мафии", – как сказала Анна.

Жить всем надо, так что взаимовыгодный вариант "налогообложения" нашли быстро. И всё было хорошо, бандиты вполне исполняли свои обязательства, когда надо было регулировать разные спорные ситуации. Анну вот не обижали ни разу, да она и дела с ними не имела. Встречалась раз в неделю с одним человеком – даже не она, а муж её, – тот получал оговорённую долю, и всё. Жильцы ничего и не знали о потаёных от них сторонах квартирного бизнеса.

Но с месяц назад тот человек зада вопрос: кто, мол, живёт, в частности, у неё из постоянных. А на её трёх квартирах постоянно жил только вот он, Алексей. А когда парень узнал, что жилец из военных, то потребовал описать его и узнать фамилию.

Да, вспомнил Алексей, точно! – приходила она с каким-то якобы требованием указать данные проживающих жильцов. Дескать, власти какой-то учёт вводят, Ну, ему скрываться было не от кого, так что он фамилию назвал и со спокойным сердцем обо всём забыл. А оно вон как повернулось.

Анна как раз в это время страстно заверяла Томича, что не знала, для чего это надо было представителю "крыши", а то бы ничего ему не говорила.

Врёт, конечно, ссориться с бандитами ей было совсем не с руки. Но, конечно, знай она, что сотрудничество с ними закончится гранатой в окошко и разгромом квартиры, то точно попыталась бы обвести их мимо темы. В общем, тётка-то не злая и не предательская даже. Просто хитрая, как все хохлушки и на выживание любой ценой нацеленная. На выгодное выживание. Этакий украинский прапорщик в юбке...

Адреса крышевателя она, конечно, не знала, но номер телефона продиктовала и рассказала, когда – примерно, ибо по факту время встреч колебалось – надо было ожидать следующей с ним деловой встречи.

Алексей, правда, про себя заключил, что паренёк вряд ли придёт – теперь, когда стало ясно, для чего он собирал данные на военных. Но ясно было и то, что в отсутствие подлинного, установившегося правопорядка "мафия" эта доморощенная за своими деньгами непременно вернётся. Собственно, правопорядок и отличался-то на Украине от чисто мафиозного тем, что дани и поборы шли милиции, а не бандитам. Хотя тем тоже своё перепадало – подчас и от милиции.

В России, что ли, не так? Там просто в систему всё собрано, потому и беспредела мало. Уж кому как не Алексею Кравченко было об этом знать – с его-то опытом работы в "Антее"!

Вот так, за полезным разговором и провели время, покуда не подошла вызванная Томичем машина, и тот с задержанной и сопровождением отправился в управление – закреплять показания, как сказал. Лёшке он посоветовал продолжать быть осторожным – ибо не сегодня ещё злыдней повяжут, – а лучше бы и вовсе отправлялся он по месту службы и не отсвечивал.

Тот пожал плечами, покивал. Оговорился лишь, что зайдёт в больницу только, Ирке её вещички передать, что в квартире забрал, телефон да документы. И сразу – в располагу. Максимум – может, ещё домой к ней метнётся, ежели понадобится девочке что-нибудь оттуда. Да и мать её успокоить, что с внуком сидит. Самому, конечно, оно не с руки будет – звонить с такими известиями, вот Ирка сама и позвонит. Ежели верно то, что не очень опасное у неё положение со здоровьем.

Всего этого Алексей, конечно, Томичу перечислять не стал – всё ж человек ещё посторонний, хотя, похоже, свой парень. Обдумывал он эти и дальнейшие шаги как раз по пути на рынок за гостинчиками и, главное, новыми симками.

Тревоги никакой не испытывал – вот как-то до сих пор всё некогда было позволить себе расслабиться до такой степени, чтобы приоткрыть той путь в себя. Расслабился, правда, вчера... с Настей... Что теперь Ирке говорить... Как быть теперь вообще со всем этим, что свалилось так внезапно? Блин, действительно получается предательство какое-то – не успело любимую девушку ранить, как он тут же ночь с другою проводит!

Ну ладно, любимая тут – для красного словца, конечно. Хорошая Ирка девка, всё с ней у них хорошо. Но любви он к ней никакой не чувствовал. Ну то есть как никакой? не голый секс-то ведь у них с нею! Значит, чувство какое-то есть. Ну, не любовь, ладно. Значит, тогда дружба такая. Когда мужчине под сорок и женщине за тридцать, они уже имеют право на подобную дружбу? Ну, чуть сдобренную сексом. В этом возрасте секс уже не является проявлением именно любви. Или высшей точкой только любви. Не молодые уж. Пожили, потрахались каждый вволю. Дело оно, конечно, такое, что не пресытишься до конца никогда. Но и прежняя сакральная роль – не, уже нету её. Секс в их возрасте становится всего лишь одним из проявлений дружбы. Ну, как будто выпить вместе.

Хм... Мужних жён это, понятно, не касается, в очередной раз начинал Кравченко запутываться в подобных рассуждениях и плавно переходить на лёгкую стадию мужского шовинизма. Там – дело иное: семья, дети, долг чистоты перед мужем. А если женщина свободна – так в чём проблема? Конечно, в идеале было бы, чтобы ещё и мужчина был свободен – всё же гулять при наличии любимой семьи не есть гут.

Так ведь и не гульба же тут! Ну, у него тут. Семья там, а война – здесь. Стресс боевой. И послебоевой. Но тоже снимать необходимо. Когда адреналин уходит после боя – коленки подчас слабеют. И в груди что-то бесится мелко-мелко, будто дрожит голое на морозе...

А под обстрелом – так оно и без всякого адреналина всё дрожит: вжимаешься в стеночку, желательно бетонную, поделать ничего не можешь с хлопающей по тебе снарядами, будто мухобойкой, смертью. И лезут в голову всякие ненужные мысли. Хотя и не мысли на самом деле вовсе, даже и не чувства, пожалуй, – а... инстинкты, что ли. Словно каждая клетка организма твоего вспомнила себя первобытной амёбою, которую сейчас жрать будут. И ползёт с каждой этой клеточки в мозг вопль инстинкта самосохранения. А мозг ужасается. Крепко так ужасается иногда. Иногда и выносится от ужаса. Видал Алексей Кравченко пару таких случаев, а ещё больше рассказывали.

Чем такое снимать после боя? Особенно когда оно накладывается на вид разорванных тел тех, кому не повезло, на запахи свежей крови и сгоревшего человеческого жира, что шелушится чёрными потёками на горелой броне, на звуки обрывистого треска огня, обгладывающего стропила разрушенного дома, и всхлипывающего дыхания-стона раненного в грудь товарища... Чем такое снимать, тем более, что знаешь: от этого не избавишься до конца жизни, ибо оно сразу и навсегда вцепляется в душу? Водкой? Конечно! Но она опасна. Она просто опасна – и для воина, и для армии. Глоток после боя – но не более. Иначе от бутылки вскоре будет не оторваться. А постоянно пьющая армия – это... Как те ушлёпки "айдаровские" в октябре под Трёхизбенкой, настолько ужратые, что даже не соображали, чья и зачем ДРГ их в ножи берёт...

А мужских стрессоснимающих удовольствий создававший Адама жестокосердный Саваоф придумал совсем мало. Драку, алкоголь и женщин. Драки тут в количествах, давно уже пресыщение настало. Водка – штука обоюдоострая... Остаются только женщины.

Тоже, конечно, обоюдоострые штучки... Но так оно, возможно, и к лучшему...

Вот так капитан Кравченко размышлял о том, о сём, панически отскакивая в сторону от тех тем, которые подводили к конкретике нынешней ночи и нынешнего утра, к Насте и Ирине, и к тому, что дальше делать.

Как бы в параллель к этим мыслям – или в промежутках, что ли, – он закупал запланированное, менял деньги, уминал пельменьки под водочку в "Бочке", потом ехал на такси к больнице по Оборонной. Затем поднимался на этаж, попутно вспомнив и сравнив здешний чуть заброшенный, но порядок, с раскорёженной танковыми снарядами, а потом ещё и заминированной и взорванной украинскими карателями при отступлении больнички в Новосветловке...

Здесь, говорили, тоже что-то взрывалось летом, но теперешние ухоженные бежевые коридоры с линолеумом цвета морской волны, всё чистенькое, представляло бесконечно разительный контраст с тем, что Алексей видел там ещё в ноябре. Говорили, правда, что там в декабре начали всё восстанавливать, – как раз у Ирки как-то лежали, смотрели какой-то фильм по "Луганску-24", а там вдруг врезались новости со ссылкой на какое-то "Луганское информационное бюро". Как раз про ту несчастную больничку, что, мол, сам глава распорядился её отремонтировать... Но в его, Алексея, внутренней картинке это ничего не меняло – на ней так и стояла та несчастненькая, двухэтажная, словно сгорбившаяся и с вырванными глазами больничка...

Номер палаты, где лежала Ирка, они с Мишкой выяснили ещё вчера. Сейчас же он закрыл и ещё одну вчерашнюю тему. Ирину давеча записали чуть ли не как безымянную, потому как никаких документов при ней не было. А значит, обращение с нею вполне могло быть не ахти. В итоге имя-фамилию с его, Алексея, слов всё же вписали, но за обещание завтра же занести и показать паспорт пациентки. Что он сейчас и исполнил, забрав его у Томича. С удовольствием узнав заодно, что вчера же, после операции, перевели его женщину в другую палату, повыше качеством и двухместную. Скорее всего, произвели впечатление Мишкины корочки – Кравченко, как и теперь, был в гражданке, и потому едва ли мог составить конкуренцию маленькой багровой книжечке.

– Там у неё даже и охрана выставлена, – со значением просветили его относительно нынешнего высокого положения подруги.

В общем, поднимался наверх Лёшка, хоть и удивившийся последнему известию – ни о чём подобном, вроде, речи не было ни с Митридатом, ни с Томичем, – в настроении приподнятом и даже несколько просветлённом. Вроде бы разрешаются проблемы потихоньку. С Иркой, по словам врачей, тоже всё вроде бы тьфу-тьфу – контузия, да, баротравма, что ж, но опасных для жизни ранений нет, на порезы, что были, наложены швы, пару-тройку дней понаблюдать, и можно будет домой забирать.

А главное, буквально на входе в здание пришло, как просветление, решение его запутанной ситуации. Разумеется, никаких признаний и хныканий по Насте он производить не должен – последнее, чего на самом деле хочет женщина, это признания в измене. Была о том передача по телевизору. Ток-шоу или как там оно называется. Потому что такое признание отрезает всякий луч надежды на сохранение прежних отношений. А этого-де ни одна любящая женщина не желает. Как бы ни настаивала на признании измены.

Так что никаких признаний, никаких изменений в поведении. А чтобы случайно ничего ненужного не показать чуткому женскому сердцу, Настю просто выкидываем из головы. А что в голове? А в голове у нас – ход расследования, роль домохозяйки в происшедшем и всякие хорошие новости о его повышении. Он же военный? Ну! Значит, честолюбие должно быть выше среднего. Вот пусть и выпирает сейчас.

Единственное, что несколько сбило его с этой волны облегчения и решимости – странно колючие глаза дебелой, ражей тётки в ополченческой униформе, что присела на каталку с оранжевым лежаком как раз возле двери в Иркину палату. Уж больно та придирчиво смерила его взглядом. Потом приподняла неторопливо массивный зад и, подкинув подбородок, осведомилась:

– Вы кто такой будете?

Алексей посмотрел на неё внимательно:

– А вы?

Тётка – абсолютный типаж рыночной бабищи, только к тому же и ростом крупная – нахмурилась:

– Палата под охраной. Документы предъявите!

Ага, это становилось интересно. Показать ей, что ли, офицерское удостоверение и поставить раком? Ну, то есть, по стойке "смирно". Но настроение было хорошим, бодрящим, потому он спросил заботливо:

– А у тебя, родимая, есть документы, подтверждающие твоё право спрашивать документы?

Тётка, чувствовалось, поплыла. Она явно не привыкла получать такой наглый и уверенный отпор. Пауза затянулась.

– Ладно, во-оин-н, – с непередаваемой офицерской интонацией, употребляемой в русской армии, наверное, со времён царя Гороха, проговорил Кравченко, – свободна пока. Доложись караульному начальнику, чтобы приказал тебе изучить "Устав гарнизонной и караульной службы".

И прошёл в палату. К Ирке.

Толстуха не сделала даже попытки ему помешать.

Ирка лежала на койке бедная и бледная. Левая рука, лежавшая поверх одеяла, была перевязана от плеча и до локтя. Правая скула, как раз обращённая к Алексею, багровела большим синяком – тут, видать, и приложило девочку обо что-то ударной волной. Глаза были глубокие, словно запавшие в синеву подбровья. И вся она казалась маленькой и как будто усохшей. Господи, она как котёнок, брошенный в подворотне!

Кравченко грохнулся перед нею на колено, как перед знаменем части. Нежно, но крепко взял в ладони предплечье её правой руки, приподнял к губам и стал целовать. К её губам прикасаться пока побоялся – мало ли, как там у неё, что болит из-за перенесённого удара.

Лицо Ирки осветилось, а в запавших глазах проснулись огоньки. Показалось, что сиреневые. Хотя глаза у неё – он помнил прекрасно – карие.

– Лёшечка, – прошептала она воздушно. – Лё-шеч-ка-а... Ты пришёл!

Алексей всё-таки решился прикоснуться к её здоровой щеке губами.

– Я ещё вчера приходил, – ах, глупо, будто оправдываешься или, ещё хуже, хвастаешься, обругал он тут же себя. – Не пустили, эскулапы фиговы! Тебя вон как охраняют, даже вон сегодня пришлось прорываться.

Это он попытался перевести свою ошибку в шутку.

Удалось не совсем. Глаза Ирины обратились куда-то за него. Алексей обернулся. В щели приоткрытой двери торчала голова давешней охранницы, которая таращилась на сцену у постели.

Алексею захотелось выстрелить ей в рожу. Правда, напитавшийся образами смертей разум тут же подкорректировал желание: выстрелить захотелось шваброй, обутой в мокрую тряпку. Но чтобы и в этом случае дуру-ополченку вынесло отсюда кверху ногами.

– Свалила отсюда, боец! Мухой! – с угрозой рыкнул он. – А то я не посмотрю, кто такая, – мигом трахну и по лестнице кувырком налажу!

Рожа в двери скривилась, но втянулась назад. Дверь закрылась.

Ирка хихикнула:

– Она теперь не уйдёт...

– Почему? – механически откликнулся Алексей, тоже улыбаясь от радости, что у его женщины действительно должно быть всё в порядке, раз она в состоянии смеяться.

– Будет ждать, когда ты её трахнешь, – пояснила его женщина великодушно. – Это ей нечасто перепадает с её внешностью...

Нет, не бывает великодушных женщин!

И кстати, почему он сказал "трахну"? Имелось-то в виду... А-а, блин! В присутствии интеллигентной Ирины, учительницы в довоенной жизни, язык не повернулся произнести глубоко народный синоним интеллигентского слова "ударю"! Вот и... Блин, неловко как получилось-то! Да и перед тёткой этой – тоже...

Но как бы то ни было, эта непонятная ополченка с её навязчивым вниманием заставила его насторожиться. Нет, он не то чтобы был расслаблен до этого – не надо, не после всех событий со вчерашнего дня! И относительно неведомо откуда взявшейся охранницы возле Ирки он тоже не в расслабоне себя ощущал. Непрозрачная ситуация. Но чего ныне не бывает на Луганске! Настоящим атасом всё это не пахло – в чаду административного бреда новорождённой республики всякое чудо возможно. А уж чего только не бывало!

Потому насторожённость здесь – правильное качество: в большой семье хавлом не щёлкай. Вот только одно другому рознь. Одно дело – подарить бомжику, подрабатывающему на выпивку на восстановлении храма в Новоанновке, двадцать гривен, держа весь кошелёк от него подальше. Другое – беречь свою жизнь, подозревая, что тот под видом просящего милостыню бомжа на самом деле желая воткнуть шило тебе в печень.

Грубая аналогия, но, в общем, рабочая. Полного доверия ни у кого ни к кому тут нет. Кроме ближайших родственников и друзей. Потому как война. Очень даже высококонкурентная среда. Прос... пал, ну, или промямлил гуманитарку – умирай с голода. Социальные столовые начали открывать совсем недавно – с ноября. И мало их. Особенно на периферии. А больше многим кормиться и не с чего...

Но всё же настоящей подляны люди этой войны друг от друга не ожидают. За исключением политического уровня, конечно. Хотя... Впрочем, там речь идёт уже о подлянах масштаба той, на которой в буквальном смысле слова сгорел хороший человек Сан Саныч Бледнов. Этот уровень уже не подлянами играет... И даже не смертями, а...

Полным уничтожением...

Ладно, дело не в этом, как говаривал дорогой шеф "Антея".

А в том, что охранница эта рыночная переступила где-то грань, где здоровое недоверие столкнувшегося с нею превращается в не менее здоровое подозрение. Ну, или должно превратиться, ежели жизнь дорога...

Алексей тихонько поднялся с колена – на котором, оказывается, так и продолжал стоять! – и тихонько, на цыпочках, прокрался к двери. Приоткрывать не стал – не такой дурак, как эта хабалка ополченская, – но аккуратненько лёг на пол возле двери и приник ухом к щели под нею.

Краем глаза отфиксировал вторую койку в палате, попавшую в угол зрения. Не заправлена, но пустая. Соседка была, но куда-то смылась. Когда? Зачем? Когда вернётся? А если сейчас?

Снаружи доносилось лишь какое-то бухтение. Ополченка явно с кем-то говорила и явно по телефону, но о чём – этого было не разобрать. Караульного начальника вызывала? Да ладно, не надо песен! Нет у неё караульного начальника, по всему видно! Тогда – что за охрана такая?

Он упруго поднялся на ноги. Вот чёрт! – ведь и от Ирки он просто так уйти не может! Надо же хоть посидеть с человеком, поговорить о чём. Чая хоть сварить – вон чайник на столе! Конфетками угостить, её любимыми, шоколадными... Опять же – мандаринки, абхазские, каким уж неведомо путём залетевшие сюда, в войну и нищету Луганска первой зимы независимости.

Хотя торговля – как вода: дырочку найдёт. Луганские магазины не назовёшь бедными. Не Москва, но... Брянск – ну, почти. Но в принципе есть всё. И мандаринки. Для Иринки. Как вкус из детства. Новый год – мандаринки. Хоть кило – но всегда отец приносил. Вчера и у Мишки они были. А вот у него, у Лёшки, не нашлось. Забыл! Вспомнил вот теперь...

А главное – как её оставить, Ирку, в такой-то подозрительной ситуации?

А... ладно! Идут они все в баню! Ополченки, охранницы, комендачи, эмгэбэшники... Сегодня он будет ублажать свою девочку! Ну-у, не в том, конечно, смысле. Но будет делать ей хорошо – насколько то можно сделать контуженной близким взрывом женщине в больнице посреди войны...

Дальнейшие полчаса он честно стремился доставить хоть сколько-то радости своей контуженной взрывом женщине. Передал ей новый телефон с новой симкой, с обозначенным в списке контактов его, Алексея, новым номером. Передал приветы от всех знакомых, от её матери и сына, сказал про их желание навестить её сегодня после обеда. Подсовывал Ирке мандаринки, конфетки...

Рассказал ей про перешедшее уже в категорию забавных происшествие на дороге, поведал, что через хозяйку квартиры следствие уже пало на след злодеев, рассказал пару баек про контузии, после которых в людях открывались необычные способности. Изящно, как ему показалось, уклонился от ответа на вопрос, где же ночевал, оказавшись без жилья. Мол, сначала посидел с водителем Митридата, затем рванул в расположение, там ребята встретили, с ними говорили... В общем, пару часиков сна и урвал всего. А утром – уже с Томичем на квартире подбитой встретился...

В какой-то момент открылась дверь. Лёшка едва не выхватил пистолет, вновь ожидая, что придётся окорачивать зарвавшуюся и – параллельно сознание его всё более утверждалось в этом выводе – крайне подозрительную ополченку.

Но то была соседка Ирины по палате. Судя по умелому макияжу и общей ухоженности – довольно обеспеченная женщина. Поздоровалась, пристроилась на своей койке, послушала, как Ирка звонит с новой симки домой и успокаивает маму, молвила: "Ну, не буду вам мешать", – и снова ушла.

Вот тогда, помолчав с полминуты, во время которых неотрывно изучала лицо Алексея сухими, почти воспалёнными глазами, Ирка и проговорила:

– Ты теперь меня бросишь?

Он даже не растерялся – просто удивился. Этого она не могла взять ниоткуда. За всё это время он действительно ни разу не вспомнил о Насте и ни разу, был уверен, не мог сбиться с волны любви, направленной на Иришку.

– С чего ты взяла? – спросил он удивлённо.

Она ещё раз впилась в его глаза своими – которые вдруг представились ему иголками.

– От тебя пахнет женщиной, – уверенно заявила Ирка. – Ты сегодня ночевал с женщиной.

Нет, ну это же невозможно! Она что – экстрасенс?

Но он знал – как вовремя сегодня только вспоминал про то! – что признаваться в подобных случаях нельзя! Никогда и ни в чём!

Он нежно приложил палец к её губам:

– Глупенькая! Да когда бы я успел? Да и кто мне тут нужен, кроме тебя?

Она продолжала неотрывно смотреть на него.

– Знаешь, – сказал он, поцеловав её вдохом, тянущим девичьи губы к своим, – тут просто другая ерунда. А ты это неправильно, малыш, понимаешь...

Провёл ладошкой по её груди, закрытой одеялом.

– На самом деле ты права: мысли ещё одним заняты. И женщина замешана, ты права...

Ухмыльнулся, сумев не обратиться мыслью к Насте.

– Стоит там, снаружи. И кажется мне очень подозрительной. Не должно быть её тут. И не должна она так себя вести. Похоже, пасёт. Меня или тебя. Понимаешь, охотятся за мной. Не случайно и в окно нам пальнули...

Ну да, сложновато представить себе случайный выстрел из гранатомёта...

– Так что прости, половина мыслей действительно на той тётке сосредоточена. Но ты, надеюсь, не рассчитываешь, что я тебя брошу ради неё?

Шутка. Не самая, признаться честно, мудрящая. Но основная цель, похоже, достигнута: горькие складки возле Иришкиного рта несколько разгладились.

Чтобы закрепить эффект, Алексей достал свой телефон и набрал контакт Томича.

Тот откликнулся сразу, словно уже держал трубку в руке.

– Серёг, это я, – сказал Кравченко, улыбаясь глазами Ирке. – Слушай, ты своих никого не направлял в областную клиническую? Да, куда Ирину... Да тут, понимаешь, какая-то тётка комендантская отирается. Говорит, будто для охраны поставлена... Да, давай, высылай. Есть самому не высовываться!

– Вот и всё, – резюмировал он, пряча трубку. – Сейчас важный опер из комендатуры пришлёт группу, а та разберётся со всем. Что за тётка и что тут делает...

Уже потом, сопоставляя все эпизоды дальнейших событий, Алексей понял, что своим непонятным мистическим вопросом Ирка, возможно, спасла им обоим жизнь. Ибо именно услышав отрицательные ответы от Томича, он, наконец, сам для себя достроил окончательно понимание. А именно: что происходящее сейчас, в этом госпитале, вокруг него – опять вокруг него! – не шутки. И что дело может оказаться куда сложнее того, чтобы поставить на место – раком, как положено, – зарвавшуюся рыночную торговку, пришипившуюся к комендатуре. К комендатуре ли вообще? Не из той же ли банды эта толстая девушка, от которой к нему в квартиру граната залетела? И он тут, как идиот, сидит в палате, как в ловушке, представляя собою элементарную мишень! Да ладно бы сам! Он опять, получается, Иришку подставляет под возможный удар!

Так, надо дамочкой плотно заняться... И немедленно!

Рассуждал-то он правильно. Только несколько запоздало.

Он ещё успел переложить пистолет из подмышечной кобуры во внутренний карман куртки – а то на деле жест руки, что тянется к висящему в той кобуре оружию, довольно-таки характерен и просекается опытными бойцами за миг. После чего пресекается, всегда болезненно и часто немилосердно... А вот во внутреннем кармане люди держат документы. И предвидение дальнейшего теряется в вариантах. Понятное дело, профессионалы сразу видят, когда в кармане лежит что-то потяжелее корочки. А если не профессионалы?

Скажем, в данном случае нагрудный карман Лёшкиной джинсовой куртки можно было назвать, скорее, "напузным" – он представлял собою целую нишу на внутренней стороне куртки. Причём её содержимое довольно изящно маскировалось содержимым наружного грудного кармана – а там лежал телефон, – и бокового косого, куда обычно прячется рука.

В общем, он едва успел переместить оружие в правильное место, как дверь палаты отлетела в сторону, и в ней нарисовался автоматчик. В форме и с нашивками комендантского полка.

– Капитан Кравченко Алексей Александрович? – хмуро осведомился он, делая шаг в сторону и освобождая вход в палату второму бойцу.

А за спиною того маячила давешняя тётка.

Глава 9

Ната Шабанина, позывной Лиса, не просто злилась. Она ярилась. Мало того, что задача, поставленная шефом, сама по себе была муторной. Ну так при этом ещё и ненужно рискованной! Полдня маячить у всех на глазах в больнице, изображая охрану пострадавшей чужой бабы! Даже если никто ничего не заподозрит, это привлечёт к ней ненужное внимание. И даст время запомнить внешность. А когда начнётся следствие по пропаже или гибели капитана, как его... Кравченко... так всем свидетелям будет, кого вспомнить и описать!

Так тут ещё гадай, он или не он. Имя-фамилия фигуранта у шефа имелись. А вот фотографии... Уже чуть не нагрелась с этим! Какой-то тип с утра приходил уже в палату – представительный, гладкий такой. Из тех, из сытых. И в униформе военной, что характерно! И тоже ведь рычать было принялся, когда она попросила его личность удостоверить. Сдался, в конце концов, – но оказался не тем, не Кравченко. И приходил вовсе к другой бабе, не к этой, контуженной, к соседке её. Так что пришлось перед ним ещё и извиняться, когда он обратно вышел после визита своего. А то мало ли кому он пожаловаться решит, как грозился.

Конечно, шеф ей документ правильный оформил – не подкопаешься: сержант Шабанина, мол, направляется для обеспечения безопасности пострадавшей в теракте до обеспечения возможности опросить ту по обстоятельствам дела. Приказ есть, задницу им прикрыть можно. Но избавит ли это от подозрений следаков, ежели дело пойдёт раскручиваться?