Текст книги "Рассказы (СИ)"

Автор книги: Александр Чубарьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Я начинаю набирать его номер. Через несколько секунд слышу в динамике, что вызываемый абонент либо вне сети, либо отключился.

Но телефон Мажора действительно включен.

И я звоню оператору своей сети.

За что мне нравится мой провайдер – за то, что я могу позвонить оператору, загрузить его тупыми вопросами и ни копейки за это не заплатить.

– … добрый вечер.

Приятный голос. Я тащусь.

– Здрасьте. Вы мне скажите, вот у меня такая проблема… – начинаю я говорить в гробовой тишине. Пацаны слушают меня, улыбаются, но молчат. – …я звоню на телефон, хозяин которого находится со мной в одной комнате. А мне говорят, что телефон отключен, либо вне сети. У него включен телефон.

– …

Что говорит девушка-оператор, я не слышу, потому что пацаны дружно начинают ржать, а Мул с готовым бурбулятором подходит ко мне и кричит в ухо:

– Скажи ей еще, что ты пятнадцать минут назад накурился в драбадан!…

Малой подносит к ямке с анашой зажженую спичку, а я отхожу в сторону, чтобы оператор не услышала хохот пацанов.

Хотя она все равно все слышит. И слова Мула она слышала.

– Простите, что вы говорили? – спрашиваю я, еле сдерживая позывы смеха. Меня прет, а в голове вертится почему-то одна мысль: не сломать бы по накурке флип от телефона.

– Где вы находитесь? – терпеливо переспрашивает оператор.

– Здесь. – говорю я и смеюсь в микрофон.

– Где, конкретнее? – спрашивает оператор.

Господи, откуда у них столько терпения?

– Да вот, в доме… – я убираю в сторону трубку и хохочу во все горло.

И пацаны вторят мне.

– Я не могу дозвониться, вы понимаете? – отдышавшись, я опять начинаю ездить девушке по ушам. – Мы находимся в одной комнате и я не могу дозвониться.

– А нахрена ты звонишь человеку, если ты находишься с ним в одной комнате?

Она что, оборзела?! Что она себе позволяет?!

Стоп! Это не она! Это Мул. Он протягивает мне бурбулятор и интересуется еще раз:

– Нахрен ты ему звонишь? Ты что, обкурился?

И тут новая мысль приходит мне в голову – раскочегаренное анашой сознание рисует у меня в мозгах картину, как оператор нажимает какие-то кнопки и мой телефон оказывается заблокированным. Навечно.

Из-за глупых приколов.

Я чутко прислушиваюсь к динамику телефона – на том конце тишина. Оператор ждет, когда я скажу еще что-нибудь.

Или звонит в ФСБ… мол, наркотики, все дела… запеленгуют..

Нет! Бред!

– Извините… – проговариваю я в трубку сквозь смех и захлопываю флип.

Хватаю бурбулятор и присасываюсь к дырке.

Чтобы кайф был на все сто!

…

Мы в игровухе. Контр-Страйк, вечно неработающие наушники и неясные блики на экранах мониторов… Стреляют в меня, я тоже, кажется, стреляю… в кого-то…

Полутемный бар. Пиво, сигареты, девки. Кто-то сидит у меня на коленях и ерзает… не помню…

Куба, капающий себе в глаза «Нафтизин»…

Мул, сыпящий под нижнюю губу нацвай…

Машина, мы едем… Куда – не знаю. Зачем – не знаю. Меня тошнит. Видно, много пива. Чьи-то тонкие пальцы лезут мне за пазуху, слегка поцарапывая длинными ногтями грудь. Женские духи прочно обосновались в ноздрях, в моих руках упругая грудь… не помню…

И темнота…

Слышу голос из прекрасного далеко

Голос утренний в серебряной росе

Слышу голос и манящая дорога

Кружит голову, как в детстве карусель

– 1

Кто-то сказал, что счастье нельзя построить даже на одной слезинке ребенка. А если ребенок сам его себе строит? Для себя. Веря в те слова, которые ему когда-то сказали: «Если будешь счастлив ты, то будут счастливы те, кто тебя окружают». Он хотел быть счастливым. Он готов был плакать долго-долго, лишь бы стать им и сделать счастливыми других. Потом пропало это желание, еще позже он понял, что счастья нет, что бы там не пел Грув. Надо просто жить. И он жил. Наплевав на всё. С одной лишь надеждой – что завтрашний день не окажется хуже, чем сегодняшний. Хотя бы не хуже.

нет ничего впереди

в прошлом тоже тоска

видишь, одеколон

сладким стал, как мускат

4.

Утро врывается в мой сон протяжным звуком будильника.

Времени мало – за полчаса я должен успеть умыться, одеться, позавтракать и добежать до работы. Мне нехорошо, но еще больше меня начинает мутить, когда я вижу тело, лежащее со мной рядом в одной постели. Засаленые волосы, оплывшая косметика на некрасивом лице, начинающая дряблеть кожа… Она спит и во сне чему-то улыбается. Я пытаюсь вспомнить, где я ее подобрал. В «Шалмане»? В игровухе? Черт, не помню. Вообще не помню вчерашний день. У меня не похмелье, я еще, кажется, до сих пор пьяный. Что? Куда? Кто?

– Эй… – тормошу я девку и чувствую, как к горлу подкатывает комок тошноты.

Девка чего-то бурчит и переворачивается на другой бок, при этом простыня, которой она накрыта, спадает и я вижу ее всю. Она голая, но ее вид меня не возбуждает, а совсем наоборот, вызывает отвращение.

– Слышь, эй… как тебя… вставай!

– … – бурчит девка, не поворачиваясь ко мне.

– Чего? – переспрашиваю я, не расслышав ее бормотанья.

– Зачем?

– Мне на работу пора. – говорю я. Голова уже трещит по швам. Не надо было пить пиво. Впрочем, с утра всегда понимаешь, что не надо было делать вчера вечером.

– Иди. Я еще посплю. – заявляет девка и поправляет простыню.

Решение возникает мгновенно – в нем совместились как усталость и лень, чтобы спорить, так и желание выместить на ком-нибудь зло.

Я встаю, иду в ванную и умываюсь. Торопливо, потому что я уже потерял много времени. Кофе пить некогда – пью большими жадными глотками воду из чайника, прямо из носика. Пока пью – хорошо, но лишь только ставлю чайник обратно, меня опять начинает мутить.

Кое-как напяливаю на себя штаны, рубашку, замечая, что по всей комнате разбросаны женские вещи – юбка, майка, трусы.

Одевшись, кидаю взгляд на квартиру – вроде ничего не забыл. Смотрю на часы – у меня в запасе восемь минут. Подхожу к кровати.

Девка безмятежно спит и опять улыбается. Интересно, что ей снится? Наверное, какой-нибудь амбал с полуметровым членом и тугим кошельком. Таких больше ничего не интересует, только деньги и секс… точнее, бабки и траханье. И всё. И никакой романтики.

Медленно провожу ладонью по обнаженному плечу и девка томно вздыхает во сне. Наверное, ей снится, что ее сейчас трахнут.

Быдло.

Я резко хватаю ее за волосы и дергаю на себя, стараясь причинить ей боль. Я не маньяк. Просто когда она будет в шоке, не будет никакого скандала, да и вообще, не будет никаких проблем. Страх действует на людей гораздо действеннее, чем уговоры и объяснения.

Девка вскрикивает и падает на пол. Пока она сидит и очумело озирается, я ногой швыряю ей с пола трусы.

– У тебя есть тридцать секунд, чтобы одеться и исчезнуть. – говорю я, доставая из кармана сигареты. Вообще-то, мой организм против курения в таком состоянии, но уж очень хочется затянуться. – Давай, шевелись!

Видимо, она понимает, что шутить я не собираюсь и в споре приведу более чем убедительные аргументы. Со страхом глядя на меня, натягивает на себя трусы, потом майку и юбку…

Она стоит возле входной двери и, нагнувшись, одевает туфли. Подхожу сзади и кладу руку ей на спину. Она вздрагивает, а я произношу:

– Ты не обижайся, просто мне уговаривать тебя было не вариантом. У меня вчера был очень тяжелый вечер, я так устал…

Девка выходит на лестничную площадку и с презрением бросает:

– Да я поняла. Ты меня даже трахнуть как следует не смог, тыкался, как слепой котенок!

Пока я туго соображаю, что бы ей ответить, она сбегает вниз по лестнице. Орать вслед неохота – только позориться перед соседями. Смотрю на часы и вижу, что опоздал уже на пять минут.

Бегу по улице, как олимпийский спринтер. Голова раскалывается при каждом резком движении, но мне плевать. Я не имею права потерять работу, тогда мне конец. Лишь бы директор опоздал. Открыть долбаный склад, включить компьютер и обязательно выпить пару таблеток анальгина. Или пару бутылок пива. А можно и то, и другое.

Темно-красная «девятка», стоящая у дверей закрытого склада, рушит последнюю надежду скрыть опоздание. Но еще не все потеряно. Если у шефа хорошее настроение, то все обойдется.

Запыхавшись, подбегаю к машине как раз в тот момент, когда из нее выходит Игорь. Он смотрит на меня и качает головой.

– Ты себя видел в зеркале?

За те два года, что я у него работаю, я научился понимать его настроение по первым словам, по первым жестам и выражению лица. Если у него настроение хорошее, то он будет подкалывать, доставать своими шутками, но ничего страшного в этом не будет.

А вот сейчас все наоборот.

– Игорь Сергеевич, я приболел немного… Температура вчера была… – я пытаюсь рассказать ему историю, которую он слышал уже сотни раз. – Хотел даже скорую вызывать…

Кажется, раньше про скорую я ему не говорил.

– Иди, склад открывай! – перебивает меня шеф и захлопывает дверь своей машины.

Подхожу к ступенькам, ведущим к складу и какое-то беспокойное ощущение настигает меня. Еще не могу понять, в чем дело, но уже понимаю, что сейчас меня ждет какой-то сюрприз.

Останавливаюсь перед дверями, сую руку в карман…

Ключи остались в других штанах.

Поворачиваюсь и смотрю на Игоря. Тот сразу все понимает – подобная ситуация происходит не впервые.

Ну что страшного в том, что склад открою не я, а он? В конце концов, все люди ошибаются.

Надо видеть лицо шефа, чтобы понять, что ком проблем начинает увеличиваться.

…Мы сидим в небольшой комнате. Передо мной компьютер, на его мониторе темно-синим цветом мерцает заставка складской программы. Игорь сидит в стороне и просматривает прайс-листы. Мне хочется спать, но я боюсь даже прикрыть глаза – могу отрубиться. Я уже отпустил двух клиентов и это отнюдь не добавило мне бодрости. Таскать в таком состоянии ящики и бегать по морозильной камере, где температура минус двадцать – это как пытка. Добрая и эффективная пытка.

Заходит еще один покупатель – плотный мужик, хорошо одетый, с массивной золотой цепью на шее и сотовым телефоном в руке. Кажется, это приятель Игоря. Он не оптовик, он будет покупать для себя лично, создавая мне головняк из-за двух-трех пачек какого-нибудь деликатеса. Розница… как я ненавижу таких богатых и жадных уродов, старающихся отовариться там, где подешевле…

Как я ненавижу свою работу… сегодняшнее утро… всех, кто меня окружает и чего-то от меня хочет.

– Игорек, привет! – бросает «урод» моему шефу.

– Привет, Саня. – Игорь машет рукой и опять утыкается в прайс-листы.

– Игорек, крупные креветки есть?

Он прекрасно знает, что я здесь продавец, но почему-то обращается к Игорю.

– Есть. – отвечает Игорь.

– Это хорошо. – комментирует мужик и рассматривает витрину.

Я облизываю пересохшие губы и встаю. Иду в санузел, умываюсь, утоляю жажду и возвращаюсь на место.

Игорь мрачно смотрит на меня, но ничего не говорит. Кажется, я его сегодня уже достал. Достаточно малейшего проступка, чтобы он сорвался.

Надо держаться.

– Игорь, а сколько они стоят? – спрашивает мужик, игнорируя меня.

А шеф-то не помнит, сколько они стоят.

– Веня, почем у нас королевские креветки? – спрашивает у меня Игорь.

– Триста пять пятьдесят полкилограмма. – говорю я мужику в лицо, давая ему понять, что по подобным вопросам следует обращаться ко мне.

Но этот урод меня и не слышит. Смотрит на Игоря и ждет ответа.

– Триста пять рублей пятьдесят копеек полкилограмма. – эхом за мной повторяет Игорь.

Вот теперь мужик удовлетворенно кивает.

Что я здесь делаю? Зачем мне все это? Что будет дальше?

Как мне хреново…

Сейчас бы пивка. В поллитровой кружке. Холодного, с небольшой шапочкой пены. Чтобы сдуть ее на пол, сделать пару хороших глотков, а остальное выплеснуть этому типу в морду.

А потом поспать несколько часов.

– Игорек, ну выбей мне пачки три. – говорит мужик.

Он что, не видит, что перед компьютером сижу я?!

– Веня, выбей три пачки.

А Игорь? Он что, такой же идиот? Думает, что я ничего не слышу?

Выбиваю три пачки. Игорь опережает следующий вопрос мужика и говорит:

– Девятьсот шестнадцать пятьдесят.

Мужик кладет на стол тысячу. Я беру ее и громко говорю шефу:

– Игорь Сергеевич, спросите у этого клоуна, не будет ли у него мелочи?

Несколько секунд оба молчат, осмысливая мои слова, затем мужик говорит мне, еще, кажется, не до конца уверенный в том, что правильно все услышал:

– Слышь, ты чего, оборзел?

Как мало надо, чтобы тебя заметили…

– Да пошел ты! – в тон ему отвечаю я.

Опять секунда тишины. Мужик делает шаг ко мне, цепляя на лицо маску ярости. Одновременно он сжимает кулаки и повторяет свою фразу, только в более грубой форме:

– Ты что, ох. л?!

Я хватаю со стола большие ножницы и зажимаю их в руке. Готов идти до конца и мужик это понимает. Останавливается и с ненавистью смотрит на меня. Кружится голова, меня кидает то в жар, то в холод, я даже не все предметы вижу четко, некоторые расплываются в разноцветные пятна… Мне хреново, но я не промахнусь.

– Положи! – доносится откуда-то.

– Пошел на..й. – отвечаю я, не удивляясь, а даже радуясь своей невесть откуда взявшейся смелости.

– Что?! Что ты сказал?!

А мужик ведь молчит.

Черт! Я Игоря послал.

Впрочем, какая разница? Что он, что этот тип… два сапога пара.

Господи, как мне хреново…

– Да пошли вы все! Я увольняюсь! К черту! – я не говорю, я выплевываю слова вперемешку с ненавистью, скопившейся за все время, пока я тут работал. – Мне твой долбаный склад уже поперек горла стоит!

Прохожу мимо мужика и тот делает шаг в сторону, не сводя глаз с ножниц.

– Ты не увольняешься, – слышу я на удивление спокойный голос Игоря. – это я тебя увольняю. Пойди, принеси ключи от склада и верни назад ножницы.

– Назад? Я бы их тебе в зад вернул. – я швыряю ножницы на пол и они падают с металлическим лязгом к ногам покупателя. Я успеваю краем глаза заметить, как он делает шаг в мою сторону и сразу же выскакиваю на улицу.

Валить! Валить, пока цел!

Выскакиваю и бегу быстро-быстро, не оглядываясь. Даже быстрее, чем утром, хотя сейчас мне тяжелее, чем тогда. Бегу и чувствую зажатую в руке тысячерублевку. Она придает мне уверенности. Игорек, пошел ты на… вместе со своим долбаным складом! Пошли вы…

Только через два квартала я останавливаюсь и смотрю назад: никто за мной не бежит, все спокойно. Рядом со мной стоит ларек, в котором я вижу то, отчего сердце начинает биться чаще. Предвкушение… Холодное пиво.

Я протягиваю продавщице бумажку, выдерживаю унизительную процедуру проверки купюры на подлинность и беру с прилавка запотевшую бутылку «Балтики». Запихиваю сдачу в карман и лью в иссохшее горло живительную влагу.

Хорошо.

Я сворачиваю в первый переулок и иду по дороге. Иду, сам не знаю куда. Это неважно. Поразительное чувство свободы – давно я уже этого не испытывал.

Мне нравится все вокруг – легкий утренний ветерок, шевелящий кроны деревьев, солнце, светящее пока без напряга, улыбающиеся лица прохожих, собака, писающая возле фонарного столба, маленький мальчик на трехколесном велосипеде…

Чувствую себя намного лучше и не уверен, что причиной тому было лишь пиво. Окружающая среда тоже внесла свой вклад в улучшение самочувствия. Я не жалею о том, что сделал, я даже не хочу думать о том, что потерял работу.

Я свободен!

Прохожу мимо небольшой станции техобслуживания, вижу работающих слесарей в грязных замасленых штанах и майках, копающихся в двигателе «шестерки» и мне становится жаль их. Привязанные к своей работе желанием заработать, они не могут позволить себе так, как я, пройтись утром по тенистой улочке с бутылкой пива в руке, почувствовать всю прелесть подобных прогулок. А когда солнце встанет в зените, они будут продолжать, истекая потом, копаться в грязном двигателе и смотреть на таких, как я, проходящих мимо. Смотреть и не думать, что вот так проходит жизнь, которой до лампочки, корячишься ли ты под жарким солнцем или наслаждаешься ей в меру свои желаний и возможностей, забив на дурацкие правила.

А ветерок то, ветерок! В лицо!

Я прохожу мимо «офиса»; сейчас там никого нет, но я смогу зайти туда, ключ лежит под ведром возле входной двери. Прохожу мимо – одному там делать нечего, тем более, что нет там и плана. Сколько помню, ни разу трава не оставалась на следующий день. Всю и сразу… Как говорил старый мохнатый наркоман Винни-Пых: «План если есть, то его сразу нет.»

У меня еще треть бутылки – сейчас присесть на лавочку, выкурить сигарету и допить пиво не на ходу, а неторопясь, спокойно.

Лавочка стоит очень удачно – в тени и в стороне от дороги. Впрочем, дорогой это назвать можно с натяжкой. Я смотрю на кочковатую землю и представляю, какая здесь грязь во время дождя. А вот лавочка стоит на большой бетонной плите, врытой в землю, и здесь наверняка грязи не бывает. Да и сама лавочка на удивление чистая, я с удовольствием присаживаюсь на нее и вытягиваю ноги. Людей на улице практически нет; те, кого я вижу, все куда-то спешат, уткнув озабоченые лица в лежащую перед ними дорогу. Назло им я улыбаюсь и достаю из кармана сигарету. С наслаждением затягиваюсь и, не выпуская дым, делаю глоток пива. Говорят, что от этого вставляет. Не сильно, но эффект есть. Кажется, это называется «курить через затяжку». Посмотрим.

Я успеваю докурить сигарету до половины, когда слышу рядом какой-то звук. Поворачиваюсь и вижу бомжа. Не очень так чтобы оборванного и вонючего, но все-таки бомжа. Он присел на самый край скамейки и перебирает в своей рваной сумке какой-то хлам. Видимо, почувствовав на себе мой пристальный взгляд, он поворачивается и смотрит то на бутылку, то на сигарету в другой руке. Я молча смотрю на него и затягиваюсь. Бомж сглатывает слюну и просит:

– Бутылочку не выбрасывайте, ладно?

Иногда все-таки приятно, когда тебя, молодого, называют на вы, с уважением. Пусть это даже бродяга.

У меня хорошее настроение и желание сделать какой-нибудь хороший поступок. Я делаю последний глоток и протягиваю бутылку бомжу. В ней еще осталось немного, я знаю об этом. Бомж хватает бутылку и допивает остатки. Смотрит, как я курю и вздыхает.

Хорошо быть щедрым, когда тебя это особо не напрягает. Миг, и я тяну бомжу сигарету.

Мы сидим молча и курим. Изредка я смотрю на него – интересно, о чем он думает?

Сигарета дотлевает до фильтра и начинает обжигать пальцы. Отбрасываю ее в сторону и неожиданно для самого себя спрашиваю:

– Выгодное это дело, бутылки собирать?

Он отвечает не сразу, раздумывает, потом поворачивается ко мне:

– Смотря где. Здесь моих четыре контейнера и угол в парке около теннисных столов. Небогатые места, так, на жизнь хватает.

– Как это, твоих четыре контейнера? – я тоже поворачиваюсь и смотрю на него.

– Очень просто. Вон те дома видишь? Возле них стоит пять жбанов. Два моих, один Генки Лысого, еще два Валькины. И по одному контейнеру возле спуска и рядом с пивняком. Кроме меня никто не может туда залезть. И в углу возле парка тоже никто кроме меня не имеет право собирать.

– А если кто-то залезет?

– Если кто-то залезет, то я на него право иметь буду! – со злостью произносит бомж и сплевывает в сторону.

– Это как? – усмехаюсь я. – Если я, к примеру, полезу в твой жбан, то ты мне предъявлять будешь?

– Тебе нет. Ты же не из наших. Если ты туда полез, то не за едой, одеждой и бутылками… ты наше не возьмешь. Потому как не надо тебе это. А вот наш брат, он до чужого охоч. Все время норовит в чужой жбан залезть. Скрысятничать хочет. Если кто чужой попадется, мы его всей толпой изобьем, а если свой… Продадим.

– Кому?

– Да кому хошь. Сейчас люди всем нужны. Корейцам вон на поля людей надо, узбекам тоже рабы нужны… Эти еще, боксеры… им по грушам уже бить не хочется, им живое мясо подавай. Боксеры, правда, не платят. – вздыхает бомж и бросает в сторону тоже докуренную до фильтра сигарету.

– Почему?

– Да потому что мы им платим. За места, за охрану.

– За охрану?! – удивляюсь я.

– А как же. Ты что, думаешь, что мы такие бесхозные, сами себе предоставлены? Есть, конечно, и такие, но их мало. В основном все в Общине. Так легче жить. Я до Общины знаешь как хреново жил? Ночевал в подъездах, на чердаках… где попало бутылки собирал… и по мордасам выгребал немало. Чуть не зарезали возле ресторана, я туда только сунулся, так еле ноги унес. Я их понимаю, они платят, чтобы там кормиться. Сам бы тоже свое место отстаивал. А потом встретил одну бабу, у меня спирта было грамм двести, я его у корейцев спер на рынке. Мы спирт в роще выпили, я ее… короче, я ей понравился и она меня в Общину привела.

– И теперь все хорошо. – хмыкаю я и достаю еще две сигареты. Одну протягиваю бомжу, тот благодарно кивает и прикуривает от моей зажигалки.

– Да, хорошо. – подтверждает он, глубоко затягиваясь. – Менты не трогают, потому что с бандитами работаю. Бутылки сдаю, мне спирт дают. Ночую в теплом подвале. Нормально. Главное, перспектива есть…

Он мечтательно прикрывает глаза, продолжая затягиваться «вслепую».

– …скоро обещали на разгрузку вагонов поставить. Я ведь еще крепенький, я ведь раньше спортсменом был. Тогда питание нормальное будет, опять же, уважение…

– Тебя как звать? – спрашиваю я.

– Федей. Федор Олегович Забруйский. Пятьдесят второго года рождения, уроженец Ленинграда.

– Санкт-Петербурга… – машинально поправляю его я и он хмурится.

– Не Петербурга, а Ленинграда. Мой отец блокаду Ленинграда пережил, мой дед Ленинград защищал, я в Ленинграде родился и всю свою жизнь в нем прожил. У меня в паспорте было написано Ленинград, я дальнобойщиком работал и в Ленинград грузы возил, из Ленинграда фуру гнал. А ты говоришь, Петербург… Санкт-Петербургом его назвали те, кому на этом переименовании денег надо было заработать. Ни один настоящий ленинградец не позволил бы себе такого…

Ну всё, поехали…

Я встаю со скамейки. Мне все равно, как будет называться город на Неве, мне хочется пива… Я иду к маленькому ларьку, стоящему неподалеку и сую в грязное окошко купюру.

– Пива. «Балтику». «Тройку».

– Сколько? – доносится изнутри неприятно-сиплый пропитый женский голос с недовольными интонациями.

Сколько?… Я поворачиваюсь – бомж продолжает сидеть на скамейке и смотрит в мою сторону.

– Четыре. – отвечаю я и добавляю. – Только похолоднее.

Если бы я попросил теплое, то наверняка получил бы холодное. Как только таких стерв подпускают к торговле?

С пивом я возвращаюсь обратно к скамейке. Уверен, у Федора сердце бьется в два раза сильнее.

Протягиваю две бутылки ему и вижу в глазах такую благодарность, после которой любые слова будут лишними. А ведь действительно, необязательно рассыпаться словами, достаточно просто посмотреть в глаза и если это искренне, то все будет понятно.

Федор открывает обе бутылки невесть откуда взявшейся открывашкой и одну тянет мне. Две закрытые лежат на скамейке между нами, дожидаясь своего часа.

Мы выпиваем по полбутылки, прежде чем я спрашиваю:

– У тебя семья есть?

– А, – неопределенно махает рукой Федор. – была когда-то. И квартира была своя, двухкомнатная…

– Жена, дети…?

– Всё было, и жена, и сын… Сын – умница, жена – красавица…

Голос у него меняется. Дрожит, что ли?

– …Жена поблядушка была. Пока я на в рейсе был, она соседских мужиков к себе водила. Сына к друзьям на пару дней отправит, а сама квасит и трахается. Я ее любил. До самого последнего мгновения любил. Пока под колеса своего грузовика пьяную вусмерть не положил. А как переехал ее, так сразу что-то во мне оборвалось. Словно и не было ее никогда в моей жизни. Одни смутные воспоминания о чем-то малоизвестном… Мне за это семь лет впаяли. Повезло, сказали, что был в состоянии эффекта…

– Афекта. – поправляю я.

– Ну да. Аффекта. Весь двор глазел, как я ее укладывал под колесо, а потом как газу давал…

– И никто не остановил? – удивляюсь я.

– Пытались. А, так пытались… больше орали… и глазели. Кто ж себя будет такого представления лишать! Я слышал, кто-то даже на камеру записывал…

Федор умолкает. Допивает одним махом пиво и начинает рыться в своем кульке. Выуживает оттуда небольшую стеклянную бутылочку с подозрительно мутной жидкостью и протягивает мне:

– На.

Я даже не спрашиваю, что там, отрицательно махая головой. Федор не настаивает – делает большой глоток и прячет бутылочку во внутренний карман пиджака.

– …Вышел досрочно, а сын квартиру продал и уехал куда-то. Я всю жизнь путешествовать хотел, плюнул на все и поехал по городам. Сначала тяжело было, денег нет, документы потерял все по пьянке… Хуже всего было, когда на ублюдков нарывался. – видя мой непонимающий взгляд, Федор усмехается и поясняет. – Знаешь, кто первый враг бичей? Не менты, не братва и даже не работорговцы. Они все понимают, что мы такие же люди, только рангом пониже. Просто так никто тебя трогать не будет. А если и тронет, то оклематься не трудно. Только косяков не делай, и все хорошо будет. Но есть у нас враг заклятый, против которого ничего не поможет. Дети… Ублюдочная детвора, как боевиков насмотрится, так ее на охоту и тянет. Я взрослый мужик, а им лет по десять, по двенадцать. Но их много, а я один. Только один выход – бежать. Если поймают, то забьют насмерть. Один раз в Твери я на станции ночевал. На крышу товарняка забрался и заснул. Проснулся от криков – смотрю, а их человек десять. Окружили Коську Шалого, тот бухой и ничего не соображает. Они в него сначала кирпичи кидали, а потом облили чем-то и подожгли. Я тогда понял, что если меня они найдут, одного-двух с собой заберу. Смотрел, как они смеялись, когда Шалый орал и бегал, горящий, а сам заточку в руке сжимал и ждал, когда кто-нибудь из них решит на крышу полезть. Обошлось, Бог миловал. С тех пор детей ненавижу. Вот, видишь?

Он показывает мне правую руку – на ней нет мизинца.

– Спал в подвале, они подкрались и один мне молотком мне по голове хотел ударить. Я проснулся вовремя, он по пальцу попал. А другой мне в лицо баллончиком пшикнул. Я его оттолкнул, сам не помню, как из подвала выбрался. А они за мной. Как сейчас вижу – четыре пацаненка и две девки. На стройку от них забежал, а там собаки. Да не дворняжки, а доберманы. Видно, дом не простой строился. Ну, думаю, все, амба тебе, Федька. Веришь – нет, собаки меня не тронули. На детей кинулись, а меня не тронули. Одного пацана разорвали. Как я радовался, когда его крики слышал! Да… Воистину, что посеешь, то и получишь. Ненавижу детей!

Резюме короткое и сказано с такой уверенностью в голосе, что сомнений не остается – у этого человека есть все основания так думать.

– Много вас в Общине? – спрашиваю я после паузы.

– Много. Человек сто. А может и все двести.

– И где же вы все живете?

– У нас дома есть. Ночлежки. Бандиты строят за свои бабки вроде как от фондов разных. Ты не думай, мы не какие-нибудь конченые… у нас в домах и душевые есть, и печки. Кровати трехярусные, электричество. Просто не всегда места хватает, приходится и в подвале поночевать. Зато это позволяет не слишком отходить от образа жизни. Проще и легче. И больше тогда ценишь то, что у тебя есть не всегда.

– Возможность радоваться маленьким радостям жизни?

– Конечно. Ведь счастье – это исполнение всех твоих желаний, и больших, и маленьких. А мне много не надо – крышу над головой, немного выпить, закусить и поговорить. Вот как с тобой. Выпили, поговорили… я уже и счастлив.

– И что, это всё? – искренне удивляюсь я.

На мгновение Федор задумывается.

– Ну… когда-никогда женщину. Мужское начало тоже просит своего.

– Нет, я имею ввиду, тебе не хочется… – я мнусь, пытаясь подобрать не очень обидное слово. – …бросить такую жизнь… подняться немного. Ты не обижайся, я не знаю просто как это сказать.

– А я не обижаюсь, – улыбается Федор. – я тебя понимаю. Видишь ли, все дело в восприятии мира с двух разных ракурсов. Вы считаете, что человек во всех отношениях зависим от материального и духовного начала, поэтому чем он богаче и интелектуальнее, тем свободнее. Чем больше он дает любви и дружбы, тем больше ее получает. А мы просто независимы. Мне легче все бросить, потому что у меня ничего нет, и в тоже время у меня есть всё, что мне надо. Стремление к чему-нибудь – это зависимость.

Бомж-философ… интересно. А в начале разговора вел себя как необразованный мужик.

– Но ведь ты стремишься на выгрузку? – я усмехаюсь, довольный тем, что разбиваю его теорию.

– Да. Я тоже зависим. Но меньше, чем ты, или вот она. – Федор кивает на проходящую мимо женщину с двумя сумками, из которых торчат зелень, хлеб и, кажется, макароны. – Для меня сейчас подняться, как ты говоришь – это опуститься в бездну, где не радуются тому, что есть, а злятся от того, что чего-то нет. Это не для меня.

Федор открывает оставшиеся две бутылки и присасывается к одной. Выпивает бутылку одним махом и я отдаю ему свою.

– А ты?

– Не хочу больше. – качаю я головой.

– Ну, как знаешь.

Он встает с места и низко мне кланяется. Мне даже немного неудобно от такого жеста.

– Спасибо тебе.

– Да ладно… – махаю я рукой, но Федор качает головой. Он уже в подпитии.

– Не за пиво. За то, что выслушал меня. За то, что помог мне. Дал понять мне, что я человек, такой же как и все, только чуточку свободнее. Сам не знаю, вот с тобой пообщался и поверил в то, что только что говорил. Понимаешь, с этим намного легче жить. Все остальное – х. ня. Отвечаю!

Я кривлю губы в улыбке – искренне улыбнуться не получается. Не совсем весело. Смотрю на него и задаю вопрос, который мучил меня с самого начала, но я не решался его задать:

– Слышь, Федя, а ты веришь в завтрашний день? В то, что он будет лучше, чем сегодня?

– Верю. – твердо говорит Федор. – Если я верить не буду, то мне сразу крышка. Сожрут меня с потрохами, если я веру потеряю. А я ее никогда не потеряю. Потому что хуже уже не будет! Некуда.

Он медленно уходит по дороге в сторону парка – слегка пошатываясь и на ходу допивая пиво. Я сижу и смотрю на его спину в потертом и местами рваном пиджаке – наверное, сейчас он счастлив. Пусть ненадолго, пусть потом ему будет опять плохо, но сейчас все его проблемы ушли с этой лавочки куда-то совсем в другую сторону. И дай Бог, чтобы они встретились как можно позже.

Я тоже поднимаюсь и иду по улице. Я знаю, куда мне идти. У меня тоже есть способ разойтись со своими проблемами. И тоже на время. Я достаю телефон и набираю номер, которого нет в памяти трубки, но вряд ли он когда-нибудь сотрется из моей памяти.

– Алло, Мул? Поправиться не хочешь?

вчера мы пили вино

сегодня пьем антифриз

5.

Мы вдвоем в «офисе». Все на работе, на учебе… а мы с Мулом свободные люди. Немного неудобно перед Джа – не любит наш идол, когда мы употребляем что-то, кроме травы. Но выхода нет – барыга будет дома в двенадцать часов, а нам надо поправиться сейчас. Поэтому Мул проверяет герметичность двух пакетов, а я неторопливо откручиваю пробку с новенького, только что купленного тюбика «Момента».

– Нормально. – подводит итог проверки Мул и берет у меня тюбик.

Усаживаемся прямо на пол: он относительно чистый, а токсикоманить стоя – это моветон, так еще Робеспьер говорил.