Текст книги "БЕЛЫЕ И ЧЕРНЫЕ"
Автор книги: Александр Котов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 27 страниц)
– Теперь твоя очередь в Москву, – промолвил Куприн.
– Вы так считаете? – спросил Алехин.
– Я читал твою телеграмму в «Известиях». Молодец! Давно было пора.
– Лучше поздно, чем никогда, – засмеялся Алехин. – Знаешь, как еще говорят, – поглядел на собеседника писатель. – «Можно совершить глупость, но нельзя умирать глупцом».
– Хорошо мне сказал Ласкер в Амстердаме, – добавил Алехин. – «Лучше, когда тебя ругает любящий, чем хвалит равнодушный». Я уже получил приглашение играть в Москве в международном турнире.
– Это в мае месяце.
– Вы знаете все шахматные новости, Александр Иванович! – удивился Алехин. – Я помню вашу блестящую статью в «Возрождении» о моей победе. Вы сами хорошо играете в шахматы?
– Нет, – тихо засмеялся Куприн. – Я больше специалист по французской борьбе.
И добавил:– В молодости, впрочем, я захаживал в шахматные кафе.
– Знаю. Читал ваш рассказ «Марабу».
– Ну, это только шутка.
– Кстати, Александр Иванович, ваш герой там играет гамбит Марабу – конь ходит с бэ-один на бэ-три. Вы знаете, что такой ход невозможен?
– Саша! – Я хотя и борец, но до такой степени, все же, разбираюсь. Плохо понимает шахматы мой герой… Как ты решил: едешь на турнир? – после некоторой паузы переменил тему разговора Куприн.
– Нет. В Москву я должен ехать чемпионом мира!
Куприн задумался.
– Пожалуй, ты прав, – промолвил он, наконец. – А вот я еду туда… далеко не чемпионом.
Они дошли до небольшой площади. Куприну нужно было идти к центру города, Алехину – направо. Долго стояли двое заброшенных русских под широким раскидистым каштаном, оттягивая минуту расставания. Они обсудили последние события в мире, свои собственные судьбы. Тем временем улицы совсем опустели, было уже поздно, все-таки пора было идти.
– Ну, до свидания, Саша! – первым простился Куприн. – Где-то теперь увидимся?
– До свидания, Александр Иванович! Завтра я опять в путь. Что делать – сеансы. Я желаю вам самого лучшего, самого большого счастья. И, честно говоря, так хотелось бы рядом с вами… по шпалам.
Они пожали друг другу руки, потом порывисто обнялись. Куприн скрылся в полутьме улицы, Алехин долго провожал его взглядом. Если бы он знал, что дни писателя сочтены, что едет он в Москву больной ужасной, неизлечимой болезнью!
Густые ветви нависли над тротуаром, как бы образуя длинный тоннель. Невысокая коренастая фигурка Куприна то освещалась случайным фонарем, то скрывалась в темноте. Шел он медленно, но, все же, четко размеривая шаг, будто и впрямь отправился пешком по шпалам в далекую, но близкую сердцу Москву.
Проигрыш матча Алехину в двадцать седьмом году стал для Капабланки неожиданным, ошеломляющим ударом. «Как это могло случиться? – спрашивал сам себя кубинец уже в те дни, когда шахматная корона не украшала больше его голову. – Ведь только что перед этим я с блеском взял первое место в Нью-Йорке, доказал полное превосходство над всеми сильнейшими гроссмейстерами. Не проиграл ни одной партии, на два с половиной очка опередил Алехина! А какие партии дал! Хотя бы против Шпильмана – первый приз за красоту получила. Триумф, всеобщее восхищение! Шахматное небо над головой было таким чистым, таким безоблачным, и вдруг этот загадочный, убийственный удар!»
Как все люди самовлюбленные, избалованные судьбой, Капабланка не смог по достоинству оценить силу игры противника, понять, на какие высоты шахматного мастерства поднялся в Буэнос-Айресе Алехин. Он считал победу русского во многом случайной, старался объяснить свое поражение только собственными ошибками.
Между тем Капабланке следовало прислушаться к оценке матча и игры Алехина, которую дали сильнейшие шахматисты мира.
«В Алехине нужно признать самого большого шахматного гения, который когда-либо существовал», – писал гроссмейстер Рихард Рети. «Я верил в победу Алехина, – вторил ему Эммануил Ласкер. – Это победа непреклонного борца над умом, избегающим всего неясного». Американский чемпион Фрэнк Маршалл отшучивался.
– Что вы окажете о победе Алехина? – спросил его корреспондент.
– Это для меня неожиданно, – сказал шахматный ветеран. – Но когда я проиграл матч Капабланке, это было для меня еще большей неожиданностью.
Сам Алехин просто говорил о причине своей победы: «В Буэнос-Айресе я играл, как никогда в жизни». И тут же высказал мысль, служившую серьезным предупреждением для потерпевшего поражение чемпиона. «Шахматные минусы Капабланки незначительны, – писал Алехин, – и мною с трудом использованы, но зато они неискоренимы, так как стоят в слишком тесной органической связи с его человеческими, слишком человеческими недостатками».
Серьезное замечание! Что сделал бы после таких оценок шахматист, критически относящийся к самому себе и к своим недостаткам? Лучший выход – перерыв в игре, глубокий анализ причин поражения, длительная упорная работа по искоренению недостатков. Разве не делал когда-то так Алехин? Разве Ласкер, получив гибельные «пробоины» в битве с Капабланкой, не ушел в тихий берлинский «док» для двухлетнего «капитального ремонта»? Возможно, поступи так Капабланка, шахматный мир скоро вновь увидел бы сияние его несравненного гения, уже лишенного темных пятен, нанесенных чрезмерной похвалой, лестью и навязчивым восхищением.
Будь у Капабланки серьезные, по-настоящему любящие его друзья, они предостерегли бы его от грубейших ошибок, совершенных на следующий день после утраты шахматного трона. К сожалению, его нью-йоркские попечители и наставники, господа Фанк и Ледерер, подстрекали пылкого кубинца действовать в стиле чисто американской рекламы и ультиматумов. Поведение Капабланки после поражения, его статьи, письма, действия – это настоящее смятение, отчаяние человека, потерявшего самообладание после чувствительного удара. Кубинец заметался, лихорадочно ища выхода, и совершил несколько самых непродуманных, самых нелепых поступков.
Приехав в Нью-Йорк сразу после матча, Капабланка обратился с письмом к президенту шахматной федерации США с просьбой организовать матч-реванш. При расставании в Аргентине Алехин обещал кубинцу ждать его вызова ровно год, до 29 октября 1928 года. Казалось бы, задача простая – добивайся матч-реванша. Но пылкая непосредственная натура Хосе Рауля не могла выдержать такой медлительности. Ему нужно было как можно скорее как-то оправдаться перед миром в своем поражении.
И он пишет письмо президенту Международной шахматной федерации господину Рюбу. Это был явно бессмысленный шаг, так как в те времена чемпион мира не считался ни с какой организацией; «лучшие образцы» такого поведения дал сам Капабланка за шесть лет своего царствования. В письме кубинец просил повлиять на Алехина и изменить условия матча. Нужно-де ограничить число партий, удлинить часы игры, снизить гонорар. Меж строк можно было понять: вот почему проиграл Хосе Рауль в Аргентине!
«Позвольте, сеньор Капабланка! – мог воскликнуть любитель шахмат где-нибудь в штате Аризона, прочитав это письмо. – Ведь вы же сами выработали лондонские условия, сами заставили подписать их всех претендентов. Вы твердо требовали беспрекословного выполнения этих условий со стороны всякого, кто хотел вызвать вас на матч. Сколько интересных шахматистов не смогли сразиться с вами именно из-за этой вашей неуступчивости! А теперь, потеряв корону, вы резко меняете отношение к этим условиям».
Алехин категорически протестовал против изменения условий матча. Потом, почему это Капабланка считал возможном шесть лет лично решать вопросы первенства мира, а теперь лишает этого законного права нового чемпиона? «Я выиграл у вас в честном, тяжелом бою шесть партий, – гневно отвечал Алехин, – и я признаю только того сильнее себя, кто выиграет у меня шесть партий».
Сделав один ошибочный шаг, Капабланка не удержался от другого, на сей раз совсем уж нелепого. «Шахматы погибают, им грозит ничейная смерть, – заявил он в своей широко разрекламированной статье. – Нужна срочная реформа шахмат». И практически приступил к изменению правил. С улыбкой прочли люди, любящие древнюю игру и лучшие художественные творения самого Капабланки, что он недавно сыграл целый матч на новых шахматах с Гезой Мароци. Доска шестнадцать квадратов на двенадцать, играют четыре короля, восемь ладей, тридцать две пешки. Нелегко управлять такой армией: пятнадцать часов длилась каждая партия! Капабланка выиграл матч у Мароци: четыре – один, но очень много проиграл в глазах шахматного мира. «Пока Капабланка был чемпионом мира, он не считал, что шахматы нуждаются в реформе», – спокойно комментировал действия Хосе Рауля Алехин.
И еще одну ошибку совершил растерявшийся экс-чемпион.
Уйди он в подполье», сделай перерыв в практических выступлениях, он остался бы в глазах людей гениальным победителем турнира избранных в Нью-Йорке. «Пусть проиграл он матч, – рассуждал бы шахматный любитель, – но еще ни разу Алехин не становился выше кубинца в турнирах. Одно поражение может быть случайным, дайте возможность этому несравнимому шахматному бойцу еще раз сыграть с Алехиным».
Но Капабланка поехал в Европу и стал играть во всех турнирах, где только было возможно. Порыв понятный: поскорее доказать свою исключительность, подтвердить право на утраченную корону, на повторный матч с чемпионом. Но – увы! – ореол непобедимости был утрачен, а «шахматная машина» начала скрипеть, и больших успехов кубинцу достичь не удалось. Любопытно, что Боголюбов и Нимцович, обошедшие в тот период Капабланку в турнирах, являлись именно теми единомышленниками Алехина, кто резко боролся против ничейной смерти и на практике доказывал комбинационную живучесть шахмат. «Несмотря на потерю звания, самоуверенности у Капабланки осталось слишком много, но гениальная интуиция начинает ему изменять», – писал один из знатоков после турнира в Киссингене двадцать восьмого года.
Личные отношения Алехина и Капабланки обострялись с каждым днем. Они не упускали ни одной возможности уколоть друг друга в статьях, публичных выступлениях в интервью. Еще в Буэнос-Айресе в конце матча они обменивались фразами только через секундантов, теперь же дело дошло до смешного. Вспыльчивый Капабланка немедленно покидал комнату, как только в ней появлялся Алехин. В Карлсбад, где в двадцать девятом году игрался международный турнир, приехал Алехин. Он зашел за барьер посмотреть партии. Капабланка немедленно вскочил со стула и, подбежав к судье, заявил решительный протест.
– Да, но он чемпион мира, я не могу его выгнать, – возразил судья.
На следующий день новый взрыв негодования кубинца. Видимо, узнав о протесте Хосе Рауля, Алехин решил лишний раз пройтись вдоль столиков.
Как можно было заставить поссорившихся гигантов сыграть в одном и том же турнире?
– Я согласен на гонорар в двадцать тысяч лир, – сказал Алехин организаторам турнира в Сан-Ремо в тридцатом году.
– Отлично. Значит, мы можем теперь разговаривать с Капабланкой.
– О, это другое дело! В случае участия Капабланки мой гонорар возрастет до сорока тысяч, – заявил Алехин.
Иван Иванович окончательно поссорился с Иваном Никифоровичем! Нужно ли говорить, что, когда Капабланка восьмого октября двадцать восьмого года послал вызов на матч-реванш Алехину, тот, «забыв» про обещание в Аргентине, ответил, что уже связан более ранним обещанием Боголюбову. Сообщая об этом кубинцу, Алехин не упустил случая еще раз уколоть бывшего чемпиона мира. «В этом отношении, – писал Алехин, – я поступаю на основании имеющихся прецедентов из того периода, когда вы были чемпионом, и которые я всегда находил справедливыми».
Прошел уже двадцать девятый год, тридцатый, а надежд на реванш становилось все меньше и меньше. Капабланка не поразил за это время шахматный мир ни спортивными взлетами, ни красивыми партиями, в то время как звезда его исторического противника светилась все ярче и ярче. Боголюбов был буквально разгромлен Алехиным в матче – это было серьезным предупреждением остальным претендентам на шахматный престол. На турнире в Сан-Ремо чемпион опередил второго призера на целых три с половиной очка, а на следующий год в Бледе разрыв достиг вообще фантастической цифры – в пять с половиной очков. Кто мог надеяться повалить такого гиганта! Алехин уже смело соглашался на матч-реванш с Капабланкой, он отлично изучил повадки меценатов. Кто из них бросит доллары на дело совершенно безнадежное? Капабланка несколько раз вызывал на матч чемпиона мира, но – увы! – каждый раз с огорчением убеждался, что денег на это состязание не дают ни в Европе, ни в Америке, ни даже в родной Кубе.
Все меньше и меньше оставалось надежд вернуть шахматную корону, все дальше и дальше отходил Капабланка от шахмат. Куба все еще поддерживала своего кумира. Пусть он не чемпион мира, но разве мать любит ребенка больного меньше, чем здорового? Кубинцы прикомандировывали Хосе Рауля то к одному посольству в Европе, то к другому, оставляя ему достаточно времени для занятия шахматами. Вдруг затухший вулкан вновь вернется к жизни!
Но, увы! Все реже выступает Капабланка в турнирах, все меньше мелькает его имя на шахматных столбцах газет. Правда, его видят то в кафе «Режанс», то в лондонском клубе. Он увлеченно играет, но… в бридж; за три года бывший владелец трона не сыграл ни одной турнирной партии.
Поговаривали о болезни Хосе Рауля, жалели о безвременном закате когда-то ярчайшей шахматной звезды. «Неужели так и уйдет из жизни этот неповторимый шахматный кудесник? – недоумевали поклонники кубинца. – Неужто не увидит мир больше его тончайших позиционных маневров, филигранных эндшпилей, глубоких стратегических замыслов? Не может этого быть…
Шахматный мир надеялся, ждал…
2
«Хуже нет, когда в четверке бриджа попадается один слабый игрок, – думал Капабланка. – Портит всю кампанию. А если к тому же он еще воображает о себе бог знает что, тут уж совсем горе! И надо же было Роберту привести в «Режанс» своего шефа! Напыщенный индюк! Понятия не имеет о бридже! Торгуется, будто у него полна рука онеров, а на самом деле одни фоски. Весь вечер испортил. И еще говорит: давайте встретимся послезавтра снова!»
Спутник Капабланки Аурелио Гильея тоже был недоволен проведенным в «Режансе» вечером, но он по обыкновению не выражал вслух своего недовольства. Было еще рано, и друзья после «Режанса» решили закончить вечер в знакомом нотном кабаре «Веселый кролик» на Монмартре. Не спеша прошлись они по ночному Парижу и вскоре уже входили в полутемный, уютный зал ночного пристанища веселящихся людей. Мэтр встретил их у двери и провел на лучшее место; нужно быть приветливым к постоянным клиентам, да к тому же еще дипломатам.
В кабаре было много народу; когда начинались танцы, пары до отказа заполняли площадку в центре зала. Невозможно было сделать ни одного шага, танцующие лишь покачивались на месте. Музыканты так специально и играли одни медленные танцы. На эстраде показывалась программа, пели и танцевали артисты. Иногда стройные полураздетые певицы спускались со сцены в зал и исполняли фривольные песенки, расхаживая между столиками и кокетничая с посетителями.
Едва друзья сделали заказ официанту, как у входа появился знакомый Капабланке сотрудник американского посольства Джон Бирн. Рядом с ним стояла высокая стройная дама, сразу привлекшая внимание многих посетителей. Это был тот тип женщин, который всегда волновал Капабланку, да только ли его одного? Пышная прическа светлых волос, огромные голубые глаза, выразительные, тонкие черты красивого лица. Черное панбархатное платье, закрытое спереди, обтягивало ее стройную фигуру. Сзади платье имело глубокий вырез, открывая равную, красивую спину.
Капабланка поспешил пригласить прибывших за свой столик.
– Мадам Ольга Чегодаева, – представил Бирн свою спутницу.
– О, какое интересное имя! – воскликнул в удивлении Капабланка.
– Ольга – русская княгиня, – разъяснил Бирн и добавил: – Из той же страны, что Алехин.
– Сколько раз я просил вас не произносить при мне этого имени! – вспыхнул Капабланка. Лишь темнота помешала увидеть, как он вдруг покраснел. Быстро опомнившись, Хосе Рауль позвал официанта и подчеркнуто вежливым обращением с дамой и друзьями как бы извинился, прося забыть его мгновенную вспышку.
Бирн и Ольга устроились за столиком и заказали ужин. Вскоре потекла оживленная беседа: трое мужчин наперебой развлекали даму, рассказывали ей смешные истории, забавные случаи, передавали последние сплетни, почерпнутые из газет. Аурелио, правда, редко вступал в беседу, зато остальные двое были в ударе. Капабланка с нескрываемым восторгом смотрел на очаровательную соседку, ему все больше нравилось п ее лицо, и гортанный голос, и раскатистый, слегка сдерживаемый смех.
Мужчины ничуть не удивились, когда вскоре Ольга все больше стала уделять внимание Капабланке. Что поделаешь: где уж бороться с его привлекательной внешностью, мягкими манерами, так высоко ценимыми женщинами, и ореолом мировой знаменитости. Не проявлял признаков беспокойства Бирн: видимо, с Ольгой его связывала только дружба, а то и просто знакомство. Капабланка был, как никогда, мил, любезен, остроумен; Ольга с нескрываемым восторгом глядела в его серо-зеленые глаза, отвечала улыбкой на улыбку его чувственных губ. Нужно ли говорить, что к концу вечера между ними установились те невидимые узы, которые иногда с первого взгляда связывают мужчину и женщину.
Ольга рассказала Хосе Раулю о своей жизни, осторожно расспрашивала о его делах. Из ее рассказов Капабланка понял, что она много читала, многое знает и даже писала в русских журналах. Начав говорить об этом, она вдруг спросила кубинца:
– Вы не любите русских?
– Откуда вы это взяли?! – удивился Капабланка.
– Как вы вспыхнули, когда упомянули имя Алехина.
– О, это совсем другое дело! – понял Хосе. – Этот человек сделал мне в жизни очень много плохого. Я прошу вас никогда не говорить о нем. А русских?!. Я дважды бывал в России, у меня там очень много друзей.
Заиграла музыка, Капабланка пригласил Ольгу танцевать. Тихо двигаясь в темпе медленного танго, они пристально смотрели в глаза друг другу.
Вместе они составляли красивую пару, и этого впечатления не портило даже то, что Ольга была чуточку выше своего партнера: высокие каблуки.
– Ка-па-бланка, – зашептала вдруг Ольга почти на ухо Хосе. – Я закрываю глаза и вижу далекое детство. – Ольга опустила веки, темные драпировки загасили два светлых, голубых огонька. – Я вижу русские газеты со странными маленькими фигурками. Имена шахматных мастеров и первое среди них – Капабланка!… Я тогда дивилась: что это за штука такая – шахматы? Видимо, не простая игра, если весь мир хотел узнать, что случилось с этими миниатюрными башенками, с этими прыткими лошадками…
– А вы сами играете в шахматы? – перебил воспоминания Ольги Хосе.
– Нет, но завтра же начну учиться.
– Умоляю вас, не надо! – запротестовал Хосе. – Шахматы так портят женскую красоту.
– Тогда я буду изучать Капабланку, его самые красивые партии, – кокетливо произнесла Ольга и продолжала воспоминания:– Я помню, газеты много писали о лучших игроках России, но каждый раз тон статей становился возвышенным, когда речь заходила о Капабланке. Хосе Рауль Капабланка-и-Граупера – какое загадочное имя для каждого русского! И к этому имени всегда добавляли эпитеты: лучший, идеальный, непревзойденный. Я не могла представить себе его лицо, оно застилалось предо мной то ладьей, то конем. Временами оно сияло в ореоле блеска короны. И вот однажды я прочла слова, окончательно поразившие мое воображение: «Красавец Капабланка».
– Дорогая, вы причиняете мне боль, – в тон Ольге произнес Капабланка. – Это ведь было двадцать лет назад!
Хосе Рауль протестовал против похвал, расточаемых Ольгой, но было нетрудно понять, что именно такие похвалы были ему особенно приятны. Женским чутьем Ольга поняла это и сразу взяла самый верный тон, который всегда был бальзамом для самовлюбленного кубинца. Может быть, другого мужчину и смутили бы несдержанные комплименты, восторженные похвалы, высказываемые прямо в лицо, но не Капабланку…
– Газеты писали, – продолжала шептать Ольга, – о его приятных манерах, неповторимой гениальности. Передо мной вставала картина, как он, окруженный толпой почитателей, улыбаясь, подходит к шахматной доске, касается маленьких фигурок, и они, как заколдованные, сразу начинают светиться, оживать… Я и вообразить себе не могла, что когда-нибудь встречу Капабланку…
Из кабаре они ушли вместе и с тех пор каждую свободную минуту проводили вдвоем. Ольга поведала Хосе о своей судьбе. Детство в России, революция, эмиграция. Неудачное замужество, одиночество. А разве он не был тоже одинок даже в самом ярком ореоле славы? Далекая, чужая сердцу семья, скитание по странам Европы. Женатый холостяк, обязательства без радостей. Ольга от души смеялась, слушая рассказ Хосе о том, как в Карлсбаде в двадцать девятом году он просмотрел потерю коня в партии с Земишем, когда ему вручили телеграмму с извещением о приезде жены.
Хосе Рауль полюбил Ольгу. Бесконечные легкие успехи у женщин всего мира не убили в нем жажды глубокого, сильного чувства. Сердце кубинца ждало постоянной привязанности, недаром он так ценил когда-то верную любовь Кончиты. Вскоре пришел момент, когда Хосе Рауль твердо решил связать свою жизнь с Ольгой. Глория не возражала против развода, хотя длительная процедура требовала времени. Теперь Хосе и Ольга поселились вместе, хотя перед светом и стеснялись очень-то афишировать свои отношения.
Однажды во время странствований по Европе они остановились в Кельне. Гуляя по улицам немецкого города, они разговаривали о шахматах.
– Скажи мне, Хосе, почему ты не выступаешь в турнирах? – спросила Ольга.
– Они приносят мне мало радости, дорогая, – печально ответил Капабланка.
– Почему?
– Свергнутому королю всегда неприятно возвращаться в царство, где он был когда-то владыкой.
– А если у него есть надежда вновь стать королем?
– Лично у меня такой надежды давно уже нет, – покачал головой Хосе.
– Почему?
– Вот уже семь лет, как я не король, – объяснил Капабланка. – Пять из них прошли в ожесточенной битве за свои права. И чего я достиг? – развел он беспомощно руками.
Ольга поспешила рассеять печаль любимого.
– Да, но тогда ты был несчастлив, болен, у тебя не было интереса к жизни. Теперь совсем другое дело! Теперь с тобой я, и я постараюсь сделать все, что могу, для того, чтобы ты был счастлив. Мы поправим твое здоровье, вновь сделаем тебя молодым, бодрым, полным сил.
– Спасибо, милая Кикирики! Это поистине счастье, что я тебя встретил. – Смешное прозвище Кикирики Хосе заимствовал из детской сказки, рассказанной Ольгой.
– Я бы очень хотела, Хосе, чтобы ты вновь всерьез занялся шахматами, – предложила Ольга.
– Как – занялся?
– Изучал партии, читал книги, занимался дома, как это делают твои коллеги-гроссмейстеры.
– Нет, моя милая! К этому приучаются с детства. А я… Если хочешь знать, – засмеялся Капабланка, – у меня и доски-то шахматной нет!
Они зашли в кафедральный собор. Под высокими сводами оба сразу почувствовали себя маленькими, потерянными. Но они любили друг друга, были вместе, и ничто им было не страшно. Ольга купила свечку, зажгла ее. Так она когда-то делала в России. Она давно уже не молилась, но здесь надолго задержалась у иконы и что-то исступленно шептала. Капабланка отошел в сторону, чтобы не мешать ей.
– Ты знаешь, о чем я молилась, дорогой? – спросила Ольга Хосе, когда они вышли из собора. – Нет… сейчас я не скажу… Когда-нибудь потом. Мне кажется, моя молитва услышана.
В тот же день вечером Хосе взял руку любимой и, глядя ей в глаза, сказал:
– Дитя мое! Я вспомнил нашу беседу в соборе. Тебе хочется видеть меня вновь чемпионом, на вершине славы. Что же, желание твое понятно. Хорошо, дорогая, я вернусь к шахматам. Только для тебя. Еще раз в жизни я стану сильнейшим шахматистом мира. Последние годы я был разочарован во всем. Я даже ненавидел шахматы. Но сейчас все переменилось. Я буду вновь играть, и играть хорошо. И я добуду этим деньги, достаточно денег для нашей женитьбы и существования.
Вскоре от Глории из Гаваны пришло согласие на развод, и Ольга с Хосе стали официально мужем и женой. Капабланка наслаждался счастьем семейной жизни с любимой женщиной. Умная и добрая, Ольга сумела понять характер Хосе, сделаться для него не только преданной женой, но и другом, советчиком. Она любила Хосе и ради любви жертвовала многим. Хосе был для нее богом, идеалом мужчины; она готова была отдать все для его благополучия.
Когда Хосе играл в турнире, она всегда бывала рядом. Недвижимая и тихая, она сидела где-нибудь около столика, за которым играл Хосе. Иногда в руках ее была книжка, но она редко читала. Некоторые спрашивали, не скучно ли ей следить за игрой, которую она не понимала? Она отвечала, что следит вовсе не за игрой, а за Капабланкой.
Изучая лицо мужа, она часто знала, какова ситуация на доске. Самое важное – быть с ним рядом. Иногда она мысленно разговаривала с ним. Заметив, что Хосе устает, она шептала: «Я здесь рядом с тобой, моя преданность оберегает тебя». Порой она воображала, что стоит рядом с ним, как благожелательный дух, защищает его от злых дум, делает атмосферу чище и приятнее. В некоторые мгновения ей чудилось, что она касается руки Хосе, вливает энергию в его тело. К концу партии она чувствовала себя измотанной, будто сама играла. Как-то она спросила Хосе:
– Скажи, ты чувствуешь мои мысли, когда я стараюсь помочь тебе во время партии?
Тот засмеялся:
– Что за чепуху ты говоришь! Как можешь ты помочь мне, дитя мое? Но, конечно, я люблю, когда ты рядом. Я знаю, это глупо с моей стороны, потому что ты можешь устать от шахмат.
Чуткая и добрая, преданная и, может быть, несколько искусственно наивная, Ольга добилась того, что Хосе с каждым днем все больше любил ее, старался не расставаться с ней ни на минуту. Временами он сам удивлялся, как могла из бесчисленного множества встреченных им женщин только она одна взять над ним такую неограниченную власть? Ольга не делала для этого никаких усилий. Она просто любила Хосе и безропотно отдавала ему всю себя целиком. Именно это и покорило самоуверенного, избалованного поклонением кубинца. Поистине, самая большая сила женщины – это ее слабость!
В декабре тридцать четвертого года Капабланка, впервые после перерыва, сыграл в гастингском турнире. Отсутствие практики сказалось – он занял всего четвертое место. Такой же итог был и в московском турнире, сыгранном через два месяца после гастингского. Но уже тогда знатоки отмечали, что в игре кубинца появилось нечто новое. Он смелее вступал в бой. делал меньше коротких ничьих. Гигант просыпался, постепенно и неохотно, лениво расправляя свои богатырские плечи. Ольга была довольна: молитва, прочитанная ею в кельнском соборе, возымела действие.
Вскоре произошло событие, придавшее сил Капабланке, вселившее в него новые надежды. Алехин проиграл матч Эйве и не был больше шахматным королем. Раньше Капабланка рассуждал так: «Чего стараться, добьюсь успехов, признания шахматного мира, но ведь повторная встреча с Алехиным все равно неосуществима. При наших отношениях никто никогда не сумеет организовать матч-реванша. Ссора зашла так далеко, что только полная уступка с одной стороны может привести к договоренности. А кто будет уступать? Он, во всяком случае, не собирается!» Было ясно: стремиться особенно не к чему!
И вдруг, о радость; все разом изменилось! Теперь король Эйве, а спортивный голландец не раз говорил, что Капабланка – ближайший претендент на шахматный трон. Нужно срочно доказывать всем, что жив еще Капабланка, что может он еще светить прежним ослепительным светом. Правда, кубинца расстроило сообщение о том, что Алехин обеспечил себе матч-реванш, но затем он успокоился. Вряд ли русскому в его состоянии полного упадка удастся выиграть повторный матч; значит, нужно всего обождать года два-три, а за это время отшлифовать до блеска шахматное оружие. Будущее рисовалось Хосе и Ольге в самых светлых, самых радужных красках. Только бы играть хорошо, только бы доказать вновь свою шахматную исключительность!
И Капабланка начинает играть так, как давно уже не играл. С болью расставался он с женой, уезжая в Москву на новый турнир. Кикирики не рискнула поехать в страну, где когда-то ее родители пережили столько ужасных минут. При расставании Хосе обещал ей сражаться в Москве так, как давно уже не сражался.
– В Москве в тридцать шестом году я впервые за долгий срок играл на победу, – говорил впоследствии кубинец.
Не так-то просто было одержать победу в Москве! Страшная десятка собралась в русской столице! Правда, Ласкер не был опасен – шестьдесят восемь уже исполнилось, не до ста же лет будет он хорошо играть! Потерял былую уверенность и Флор, зато русская звезда, Михаил Ботвинник, бился, как всегда, неистово и самоотверженно. В партии между ними добрая когда-то фортуна вновь порадовала кубинца, подарив ему очко вместо неизбежного поражения.
До отказа заполнили зрители Колонный зал Дома союзов в последний день турнира. У входа на улице ждала новостей толпа, радиокомментаторы сообщали стране каждый ход решающих партий. Капабланка опережал Ботвинника на пол-очка, но все могло случиться в последнюю минуту. Ботвинник играл с Левенфишем, которого часто побеждал до этого. Вопрос был в том, сумеет ли Капабланка выиграть у гроссмейстера Элисказеса? Если нет, у Ботвинника все шансы догнать, а то и перегнать кубинца.
Изящный, импозантный появился Хосе Рауль в залитом светом Колонном зале. Он опоздал минут на десять. Трудно сказать, была ли это случайная задержка или преднамеренная? У него был такой сияющий, не озабоченный вид, что, казалось, партия его ни капельки «е волнует. Да и дебют он играл так, будто совсем не стремился к победе. Спокойный вариант итальянской партии, чаще всего он приводит к ничьей. «Будет дележ первого и второго призов», – решили москвичи.
Но вот в позиции белых обозначился небольшой перевес. Совсем мало заметный – их фигуры обладали лишь немного большей свободой. Кто-нибудь другой на месте кубинца, может быть, не заметил бы этого преимущества, а заметив, не сумел бы использовать. Но ведь на сцене сидел возродившийся Капабланка! В мгновение ока был пущен в ход легендарный капабланковский механизм, с поразительным искусством и точностью реализовал кубинец свое превосходство. Четкость маневров его была столь поразительна, каждый ход Хосе Рауля был таким чеканно-точным, что порой в тишине зала будто слышалось тикание механизма.
Когда Элисказес остановил часы и зал взорвался аплодисментами, Капабланки на сцене не было. Лишь минут через пять его нашли где-то в кулуарах. Партия его больше не интересовала, он уже увлекся чем-то другим. Долго не отпускали со сцены кубинца восхищенные москвичи. Хотя в сердцах их была досада: Ботвинник не догнал лидера, все же они не могли сдерживать восхищения обаятельным Хосе Раулем. Шахматный гигант пробудился вновь и стоял перед ними во весь свой исполинский рост. Период депрессии кончился, Капабланка был готов на новые, самые ответственные сражения. С триумфом покидал Хосе Москву, ставшую к тому времени общепризнанной шахматной столицей мира. Он дал согласие участвовать еще в одном турнире в Москве в феврале тридцать восьмого года, оговорив свой приезд вместе с Ольгой.
