Текст книги "Выдумки чистой воды (Сборник фантастики, т. 1)"

Автор книги: Александр Бушков

Соавторы: Леонид Кудрявцев,Сергей Булыга,Александр Бачило,Виталий Забирко,Лев Вершинин,Елена Грушко,Евгений Дрозд,Елена Крюкова,Александр Копти
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

К сожалению, первый опыт был не вполне удачен. Что ж, случается. В аппаратуре, видимо, что-то разладилось. Это проверяется быстро. Главное: теория полностью подтверждена практикой и, следовательно, Юрген Бухенвальд доказал рейху, что он и Марта вполне лояльны. Здесь, в Норвегии, хорошо и спокойно: ни налетов, ни перебоев с продуктами. Марта рядом, она окрепла и уже выходит гулять. Доктор Вебер прекрасный кардиолог, и если он говорит, что к осени жена поправится, значит, так оно и будет. Да и письмо от Калле сыграло свою роль.

Бухенвальд приоткрыл окно и осторожно закурил, выпуская дым в щелку. Святая ложь! Этот грех он возьмет на себя во имя Марты; она не должна страдать. Милый Руди был очень удивлен просьбой, но – умный человек! – понял и кивнул. Письмо пришло спустя две недели. Рваное, мятое, но почти настоящее: почерк Карла-Генриха Бухенвальда копировали истинные профессионалы. Сын сообщал через добрых людей, что был ранен, попал в плен к русским на востоке Польши, что сейчас в лагере, бедствует, но не слишком и умоляет матушку крепиться и ждать победы. Марту это письмо оживило, она словно забыла пережитый ужас, за который, впрочем, уже были принесены извинения, а виновные строго наказаны. С каждым днем жена становилась все бодрее.

Когда солнце взошло над фиордом и серая гладь воды замерцала сине-зелеными переливами, персонал аппаратной был уже в сборе. Профессор Бухенвальд, накинув на плечи синий отутюженный халат с монограммой на нагрудном кармашке, сидел за столом, изредка прерывая выступающих короткими ясными вопросами. Он был доволен и не считал нужным скрывать это. Неудача первого эксперимента – частичная, но все-таки… – оказалась на поверку всего лишь следствием халатности дежурного техника. Тупица забыл проверить напайку клеем третьего блока. Что ж, во всяком случае, аппаратура доделок не требует. Бледный до синевы, техник попытался оправдаться – Бухенвальд отмел невнятный лепет взмахом руки.

– Об этом, Крюгер, вам придется говорить со штандартенфюрером. Все. А что показывает блок слежения?

Одетые в одинаковые рабочие халаты, сотрудники были молоды и вдохновенны. Они-то хорошо понимали, под чьим руководством работают! Кандидатуры утверждались лично Юргеном Бухенвальдом и, разумеется, Руди Бруннером. Но штандартенфюрера интересовала главным образом надежность кандидата, профессионализм же во внегласном конкурсе всецело оценивался профессором. Только таланты! И только молодежь. Старикам не постичь благородного безумия, сделавшего возможным воплощение проекта в жизнь. После проверки и утверждения счастливчиков доставляли сюда. И Бухенвальд с радостью видел, насколько был прав: молодые люди включались в работу безоглядно, с восторгом. Среди этих ребят в синих халатах Юрген Бухенвальд был богом. Но, как ни странно, ему это оказалось не слишком по нраву.

Ровно в десять заглянул Бруннер. Поздоровался. Осведомился о самочувствии фрау Бухенвальд. Выслушал жалобу на дурака-техника, нахмурился и пообещал примерно наказать. Профессор поговорил с Руди не без удовольствия: штандартенфюрер вне службы становился чудесным молодым человеком, скромным и почтительным. Женись Бухенвальд на двадцать лет раньше, у него мог бы быть такой сын. Во всяком случае, они с начальником охраны неплохо понимают друг друга. Не то, что с сухарем фон Роецки, директором проекта. Тот – просто жуткий тип, у Марты болит сердце, когда она видит его бороду.

Когда штандартенфюрер ушел, профессор приступил к анализу сводки. Судя по всему, повторный эксперимент мог начаться в любой момент, и к этому следовало быть готовым. Что-то подсказывало, что ждать оставалось недолго, а интуиция гения, господа, что-нибудь да значит! И действительно: сразу после полудня на столе мелодично заворковал телефон. Дежурный техник проинформировал о сигнале готовности номер один.

Спустя несколько минут Юрген Бухенвальд занял место у главного пульта. Сотрудники, прекратив разговоры, напряженно следили за показаниями датчиков, заставляя себя не отвлекаться, не смотреть на экран, по которому медленно ползла только что появившаяся в правом верхнем углу точка. Она продвигалась вниз, по диагонали. Профессор, не глядя на экран – казалось, он один здесь совершенно спокоен, – сутулился на стуле, и лицо его было беззащитным и немного смешным. У дверей сипло дышал фон Роецки, спешно вызванный в аппаратную из директорского коттеджа. Он, видимо, бежал, а человеку с его привычками это довольно трудно.

– Профессор… это они? – скрипучий, неприятно-высокий голос.

– Полагаю, да.

– Но на этот раз… Вы гарантируете?

Бухенвальд досадливо дернул плечом. Бессмысленный разговор. Сейчас он не имеет права отвлекаться. Поймите же, наконец! И директор понял, замер у дверей, похожий на статую Одина в прихожей главного корпуса, но Одина худого и бледного, как раковый больной. Застыл. Проглотил слова. Правильно, барон. В эти минуты здесь главный не вы.

– Начинайте отсчет!

– Три. Два. Один. Ноль! – эхом отозвались операторы.

Две белые линии скрестились на экране, поймав в перекрестье ярко-синюю точку. Худая рука, вся в желтых пятнах преждевременной старости, легла на пульт и, секунду помедлив, рванула рубильник. Вот так! Гордись мужем, Марта! Калле, сыночек, спи спокойно под проклятой Варшавой: ты погиб не даром. Твой папа встал в строй и сумеет отомстить за тебя – за тебя и тысячи других немецких мальчиков. Ну-ка, глядите, люди: вот она, история – перед вами! Кто сказал, что ее нельзя изменить? Можно! Если очень сильно любить и очень крепко тосковать…

Разве есть невозможное для гения?

Нет!

Так говорю вам я, Юрген Бухенвальд, смешной человек!

V

Высок был погребальный костер отца моего Сигурда-ярла, Грозы Берегов, и любимая ладья его, «Змееглав», повезла героя в дальний путь. Жарко пылали дрова, и в пламени извивались связанные рабы, служившие отцу при жизни вернее других. Достойные, они заслужили право сопровождать ярла, чтобы прислуживать ему и там, в высоком чертоге Валгаллы, где у стен, украшенных золотым узором, ждут викинга, ломясь от яств, длинные столы. Я, Хохи, валландская кровь, поднес факел к бревнам, обильно политым смолой и китовым салом, ибо это – право любимого сына, в праве же моем никто усомниться не мог: ведь не другому из сыновей отдал меч-Ворон отец, готовясь уйти в чертоги героев. И долго пылал костер; когда же истлели последние головни, собрали мы втроем – я, Эльдъяур и Локи – пепел, отделив его от угольев, и бросили в море, чтобы слился благородный прах со слезой волны.

А люди фиорда, выбив днища бочек, пили пиво, черпая резными ковшами и, мешая ветру рыдать, пели песни недавних дней, вспоминая по обычаю славу Сигурда-ярла. Говорили иные: «Громом гнева был Сигурд для Эйре, зеленого острова. Я ходил с ним там, и хороша была добыча», прочие же подтверждали: «Хороша!»; вновь пили и вновь говорили, в утеху душе отца: «Мы ходили с ним на саксов; страшен был саксам Гроза Берегов!». И полыхали костры вокруг бочек, трещали поленья, прыгали искры – это душа Сигурда-ярла пировала вместе с людьми фиорда, радуясь хорошим словам.

Хохон Седой, скальд, тихо сидел у огня, не теша себя ни пивом, ни сушеной рыбой. Лучшие слова он и укладывал, шевеля губами, в ларец кёнингов: ведь должно родиться новой саге, саге о Сигурде Грозе Берегов, и в этом долг побратима-песнопевца.

Рекой лилось пиво, падали с ног прислужники, силясь угодить пирующим, и не утихала жажда в утробах, ибо много пива нужно викингу, провожающему своего ярла туда, где встреча неизбежна. И сказал некто, чье лицо не заметил я в пляске искр: «Страхом сердец был Сигурд-ярл для жителей Валланда. Ходил я с ним в те края и видел, как покорялись они ему!» И засмеялся сидевший рядом: «Хейя! Все видели: каждую ночь покорялся Валланд Сигурду-ярлу!» И смеялись люди фиорда, глядя в мою сторону, ибо мне упреком было сказанное; я же молчал. Ведь тот, кто насмехался, был Хальфдан Голая Грудь, берсеркер, свей родом, вместе с Ингрид пришедший в Гьюки-фиорд. У порога покоев Ингрид спал Хальфдан, и сыновей ее он учил держать меч; никому, кроме ярла, не уступал дорогу берсеркер, прочие же не становились на его пути, зная, как легко ярость затмевает разум Голой Груди и как коротка дорога в палаты Валгаллы тому, кто обратит на себя гнев безумца. Потому не услышал я злой шутки, но понял: не на моей стороне Хальфдан, но на стороне Эльдъяура и Локи; прочие же не скажут, кого хотят, боясь ярости Хальфдана. И верно: сидевшие рядом отошли, сели у других костров, и один остался я; только Бьярни, сын Хокона-скальда Седого, остался со мною, но Бьярни был другом моим со дней короткого роста и вместе со мной разорял птичьи гнезда, когда еще малы для вражды были мы с сыновьями Ингрид. Да, лишь Бьярни не ушел от меня, но что за поддержка юный скальд, когда против Чужой Утробы сказано слово берсеркера?

Трижды по смерти Сигурда-ярла садились люди фиорда на берегу и пили пиво, поминая отца; на исходе же третьей ночи Хокон-скальд, прозванный Седым, запел сагу об ушедшем, рожденную в ларце песен его; восславил Хокон Сигурда Грозу Берегов, странника волн, ужас саксов и англов беду, сокрушителя зеленого Эйре, и блестели кёнинги в ночи, как сталь секир, взметнувшаяся к солнцу, как золотой узор палат Валгаллы; сияли они на радость Сигурду, и говорил отец тем, кто пировал с ними в обители Одина: «Слышите ли? Жива в Гьюик-фиорде память обо мне!» И, выслушав сагу о Грозе Берегов, разошлись люди фиорда, ибо теперь ушедший получил положенное и пришло время живым думать о живых. Тинг созывали назавтра старейшие и, собравшись, должны были решить люди фиорда: кого назвать ярлом-владетелем?

Утром, когда поднял Отец Асов свой щит, сделав серое зеленым, сошлись люди на лугу за гордом; не малый тинг, круг старейших, но большой, алль-тинг[10]10
  Тинг – собрание; алль-тинг – всеобщее собрание (сканд.)


[Закрыть], созывали мудрые и, ударяя в натянутую кожу быка, звали всех мужей Гьюки-фиорда; ведь всего раз за жизнь поколения собирается алль-тинг, где каждому дано право говорить, что думает, не страшась мести или злобы. Собрались мужи: молодые и старцы, викинги и немногие бонды[11]11
  Бонд – свободный полноправный крестьянин (сканд.)


[Закрыть], что жили близ горда и, в море не уходя, брали добычу со вспаханной земли: сегодня и им возволялось говорить. Лишь женщин и детей не допускал обычай; только Ингрид явилась по праву жены и дочери ярлов, матери сыновей Сигурда, а также потому, что этого захотел Хальфдан Голая Грудь, молочный брат ее; он привел свейку за руку, и среди мужей не нашлось желающего оспорить.

Сказали старейшие: «Вот, покинул нас Сигурд Гроза Берегов, славный владетель. Скажет ли кто, что плохо было нам с ним?» И не нашлось таких. «Назовем же нового ярла, – сказали мудрые, – ведь трех сыновей оставил Сигурд, ярл же может быть один, иным – простыми викингами быть, с местом на руме и долей добычи по общему праву». И сказал Хальфдан Голая Грудь, берсеркер: «Эльдъяур ярл!».

Промолчали люди; ведь каждому ясно было, что, ярлом названный, станет глядеть сын свейки глазами матери и говорить ее языком; женщине же подчиниться для мужей позорно. Тогда посмотрели люди фиорда на меня, и впервые не видел я насмешки в глазах, но никто не назвал моего имени, потому что Хальфдан, подбоченясь, стоял в кругу и глядел, запоминая. И вновь сказал Голая Грудь: «Эльдъяур ярл!», озираясь по сторонам: кто возразит? Снова промолчали люди. В третий раз открыл рот берсеркер, чтобы по закону Одина утвердить владетеля, но помешал ему Хокон-скальд, подняв руку в знак желания говорить. Сказал Хокон: «Хорош Эльдъяур, не спорит никто. Но можем ли забыть: меч-Ворон у Хохи на ремне!» И растерялся берсеркер. Слово скальда – слово асов; кто поднимет руку на певца? И безумцу такое не придет в голову, ибо убийце скальда закрыт путь в чертоги Валгаллы; а что страшнее для викинга?

И заговорили люди фиорда, когда умолк Хальфдан; день спорили они и разошлись, не сговорившись, и следующий день спорили, и вновь разошлись, на третье же утро решили: «Пусть в поход пойдут сыновья Сигурда: первым – Эльдъяур, старший; вторым – Хохи; третьим же Локи пойдет. Чья добыча больше будет – тот ярл». И было справедливо. Но сказал Локи, наученный матерью: «Эльдъяур-брат, что мне с тобою делить? Ты ярл. Вместе пойдем. Мою добычу тебе отдам». И смеялся Хальфдан Голая Грудь: ведь две ладьи больше одной и гребцов на них больше; за двоих привезет добычи сын Ингрид, мне же не сравниться с ним. Но не нарушил Локи закон, и решение тинга подобное не возбраняло.

Потому остался я ждать возвращения сыновей свейки, они же, снарядив две ладьи, ушли по пенной тропе на север, к Скаль-фиорду, владетель коего, по слухам, стал охоч до пива и не думал о незваных гостях; глупец! – ведь золотом, добытым предками его, был известен Скаль-фиорд.

И долго не возвращались братья. К исходу же первой луны пришел по суше на ногах, стертых до крови, один из ушедших с ними, Глум, и, дойдя до ворот горда, упал. Внесенный в палаты, долго пил пиво Глум, а выпив – спал. Когда же проснулся, рассказал, что не вернутся братья мои Эльдъяур и Локи, и те не вернутся, кто пошел с ними, ибо взяли их асы в чертог Валгаллы. Странное говорил Глум. Так говорил: «Плыли мы вдоль берега уже три дня, правя на Скаль-фиорд; к исходу же третьего, уже во мраке, сверкнуло впереди. Дверь была перед нами, блестела она и сияла, и вокруг была ночь, за дверью же открытой – день, и близок был берег; на берегу, видел я, стояли ансы[12]12
  Ансы – добрые духи, полубоги; слуги асов; обитатели Валгаллы (сканд.)


[Закрыть] в странных одеждах, а дальше высился чертог. Горд Валгаллы то был, и золотом сияли стены его. И сказал Эльдъяур: правь к берегу, кормчий. Меня же взял страх, сердце заморозив, и прыгнул я в воду, когда приблизилась Эльдъяура ладья к кровавому порогу, за которым был день; прыгнул в воду во тьме и поплыл к берегу, где чернела ночь. И видел я, как вошли ладьи в день и закрылась дверь, и только ночь окружала меня…»

Никто не усомнился в правде рассказа: ведь сознался Глум, что из страха покинул рум и весло, лгать же так на себя викинг не станет. Словно птица у разоренного гнезда, крикнула Ингрид, дослушав трусливого, и, крикнув, упала наземь без чувств. Хальфдан же берсеркер стоял в растерянности, не ведая, чем помочь, ибо далеки боги и не страшен асам благородный гнев.

Молчали люди фиорда, и понял я: вот пришел мой час, иного не будет; решится ныне – быть ярлом мне или навеки идти гребцом. Ведь долг викинга – встать за брата, пускай даже сами асы обидчики; забывший же обиду презрен. К богам пойдя, братьев вызволив, – над кем не вознесусь? И сказал я: «Хочу идти искать братьев. Наши обиды пусты, если кровь Сигурда в беде!» Ответил Хокон-скальд: «Правду сказал ты, Хохи. Иди. Сына посылаю с тобой, Бьярни, радость седин». И сказал берсеркер Хальфдан Голая Грудь, свей: «Хохи-викинг, Сигурдов сын ты – воистину. Сам с тобой пойду. Чужой же Утробой впредь никому называть тебя не позволю!» Ингрид же, дочь Гордого Улофа, очнувшись, сказала так: «Вернись с удачей, сын…»

И отплыл я, взяв боевой отцовский драккар[13]13
  Драккар – большая боевая ладья; корабль ярла (сканд.)


[Закрыть], лучших из людей взяв, отплыл на север. Спокоен лежал путь воды, и когда угас третий день, открылась пред носом друга парусов круглая дверь. День был за нею, и сияла она, окаймленная багрянцем. И направил я драккар, заложив руль направо, из лунного света в солнечный, и сомкнулась за кормой нашей сияющая дверь…

VI

Все – ложь. Все – тлен.

Лгут жены. Лгут друзья. Лгут старики.

Прахом опадают башни, и в тлен обращаются знамена.

И только руны[14]14
  Руны – предписьменные знаки древней Скандинавии; каждая руна, обозначая понятие, считалась священной и использовалась при гадании.


[Закрыть] не могут лгать. Только они нетленны.

Пяти лет не было Удо фон Роецки, когда, забредя в отдаленный покой отцовского замка, он увидел картину. Огромная, в потемневшей раме, она нависла над головой, пугая и маня. Рыжебородый воин в шлеме с изогнутыми рогами, отшвырнув кровавую секиру, протягивал к мальчику руки. На темных мозолях светлели граненые кости. Странные знаки кривились на гранях, и в глазах воина стыла мука.

Прямо в глаза Удо смотрел воин, словно моля о чем-то. О чем? Мальчик хотел убежать, но ноги онемели и морозная дрожь оцарапала спину. Прибежав на крик, испуганный барон на руках вынес из зала потерявшего сознание сына.

Картину сняли в тот же вечер, и Удо никогда больше не видел ее. Но изредка, когда вдруг начинала болеть голова – от висков и до темени, воин приходил к нему во сне, садился на край постели и молча смотрел, потряхивая костяными кубиками.

Став старше, Удо нашел в библиотеке замшелую книгу. Целый раздел уделил автор толкованию рун. И ясен стал смысл знаков, врезавшихся в детскую память.

Вэль. Гагр. Кауд.

Сила. Воля. Спасение.

Но и тогда еще не понял Удо своего предначертания. Много позже, студентом уже, забрел фон Роецки в лавку дядюшки Вили, антиквара. Оставь Вилли пять марок – ответишь на пять. Традиция! И вот там-то, под стеклом, лежали они – четыре граненые кости, желто-серые с голубыми прожилками, меченые священными рунами.

Какова цена, дядюшка Вилли? Ого! Ну что ж, покажите…

И он бросил кости.

Легко упали они на стекло.

Покатились.

Замерли.

Вэль. Гагр. Кауд.

И четвертая: норн.

СУДЬБА!

Так спала пелена с глаз. И предначертанное открылось ему.

Порвав с приятелями, Удо уединился в доме, выходя лишь в библиотеку и изредка, по вечерам, на прогулку. Он бросил юриспруденцию, посвящая дни напролет пыльным рукописям. Часто болела голова, но боли были терпимы: они предвещали сон и приход Воина. Ночные беседы без слов были важнее дневной суеты. И не хотелось просыпаться. Спешно вызванный теткой отец ужаснулся, встретившись взглядом со взором наследника рода Роецки.

Почтителен был сын и говорил разумно, но голубой лед сиял в глазах и сквозь отца смотрел Удо, словно разглядывая нечто, доступное ему одному. Врачи прописали покой и пилюли. На покой юный барон согласился, снадобья же выбрасывал. Он здоров. Не только телом, но и духом.

Больна нация. Нацию нужно лечить.

В одну из ночей Воин, не присев, встряхнул кости, и одна из них, блеснув в лунном луче, упала перед Удо.

Вэль!

На следующий день кайзер издал приказ о всеобщей мобилизации.

Воспрянула германская Сила, прибежище Духа. И, с потеплевшими глазами, фон Роецки сел писать патриотическую поэму, которой суждено было остаться недописанной. Кайзер лопнул как мыльный пузырь. Германский меч, рассекший было прогнившее чрево Европы, завяз, и безвольно разжалась рука, поднявшая его.

Калеки и вдовы.

Голод и стрельба по ночам.

Весь мир оскалился на воинов Одина – и одолел.

Ибо чего стоит сила, лишенная воли?

Горе побежденным!

Разгром и позор Удо фон Роецки воспринял спокойнее, чем ожидал лечащий врач. Барон предполагал нечто подобное. Лишь волей будет спаяна Сила. И Волей же спаянный и вспоенный, возродится Дух.

Это следовало обдумать. Это надлежало понять.

И поэтому вновь – книги. Старошведские. Старонорвежские. Легенды германцев? Сказки для детей. Нет, саги! Только они. В чем была тайна непобедимости викингов, воплотивших славу и дух Севера? Где истоки ее? Как влить юную кровь в дряхлые жилы нации?

Аристократию Удо перечеркнул сразу. Не им, сгнившим заживо обрубкам генеалогических древ, поднять такую глыбу. Вырожденцы! Даже лучшие из них прожили жизни, торгуясь и выгадывая. Барон стыдился своего герба. Презренная порода. Все – мелки. Все – сиюминутны.

Фридрих? Оловянный солдатик!

Бисмарк? Грубый бульдог!

Чернь же, уличная пыль, – вообще не в счет.

И все же: они немцы. А значит, они – Сила.

Сила без Воли…

В одну из лунных ночей Воин вновь бросил кости.

Гагр!

Спустя несколько часов, прогуливаясь, Удо вышел к воротам парка. На площади ревела толпа. Вознесенный над головами, вещал, заглушая рокот, человек, и люди рычали в ответ, но только ледяные глаза фон Роецки узрели вокруг чела оратора синее сияние Воли.

Воля и Власть истекали от него, зажигая толпу единой страстью.

Что же! – руны не лгут.

Пришел вождь.

…Ранним утром явился Удо фон Роецки туда, где собирались сторонники человека с синим сиянием аса на челе. Присутствующие недоуменно переглянулись. Но что было фон Роецки до них, смертных, если он шел к вождю, приход которого предрек в своих статьях? Обрывок фразы («…карету, что ли вызвать…») скользнул мимо слуха. На Удо давно уже оглядывались прохожие. Он привык не замечать жалких.

Высокий, иссохший человек с ледяными синими глазами, одетый в странную меховую накидку на голое тело, преклонив колено, вручил фюреру меч предков, состояние отца и кипу статей о Духе, не увидевших свет по вине завистников. Это был первый аристократ, открыто признавший вождя. Что с того, что барон оказался со странностями? Зато он был богат!

Опекуны перестали докучать Удо. Новые друзья прогнали злых стариков. Фон Роецки водили на митинги. Темнобородый, лохматый, он впечатлял толпу, даже молча. К чему слова? Ему не сказать так, как фюреру. Его дело – найти истоки Духа. И помочь вождю возродить в смраде и гнили здоровое дитя!

И когда должное свершилось, Удо фон Роецки по велению фюрера принял руководство над Институтом Севера. Теперь он мог заниматься настоящими исследованиями: лучшие молодые умы направила партия на великое дело Познания Истины. Одно лишь беспокоило директора, мешало сосредоточиться: все сильнее становились головные боли, и викинг с бородой цвета огня приходил наяву, не дожидаясь ночи.

Все чаще входил он в кабинет и садился напротив, заглядывая в глаза: тем чаще, чем медленнее двигались армии рейха. Вторично увязал в мясе врага германский меч. Теперь Удо фон Роецки было вполне ясно: его народ, увы, болен неизлечимо. Даже стальная Воля вождя в синем сиянии своем оказалась бессильна спаять Силу, возрождающую Дух. Где же выход? Где?! Отец Один, скажи!

И в черный день, когда траурные флаги плескались на улицах и Сталинград перестал упоминаться в сводках, опять бросил священные кости Воин.

Кауд!

И никто иной, а Удо фон Роецки стал директором проекта «Тор»!

Знакомясь с бумагами, он понял: свершилось. Если даже Сила и Воля не смогли вернуть германцам величие, значит, начинать нужно сначала. Открытие Бухенвальда откроет дверь в прошлое. И в этом – спасение.

Абсурдно?

Но бароны фон Роецки всегда верили в невозможное.

Возможно все, что угодно Одину!

В девственном мире, мире сильных страстей и чистых душ, мире крови и стали, германцы должны возвыситься над всеми – изначально! Их Сила не разжижена вековой спячкой. Им не хватает подлинного вождя. Зигфриды и Аларихи – всего лишь аристократы, не ощущающие зова крови. Значит, нужно спасти фюрера. И грядет великий поход…

Прибыв в Норвегию, директор Роецки трудился не покладая рук. От работы над сценарием, к сожалению, отвлекало слишком многое. Никак не удавалось сосредоточиться. Но и мелочами пренебрегать не следует, если хочешь строить Храм!

Немало труда стоило очистить от грязи базу, начиная с верхушки. Профессора Бухенвальда директор забыл сразу после знакомства. Недочеловек. Запуганная мышь, несущая крошки в норку. Тля. Военного коменданта Бруннера – патологически возненавидел. Животное. По его милости двух сотрудниц группы «Валькирия» пришлось списать по беременности. Бруннер пытался скандалить, но Удо быстро поставил его на место. Остальные – чернь. Бедный фюрер! Как можно надеяться на победу с таким материалом. В них мертв Дух!

Все реже с континента поступали хорошие новости.

Титулованные подонки подняли лапы на фюрера. Грязные саксы высадились в Нормандии, земле героев. Варварский вал неудержимо наползал с Востока на границы Империи.

Все гибло. Все рушилось.

И значит – кауд.

Спасение.

Спасти вождей – спасти все.

И начать снова!

Первые две ладьи из прошлого не оправдали надежд. Что-то не получилось у Бухенвальда, и, поднявшись на борт, Удо фон Роецки нашел лишь мертвецов. Еще теплые, с удивленными лицами, викинги будто спали, но ни одну грудь не вздымало дыхание. Мускулистые руки и в смерти сжимали оружие – тяжелые прямые мечи, двулезвийные секиры. Восторг, великий восторг испытал Удо. Ни с чем не сравнимое чувство: ласкать ладонью оружие, косматые кудри, шершавое дерево весел. От всадников рума пахло настоящим мужским потом: едким и сладким одновременно.

Одно из лиц потрясло директора. Юное, загорелое, оно было прекрасно даже в смерти и напоминало лицо Воина. Вот только муки не увидел Удо в широко распахнутых серых глазах. Там обитал Дух, который так давно искал барон фон Роецки. На коленях стоял директор, моля юношу пробудиться хотя бы на миг. Но молчал викинг, Удо же не в силах был расстаться с ним.

И тогда, вдохновленный Одином, сделал он то, что подсказал Отец Асов…

А после, когда было собрано оружие и образцы одежды, когда, облив бензином, поджигали ладьи с мертвыми телами, он стоял у самой кромки воды, обнажив голову и вдыхая запах горящего дерева, прорывающийся сквозь тяжкий смрад дымящихся героев. Порой ветер, усиливаясь, бил в лицо, и дышать становилось невозможно, но директор не отворачивался. Слезы текли по его щекам, и это удивляло. Он не прятал их от подчиненных. Кого стыдиться? Не те, горящие, мертвецы. Мертвы стоящие рядом. Пусть же смотрят, жалкие, как Удо фон Роецки провожает в последний поход героев своей мечты…

Образцы, собранные в ладьях, после должной обработки ушли специальным рейсом в Берлин. Да будет известно вождю, что избранный путь ведет к цели! Себе директор оставил лишь секиру и щит. Он знал толк в дарах Одина и понял, увидев, что расстаться с ними не в силах. В спальной комнате повесил он луну ладьи и ведьму щитов прикрепил к ней наискось, как учил старый оружничий в отцовском замке. Самое же заветное, волею Одина взятое с ладьи, установил в кабинете, дабы глядеть не отрываясь.

Больше ничего не взял себе Удо фон Роецки.

Он жил и ждал. И ожидание не затянулось. Когда зажглась сигнальная лампа, возвещая начало нового эксперимента, директор не медлил. Скинув презренные чужие одежонки, облачился он в пурпурно-черную безрукавку с нашитым поверх скрипучей кожи солнечным диском и набросил на плечи сине-зеленый, цвета свирепой волны, плащ. Рогатый шлем из легированной стали надел на голову, укрепив жестким ремнем. Пояс, снабженный роговой пряжкой, затянул потуже. И жезл с агатовым вороном взял в правую руку, прежде чем выйти на берег.

Все смертные, свободные от дежурств, уже толпились у кромки прибоя, жадно рассматривая приближающуюся ладью. Но не просто ладья вплывала в фиорд! Драккар, зверь воды, величаво рассекал багровую полосу двери сквозь время. Красив был он! Даже из решетчатого загона, где ютилась особая команда, донеслись удивленные возгласы. Шел драккар из ночи в день, и языки волн, обходя его, рвались в бешенстве к берегу, дробясь о подводные камни. Хищноклювый ворон смотрел с круто изогнутого носа, и весла путали кружева пены на бурунах. Люди же, замершие на берегу, жадно вглядывались туда, в тысячу или больше лет назад, но ничего не могли разглядеть, кроме светлой северной ночи и краешка луны, выглядывающего из-за багрового порога.

Шел драккар, вырастая с каждым мгновением. Двадцать пар весел мерно взлетали в воздух, искрящийся радугой, и, чуть помедлив, слаженно, почти без брызг, падали в густую, обрамленную искристой пылью пены, гладь. Надменно плыл вороноглавый конь бурунов, постепенно смиряя свой бег, и не видно было гребцов, укрытых щитами, что плотно прижались один к другому вдоль бортов. И запах мчался к берегу, опережая ход драккара, тяжелый запах смолы, пота и крови, загустевшей в пазах боевого корабля. И слышен был уже размеренный, слаженный крик: «Хей-я! Хей-я!», когда взметались и падали тяжкие весла.

А на носу, возвышаясь над вороньей головой, стоял человек в рогатом шлеме, и светлые космы, выбиваясь из-под кожи и железа, развевались, на ветру. Одной рукой держался он за воронье темя, другой опирался на обнаженный меч. И не блестела сталь под лучами солнца.

– Хей-я! Хей-я! Хей-я!

Удо фон Роецки очнулся. По ладони, свободной от железа, текла кровь: не сознавая себя, впился он ногтями в руку. Вот, Удо, смотри: уже заводят катер, чтобы идти навстречу драккару. Он приближается, вымечтанный тобой. На тебе – куртка, подобная безрукавкам викингов, черно-багровая с золотом, как повествуют саги об одеянии Мунира, вестника асов, и золотой жезл в твоей руке, знак службы Мунира. Иди же в катер, Удо! Сделал свое дело недоносок Бухенвальд. Завтра начнет исполнять долг червь Бруннер. А ныне – твой день. Иди и заставь простодушных героев поверить, что им воистину выпала честь живыми вступить в чертоги асов!

Удо фон Роецки медленно двинулся к катеру. Ему было легко идти по осклизлым камням, и он не оступался. Ведь рядом с ним, поддерживая, шел Огнебородый и смеялся, сотрясая нечто в правой ладони. И знал Роецки, что увидит он, когда распахнет викинг пальцы.

Кость со знаком.

И будет этот знак – НОРН.

Судьба!

VII

Правду говорил Глум, но не всю правду; малодушный, остался он во мраке, не вступил за кровавый порог, оттого не увидел воочию Валгаллу. Мы же – узрели и первым – я, ибо стоял на носовой палубе у клюва Мунира, чье имя имел драккар. Фиорд открылся нам; лицо его обычным было, от лиц иных фиордов отличалось, как отличаются лица людей, не более. Близок был край земного круга, и умерили гребцы размах: ведь прежде чем ступить, разумно увидеть.

Истинно: Валгалла открылась нам! Вдали высился Золотой Чертог, сияя узорами, вьющимися вдоль стен: медведи и волки, кракены и вороны сплелись в вечной схватке, и окна чертога сияли, залитые твердой водой. Ларцу из южных земель подобен был Дом Асов; рядом тусклым казался горд, ансов обитель, хотя в стране смертных не всякий ярл имел дома, равные красотой и размером. Сказал Хальфдан Голая Грудь, что греб один парой весел, не прося подмоги: «Поистине, дом ярла – хижина перед жилищами ансов; не ярлы ли прислуживают богам?» И ответил Бьярни Хоконсон: «Половинна правда твоя, Голая Грудь; подобны ярлам прислужники богов, но не ярлы. Героев место в чертоге; подле асов кормятся, там же и спят. Всякому известно!» И промолчал Хальфдан, потому что истину сказал сын Хокона.

И еще увидел я: страж-башня царит над гордом, но необычен ее облик; сияет она под солнцем, как гладкое железо, сложена же из тонких бревен. Подсилу ли людям такое? Нет, лишь бессмертным доступно. И стояли боги на берегу толпою, глядя на нас, и был их вид, как вид смертных, лишь одежды отличались. От берега же к драккару плыла ладья и песню пела на ходу, подобную грохоту камней в миг обвала; шла ладья без паруса и весел, дыша дымом, и прыгали руки солнца по бортам, отскакивая в глаза. Да! – стальная ладья плыла к нам, и невиданным дивом было такое для людей фиордов; даже саги не поминают подобное, а кто, как не скальды, знают о необычном все, если случалось оно в круге земном? Хальфдан сказал: «Всегда жалел, что страха не знаю; быть может, ныне устрашусь?» И ответил Бьярни Хоконсон: «Не проси страха, берсеркер; кто знает – на добро или зло послана Могучими стальная ладья?» И молчали викинги, подняв весла, пока не приблизилась ладья к нам.