Текст книги "Хрен знат"

Автор книги: Александр Борисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 23 страниц)

Глава 6. Первые сдвиги

По дороге домой, я обследовал содержимое банки и, даже, попробовал на язык. Зелье пахло степным покосом и по цвету напоминало «мужика с топором». Только градус намного солидней. От одной единственной капли, во рту у меня запекло, а в желудке зажглась лампочка. Нет, от такого лекарства ни один мужик не откажется!

– Где взял? – строго спросила бабушка, лишь только я водрузил банку на стол.

– У Пимовны. Я розетку ей починил. Это для дедушки, чтобы бок у него не болел. Столовая ложка из банки плюс стакан молока. Пить натощак. Как он?

– Да все еще спит. Ты уж там не греми железяками, пусть как следует отдохнет.

Я сбегал к почтовому ящику, достал свежую прессу.

Ответным мерам СССР на размещение в ФРГ систем "Першинг-1" там уделялось всего несколько строк. Суть сводилась к переукомплектованию ракетного арсенала, дислоцированного в

Восточной Европе. Морально устаревшие "СС-4" и "СС-5" будут заменены на более новые системы "СС-20" класса "Пионер".

Ну, это уже что-то. Так их, пендосов!

На смоле под погрузкой стояли четыре машины. Казалось бы, пятница – ан, нет, все что-то строят. Я доставал из колодца утонувшие ведра думал о дне завтрашнем. Угостить Вальку Филонову пломбиром по 18 копеек, или жирно ей будет? С одной стороны, моряк, пусть и бывший, должен держать марку, а с другой? Сорок рублей пенсии на троих. Прожить, конечно же, можно, если без шоковой терапии, но экономить надо. Да и шиковать я привык только на свои.

Перед смертью, говорят, не надышишься. За оставшиеся четыре дня столько надо успеть, что голова кругом! Тем не менее, в эту минуту мне хотелось пришпорить время. Пусть или дед скорее проснется, или очередь за смолой рассосется сама собой.

Чтобы хоть чем-то занять себя и оказаться поближе к центру событий, я решил подпушить картошку на островке. С момента моего появления в прошлом, с неба не упало ни капли дождя, и почва в рядках покрылась плотною коркой. Я выбрал тяпку себе по руке, перекинул сходню через протоку и взялся за дело.

Плескалась река, журчала на перекатах. Радужные крылья стрекоз трепетали в зарослях ивняка. На песчаную отмель зачем-то садились пчелы. Все казалось незыблемым, настоящим. Так было, так есть и так будет всегда.

Тяпка была немного тяжеловатой, но я еще в детстве умел работать с обеих рук, поэтому почти не устал. Мне оставалось пройти всего четыре рядка. Я настолько увлекся, что сразу и не расслышал, как кто-то меня окликает.

– Привет, говорю, Кулибин!

Это были мужики со смолы. Войдя по колено в воду, они смывали пот и потеки грязи метрах в трех от меня.

– И вам не хворать! – поздоровался я, пряча тяпку между рядков.

– Что не заходишь? – спросил дядька Петро. – Плитку делать, еще не передумал?

Нет, кое в чем я все-таки изменился в худшую сторону. Куда-то исчезла сдержанная немногословность солидного человека. Сквозь поры моей души проступил хвастливый пацан. Я выложил в подробностях все о действующей модели электротрамбовки: где взял, что сделал, как подключил. Не упустил даже то, что дедушка спит и поэтому я ее еще не успел испытать.

– Неси, – прервал мои словеса Василий Кузьмич, – покумекаем вместе.

Я пулей понесся к сараю, забыв про еще не окученную картошку.

Бабушка стояла возле колодца, разговаривала с сестрой. Она ловко поймала меня на ходу, заправила рубашку в штаны и строго спросила:

– Ты тяпку мою не видел?

– Там она, на островке, – скороговоркой выпалил я пританцовывая от нетерпения.

– Пойди, принеси!

В общем, когда я пришел к сторожке, мужики уже переоделись и готовились принять на грудь. Вареные яйца, сало, черный хлеб и молодой чеснок, были разложены по тарелкам. В ведре с холодной водой ожидали звездной минуты две бутылки "Портвейна" по рубль семнадцать.

Нет, сейчас так не пьют. Верней, не сейчас, а... ну, в общем, вы поняли. На те же, рубль семнадцать, можно было нажраться вусмерть. Бутылка хорошего самогона стоила пятьдесят копеек, домашнее вино – максимум, тридцать. Да только статус рабочего человека не позволял мелочиться. Пили "покупное" вино не для того, чтобы покуражиться, или пустить пыль кому-то в глаза, а просто из самоуважения. И пойло было другим, и люди.

– А вот и Кулибин, – констатировал дядя Вася, – быстро же ты! Правда, что ли, собрал? Ну-ка, Васильевич, тащи переноску. Сейчас испытаем – будет чего обмыть.

Петро отложил в сторону нож, которым только что очищал от соли шмат сала, вытер его об газету и осмотрел конструкцию.

– Шурупы могут не выдержать, – сказал он с сомнением в голосе и придавил комара. – Это у тебя что, эксцентрик такой? Сорвет его, к чертовой матери! Ты бы его эпоксидкой залил, что ли?

Ворча и почесываясь, он проверил соединение и стал выбирать место, которое можно утрамбовать. Вся грузовая площадка была залита смолой, и единственный кусочек сравнительно чистой земли, до которого дотянулась его переноска, был под чумазой, приземистой яблонькой.

Мой аппарат затрещал, и стал деловито постукивать. На поверхности почвы проступила лужица влаги.

– Ни себе хрена! – удивился Культя, – это сколько же надо ручною трамбовкой землю охаживать, чтобы дойти до воды!

– Слабовато! – сказал Петро и стал сматывать провода. – Бут под фундамент эта хреновина ни за что не протопчет, посади ты ее хоть на чугун. Сантиметров пятнадцать песка – это да, в самый раз. Только Кулибин все равно молодец. Ты свой вчерашний чертеж еще не скурил? – он повернулся в мою сторону и весело подмигнул.

– Нет, – пропищал я.

– Вот и отлично. Тащи-ка его скорее сюда.

Я вернулся минут через пару минут. Протянул тетрадный листок с эскизом и чертежами. Петр Васильевич внимательно его осмотрел, как будто бы раньше не видел, кое-что уточнил:

– Это что за хреновины в месте крепления ручки?

– Сайлентблоки от "Москвича". Ну, втулки такие, резиновые, чтоб не сушило руки.

– А колеса зачем?

– С места на место переезжать.

– Лишнее... колеса здесь не нужны. Они усложняют конструкцию и будут ломаться в первую очередь. Проще плиту с двух сторон закруглить.

– Можно и так, – согласился я.

– Нет, ты видишь, Кузьмич, – вдруг засмеялся Петро, – какой толковый пацан? "Можно и так", говорит!

Что-то, наверное, с этой фразой было у них связано.

Мужики беззлобно захохотали. В другое время, я бы обиделся и ушел. Сейчас терпеливо ждал, хоть, честно сказать, не знал, куда себя деть. Сам виноват. Нужно было им отвечать с поправкой на возраст.

Вечерело. Шальной ветерок бережно перебирал гроздья зеленой глючины. На деревянном столбе истошно орала горлица: "Че-куш-ку! Че-куш-ку!"

Увидев, что я заскучал, дядя Вася тряхнул меня за плечо:

– Не обижайся, Кулибин. Просто Семен Михайлович, начальник грузового участка, тоже всегда говорит, "можно и так".

– Надумаешь делать плитку, – сказал, отсмеявшись, Петро, – про мыло забудь. Это дело такое: с концентрацией не угадаешь – все прахом пойдет. Немцы, в таких случаях, добавляют в раствор кровь. Специально привозят с бойни. Так что, будет бабка цыпленка рубать, ты не зевай. На наше оцинкованное ведро – четыре-пять капель. И не надо армировать.

Я ушел с пустыми руками. Трамбовку с эскизом Петр Васильевич придержал у себя. Сказал, что "надо мараковать". Я не мог предсказать его дальнейшие планы. Для меня этот человек был загадкой. Память о детстве хранит все, а он почему-то в ней не удержался. Наверное, близко не сталкивались. Не было в нем ни ярких примет, ни внешней харизмы. Не привлек он мальчишеского внимания.

Бабушка ковырялась на островке. Сквозь заросли ивняка, мелькал ее белый платок. Я перешел через речушку вброд, на всякий случай, спросил:

– Дядя Петя, а кто он такой? Почему я его раньше не замечал?

– Петька то? Оттого и не замечал, что он из Москвы недавно вернулся. На заработки ездил, за длинным рублем. Это кум Василия Кузьмича. Он на смоле давно, но больше наездами.

Она уже подпушила оставшиеся четыре рядка и теперь собирала в кучку, срезанные мной кустики молочая. Это, конечно, сорняк, но куры любят его на драку. Больше, чем коты валерьянку.

Я хотел еще что-то спросить, но бабушка перебила:

– Иди, там тебе дед приготовил работу.

Во дворе меня ожидали два ведра кукурузы в початках и четыре снопа проса. Ну да, впереди воскресенье, базарный день. Деду нужно успеть навязать веников. Сам он сидел у входа в сарай и готовил лозу. Каждый побег вербы нужно было расщепить надвое, выбрать ножом сердцевину и запарить в ведре с кипятком. Только тогда вязки на ручках обретут благородный коричневый цвет, а сам веник будет похож на тот, что рисуют художники в своих иллюстрациях к сказкам.

Я в таких случаях не заморачивался. Провязывал ручку белой полипропиленовой нитью. Вид, понятное дело, не тот, но на качестве это не сказывалось. Главное – скорость. Вязать приходилось в количествах, приближенных к промышленным. Семь КАМАЗов сырья с гектара – это вам не хухры-мухры.

Была у меня приспособа и для очистки семян с веничья – полый большой барабан, с наваренными на поверхность гвоздями, кусками прутка и прочим железным хламом, сидящий на электрическом двигателе. Я включал его в сеть, семена, под своей тяжестью, ложились на барабан и, соприкасаясь с ребристой поверхностью, разлетались в разные стороны. К концу рабочего дня, по двору было трудно ходить. Ноги вязли в густом, красно-коричневом слое. Вечером приезжал знакомый мужик, и выгребал все под метелку. Он разводил бройлеров в подвале своего дома и тоже "ковал железо, пока горячо" – вдруг, передумаю? Ведь никто, кроме меня, не дал бы ему и ведра бесплатного корма.

Дед работал еще по старинке: в основе – железная полоса из проволоки-катанки, на брезентовом ремешке – деревянная ручка, с пробитой понизу точно такой же проволокой. Вставил в раскрытый зев пару метелок, придавил, потянул на себя.

Я делал эту тупую работу, и вспоминал о будущем. Был в моей жизни долгий период, когда только веники и помогли выжить.

Лет через тридцать пять, меня научит этому ремеслу дедушка Ваня, мой родственник и сосед, после смерти бабушки Паши, оставшийся бобылем. На зиму он уезжал к дочери в Сочи. Запирал изнутри все двери, прыгал через забор – и на вокзал. И в восемьдесят лет прыгал, и в девяносто, и в девяносто пять.

Возвращался он в конце марта. Забирал у меня своего Шарика – помесь дворняжки с болонкой, и начинал зарабатывать деньги. Кормился от земли. Для начала выкапывал в огороде луковицы тюльпанов, собирал в пучки молодой укроп, доставал с чердака пару веников прошлогоднего урожая, грузил в тачку и отвозил на базар. Случая не было, чтоб не продал. Там тоже не зевал. Увидит косу без ручки, купит за пять рублей, дома "сгандыбачит" косьё, на следующий день продаст за червонец. Что только ни выпускала его домашняя мастерская! Ручки для топоров и напильников, приспособы для кос и граблей, кисточки, ящики для посылок, веники, растительное масло. Ну, да, вы не ослышались, растительное масло.

Водил дедушка Ваня дружбу с директором маслозавода и ежегодно, в качестве благотворительной помощи ветеранам войны,

получал от него машину отходов – семечковой шелухи. Ко двору подъезжал самосвал – мечта оккупанта, и вываливал кучу добра возле его калитки. Не ему одному привозил, а всем ветеранам и работникам МЭЗа, имевшим приусадебные участки. Это идеальное, экологически чистое удобрение. Разбросаешь слоем по огороду, за зиму отходы перегниют, и земля обретает плодородие целины.

Получали то помощь многие, но не каждый имел хозяйскую жилку. Иван Прокопьевич лучше других знал, что наряду с шелухой, мелкими камешками кусочками листвы и будыльев, конвейер отбраковывает и, сросшиеся между собой, "обоймы" из крупных семечек. Он пропускал сырье через несколько разнокалиберных сит, провеивал его на ветру и добывал в итоге, два с половиной мешка полноценной ядреной семечки. Потом он сдавал добычу на частную маслобойню в обмен на молочную флягу ароматного масла и полмешка жирной макухи. Какую-то часть хабара дед оставлял себе, остальное шло на продажу.

С нее, с этой странной дружбы пенсионера с директором крупного предприятия, и началась моя смычка с землей.

Была мечта у Ивана Прокопьевича – посадить гектар веников. Он лелеял ее все девяносто семь с половиной лет, что были ему отпущены на грешной земле. Не срослось у него. Не было в те времена столько бесхозных земель. И решил он тогда хоть посмотреть, как выглядит этот гектар со стороны. Уболтал, короче, дедушка Ваня директора МЭЗа на авантюру. Посидел тот с карандашом, прикинул все риски, возможную выгоду и сдался.

Из-под каждой колонки цифр перла рентабельность.

С деньгами у меня было в то время никак, хоть пахал я на трех

работах. Газета была на грани банкротства. Учредитель изъял денежки за подписку и приказал долго жить. Приходилось мотаться по городу, но в поисках не материала, а спонсоров. На телевидении, денег почти не платили, как, впрочем, и в управлении культуры. Ничего, кроме престижа, мои должности не приносили. Я уже начал подумывать, не вернуться ли мне к ремонту автомобилей, но вечером пришел дед Иван и потребовал помощи. Мол, надо вязать

веники. Он никогда ничего не просил. Всегда говорил "надо!"

– Я ж не умею, дедушка Ваня!

– Ничего, набирать будешь. А как – я покажу. Дело срочное,

каждый день на счету.

Надо так надо. Плюнул я на производственные дела, мы сели на велосипеды и, где-то к семи утра, были на территории МЭЗа.

Там уже собрались несколько вольных старателей, выбирали удобное место, прилаживали станки.

Мы с дедом расположились около тракторной тележки, сходили в гараж за сырьем, принесли по охапке.

– Вязать будем до обеда, – сказал мой наставник, – четыре веника в склад, пятый – наш. Поэтому работаем быстро. Смотри и запоминай: прутья нужно равнять в ладони. Сначала клади мелочь, около семи штук, потом обложи их по кругу крупной метелкой. Заготовка будет готова, если метущую часть уже невозможно удерживать в жмене. Передавай ее мне, понял?

И дело пошло почти без простоев. Нет, лично я мог позволить себе выкурить сигаретку-другую, но на общем процессе это не сказывалось. Пока набирался третий пучок, дед Иван надрезал с одной стороны первые два, соединил их между собой и начал формировать ручку.

Станок для вязания веников представляет собой длинный кусок сыромятной кожи с деревянной педалью внизу. Обхватил заготовку петлей – ногой придавил – провязал. В принципе, ничего сложного, если иметь в руках и ногах чувство меры. Ну, и кроме того, есть в каждом ремесле свои подводные камни. Их постигаешь только в рабочем процессе, исподволь. Ручка должна быть удобной в обхвате, но сгонять ее толщину нужно не пожарными темпами, а ступенчато, поэтапно, с присутствием головного мозга, удаляя из будущей середины не более трех прутков. Вязка должна не врезаться в ручку, не болтаться на ней, а надежно обхватывать и, даже, слегка пружинить. Идеальный вариант для нее – ивовый прут. Но если работаешь на хозяина, это уже извращение. Все остальное для избранных. Веник нужно запарить, замочить в соленой воде, чтобы гнулся на круг с любой стороны и служил не недели, а годы.

Все это я освоил потом, а тогда, в первый рабочий день, всего лишь, нахватался верхушек.

– Хватит! – сказал дед, когда я набрал очередную жменю сырья. – Теперь становись на вязку, а я начну прошивать.

Он, как оказалось, не только работал, но и вел точный подсчет тому, что уже сделано. А если копнуть глубже, воплощал в жизнь норматив, просчитанный им заранее, с учетом производственной мощности нашей бригады. Даже запасная игла и вторые ручные тисочки нашлись в его брезентовой сумке. И я тоже сел за прошивку, когда довязал и обрезал последнюю ручку.

Дед все рассчитал правильно. За пятнадцать минут до обеда, мы предъявили кладовщику ровно полсотни веников. Сорок из них отдали ему, остальные забрали домой.

Работы на МЭЗе хватило на пять дней. Мы брали свою норму и уходили. Остальные бригады вязали до вечера, поэтому сырье так быстро закончилось.

Я, честно сказать, на оплату труда не претендовал. Какие могут быть деньги за помощь? Но вечером воскресного дня, снова пришел дед и сказал, что надо вязать, что материал "тяжелый" и один он не справится. Прощаясь, спросил:

– Тебе деньги сейчас, или потом, кучкой?

Да сколько там, думаю, тех денег! Сказал, что потом.

В понедельник с утра я отметился на работах, выслушал несколько невыразительных "фэ", получил триста рублей суммарной зарплаты, а когда вернулся домой, не смог подойти ко двору. От калитки до владений деда Ивана все пространство было забито развалами веничья. Его даже не собрали в снопы, потому, что это был неликвид – сырье, от которого отказались вязальщики.

То, что обычно называют метелками, было самых уродливых форм – скручено, вывернуто, заломлено.

Глядя на мою унылую рожу, дед успокоил:

– Тут делов-то на один чих! Кое-что придется замачивать. Остальное запхаем силком!

В общем, сладили мы и с этой напастью. Вот тогда-то я и постиг изнутри высший пилотаж мастерства. На мой просвещенный взгляд, веники получились не очень красивыми, но зато не мели, а пели.

Дней через пять, Иван Прокопьевич притащил деньги. Их было много, целых две с половиной тысячи. Насладившись моим изумлением, он убил меня наповал:

– Остальные отдадут завтра. Вечером принесу.

В общем, так: за неполные две недели моей помощи деду, я получил больше, чем за год пахоты на трех уважаемых должностях.

Можно было ехать за матерью.

Ее увезли в "психушку" две недели назад. Я в это время находился в командировке – освещал ход демократических выборов в одной из отдаленных станиц. Мамка уперла на островок телевизор и холодильник, стулья и стол, обложила все это своей одеждой, облила соляркой и запалила. Что там рвануло? – не знаю. То ли кинескоп в телевизоре, то ли фреон в холодильнике. Слава богу, она к тому времени ушла с островка – отлучилась за новой порцией горючего материала. Когда ее "накрывало", а это случалось осенью и весной, в период беспрестанных дождей, в ее тело вселялась такая силища, что просто диву даешься.

Кто-то из соседей позвонил брату. Тот прислал на место события скорую помощь с нарядом милиции, и мамку определили в закрытый стационар станицы Удобной, больше напоминавший тюрьму.

Я приехал туда с Серегой Журбенко, на, тогда еще, новой "Ниве". "Заключенные" гуляли по двору, окруженному сеткой рабицей метров пяти высотой. Все были в казенных пижамах мышиного цвета. Какая-то лихая бабуся, по виду "смотрящая", сначала стрельнула у меня закурить, а потом выцыганила всю пачку.

Минут через десять вывели мать. Она была потухшая и худая, стрижена на лысо. В застывших глазах застыло смирение и покорность. И тогда я поклялся себе: что б ни случилось, какие бы коленца она не выкидывала, ни в какой "лечебный" стационар я больше ее не отдам.

На придорожном рынке я купил ей конфет, пирожков и сладкой воды. Она ела и плакала, а я думал о том, что за матерью нужен постоянный догляд, что с моей собачьей работой я все реже бываю дома, что веники, если сеять их не меньше гектара, позволят убить сразу двух зайцев. В идеале бы было привести в дом нормальную бабу. Да только какая ж нормальная баба согласится войти в дом, где живет такая свекровь?

В конце октября дедушка Ваня стал усиленно продавать свою половину дома. Он делал это и раньше, чисто из спортивного интереса, чтобы поторговаться. А тут... дело дошло до серьезного. Из Сочи приехала тетя Лида. Я, как "первый покупатель", был поставлен в известность, что дом будет "типа продан", что здесь будет жить младшая сестра ее мужа. Типа – в смысле того, что деньги поступят на счет, но для широкой общественности она ничего не купила, а будет типа досматривать деда.

Никаких претензий, ни финансовых, ни моральных, я не имел.

Той же зимой прикатила из Казахстана фифа в темных очках – вдова профессора и бывший директор ювелирного магазина. При знакомстве со мной, с ее "фамильного" носа упали очки:

– Да?! Это наш родственник?!

Это была кулёма чистой воды. Всю зиму она занималась херней: резала на тонкие полосы рулон туалетной бумаги, а потом, через равные промежутки, наклеивала на них семена морковки. Завела себе большую собаку – породистого кавказца. Держала его на привязи, не выводила гулять и каждый день била за то, что он "срет во дворе". Когда пес первый раз огрызнулся, наняла соседских бомжей, и они закололи его на мясо. В огороде и комнатах развела такой срач, что муж тети Лиды – родной ее брат, приехавший навестить сестру, предпочел ночевать в машине.

Когда по весне дед Иван приехал из Сочи, сразу же забастовал:

– Нет! В этом доме я жить не буду!

Пришлось тете Лиде покупать ему веселую, аккуратную хатку в одной из окрестных станиц. К хатке прилагался огромный, по нашим меркам, участок земли. Старик снова расцвел и постепенно довел свои плантации сорго до половины гектара. Как у него было со сбытом? – этого я не знаю. Но рынок – он и в Африке рынок, и никто лучше деда Ивана не умел договариваться.

Пару раз он приезжал ко мне, такой же порывистый, сухой и поджарый. В свою половину даже не заходил. Сидел на кухне, пил чай, придирчиво рассматривал веники, произведенные мной, делал мелкие замечания.

– Эх, пожить бы еще! – говорил он, прощаясь, – интересно было бы знать, чем все это дело закончится?

Под "всем этим делом", он имел в виду нашу страну.

Страшная цифра сто, к которой он подбирался вплотную, убивала его морально. Он готовился к ней, как к рубикону, через который не перешагнуть. На мой беспристрастный взгляд, с его образом жизни, лет двадцать сверх нормы, он бы запросто протянул. И убила его не смерть, а постоянные мысли о смерти. Это случилось, когда дал дружные всходы мой первый личный гектар...

Я чистил дедово веничье, и непроизвольно, раскладывал его на три кучки: мелочь, средний размер, «крупняк». Сырье было так себе. Все лучшее выбрано еще осенью, когда покупателю есть из чего выбирать. Сейчас же и это отлетит по рублю. До нового урожая еще далеко. Товар деда Степана тоже никогда не залеживался, хоть бывал он на рынке редко, исключительно с вениками. Это у меня были вечные проблемы со сбытом. Сдавал одному барыге за полцены. Зато оптом, в любое время и без пропарки.

До ужина я успел выполнить поручение. Кукуруза была порушена, перемолота ручной мельницей и высыпана в ведро.

Рабочее место подметено. Дед вынул из кошелька мятый рубль, добавил немного мелочи:

– На! Купишь невесте мороженое.

За столом бабушка не могла нахвалиться, "какая я" у неё "вумница" и как хорошо подпушил картошку. Дед молчал и довольно хмыкал. А мне почему-то подумалось, что тому, кто придет на мое место, будет несладко. Слишком уж высоко я задрал для него планку.

Работа по дому не заканчивалась никогда. Из нее вычленялось самое неотложное, остальное переносилось на завтра. Дел еще было много: полить огород, опрыскать виноград от вредителей, прополоть наш участок "в поле", где после минувших дождей все заросло осотом, сурепкой и ползучим пыреем, еще – навязать веников, вывезти их на базар, продать, если повезет. И это с учетом того, что завтра к одиннадцати я собираюсь в кино, а в воскресенье с утра, у деда дневная смена, нужно просить отгул.

Текущие планы всегда обсуждалось за чаем. Справедливости ради, стоит сказать, что меня, как работника, не брали в расчет. В нашем небольшом коллективе, я в то время считался отстающим звеном. "В поле" меня брали скорей для того, чтобы был на глазах и во время пообедал. Дед обрабатывал три рядка за прогон, бабушка два, а я и с одним не мог угнаться за ними. В сорняках совершенно не разбирался. Поминутно спрашивал, что рубить, а что оставлять? А когда припекало солнце, начинал потеть и чесаться. Через каждые двадцать минут, ходил к роднику за водой, которую сам же и выпивал.

На домашних "летучках" я обычно молчал. Поэтому дед несказанно удивился, услышав мое предложение:

– А давай, мы сейчас с бабушкой начнем поливать огород, а ты – опрыскивать виноград. Я буду перетаскивать шланги, качать для тебя насос. Глядишь, до темноты и управимся.

Наверное, мои старики разобрались бы и "без сопливых". Во всяком случае, огород бы точно полили. Но что-то заставило их поверить в этот порыв, искренне желание помочь.

Я летал как на крыльях, старался поспеть везде. Прыгал на насос всем своим телом, пока ручка не начинала держать меня на весу. Сколько во мне было? – килограмм тридцать пять? Ничего, подрастем. Скоро приедет мама и, будущей весной, отвезет меня в Армавир, вырезать гланды. Я сразу пойду в рост и быстренько наверстаю упущенное. А уже к середине лета на плечо мое ляжет первый мешок цемента.

Когда мы пошабашили, было еще светло. Из потаенных мест вылетели летучие мыши. Напоенная почва делилась с ними прохладой. Я проложил шланг к молодой раскидистой груше. Деревце встрепенулось и откликнулось благодарною дрожью.