Текст книги "Легенды грустный плен. Сборник "

Автор книги: Александр Бушков

Соавторы: Сергей Сухинов,Александр Силецкий,Людмила Козинец,Виталий Забирко,Александр Марков,Елена Грушко,Таисия Пьянкова,Владимир Шитик,Евгений Дрозд,Юрий Магалиф
сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)

Александр Марков
АПСУ [4]4
  Апсу – по-древнеегипетски: бездна, беспредельность.


[Закрыть]

1. Чрез семь дней воды потопа пришли на землю… в сей день разверзлись все источники великой бездны, и окна небесные отворились… И усилилась вода на землю чрезвычайно, так что покрылись все высокие горы.

Бытие, 6, 10—19

 
2. Сурт едет с юга
с губящим ветви,
солнце блестит
на мечах богов;
рушатся горы,
мрут великанши;
в Хель идут люди,
расколото небо.
Солнце померкло,
земля тонет в море,
срываются с неба
светлые звезды,
пламя бушует
питателя жизни,
жар нестерпимый
до неба доходит.
 

Прорицание Вельвы, 52—57

 
3. Едва занялось сияние утра,
С основанья небес встала черная туча,
Адду гремит в ее середине…
Из-за Адду цепенеет небо.
Вся земля раскололась, как чаша.
Ходит ветер шесть дней, семь ночей,
Потопом буря покрывает землю…
Я открыл отдушину – свет упал на лицо мне,
Я взглянул на море – тишь настала,
И все человечество стало глиной!
 

«О все видавшем», эпос о Гильгамеше.

4. Из храма небесного от престола раздался громкий голос, говорящий: свершилось! И сделалось великое землетрясение, какого не бывало с тех пор, как люди на земле. И город великий распался на три части, и города языческие пали… И всякий остров убежал, и гор не стало.

Апокалипсис, 16, 17—20

Глава 1
НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В ТРАКТИРЕ СТАРОГО БАЛГА

Теплым майским вечером по дороге из Элора в Тетагир ехал молодой человек на серой лошади. На вид ему было лет двадцать. Темные глаза и волосы, нос с горбинкой и небольшой рост сразу выдавали в нем уроженца здешних мест. Низкое солнце било ему в глаза, он отводил взгляд; при этом лицо его сохраняло добродушное, мечтательно-задумчивое выражение. Как и большинство жителей Эн-Гел-а-Сина – «Страны у Лунной реки», – наш всадник любил предаваться размышлениям о жизни, любви и красоте и тайно сочинял стихи. Полное имя всадника было Шем-ха-Гил, но друзья звали его просто Гилом. Сейчас он ехал домой и гнал перед собой толстую неповоротливую овцу. Овца эта потерялась два дня назад, и Гил потратил немало времени на ее поиски. Процессия двигалась медленно – овца явно не торопилась, то и дело останавливалась отдохнуть или пощипать травки у обочины. Да и не в обычаях Гила было спешить. Но вот овца, а вслед за ней и лошадь со всадником, спустились в небольшую ложбинку. Солнце скрылось из виду, потянуло сыростью, и Гил поплотнее закутался в тонкий серый плащ с застежкой в виде лунного серпа.

– Слушай, подружка, давай-ка прибавим ходу, – обратился Гил к овце. – Смотри, вечер уже, а мне еще надо заглянуть к старому Балгу. Ну, пошла, пошла, – добавил он более строго, увидев, что овца не реагирует.

Они двинулись чуть быстрее. Теперь дорога шла вверх, взбираясь на пригорок.

Трактир Балга находился как раз на вершине, в двух шагах от дороги. Вот уже показалось невысокое строение с черепичной крышей и круглыми окнами. За задней стеной рос могучий дуб, прикрывавший своими ветвями почти весь дом. Этот дуб, казалось, вышел на своих старых корнях из темной стены леса, тянувшегося к югу от дороги, и остановился в раздумье на вершине пригорка. Место для трактира Балг выбрал удачно – отсюда была видна вся округа: от невысоких гор Ио-Син на северо-востоке и леса на юге почти до самого Эллила – большой реки на западе. Все это пространство было занято пастбищами и виноградниками, рощами, холмами и овражками. Виднелись аккуратные домики из желтых кирпичей – жилье местных хуторян, паслись кое-где овцы. Жители хуторов, выпив в кабачке у Балга кружку-другую доброго пива, любили выйти на крыльцо и, усевшись на ступеньках, любоваться окрестностями. Такое занятие было для них неисчерпаемым источником радости и душевного равновесия.

Сегодня, однако, на широком крыльце не было ни души. Спешившись, Гил обнаружил еще более невероятную вещь – стекло в одном из круглых окошек было выбито, и трава внизу была усыпана осколками. Гил нетерпеливо взбежал по ступенькам и вошел в дом. Внутри было темно – солнце зашло, а Балг еще не зажигал свечей. Гил почувствовал знакомый с детства густой запах пива и бараньего жаркого. Послышался скрип половиц и глухое ворчанье, затем в дальнем углу осветился дверной проем, который тут же был заполнен массивной фигурой трактирщика. Балг держал перед собой две горящие свечки – при этом сам он был хорошо освещен, но ничего не видел.

– Ну и темнотища, гуллы бы меня забрали, – проворчал он.

Гил заметил, что трактирщик как-то странно выглядит: лицо его выражало растерянность и тревогу – чувства, редко испытываемые жителями Эн-Гел-а-Сина.

– Это я, Гил, – нерешительно сказал Гил, по-прежнему стоящий на пороге. Круглое лицо Балга расплылось в улыбке, и он засуетился, зажигая одну за другой свечи на стенах. Отблески свечных огоньков заплясали у него на лысине.

– А, господин Гилли, здорово, дружок! Славно, что ты зашел ко мне. А я уж думал, не увижу тебя больше. Проходи, проходи, да не стесняйся, садись. Пивка? Бесплатно сегодня. Да ты не смотри, что я в таком виде – собираюсь в дорогу, вот и не встретил тебя. Ну вот, – Балг поставил на стол две большие глиняные кружки и уселся напротив Гила. – Посидим, поговорим. В последний раз ведь, дружок, да! Вот уж не думал, что так оно обернется. Ах, знали бы вы, сударь, как это мне тяжело! А выхода-то нет! – трактирщик сморщил нос, казалось, он вот-вот заплачет.

Гил с удивлением смотрел на Балга, слушал его бессвязную болтовню и ничего не понимал.

– Да что с тобой сегодня, старина? Что это на тебя нашло? – спросил наконец Гил, в то время как трактирщик сопел, обхватив голову руками.

– Ах, и не спрашивай, дружок. Вот ведь дожили до чего! Ты только погляди! – Он показал на пустые столы и разбитое окно.

– Ну-ну, успокойся! Лучше расскажи по порядку, что тут у тебя стряслось. И что это ты заговорил вдруг такое: больше не увижу! да в последний раз! да не могу!.. Вот стекло у тебя разбили – это да! Это правда, шутка нехорошая. Но все равно – так расстраиваться…

На лице Балга отразилась происходившая в нем внутренняя борьба – ему, видно, и хотелось поделиться с Гилом своими переживаниями, и что-то его останавливало. Пока он кряхтел и строил рожи, страшная догадка пронзила Гила.

– Признайся, старина, – сказал он. – У тебя завелись клопы?!

– Что, что?

– Клопы! Помнишь, когда в Горячем Ключе завелись клопы – ну, такие маленькие твари, которые кусаются по ночам и сосут кровь, – так все тамошние такой крик подняли, и тоже все клялись, что уедут и не могут этого вынести. Неужели…

– Нет-нет, господин Гилли, что ты, такой гадости у меня нету. Не дошло еще до этого, слава дэвам! А, ладно! – Балг хлопнул ладонью по столу. – Расскажу! Все равно уж вся округа знает. – Лицо Балга приняло решительное выражение, и он отхлебнул пива. – Нидхаги, сударь! Сегодня утром, вот как уехал ты свою овцу искать, не больше часу прошло, слышу на дороге шум, топот, рычит кто-то, ну прямо как медведь, – голоса грубые, а слов не понять. Потом вваливаются два мужика – сразу видно, что не наши коренастые, кривоногие, морды – вот такие, бороды всклокоченные, глаза горят, а у одного еще желтые клыки торчат, как у собаки. Ну, я за стойкой ни жив ни мертв, а они прямо ко мне, и тот, что с клыками, как зарычит: а ну, говорит, тащи сюда пива да баранью ногу! А я прямо оцепенел весь, только смотрю на них и рот открываю. Тут тот, что без клыков, как выхватит свой меч – кривой такой, короткий, как рубанет им по стойке – вот, две доски разрубил, – и как заорет: «Пошевеливайся, гулл плешивый, а не то мы тебя спалим с твоей конурой вместе, и будет у нас вместо барана жареная свинья!»… Это я-то гулл! – Балг сморщил нос, чуть не плача от такого оскорбления.

– Постой, Балг, что ты говоришь! Да как же это? Нидхаги? Откуда они здесь? Ведь до гор пятнадцать миль, не меньше.

– В том-то и дело, сударь. Раз уж они сюда добрались, значит все – конец! Уезжаю я, дружок, вот соберусь и с рассветом в путь. Поеду на восток, поближе к городу и к нашему королю – и куда только он смотрит! Все равно – полюбуйся! – ни одного посетителя! За целый день! Прознали, видно, что сюда нидхаги ходят, теперь доброго человека сюда ничем не заманишь. Дурные вести не стоят на месте, или как там говорится… Так что прощай, Гилли. И мой тебе совет: уезжай тоже! Всем нам надо бежать отсюда, да поскорее! – Балг встал и направился к задней двери – укладывать вещи.

– Эй, Балг, подожди, – окликнул его Гил. – Подожди! Ты же не рассказал, что было дальше. Как же так – сразу бежать! Не можем же мы все бросить наши дома, виноградники… Мы же здесь родились! Надо что-то придумать…

– Да что тут придумаешь! – угрюмо сказал Балг, возвращаясь к столу. – Ничего мы сделать не можем. Когда нидхаги появились в Ахеле – что мы сделали? Ушли оттуда, вот и все. Перебрались на этот берег Эллила и даже мертвых перестали отвозить на запад. Они вырубили весь лес, и теперь там пустыня. А когда они вдруг объявились в наших горах – ты тогда только родился, – что мы стали делать? Собрались все вместе и выставили их оттуда? Или, может быть, отряд светлоликих дэвов прибыл из Асгарда, чтобы помочь нам в беде?.. А теперь нидхаги пришли сюда, в мой трактир, и, значит, старому Балгу надо собирать вещички и сматываться, пока цел. Видно, такая уж у нас судьба – уходить, отступать, оставлять нидхагам наши дома и земли. А против судьбы не пойдешь.

Балг задумался. Взгляд его стал отсутствующим… Вряд ли он скажет что-нибудь еще. Потрясенный Гил смотрел на него широко раскрытыми глазами. Его переполняли противоречивые чувства. Впервые в жизни он начал понимать, что в мире происходят события более значительные, чем женитьба, и даже более страшные, чем смерть прадедушки Халина.

– Балг! Эй, Балг! – негромко позвал он. – А что дальше-то было? Ты же не рассказал, чем все кончилось. Ну, очнись, Балг!

Балг нехотя перевел взгляд с потолка на Гила.

– Дальше? Да ничего. Принес я им пива и жаркого, они все сожрали и ушли.

– Ну, а окно?

– Что окно? А, это они кружкой. Зубастый швырнул.

Ужасное воспоминание вывело Балга из состояния задумчивости, и он заговорил с прежним воодушевлением:

– А уж как жрали-то, сударь, вы себе и не представляете! Точно голодные собаки, даже кости разгрызали. Противно было смотреть. Хотя смотреть-то они мне запретили. Как я им все принес, так они мне: пшел отсюда, мол, чтоб духу твоего здесь не было. Я за дверь, но далеко, конечно, не пошел – там ведь замочная скважина, в двери-то.

– Ах ты хитрюга! Так ты слышал, о чем они говорили?

– Слышать-то слышал, да только мало что понял. Сам знаешь, язык-то у них не человечий, все слова перекорежены. Разобрал только, что, вроде, ищут они кого-то.

– Кого?

– Кого-то, кому они хотят отомстить. А если так, то, конечно, понятно, кто им нужен. – Лицо Балга приняло значительное выражение.

– Ну, Балг, не тяни же! Говори, кто им нужен?

– А кто же, как не твой сосед, господин Ки-Энду! Ведь это он позавчера у Крайнего Пригорка пришиб одного нидхага, который пытался его ограбить.

– Ки-Энду!.. Он такой несдержанный! Сколько раз я ему говорил, что так нельзя!

С улицы донесся стук копыт. Кто-то подъезжал к трактиру с севера.

– Кто бы это мог быть в такое время?

Видно было, как он напрягся, вслушиваясь. Дверь распахнулась, и в трактир бодрым шагом вошел высокий мужчина лет двадцати восьми – темноволосый, голубоглазый – не обошлось без прабабушек с севера, – в темном плаще и в берете с гусиным пером, придававшим ему решительный вид. Лицо его, помимо неистребимого Эн-Гел-а-Синского добродушия, выражало твердость. Вошедший окинул взглядом Гила и Балга.

– Что приуныли, друзья? – сказал он весело, подходя к столу.

Балг заулыбался и, бормоча слова приветствия, побежал за третьей кружкой.

– Ну что, Балг, не понравились тебе нидхаги! – посмеивался вошедший.

Гил улыбнулся. Балг, возившийся у пивной бочки, посмотрел на них укоризненно.

– Вам бы все шутить, господин Ки-Энду! Мне вот не до шуток, – в словах Балга слышалось уважение, хоть он и притворялся обиженным. Все в округе знали и любили Ки-Энду, хоть он и удивлял их своей решительностью и прямотой. Качества эти были врожденные, но некоторые считали, что он приобрел их на севере, в Асор-Гире, где в течение семи лет обучался искусствам, истории и ремеслу кузнеца.

Ки-Энду перестал смеяться и сказал серьезно:

– Нет. Это не шутки. В том-то и дело, что мне тоже не нравятся нидхаги. Совсем не нравятся. И еще кое-что мне не нравится. Наш взгляд на жизнь. Наша беззаботность. Слишком уж мы привыкли, что за нас думают и решают другие.

Ки-Энду нахмурился. Балг принес пиво, и Гил предложил перейти на крыльцо. Они взяли кружки, вышли и уселись на верхней ступеньке. Ночь была теплая, тихая и ясная. На небе высыпали звезды, на западе, низко над горизонтом, блестел лунный серп. Все трое почувствовали, как красота и покой проникают в душу. Разгладились морщины на лице Балга; мягче стал взгляд Ки-Энду; Гил улыбаясь смотрел на небо, звезды отражались в его глазах.

Молчали долго. Наконец Ки-Энду отвел взгляд от далеких горных вершин, посмотрел на свои стоптанные башмаки и сказал:

– Я еду в Элор, ребята. Хочу поговорить с королем. Что-нибудь вам привезти?

Гил вздрогнул и удивленно посмотрел на Ки-Энду.

– О чем же ты хочешь говорить с королем?

– О многом, Гилли. В последнее время я часто задумывался о том, как мы живем, и понял, что многое у нас неправильно. Взять тех же нидхагов. Почему они могут грабить нас, выгонять нас с наших земель, а мы только вздыхаем и отходим все дальше на восток? Неужели мы так привыкли во всем полагаться на дэвов, что сами не можем и пальцем пошевелить ради собственного спасения?

– Постой, Ки, что ты говоришь? Разве дэвы не любят нас, не заботятся о нас? Ведь мы их дети. Они, наверное, лучше знают, что правильно, а что нет. Раз мы не сопротивляемся нидхагам, значит, так надо. Воевать, творить насилие – это же гадко, это значит идти против дэвов и против самих себя. Скажи, вот ты, например, мог бы убить человека или даже нидхага?

– Я ударил одного, ты знаешь, – Ки-Энду мрачно посмотрел на Гила. – Крепко ударил. А что дэвы о нас заботятся – тут я не спорю, не думай, что я упрекаю их в чем-то. Но они далеко, и мне кажется, что они уже не могут за всем уследить. Их мало осталось, а людей становится все больше. И боюсь, что из Асгарда Эн-Гел-а-Син не виден даже в хорошую погоду. Подумай, что нас ждет. Нидхаги выгнали нас из Ахела, согнали с гор. Теперь они появились здесь, и, похоже, скоро мы и отсюда уйдем. Пройдет лет десять – и они объявятся в Элоре. Когда же мы опомнимся? Когда нас загонят в море по шейку? Или и тогда будем надеяться на дэвов? Я скажу королю – пусть он соберет взрослых мужчин, человек двести, даст им оружие, и пусть они выгонят нидхагов хотя бы с восточного берега Эллила.

Гил напряженно думал. Он и сам смутно ощущал какую-то неправильность в поведении своих соплеменников, и теперь ему казалось, что Ки-Энду выразил словами его собственные невысказанные сомнения.

– Знаешь, Ки, мне кажется, ты прав. Действительно, пора что-то делать. Но, может, было бы лучше сначала съездить в Асгард и посоветоваться с дэвами? Надо же узнать, почему они не защищают нас от нидхагов, и вообще что происходит, что у них на уме, и что…

Балг, не принимавший участия в разговоре, внезапно поднял руку и показал на север:

– Взгляните-ка, господа! Что это там за огни?

Глава 2
НАБЕГ

 
Тягостно в мире,
великий блуд,
как мечей и секир,
треснут щиты,
век бурь и волков
до погибели мира;
щадить человек
человека не станет.
 

Прорицание Вельвы, 45

Перед ними расстилалась ночная долина. Луна заходила. Последние огни погасли в окнах. Земля лежала во мраке, покрытая тонким прозрачным туманом, серебристым, словно сотканным из звездного света. Силуэты гор, темные на фоне неба, окаймляли горизонт. Внизу, милях в пяти-шести к северо-востоку от трактира, горели два или три огонька – красноватые, они то почти пропадали из виду, то вспыхивали снова. Одна и та же мысль возникла одновременно у Гила и Ки-Энду. Они переглянулись.

– Пожар! – сказал Балг.

– Это нидхаги! – вырвалось у Гила. – Ки, они жгут твой дом! Где твои? Спят? Где Мирегал?

– Нет, это не в Желтом Ручье, – произнес Ки-Энду, всматриваясь. – Мирегал дома, но можешь о ней не беспокоиться. Похоже, это у тебя, в Белых Камнях.

– У меня? Нет, нет, ведь это тебе они хотят отомстить! И Белые Камни, по-моему, правее.

– Что мы сидим? – вскричал вдруг Гил, вскакивая. – Поехали, Ки!

Секунды хватило Ки-Энду, чтобы собраться с мыслями.

– Балг, быстро в подвал, принеси два меча, лук, стрелы. Да не смотри на меня такими глазами! Я же знаю, что у тебя устроили склад эти, которые привезли оружие из Асор-Гира… Потом поговорим, быстрей.

Округлившиеся глаза Балга вдруг сузились, он вскочил, нелепо взмахнул руками и, издав воинственный клич, бросился в дом. Возбуждение трактирщика было легко понять: отважные люди, рвущиеся в битву с врагом, – такого в Эн-Гел-а-Сине еще не видели.

Гил, спотыкаясь, бежал к крыльцу, ведя двух лошадей. Мгновение спустя запыхавшийся Балг вышел с оружием – два широких кожаных пояса с длинными прямыми мечами в ножнах, два круглых деревянных щита, белые с серебряной луной в центре, небольшой лук и колчан со стрелами.

– Щиты оставь! Держи! – Ки-Энду бросил Гилу меч с поясом, второй ловким движением застегнул у себя под плащом. Гил неумело пытался нацепить на себя меч, бормоча смущенно: «Зачем это, Ки? Как его надевают?»

– Ну, ты теленок, Гил, – сказал Ки-Энду. – Дай помогу!.. Чем здесь бездельничать, надо было тебе в Асор-Гир съездить поучиться. Ну, все! Поехали! – Они вскочили в седла.

– Счастливо, Балг! – сказал Гил. – Последи за моей овцой.

– Счастливого пути! – помахал рукой Балг, смутно осознавая, что сейчас это не самые подходящие слова.

Всадники поскакали на северо-восток, спускаясь с пригорка, и быстро скрылись в темноте. Балг смотрел им вслед; воодушевление постепенно сменилось в нем задумчивостью, и он еще долго стоял на крыльце, глядя во мрак невидящими глазами.

Спустившись с пригорка, всадники сразу потеряли из виду далекие огоньки. Теперь их окружала почти полная тьма. Спасало только то, что лошади прекрасно знали все местные тропы. Ки-Энду скакал впереди. Гил еле поспевал за ним. Левой рукой он боролся с мечом, который все время норовил ударить по лошадиному боку. В голове его мелькали обрывки мыслей: «Мирегал… что с ней? Что они с ней делают?.. Этот дурацкий меч… как его достают? А если придется драться? Я же не смогу… убийство, кровь – что с нами будет?»

Они миновали хутор Три Клена, пересекли неглубокий овраг, проехали яблоневый сад людей из Синего Клена. Теперь дорожка шла вдоль Желтого ручья – самого ручья почти не было видно, но Гил чувствовал знакомый запах серы. Этот ручей начинался в горах и тек через двор Ки-Энду. Вода в нем даже зимой была теплой, и Ки-Энду говорил, что в ней есть какие-то ценные соли, которые он использовал в своей таинственной работе.

Гил увидел, что Ки-Энду, ускакавший довольно далеко вперед, остановился и ждет его.

– Что? – спросил Гил, подъехав.

– Это развилка. Ты уверен, что горело у нас?

– Ну конечно! Ведь они тебя искали. Зачем им Белые Камни?

– Не знаю, мне показалось, что это у вас горит. Ну ладно, поехали.

Они поскакали дальше вдоль ручья, к дому Ки-Энду. Через несколько минут показались смутные очертания дома с высокой крышей, кузницы, нескольких низких сараев и хозяйственных строений. Все было тихо – ни огня, ни запаха дыма, ни людей, ни нидхагов. Подъехав к крыльцу, Ки-Энду спрыгнул на землю и вбежал в дом. Через минуту он вернулся и вскочил в седло.

– Они ничего не видели и не слышали. Это у вас. Быстрей!

Две мили от Желтого Ручья до Белых Камней показались Гилу бесконечными. «Опоздаем, – думал он. – И все из-за меня!»

Безжалостно пришпоривая лошадей, они подъехали к дому с тыльной стороны. Все деревянные постройки, сараи, помещения для скота горели, по двору метались обезумевшие козы и овцы. Откуда-то выскочил петух с ярко пылавшими перьями, пронесся по двору и упал с хриплым кудахтаньем.

– Заходи справа, Гил! – крикнул Ки-Энду и поскакал через двор к дому. Его конь шарахнулся от бежавшего на него барана, Ки-Энду соскочил на землю и побежал. Гил поскакал направо, пригнувшись к самой шее лошади и пытаясь вытащить застрявший в ножнах меч. Выехав из-за угла, Гил увидел прямо перед собой сгорбленную фигуру нидхага с факелом в руке. Нидхаг ухмылялся, красноватые отблески плясали на его зубах. Он шагнул вперед и ткнул факелом в морду лошади. Та отпрянула, заржала и поднялась на дыбы. Гил не удержался в седле и полетел куда-то в темноту…

Очнувшись, он увидел вдали быстро удаляющиеся силуэты двух всадников и лошади, нагруженной какими-то тюками. У дальнего конца дома стоял Ки-Энду с натянутым луком. Он выстрелил и… безнадежно опустил руки: нидхаги были слишком далеко.

Только сейчас Гил начал осознавать, что между ним и Ки-Энду, на ярко освещенном крыльце, лежит что-то страшное – глаза отказывались увидеть это, а разум – понять. Нетвердой походкой, борясь с подступающей тошнотой, Гил подходил все ближе и ближе к крыльцу.

Там, на ступеньках, раскинув руки, лежало обезглавленное тело его отца…

Гил проснулся в своей комнате оттого, что солнце, поднявшееся над горами, било ему прямо в глаза. Он лежал на спине, наслаждаясь покоем и тишиной, но смутное, давящее ощущение пережитого ужаса и горя уже шевелилось в дальних тайниках подсознания. Гил рассматривал картину, висящую перед ним. Его отец, Конгал, прекрасный художник, больше всего гордился именно этой картиной. Гил еще мальчиком настоял на том, чтобы ее повесили в его комнате. Картина называлась «Кулайн ведет дэвов и людей в битву за Ойтру». Как говорили сведущие люди – а их немало приезжало в Белые Камни взглянуть на картину, – это было одно из самых удачных изображений дэва, созданных человеческой рукой…

Равнина, залитая багровыми лучами заходящего солнца, простиралась до горизонта. Вдали был виден город – зубчатые стены и белые башни, высокие дворцы с золотой сверкающей кровлей – древняя Ойтра. Посреди города, подавляя его и прижимая к земле, высилась громадная черная ступенчатая пирамида – магдел. «Дэвов и людей» на картине не было – они подразумевались вне полотна, на месте зрителей. В центре был изображен дэв на белом коне, в сверкающих доспехах. Конь смотрел на город, туда же указывала рука всадника, а лицо его было повернуло к людям, которых он звал в бой. Это и было главное в картине – лицо Кулайна. Оно было прекрасно, но в этой красоте было что-то неземное – она не принадлежала этому миру. В лице Кулайна была едва уловимая грусть, словно он навсегда утратил что-то безмерно любимое. Никто из людей, видевших дэвов, не мог описать их лица – так было и с картиной. Какого цвета глаза Кулайна? Никакого – и всех сразу, цвета переливались, сменяя друг друга, и в то же время – не менялись; глаза эти смотрели из вечности, и в них было все – глубокая мудрость и тайная боль, гнев и прощение, смирение и гордость, и надо всем, поверх всего – Любовь. Казалось, она заполняла весь мир, и небо и земля воспламенялись ею, и человек отступал, ослепленный и плачущий, и отводил взгляд.

Гил подумал об отце и вдруг вспомнил… Все образы прошедшей ночи всплыли в его памяти, он словно видел все воочию: рыдающая мать, безмолвные бледные сестры – Лингал и Залин; Ки-Энду поднимает голову отца; приезжают какие-то люди, появляется повозка; Гил помогает перенести тело в эту повозку, пытается утешить мать…

Ки-Энду, уезжая, обещал все подготовить к сожжению. И еще он сказал, что ни один нидхаг больше не посмеет ступить на эту землю.

Горестные раздумья Гила были прерваны стуком в дверь. Вошел Ки-Энду.

– Вставай, Гил. Уже полдень, а у нас много дел.

– Ки! Это я во всем виноват, – простонал Гил. – Если бы я послушался тебя, мы бы не опоздали!

– Нет, Гилли, – серьезно сказал Ки-Энду. – Мы бы опоздали все равно. Я разговаривал с твоими племянниками и узнал, как все было. Нидхаги действительно искали меня, кто-то показал им направление, но они случайно попали к Белым Камням. Господин Конгал вышел на крыльцо – а они уже подожгли все, что могло гореть, – и спросил, что им нужно. Они сказали, что ищут одного долговязого гулла, который посмел поднять руку на их дружка. Твой отец понял, что речь обо мне, и сказал, что здесь таких нет. Тогда они бросились в дом. Он пытался задержать их, и они его убили… После этого нидхаги еще минут десять рыскали по дому и хватали все, что попадалось золото, спички, гвозди, посуду… Когда мы подъехали, они уже вышли на улицу и собирались уезжать. Так что мы опоздали бы в любом случае, и твоей вины тут нет.

– Нет, нет, все равно… Никогда не прощу себе… – бормотал Гил, уже одетый. Он был погружен в свои мысли и почти не слушал Ки-Энду.

– Гил, я за ночь приготовил тело к сожжению, и нам с тобой нужно заняться теперь погребальным костром,

– Костром? – в глазах Гила пробежала какая-то тень, потом они гневно сверкнули. – Нет! Отец умер, как герой, и я похороню его по обычаям предков, в Тетагире!

Ки-Энду посмотрел на него, как на безумного.

– Ты что, Гил? Ты соображаешь, что говоришь? Там нидхаги, там пустыня, там лет двести не было ни одного человека.

Гил мрачно смотрел себе под ноги, взгляд его был непреклонен.

– Не отговаривай меня. Лучше помоги. Приготовь отца, как полагается. Ты говорил, что умеешь.

– Если ты хочешь таким образом искупить свою мнимую вину, то это глупо, – сказал Ки-Энду.

Гил ничего не ответил, подошел к окну и выглянул во двор. Внезапно лицо его просветлело, он обернулся.

– Прекрасная Мирегал едет!

Ки-Энду неодобрительно взглянул на него – фраза прозвучала как дурацкий стишок, «Са лайн гал Мирегал».

– Никудышный ты поэт, Гилли. Пойдем, встретим сестренку.

Младшая сестра Ки-Энду – прекрасная Мирегал – была бойкая, веселая девушка с задорным блеском в глазах. Когда Ки-Энду и Гил спустились в гостиную, она была уже там.

– Привет, Ми, – сказал Гил. – Я очень рад, что ты приехала.

– Здравствуй, Гил. Я пришла немножко помочь… где ваши женщины? Еще спят?

– Ты уже знаешь, что случилось? Тебе рассказали?

– Это такой ужас, Гилли! Такое горе! Бедный господин Конгал, он был такой добрый. Я его ужасно любила! Ну, не расстраивайся, – она взяла Гилла за руку. – Ки сказал, что нидхаги больше никогда не посмеют прийти сюда!

– Этот ненормальный хочет устроить похороны в Тетагире, – сказал Ки-Энду.

– О! Это правда?

Гил кивнул. Мирегал сначала немножко испугалась, но выражение страха на ее лице тут же сменилось восхищением и любопытством.

– Это ты замечательно придумал. Какой ты смелый! Я поеду с тобой!

– Только тебя там не хватало, – буркнул Ки-Энду. – Что вы все с ума посходили? Будь моя воля, запер бы вас в сарае, посидели бы, очухались, пока мы сожжем господина Конгала, как полагается.

– Ну, Ки, не сердись, – попросила Мирегал. – Почему ты так против этой идеи? Разве тебе самому не интересно побывать там, на западе, похоронить господина Конгала по старому обычаю, посмотреть на этот таинственный Тетагир?

Ки-Энду помолчал, вздохнул.

– Ладно. Делайте, что хотите. Я только хочу вас предупредить. Дэвы прилагают все силы, чтобы люди поменьше знали о существовании в мире зла. Они, так сказать, оберегают наш душевный покой, поэтому мы почти ничего и не знаем. Но на севере, в Асор-Гире, где я учился, людям кое-что известно. Ходят слухи, что пустыня Ахел – место нехорошее. Нидхаги там живут – или раньше жили – это раз. Второе – дэвы еще двести лет назад посоветовали перестать бальзамировать мертвых и отвозить их на запад. Тогда говорили, что это варварский обычай, и цивилизованные народы должны заменить его кремацией – это, мол, гигиенично и не давит на психику. Но я слышал, что дело не только в этом. Кое-кто в Асор-Гире считает – только это большой секрет, пожалуйста, не болтайте, – что, может быть, гуллы – не только сказочные чудовища. Может быть, они существуют на самом деле. И говорят, что как раз в Ахеле – их родина, их там полным-полно. Слухи, конечно. Но лезть туда я бы все равно остерегался. Есть гуллы или нет их – мне неохота с ними встречаться.

– Перестань, Ки! – сказала Мирегал. – Тоже придумал – гуллами нас пугать. Не хуже нас знаешь, что это просто дурацкая детская страшилка. Иди лучше баль… буль… делать мумию. А мы с Гиллом займемся всем остальным.

К середине дня вся долина от леса до гор уже знала о гибели Конгала и готовящихся похоронах. Вскоре Белые Камни стали похожи на гудящий пчелиный улей – все считали своим долгом выразить свое сочувствие и чем-нибудь помочь. Узнав, что тело находится в Желтом Ручье, люди шли туда проститься с покойным, но Ки-Энду никого не пускал в свою святая святых – кузницу. Обычно бальзамирование продолжалось сорок дней, но Ки-Энду обещал, что все будет готово и к завтрашнему вечеру. А люди, возвратившись домой, начинали укладывать веши. Первыми уехали жители Горячего Ключа – те самые, у которых завелись клопы. Они выехали ранним утром следующего дня, заявив, что с радостью оставляют нидхагам все свои матрасы и подушки. Вскоре дорогу запрудили повозки и всадники, вдоль обочин потянулись стада овец. Все это медленно двигалось на восток – к Элору, к живописной долине Лунной реки Энсингела. Люди не сомневались, что тамошние жители помогут им на первых порах – так же, как сами они в свое время помогали переселенцам из Ахела и с гор Ио-Син.

Вечером Ки-Энду вышел из кузницы и поехал в Белые Камни сообщить, что мумия готова. Похороны были назначены на завтра.