Текст книги "БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ"
Автор книги: Александр Котов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 27 страниц)
Близилось начало сеанса. К Алехину подошел чех Каличка, привезший из шахматного клуба комплекты фигур и помогавший в организации сеанса. Он отвел Алехина в сторону.
– Случайно я слышал сейчас разговор Шехтеля по телефону, – сообщил он чемпиону мира. – Видимо, с каким-то начальником. Против вас, оказывается, подобрали очень сильный состав. Шехтель хвалился: собирается напоследок устроить вам разгром.
– Вот как! Самый сильный состав. А вы знаете кого-либо из сидящих?
Каличка осмотрел ряды участников сеанса.
– Нет. Мне никто из них не известен, – уверенно сказал чех.
– Отлично! – обрадовался Алехин. – Значит, хотят учинить разгром? Ну что ж, посмотрим. Пусть попробуют, – улыбнулся Алехин.
– Может быть, лучше попросить уменьшить количество досок, – предложил Каличка. – Вы ведь так слабы после болезни.
– Ничего, дорогой Каличка! – вздохнул русский чемпион. – Мне в жизни приходилось выдерживать и не такое. Давайте начинать.
Алехин вошел внутрь прямоугольника столов. Его встретили напряженным молчанием. Он подошел к первой доске, за которой сидел генерал, и хотел уже сделать первый ход. Затем он вдруг хлопнул рукой по левой стороне груди и полез в боковой карман пиджака. Пошарив там и не найдя, что нужно, Алехин обыскал затем остальные карманы. Вид его был растерянный, он в удивлении пожимал плечами. Затем он подозвал к себе Каличку и о чем-то долго совещался с чехом. Каличка явно не соглашался с предложением чемпиона. В конце концов Алехин, видимо, уговорил чеха, и тот обратился к немцам со следующими словами:
– Уважаемые господа офицеры! Чемпион мира приносит глубочайшие извинения. Он где-то потерял свои очки и не может играть сеанса. Но, чтобы не срывать намеченного выступления, господин Алехин решил давать сеанс вслепую.
– Это как так? – крикнул кто-то из зрителей.
– Чемпион мира будет находиться в соседней комнате и по памяти играть все тридцать досок. Я буду передавать его ходы по шахматной нотации, а также относить ему ваши ответы.
В зале несколько минут царило небывалое возбуждение. Участники сеанса, вместе с ними и стоявшие сзади зрители, оживленно обсуждали неожиданное и необычное решение чемпиона. Появился Шехтель. Он подошел к доске, за которой сидел генерал, туда же устремились два организатора сеанса. До Алехина и Калички донеслись их возбужденные голоса.
– Это унизительно для нас! – горячился генерал. – Я лично не собираюсь участвовать в такой игре.
– А что делать? – вмешался один из организаторов. – Он действительно всегда играет в шахматы в очках.
– Пошлите куда-нибудь за очками, – предложил генерал.
– Куда? Сегодня воскресенье. Потом подобрать очки не такое быстрое дело, генерал.
– Но как же он будет играть?! – удивленно воскликнул другой организатор. – Вслепую на тридцати досках! Этого не могли делать ни Ласкер, ни Капабланка.
– Его разобьют наши ребята, – поддержал первый организатор.
Эти слова оживили Шехтеля.
– Как вы сказали: разобьют? – переспросил Шехтель. – Вот и хорошо. Это будет замечательно! Вы полагаете, что играть вслепую труднее, чем обычным способом? – спросил Шехтель.
– В несколько раз! – охотно сообщил организатор. – Да еще против такого состава.
– Тогда решаем играть! – твердо заявил Шехтель. – Вы оказали: оскорбительно, – обратился Шехтель к генералу. – Что ж, смеется тот, кто смеется последним. Начинайте игру! – приказал Шехтель Каличке.
В зале постепенно вновь воцарилась тишина. Поднявшиеся было со стульев опять вернулись на места. Позже всех подсел к шахматам генерал: он долго о чем-то возмущенно говорил с Шехтелем, важно взмахивал рукой; Шехтель что-то примирительно ему отвечал, обнимал его рукой за спину, как бы подталкивая к доске. Потом они оба засмеялись какому-то удачному замечанию, и генерал сел за доску. Но и тогда вид его был оскорбленно-величествен, первые свои ходы на доске он делал с явным пренебрежением.
Алехин прошел в соседнюю комнату, сел в удобное кресло спиной к двери и попросил у Калички кофе. Предстоящий сеанс на тридцати досках вслепую немного пугал Алехина, и он на мгновение пожалел, что придумал под влиянием минуты этот трюк с очками. Нет, его не пугало ни количество досок, ни состав. Сколько раз ранее он давал подобные сеансы. Алехин боялся, что в том физическом состоянии, в каком он был после проклятой скарлатины, не выдержит огромной нагрузки. Но делать было нечего, и он стал вырабатывать план предстоящего сражения.
Сеанс одновременной игры вслепую – самый трудный из всех шахматных аттракционов. Он требует от мастера гигантского напряжения умственных сил, нервов, памяти. Организм сеансера подвергается такому чрезмерному напряжению, что давно уже определена вредность подобных выступлений. Алехин читал, что в Советском Союзе сеансы вслепую запрещены государственным уложением как вредно отражающиеся на здоровье шахматистов. Это в Советском Союзе, по па Западе любят рекламу, трюки; только на них несут свои доллары и франки любопытные. Сколько раз Алехину приходилось именно с помощью такой игры привлекать к себе внимание мира или поддерживать свое пошатнувшееся материальное положение.
Игра вслепую ошеломляет того, кто первый раз ее наблюдает. Как шахматист может запомнить тридцать сложных, запутанных партий? Сражение в таких сеансах длится в течение семи часов, а то и больше, в партиях делается в среднем по сорока ходов. Каждый из противников уже с самого начала старается пойти особым, отличным от соседа путем, причем многие участники, иногда, умышленно запутывают своего «слепого» противника необычным ходом. Сеансер в течение длительного времени должен держать в уме весь ход борьбы на тридцати досках, помнить расположение каждой пешки, каждой фигуры. Работа непонятная для обычного человека! Она более удивляет, чем арифметический трюк циркового феномена или мастерство пианиста– Виртуоза, играющего на память множество сложных сонат.
Игра вслепую требует особых качеств мозга и своеобразной тренировки. Даже крупнейшие шахматисты, например Ласкер, Капабланка, Нимцович, редко играли больше чем одну-две партии вслепую. Алехин беспредельно любил шахматы и он не мог упустить возможность познать методы «игры, не глядя на доску», испытать особые «колдовские» ощущения, которые эта игра вызывает.
Начало сеанса развертывалось довольно быстро. Каличка по очереди двигался от доски к доске и делал ход, который сообщал ему Алехин. Не медля ни секунды, он передавал ответ противника. То и дело слышался его голос:
– Седьмая доска: дэ-семь, дэ-пять! Девятая доска: конь эф-шесть! Алехин тут же говорил свой ответный ход. Так Каличка сделал несколько кругов. Пока игрались известные теоретические варианты, Алехину думать особенно не приходилось, но вскоре темп игры явно замедлился: чемпиону приходилось вспоминать сделанные ранее ходы, уточнять в памяти расположение фигур. Он по нескольку минут думал над ходами.
Вскоре в зале воцарилась обычная обстановка сеансов. Соседи консультировались друг с другом, оценивая качество намеченного хода, к ним присоединялись и зрители. Завязались споры, слышались взаимные колкости, рассуждения о сделанном ходе, о позициях. Мастерство Алехина удивляло противников, они никогда не видели ничего подобного. Особенно активно обсуждал ход сеанса маленький рыжий немец с авиационными петличками.
– Что ни говорите, а здесь кроется какой-то обман, – уверенно заявлял соседям летчик. – С тридцатью вслепую! Этого же не делал ни один шахматист.
– А вот Алехин сделал, – подзадоривал летчика сосед.
– Фокус, определенно фокус, как в цирке, – не сдавался немец. – Где-нибудь у него спрятан механизм.
– Вот здесь, – показывал сосед себе на голову. – И неплохой механизм.
Летчик вдруг заволновался и вылез из-за стола.
– Я его сейчас проверю, – хитро подмигнув, заявил он. – Я запишу позицию и попрошу Алехина ее повторить.
Вынув из кармана блокнот, он переписал расположение фигур и направился в соседнюю комнату. Здесь он внимательно смотрел на Алехина со всех сторон, пытаясь заглянуть ему под полу пиджака, в карманы. Наконец он обратился к чемпиону мира.
– Вы меня простите, герр Алехин, – сказал немец. – Я девятнадцатая доска. Не могли бы вы сказать, каково мое положение.
– Неважное, хотя внешне все выглядит благополучно, – улыбнулся Алехин.
– А можете вы сказать расположение моих фигур?
– Пожалуйста, – согласился Алехин, и быстро стал перечислять: – Белые: король жэ-один, ферзь е-пять, кони цэ-три и же-четыре, пешки а-два, бэ-два…
– Хватит, хватит! – поспешил остановить чемпиона летчик, едва успевавший следить по бумажке за речью Алехина. – И вы можете это сделать на всех тридцати досках?
– Да, – ответил Алехин.
– Это феноменально! – невольно восхитился немец. – Скажите, господин Алехин, откуда у вас такое искусство игры?
– С потолка, – буркнул Алехин, которому этот рыжий мешал думать.
– То есть… как это? – растерялся немец.
– Очень просто. Однажды я прибил над своей кроватью на потолок шахматную доску. Каждое утро и каждый вечер я разбирал на ней партии безо всяких фигур. Вот и научился.
Немец растерянно глядел в глаза Алехина, не понимая, шутит он или говорит серьезно. Наконец, поблагодарив Алехина, он отправился к своей доске. Тотчас к нему подошел Каличка.
– Вы играете на девятнадцатой доске? – спросил чех.
– Я, – ответил летчик.
– Я уже был у вас, вы уходили, – произнес Каличка. – Алехин играет ферзем на же-семь и объявляет вам мат в три хода.
Немец схватился за голову под дружный смех соседей и зрителей.
– Проверил! – заливались офицеры. – Вот тебе и механизм! Мат в три хода!
– Пятая доска прекратила сопротивление, – сказал Каличка Алехину, войдя к нему в комнату.
– Вы видели, какой интересный эндшпиль был в этой партии, – радостно сообщил чеху чемпион мира. – Точно такое же окончание я выиграл у Романовского в Петербурге тридцать лет назад. Только там черная пешка стояла на а-шесть. Любопытный эндшпиль, жаль, что немец защищался не лучшим образом.
– Вам что-нибудь нужно? – спросил чех.
– Да, Каличка, будьте любезны, кофе. Потом, еще одна просьба. Достаньте мне несколько сигарет. Я опять забыл портсигар. Проклятая память!
Вновь потекли часы игры, не прерываемые особыми происшествиями. Часов через пять Алехин выиграл десятка два партий, в трех игра закончилась вничью. Оставалось всего несколько досок. Вокруг них столпились любопытные и те, кто уже кончил игру. Эти подсказывали больше всех: не сумев победить в собственной партии, они прилагали усилия, чтобы показать свою силу в партиях соседей.
Вдруг в одном углу в одной из партий возникло бурное оживление. После длительного совещания с окружающими офицер, игравший на этой доске, заявил Каличке:
– Передайте господину Алехину: я играю ферзем на е-четыре. Ему шах и мат в четыре хода.
Каличка ушел в соседнюю комнату и тут же вернулся.
– Вы немножко опаздываете, – улыбаясь, заявил он самоуверенному немцу. – Чемпион мира в свою очередь объявляет вам мат в два хода.
И, передвинув белую ладью, Каличка защитился от шаха черного ферзя. В свою очередь от вскрытого шаха белым слоном защищал только один ход, да и то ненадолго.
Количество досок уменьшалось с катастрофической для немцев быстротой. Алехину теперь легко было играть небольшое количество партий, и он отвечал на ходы немцев значительно быстрее. Вскоре осталась всего одна доска, на которой играл генерал. Он, по– Видимому, понимал шахматы лучше других, кроме того, ему помогало больше всего советчиков. Делая ход, он поучал окружающих, высказывал глубокомысленные, на его взгляд, суждения о шахматах. Но вскоре и его позиция стала безнадежной, и он сказал Каличке, что сдает партию.
В зале появился усталый, но довольный Алехин. Он подошел к Каличке, все еще стоявшему около доски генерала. Немец воспользовался случаем, чтобы как-то оправдать перед низшими чинами свой проигрыш.
– Я грубо ошибся, – сказал генерал Алехину. – Сыграй я…– генерал посмотрел на бланк, где он записывал ходы, – сыграй я ферзем на дэ-пять вместо эф-пять, вам было бы плохо.
– Вы так считаете? – спросил Алехин.
– Это элементарно! – продолжал генерал. – А тут что ж, – показал он на свою позицию, в которой сдался. – Моя позиция безнадежна. Летит ферзь, я сдался во время.
Алехин присел на стул напротив генерала.
– Хорошо, – решительно произнес он. – Вы говорите, безнадежна. Играйте.
И он перевернул на сто восемьдесят градусов доску. Теперь ему достались черные фигуры. В положении, где немец сдался, Алехин сделал хитрый ход конем. Выяснилось, что ферзя брать нельзя, в этом случае белые получили бы мат. Генерал схватился руками за голову. Ничего себе положение! Такой срам – сдался в позиции, где еще можно было сопротивляться. Он долго думал, выискивая способ победить, доказать этим свою правоту и неправоту Алехина. Но что он мог сделать против такого шахматиста. Прошло три хода, четыре, и теперь уже позиция белых стала незащитимой. Алехин, взявшись за безнадежное дело, одержал верх.
– Сдаюсь, – пролепетал генерал. – Неизбежен мат в два хода.
– Играйте, – приказал Алехин, вновь перевернув доску и взяв себе белые фигуры. Умелым ответом он ликвидировал угрозы неприятеля – мата не получалось, – и затем в несколько ходов сам заматовал черного короля. Офицеры, стиснув зубы, чтобы не рассмеяться, следили за посрамлением самоуверенного начальника.
Было уже темно, когда Алехин и Каличка вышли на улицу. Молча они прошли несколько кварталов, затем чех сказал:
– Мне сюда, господин Алехин, – показал он направо. – Здорово вы играли!
– Вот и не получился разгром-то! – улыбнулся Алехин. – А вы боялись.
– Когда вы едете и куда? – поинтересовался чех.
– Пока в Мадрид, – сообщил Алехин. – Только туда можно сейчас получить визу. А оттуда махну в Южную Америку. Там сейчас много шахматистов, настоящая жизнь.
– Желаю вам самого лучшего счастья и особенно здоровья, – промолвил Каличка. – Только моя личная к вам просьба: не играйте больше таких сеансов.
– Хорошо, дорогой друг, – с улыбкой произнес Алехин. – Но вы понимаете: были чрезвычайные обстоятельства. Потерял очки. Что теперь будет говорить начальству Шехтель?
Печально начинался шестой десяток жизни шахматного чемпиона. В Праге, городе, который нацисты сделали местом постоянного жительства Алехина, он страдал от голода, тягот оккупационного режима. К тому же эта нелепая скарлатина! Слабый, еще не оправившийся от болезни Алехин был вынужден сразу давать сеансы, иначе он не получил бы продовольственных карточек.
А в Мадриде новые проблемы: здесь мало интересовались шахматами, и прожить шахматисту-профессионалу было крайне затруднительно. Друзья-шахматисты, правда, старались как-то поддержать чемпиона мира. Они организовывали турниры в разных городах страны: здесь Алехин мог заработать немного денег и прожить неделю-другую на иждивении великодушного владельца отеля. Изредка давал он сеансы, читал лекции, но отыскивать такие возможности с каждым днем становилось все труднее.
– Каковы ваши планы? – спросил один репортер.
– Какие я могу иметь планы! – печально произнес Алехин. – Лучшая часть моей жизни прошла между двумя войнами, нанесшими огромный урон Европе. Обе войны разбили мою жизнь, с той лишь разницей, что в конце первой войны мне было всего двадцать шесть лет и я был полон энтузиазма, которого теперь нет у меня и в помине! Если когда-нибудь я напишу мои воспоминания – что вполне возможно, – люди поймут, что шахматы были главным фактором в моей жизни. Они дали мне возможность удовлетворить мое честолюбие и в то же время убедили меня в абсолютной ненужности честолюбивых претензий. Сегодня я продолжаю играть в шахматы потому, что люблю это искусство само по себе и еще потому, что они заполняют мой ум и удерживают меня от дум и воспоминаний.
Печальные слова!
Приехав в Мадрид, Алехин уже в первые дни понял, что о возможности поехать за океан, – а сколько раз он мечтал об этом, находясь в зоне, оккупированной немцами, – не может быть и речи. Капабланка умер, вместе с ним исчез повод пригласить Алехина на долгожданный матч-реванш. В Аргентине поселилось много европейских гроссмейстеров и мастеров, и, если говорить откровенно, создавался явный избыток шахматных специалистов. Потом деньги: где взять уйму денег на билет до Буэнос-Айреса? И еще одно: если бы даже Алехину удалось разрешить финансовые проблемы, все равно с поездкой в Аргентину или Соединенные Штаты ничего бы не вышло.
Американский шахматный журнал в одном из своих номеров поместил гневное письмо некоего Джорджа Бромберга. Тон письма и особенно смысл его удивили и взбудоражили шахматный мир. Возмущенный тем, что чемпион мира играет в турнирах в оккупированной Европе, мистер Бромберг разошелся в гневе, потребовал дисквалифицировать чемпиона мира, не пускать его ни в какие турниры и вообще запретить печатать его партии. «Я откажусь подписываться дальше на ваш журнал, если вы будете печатать партии Алехина», – грозил мистер Бромберг.
На страницах журнала развернулась жаркая дискуссия, но лишь отдельные шахматисты, для которых, очевидно, не дорог был ни сам Алехин, ни шахматное искусство, поддержали Бромберга. «Алехин должен утратить свой титул; нужно также запретить продажу его книг», – предлагал новые репрессии мистер Дж. Платц из Бронкса. Однако большинство читателей сохраняли благоразумие и ясными доводами показывали нелепость предложений Бромберга и Платца.
«Если мы пойдем по этому пути, то следующий шаг, который мы будем обязаны сделать, – это сжечь книги Алехина», – писал один. «Никто же не снимает с программ Вагнера, Бетховена, Моцарта только потому, что они родились на вражеской территории», – вторил ему другой. «Мы не надеемся, что вы будете продолжать печатать партии Алехина, – вторил коллегам третий. – Мы требуем этого». А четвертый свою мысль выразил образно: «Если святой Петр плохой шахматист, а дьявол – отличный, – писал он, – то я предпочту разбирать партии дьявола».
«А почему вы так нападаете на Алехина? – спрашивал Джон Ханнак из Филадельфии, – Ведь Макс Эйве тоже играет с фашистами. Он же в сорок первом году сыграл в Карлсбаде матч с чемпионом фашистской Германии Боголюбовым».
И тут же приводил свой разговор с Алехиным в сорок первом году.
– Что вы скажете о вашем друге Эйве? – с явным вызовом спросил тогда Ханнака Алехин. – Он уже сотрудничает с фашистами. А я – царский офицер – стою за свободу и демократию и ненавижу расизм. Я знаю только хороших и плохих шахматистов, не смотрю, евреи они, магометане или буддисты. Я готов играть матч с большевиком Ботвинником и американцем Решевским и не буду разглядывать их генеалогическое дерево.
А еще один читатель спрашивал: «А почему вы не клеймите Ефима Боголюбова? Этот человек стал в последние годы выразителем самой откровенной фашистской идеологии. Проиграв одну из турнирных партий Флору, Боголюбов сказал в сердцах:
– Вот скоро Гитлер завоюет Россию, тебя поймают и по моей протекции не повесят, а только расстреляют.
Когда на турнире в Ноттингеме в тридцать шестом году Решевский, следуя канонам своей религии, попросил в субботу одного из любителей записывать ходы, его противник Боголюбов вскочил возмущенный.
– Это выпад против моей родины! – закричал шахматный проповедник расизма.
И вот теперь вы не клеймите его? Оставляете в покое и других, кто играл в немецких турнирах. Почему?
Ответ на эти вопросы вскоре дала статья в том же журнале. В годы войны в шахматной жизни США важную роль играл гроссмейстер Рейбен Файн – человек с тяжелым характером, выливший впоследствии немало грязи на Капабланку и Алехина, на своего соотечественника Решевского и на всю американскую шахматную организацию. В те годы фотография Файна из сходила со страниц журнала «Америкэн чесс ревю», в каждом номере печаталась минимум одна его поучающая статья.
Тайное стало явным. В очередной пространной статье Файн решительно заявил, что Алехин давно уже является чемпионом мира только по названию, что имеются уже шесть человек – один из первых сам Файн, – кто легко его побьет в матче. Вывод, по Файну, был ясен: нужно лишить Алехина звания чемпиона мира и разыграть это звание вновь, желательно в турнире с участием шести или восьми человек. Одним из первых участников такого турнира был назван сам Файн. Так этот развязный молодой человек, укрывшись в безопасном месте, не испытывающий ужасов войны, решал судьбу своих измученных в военном горниле коллег.
Шахматный мир понимал всю тенденциозность таких устремлений и читал подобные статьи с недоверием. Однако находились и в Европе такие, кто с охотой использовал их для своих целей. Во время двойного поединка с Эйве Алехин резкими высказываниями обидел немало голландских сторонников Эйве, и они сейчас не прочь были поддержать инициативу американского гроссмейстера, тем более, что с падением Алехина их Эйве сразу возвышался. С болью читал Алехин эти статьи. Вот чем хочет отплатить мир своему чемпиону, отдавшему все силы, всю жизнь для прославления шахматного искусства.
Тем временем жизнь его в Мадриде становилась хуже и хуже. Шахматные «запасы» в стране были исчерпаны, не было больше турниров и сеансов. По счастью, один из меценатов выдал скудные средства для обучения способного мальчика, Артура Помара, и это на время поддержало Алехина. Но вскоре и это подкрепление кончилось. Сколько раз совещались испанские коллеги Алехина, ища возможности еще чем-нибудь помочь чемпиону мира. Вдруг им повезло. Алехин получил приглашение на турнир в Португалию. С трудно скрываемой радостью проводили засидевшегося гостя испанские шахматисты и облегченно вздохнули, когда поезд с чемпионом мира покинул Мадрид.
Приземистый «кадиллак» на секунду припал на правые колеса и, скрипнув шинами по полотну дороги, сделал резкий поворот. Алехина кинуло в сторону: он скользнул спиной по кожаному сиденью машины и мягко ударился плечом о соседа. Это вывело Алехина из задумчивости. Он посмотрел через широкое ветровое стекло: навстречу бесконечной лентой быстро неслась извилистая горная дорога и исчезала внизу под машиной. Плотный, широкоплечий водитель – владелец «кадиллака» – с показной небрежностью вращал рулевое колесо и, не снижая скорости, с ходу брал частые виражи.
«Богатый человек – не жалеет машины! – с завистью и злостью думал о нем Алехин. – Этому война пошла на пользу. – И тут же по укоренившейся с детства привычке контролировать своп чувства рассудил: – Какое же ты имеешь право на него злиться? Любезный господин, сам предложил отвезти тебя в Эсториаль. Трясся бы сейчас в автобусе! А зависть?! Не ты ли говорил всегда, что это худший из людских пороков?»
И Алехин вновь углубился в свои печальные мысли. Вот уже семь месяцев, как кончилась мировая война, а в его жизни не произошло никаких изменений. Все то же вынужденное безделье и одиночество. О нем совсем забыли – нет приглашений на турниры, никто не зовет давать сеансы. Не удивительно: шахматы в Португалии никогда не были популярны. Еще счастье, что есть Люпи, иначе совсем пропадать! Да, Люпи – настоящий друг, спасибо ему, что организовал пансион в Эсториале. Пусть из милости, пусть благотворительность, зато хоть крыша над головой будет, кусок хлеба… Что бы он иначе делал? В кармане ни единого центаво! Все сбережения давным-давно кончились: берег про черный день, а жить на них пришлось долгие годы!
Алехин с благодарностью посмотрел на своего соседа. Люпи сидел неподвижно, откинувшись на сиденье и вытянув ноги. Поймав на себе взгляд Алехина, португалец повернул голову. На его худом бледно-коричневом лице промелькнула добрая улыбка.
– Вы написали письмо Дюмонту? – тихо спросил он.
– Да, – ответил Алехин. – Вы думаете, это поможет?
– Поеду в Лондон, узнаю.
– Как гадко они поступили! И это англичане! Кто мог от них этого ожидать? – с горечью вздохнул Алехин.
Действительно, кто мог ожидать?! Началось все так хорошо: официальное приглашение из Лондона – первый международный турнир после войны, участвуют сильнейшие шахматисты мира, четверо русских. Это же снова жизнь, начало новой шахматной эры, после шести лет голода, нищеты. Конец безделью, мучительной жизни в Португалии, где никто не интересуется ни шахматами, ни их заброшенным чемпионом… Алехин сразу оживился тогда, часами сидел за доской, вспоминал партии, готовил новые варианты. Собирался приехать в Лондон во всеоружии!… И вдруг вчера телеграмма: «Ввиду ультимативного протеста Американской шахматной федерации вынуждены взять обратно свое приглашение на турнир в Лондон».
Чемпиона мира не пускают в турнир! Неслыханно! Это же конец, бесславный конец! Четверть века взбирался он на шахматный Олимп, цепляясь за непрочные уступы. Только бы не сползти вниз побежденным, поверженным. Все отдал ради славы, всем пожертвовал: друзьями, женой, родиной. И такой бесславный конец! Один, покинут и забыт всеми… Один в целом мире! Везут теперь в богадельню, чтобы не дать умереть с голоду. Именно в богадельню. Внешне все прилично: курорт, отель, но все равно богадельня, великосветский приют для престарелых чемпионов. Да и это на время: начнется сезон, станут выколачивать доллары, сразу забудут о благотворительности. Мигом выкинут на улицу…
Машина выехала из Лиссабона и теперь набирала скорость. Промелькнули последние ограды пышных дворцов, утопавших в густой тропической зелени, – кончился район богачей.
«Где-то и наш здесь имеет дворец, – вспомнил Алехин рассказы Люпи о владельце автомобиля. – Хорошо устроились – ступенчатые террасы, тенистые парки, величественные фасады.
На обочине появился дорожный указатель: «Эсториаль».
Алехин много слышал об этом знаменитом курорте на Атлантическом побережье и вот теперь ехал туда, повергнутый и униженный.
В ссылку, – твердил сам себе чемпион мира. – Еду в ссылку, в настоящую ссылку!
– Смотрите, как красиво, – обернулся владелец «кадиллака». – Вот там, вдали – мыс Трафариа и деревушка Каскайск – приют рыбаков и приезжих художников. Зимой в Эсториале великолепно! Лучшее время: нет ни жары, ни африканских ветров. Знаете, как мучителен фен?! А какие цветы! – произнес он, показывая на маленький садик близ шоссе. – Вот георгины «Утренная слава», как они гармонируют с белыми стенами!
А это голубое небо!…
Алехин не слушал. Мысли его были заняты своими невзгодами. «Ссылка, – упрямо повторялось в измученном мозгу одно и то же привязавшееся слово, – пусть красивая, богатая, но ссылка».
Как бы подтверждая это, владелец машины продолжал:
– В Эсториале живет много известных людей. Экс-король Италии Умберто, например; даже казнь Муссолини не увеличила его шансы на престол. Есть там и претендент на испанский трон – Дон Хуан с семьей. На что-то еще надеется экс-регент Венгрии Хорти – его шансы на власть так же незначительны, как и у соседа – бывшего короля Румынии Кароля. Блестящая компания!
«Бывшие! Вот именно: все бывшие и все без шансов вновь возвыситься, – пронеслось в мозгу Алехина. – Я ведь тоже бывший – грозят же они лишить меня звания чемпиона мира! Значит, и мне место в этой великосветской богадельне выброшенных за борт неудачников. У них есть деньги – вовремя нахватали, а я?!» И Алехин еще больше нахмурился.
Взглянув сбоку на своего опечаленного друга, Люпи тронул за плечо водителя. Не доехав километров десять до Эсториаля, тот остановил машину около маленького ресторанчика у самого шоссе. На уютной открытой веранде путники подкрепились кофе, а Алехину заказали двойную порцию коньяка. Алкоголь поднял немного его настроение, и, когда они вновь сели в машину, он уже с охотой согласился осмотреть старинную башню Белем, стоявшую на пути в Эсториаль. Эта сказочная крепость с таинственными бойницами и казематами и поныне не утратила своей привлекательности. Дряблый, согбенный сторож – казалось, он был ровесником башни – рассказал, что она предназначалась не столько целям войны, сколько для пышных театральных представлений. Алехин вообразил себе картину средневековых торжеств с прекрасными дамами, закованными в латы рыцарями, тихими звуками старинных мелодий…
Они вновь соли в машину и вскоре были уже в самом центре красивого курортного городка. Аккуратно подстриженные деревья садов в строгой симметрии окружали величественные дворцы; прямые широкие аллеи пальм убегали от берега океана на самый верх холма. Огромные, расцвеченные глыбы гостиниц зазывали туристов своим великолепием и рекламой. «Атлантико», «Монте-Эсториаль», «Палас» – названия этих фешенебельных отелей можно было прочесть и на стенах домов, и на огромных, светящихся ночью стендах, и в погожие дни на небе, где эти слова искусно писали в синеве маленькие юркие самолеты.
– Зайдем? – предложил Люпи, кивком головы показывая на белое здание казино, и это предложение было охотно принято остальными. У входа в зал с них потребовали паспорта: по законам, принятым во многих странах, местным жителям играть в казино воспрещается. Но лиссабонец знал какие-то особые пути, и контролер беспрепятственно впустил всех троих. Впрочем, и без них в зале было много португальцев, особенно женщин – страсть к игре помогала им обходить не очень строгие запреты.
Алехин быстро прошел мимо столов, где играли в «тренто-кваренто», – эта карточная игра «тридцать-сорок» его никогда не интересовала. Около рулетки по случаю некурортного сезона было сравнительно мало играющих, и Алехин без труда нашел место у игорного столика. Равнодушно смотрел он на лица окружающих – самому ему играть было не на что, и он спокойно мог наблюдать за волнением других.
В разграфленных квадратах зеленого стола белой краской были написаны цифры и другие знакомые Алехину условные знаки. Этим маленьким клеточкам судьбы было отдано все внимание публики: магические квадраты гипнотизировали играющих, притягивали к себе их воспаленные взоры. Десятки дрожащих, потных рук заботливо укладывали в них разноцветные стопки фишек. Сделав ставку, играющие равнодушно смотрели по сторонам, делая вид, что выигрыш или проигрыш их мало интересует, что игра для них только забава. Лишь некоторые – те, кто не в силах были скрыть возбуждение страсти, – не спускали взоров с огромной черной чаши в середине стола, где решалась судьба их денег.
Вот крупье специальной ручкой раскрутил рулетку и бросил навстречу движению маленький желтый шарик.
– Делайте вашу игру, господа! – дважды произнес он, в то же время внимательно наблюдая за десятками подвижных пальцев, делающих последние ставки.
Вынесенный силой инерции на боковую поверхность чаши, шарик радостно бежал навстречу чьей-то судьбе и, наконец, кокетливо зацокал по зазубринам, выбирая, куда бы поудобнее улечься.
