Текст книги "Том 7. Дневники"

Автор книги: Александр Блок

Она опять получила письмо, была расстроена. Господин Кузьмин пьет без нее. После длинного разговора – ясно ей: ей нужно уехать в Житомир без срока, «последняя влюбленность», чтобы я отпустил по-хорошему. После общего разговора я выспросил частности. В конце этой недели она, вероятно, поедет, милая.

3 декабря

Днем – масса телефонов, – сквозь писанье статьи к газетному вечеру. Воздух пронзительный, хоть кричи. У мамы был припадок вчера, когда я ушел. Может быть, грудная жаба.

Зонову – «Кармозина» (мама, тетя). Пяст – о себе и о политике. Женя – о библиотеке Сахарова. Тыркова – о сегодняшнем вечере, о ком бы писать. С Терещенко – о балете для газеты. С А. М. Ремизовым о том, что Терещенко огорчился, узнав, что я отложил пьесу.

Ее нет дома. Прислуга – в больницу.

Весь вечер – заседание в газете «Русская молва». Много народу, чтение статей, впечатление тяжелое, неясное и жесткое.

Мама больна, милая может уехать.

4 декабря

Свидание и разговор с М. И. Терещенко,которыми я волновался, были очень приятны и принесли много хорошего. Милое письмо от Пяста.

У мамы весь день – боль. Вечером к ней зашла Люба и облегчила ее боль.

5 декабря

Отдых, ответы на письма, маме полегче, я у нее днем, у нее О. А. Мазурова, которая завела несчастный и истерический разговор о своих детях и почему они маме не нравятся… Вечером – гуляю. Маленькая была днем у дантиста и купила себе каких-то гадких театральных книжек.

6 декабря

Я хотел думать о пьесе и быть собою. Г-жа Тыркова вызвонила меня, заставляет сокращать эту несчастную газетную статью. История статьи по крайней мере чрезвычайно поучительна и позорна.Все, что касается журналистов… должно быть исключено. Оставлено должно быть высокопарное рассуждение об искусстве, и это, как говорится в чрезвычайно любезном письме, нужно газете.Подумаю, посоветуюсь с А. М. Ремизовым.

Днем пришел милый Женичка. Завтра его рожденье – 33 года. О библиотеке Сахарова – какие поразительные вещи!

Вечером – и вчера и сегодня – уличные «миниатюры» с кинематографом, – живее многого театрального.

7 декабря

Расстройство нервов, полотеры. Ответ от Бори наконец – длинный, о романе и о «Путевых заметках». Письма. У мамы был доктор Грибоедов. Вечером мы с Любой в «Кривом зеркале», которое расстроило нас обоих.

У букиниста в Александровском рынке купил 50 книг по 20 коп. (в том числе – сороковых годов – русские).

8 декабря

Утром думал о пьесе, днем обсуждал ее с мамой и тетей. Письмо от Метнера. Маленькая – вечером у Веригиной. На религиозно-философское собрание непошел.

Писать отказы гг. Аверченке, Ляцкому и Бенштейну (А. М. Ремизов).

9 декабря

В «Русском слове» – объявление о выходе моих детских книжек. В «Русской молве» (№ 1) мое стихотворение и моя искалеченная статья. «Тропинка» – последний (и вообще последний) номер – с моими стихами. Днем приходил художник – рисовал меня очень плохо (для «Новой студии» – журнальчика). Длинный разговор по телефону с З. Н. Гиппиус. Журнал «Маски» – № 2. После всего этого – конечно, нервы, пора кончать день, а дня – не было.

Милая опять думает об отъезде, нежна со мной, уютненькая, миленькая, в красном капоте… Полк готовится к войне.

Вчера и сегодня – новый план «Креста и Розы».

Родственники милой – мошенники, тянут с нее деньги, а сами – не платят.

10 декабря

Пишу 1-е действие (третья редакция). Милая на репетиции «Евгения Онегина» («Музыкальная драма», позвала ее Шура Никитина, которая служит секретаршей в журнальчике «Новая студия», а муж ее – Бихтер – дирижирует в этой опере).

Пока я шлялся вечером, у милой был Женичка. Рассказывал, между прочим, о «побоище» между Мережковским и Струве на последнем религиозно-философском собрании.

11 декабря

У меня днем – А. И. Тиняков, потом я – в «Сирине» с Ремизовым и Ивановым-Разумником. Милую не вижу целый день – у нее бесконечные дела, касающиеся братьев, которым все еще не видно конца. Обедал я у мамы, вечером с ней – в «миньятюре».

12 декабря

Утро – зря. Днем – в «Тропинке». Люблю Поликсену Сергеевну, чувствую Наталью Ивановну, но остальные… Очень устал нервно, уснул вечером как-то по-особенному. Просыпаюсь: вместо снега – опять дождь. Приехал к Терещенко в 11-м часу, сидели до S 3-го с ним и с сестрами (говорили о моей пьесе, о Боре и о Штейнере). Непошел – ни сопутствовать всем им в покупке библиотеки Сахарова (редкая, но немного специальная, говорит М. И. Терещенко), ни к З. Н. Гиппиус, которая звала меня помогать проводить время с Вл. Гиппиусом.

14 декабря

Вчера утром милая сказала мне, что уезжает сегодня.

Третьего дня вечером у мамы был припадок, и вчера ей было очень скверно. Я был у нее вчера днем. Потом – покупки под дождем, Морская. Вечером – пришел к нам Ник. Ив. Кульбин, принес нам цветов, очень хороших. Мы долго сидели и говорили. Я не чувствую к нему полного доверия, но многое из того, что он говорил, было очень верно и очень мне нужно. Он рассказал историю Давида Бурлюка; говорил о художественной гигиене, о том, что художнику надо знать чужие отрасли искусства, естественные науки, нельзя засиживаться. От засиживанья в своем месте, на которое посажен «призванный», приходит «собачья старость». Рекомендовал к аристократизму прибавить «дворняжки». Тщетно восстановлял в моем мнении «Бродячую собаку», кой-что я принимаю, но в общем – мнение мое непоколебимо.

Затягивание истории с Ляцким и «Современником», еще одно письмо к г. Ляцкому. Пяст звонил, с ним что-то тяжелое. На днях он говорил по телефону, что надо прежде всего «сделать главное» (это – о детях и жене). Просит позвать его, когда у меня будет Женичка.

Сегодня с утра милая укладывается. Зашла к маме, посидела, но не застала ее дома. Без четверти в пять часов милая уехала на Варшавский вокзал, заранее, из-за билета. На лестнице сказала мне: «Я приеду скоро».

Вечером мы с Терещенкой и его сестрами и А. М. Ремизовым были на первом представлении «Профессора Сторицына» Андреева. Успех пьесы. При всем, что об Андрееве известно, в пьесе, особенно в третьем акте, есть настоящее.

Милая моя, ты едешь теперь. Господь с тобой, возвращайся ко мне.

15 декабря

Кое-что пьеса, вдохновение «вообще». У мамы. Вечером… цирк (звери Дурова). Что сейчас милая?

16 декабря

Утром, пока писал первое действие, телеграмма от милой: «Доехала благополучно, господь с тобой, Люба».

Потом – Ангелина звонила по телефону, взволнована, просит пока не посылать повестки на религиозно-философские собрания, что-то у них деется, мамаша ее, вероятно, ее преследует серьезно. Не могу представить себе, как в действительности происходит. На предложение Ангелины прийти к ним, и письменное и устное, хотя всегда с оговорками, – я твердо молчу, сознательно. В следующий раз надо будет сказать ясно. Все еще не знаю, прав ли я.

Еще по телефону – с Тырковой, просила стихов и приглашала к себе в деревню.

Планы, планы. – Величайшая тема нашего времени – «Чортова кукла».

Телефон с Мережковскими – долгий. Сначала с Дмитрием Сергеевичем – он просит написать 20–30 строк о смерти Александра («я, – говорит, – эту главу люблю»). Потом с Зинаидой Николаевной – о «Чортовой кукле», о «Профессоре Сторицыне», о журналах, о Вл. Гиппиусе. Потом – с Д. В. Философовым: он будет полемизировать со мной в «Речи» по поводу «эстетики» «Русской молвы». Советует прочесть письма Суворина к Розанову (издал в «Новом времени» Розанов).

Обедал у мамы. Вечером – большое письмо (двойное) от Бори из Берлина.

Много мелких дел еще предстоит.

Моя милая, господь с тобой, приезжай поскорее.

17 декабря

Тягостное утро, одиноко, тоскливо, ничего не выходит. Холодные телефоны. [64]64
  Придется предпринять что-нибудь по поводу наглеющего акмеизмаи адамизма.


[Закрыть]Днем – у мамы. Поехали с ней в таксомоторе к Ивановым. Праздновали имянины Женички (вместо 13-го), обедали и весь вечер были. Было очень хорошо. Сестры Дюковы, братья с женами. Женина Вера очень хорошеет, красивая.

Терещенко сегодня в Москве – говорит с Метнером?

Милая, господь с тобой.

18 декабря

«Безделье». Утром – альманах от Сытина и возражение мне Философова. Мама завтракала, не была у меня с болезни… Вечером от 6 до 1 часу ночи – Н. П. Ге, я читал ему поэму, которую не открывал с Верховского, ему и мне понравилось, особенно – об отце и вступление. Война – хуже.

Милая моя, господь с тобой.

19 декабря

День начался значительнее многих. Мы тут болтаем и углубляемся в «дела». А рядом – у глухой прачки Дуни болит голова, болят живот и почки. Воспользовавшись отсутствием «видной» прислуги, она рассказала мне об этом. Я мог только прокричать ей в ухо, что, «когда барыня приедет, мы ее отпустим отдохнуть и полечиться». Надо, чтобы такое напоминало о месте, на котором стоишь, и надо, чтобы иногда открывались глаза на «жизнь» в этом ее, настоящем смысле; такой хлыст нам, богатым, необходим.

Утром – после этого – ответ Философову, прерванный на самом интересном месте. Иду в «Сирин» (М. И. Терещенко, А. М. Ремизов, Пелагея Ивановна, Елизавета Ивановна, Иванов-Разумник, Сергей Яковлевич, художник Чехонин…). Разговоры и болтовня. П. Е. Щегол ев убеждает по телефону вернуться в «Современник» (в «Сирине»).

Обедал у мамы, – вечером у нее тетя и В. М. Латкин. К 10-ти вечера иду к М. И. Терещенко (там А. М. Ремизов, Нерадовский, Иванов-Разумник). Накопились мельчайшие делишки…

Милая, господь с тобой.

20 декабря

День изнервляющий: рассылка стихов к Рождеству, ответ Философову для «Русской молвы». М. И. Терещенко с сестрами уезжает за границу, на виллу матери «Mariposa» (Cannes, А. М.). До 10 января я должен ему телеграфировать туда о том, что пьеса – кончена!.. Иначе – скандал. Около 25-го января здесь будет Метнер, и будет разговор по поводу Андрея Белого и меня – в «Сирине».

Вечером – доклад Философова в религиозно-философском собрании. Я не пойду туда, я почти уже болен от злости, от нервов, от того, что меня заваливают всякой дрянью, мешая мне делать то, что я должен сделать.

21 декабря

Неделя, как милая уехала.

Изнеможение, кое-что о пьесе, кое-какие дела. Вечером Женя и Пяст – о моей пьесе, о важном, после Пяст о своей семье. От Мейерхольда – книга о театре.

Милая, милая, господь с тобой.

22 декабря

Утром – кой-что о пьесе, за завтраком – мама, обедал у мамы, вечером… – Без меня принесли книги от переплетчика, «Золотое руно» встало в 50 рублей (5 томов по 6 р. и 4 по 5).

От милой так и нет писем.

23 декабря

В «Русской молве» – мой ответ Философову. Разговор с А. М. Ремизовым и З. Н. Гиппиус – по телефону (З. Н. довольна ответом). От мамы, у которой обедал и вечером с тетей, – телефон с Д. С. Мережковским. Страшно хвалит меня за статью, говорит, что она хорошо написана, что у меня есть «критический стиль». Ясность. Был у Теляковского и рекомендовал ему в пятые (вновь учрежденные) члены литературно-театрального комитета в Петербурге (Александрийский театр – Мережковский, Котляревский, Батюшков, Морозов)… меня! Убеждает, что дело хоть и маленькое, – общественное и надо согласиться…

Буду думать. Или, скорее, не буду думать, вероятно, все будут против меня, дай бог, не хочется очень: еженедельные заседания!

От милой нет известий. Господь с тобой, моя милая.

24 декабря. Сочельник

Утром я посылаю милой телеграмму с уведомлением по телеграфу о вручении телеграммыи получаю на почте свои сытинские книжки. Тоска, тягость, «чорт перед заутреней». Надев новую визитку из английского магазина, иду в «Сирин» (Иванов-Разумник и А. М. Ремизов), оттуда едем с А. М. Ремизовым к нему, Серафима Павловна поит меня чаем и кормит ветчиной. Они поехали вдвоемв Казанский собор, а я один– к маме на елку. Подарки, Топушка, маме плохо. Возвращаюсь ночью, нахожу телеграмму (отправлена 6.20): «двадцет четвертого любви блок вручен 6 ча д». Может быть, милая сама ответила еще сегодня.

<25 декабря.> Рождество

Утром – телеграмма от милой: «Здорова, писала, не беспокойся, господь с тобою».

О пьесе кое-что.

Пришел Владимир Алексеевич, взволнованный. По всей вероятности, на днях будет предпринято нами с доктором (Семека с Удельной) путешествие в Куоккалу. Нонна Александровна, вероятно, по-настоящему больна, ее надо увезти в больницу, а детей – поместить отдельно. Бедный и милый Владимир Алексеевич – взволнован совсем, расстроен. Действовать так или иначе – пора. Я дал ему денег.

Усталость. Вялость. Обедал у мамы (тетя, Франц). Маме отчаянно скверно. Душно. Потом – гуляю. Вернувшись к чаю, нахожу письмо от милой– усталое.

К Новому году она думает приехать.

«Налетели» «Труды и дни» с А. Белым, Вяч. Ивановым… Влюбленное письмо от Аносовой. Мама, узнав, что еду в Куоккалу, пришла в ужас, был припадок. Говорит (по телефону), что нельзяехать, нельзявмешиваться в дела мужа и жены, у нее – предчувствие. Верно, права, и я согласился от вялости и усталости. Завтра поговорю с ним.

Муть на сердце. Милая, скорее приезжай. Господь с тобой.

Ночью – пьеса. Написал новый конец. – Господь с тобой, милая.

26 декабря

Ехать в Финляндию не пришлось, сама жизнь вступилась. Днем у меня мама. Кажется, вся пиеса ясно встала предо мной.

27 декабря

Утром – две новых сцены для «Розы и Креста».

Тьма телефонов (А. М. Ремизов, Верховский…).

На собрание «Русской молвы» сегодня не иду. Д. С. Мережковский передал по телефону, что Котляревский также рекомендовал меня Теляковскому, что может случиться, что я попаду в число четырех членов (Котляревский уйдет).

Послезавтра пойду к Мережковским. Сегодня «Шиповники» обсуждают с Зинаидой Николаевной собрание ее сочинений. Пишу письма.

Днем – зашел Пяст; мама была совершенно права.Ясно – и из его слов теперь, – что: Нонна Александровна совершенно другой человек безнего, их сочетание создает, очевидно, настоящую душевную болезнь (две истерии). Ему, вероятно, надо совсем отойти. А детям, вероятно, лучше все-таки с ней, чем с ним.

Усталый, «гордый», «неприятный», – такой он теперь часто. Трудно ему жить бесконечно. Милый.

Обедаю у мамы. Вечером у нее Женя, потом…

Телеграфирую милой.Господь с тобой, милая.

28 декабря

Утром писал я пьесу.

Разговор с мамой и А. М. Ремизовым по телефону. Днем купил у букиниста (Семенова) – «Исторические галереи Версаля» (40-е годы -9 томов в 10-ти переплетах) за 7 руб. и 2 тома Грановского – за 2 руб. После обеда зашел к тете, где сидели с мамой.

Телеграмма от Мих. Ив. Терещенко – очень хвалит мою статью (ответ Философову). Книга от Heiseler'a (а недавно – от Вальтера), к стыду своему, и прочесть их не умею.

Прислуга Дуня больна, вчера возили в больницу, позову доктора.

Вечером телеграмма, от милой: «Выезжаю двадцать девятого, приеду тридцать первого утром. Господь с тобой».

Господь с тобой, милая, жду тебя.

29 декабря

Сегодня день рождения моей милой. Ей принесли цветочки, сирень, гиацинты, я вчера заказал. Но беленькие заячьи уши к вечеру уже завяли.

Дописывал стихи вяло, потому что к 6-му часу пошел к Мережковским. Им очень скверно. Зинаида Николаевна совсем слаба и больна. Дмитрий Сергеевич о комитете. Если он уйдет, то и я с ним (если – буде– меня вздумают назначить) (дело уже доходит до министра двора, Теляковский согласен). В январе Мережковские уезжают за границу.

Собственно, важный был разговор, хоть и вялый. За обедом – так болтали. Но последнее слово, которое сказал мне Философов, было, что все должно сделаться, как я говорю («без педагогии» сказать все), но сделается это не словесно, а жизненно,и не надо думать – как. Знаков к тому много.

В 10-м часу поехали мы с Философовым к Ремизовым, там елка горела, пили чай и наливку, были Верховский, Одинокий и Ф. И. Щеколдин. Устал я под конец страшно, ушел, попал в трамвай, встретившись в нем с Л. Я. Гуревич. Едет с дочкой, совсем больная.

Без меня что-то заходил Мейерхольд.

Завтра буду писать.

Милая, я надеюсь, выехала. Господь с тобой, господь с тобой, господь с тобой.

30 декабря

Люба сегодня едет.

Устал бесконечно, скверно сплю. Телефоны: Мейерхольд – приглашает Теляковский к себе 1-го января в 5 часов дня. («Песни Судьбы», новая пьеса (!), комитет). Мама (вчера была на «Профессоре Сторицыне» – в ужасе), Ю. Верховский, Аничков (письмо от m-me Аничковой, 1-го января зовет нас с Любой к себе на сеанс медиума Яна Гузика).

Бездельничаю от всех этих телефонов.

За обедом – телеграмма от милой: «Дома завтра час дня. Люба».

Вечером – гулял, пил чай у мамы – Франц, тетя, Е. О. Романовский…

Милая, жду тебя завтра, господь с тобой.

31 декабря

Утром – я еще не встал – пришел А. Я. Цинговатов, учитель гимназии в Ростове н/Д. – «поклонник», читать свои стихи. Я его спровадил.

Пока гулял, приехала милая, растерянная с дороги. Умывается.

Письма: от Аносовой – стихи, от Скворцовой – поздравление с Новым годом…

Разговоры по телефону с А. М. Ремизовым и Аничковым.

Вечером пойдем к маме – встречать Новый год.

 
Ты всё, что сердцу мило,
С чем я сжился умом;
Ты мне любовь и сила;
– Спи безмятежным сном.
 
 
Ты мне любовь и сила,
И свет в пути моем;
Всё, что мне жизнь сулила;
– Спи безмятежным сном.
 
 
Всё, что мне жизнь сулила
Напрасно с каждым днем:
Весь бред младого пыла;
– Спи безмятежным сном.
 
 
Судьба осуществила
Всё в образе одном,
Одно горит светило;
– Спи безмятежным сном.
 

(К. Павлова)

У мамы – елка, шампанское, кушанье! Было уютно и тихо. Сюрпризы в ящиках с гаданьем – мы с милой получили одно и то же – смеяться. Тетины подарки: Любе – кипсэк, мне – Баратынский. В яйце, кроме того, у милой – часы, а у меня – мешок для денег. Пришли поздно домой тихой улицей.

Маме было полегче немного, Люба была в белом платье, пила шампанское! и ликер, шутила с Топонькой.

Дай бог светлого на Новый год.

Дневник 1913 года

7 января

Милая – со мной. Мама первая позвонила по телефону, едет поздравить Ивановых, ей сегодня недурно.

В прошлом году рабочее движение усилилось в восемьраз сравнительно с 1911-м. Общие размеры движения достигают размеров движения 1906 года и всё растут. Оживление промышленности. Рост демократии.

Люба идет к Веригиной – разговаривать о «Враче своей чести», которого они хотят ставить в Тенишевском зале с Мейерхольдом.

В 5 ч. пришел я к директору императорских театров Теляковскому. Сидели там с Мережковским и Головиным часа IS. Директор – благодушный, невежественный, наивный и слабый. Все говорит о том, почему людям жить плохо, о вреде цивилизации, о том, что в моторах ездят те, кому некуда торопиться, о вегетарианстве, о потере своей невинности. Выспросил меня подробно о «Заложниках», о «Сторицыне», о «Дон-Жуане». О «Песне Судьбы» – читал отрывки – мы с Мережковским объясняли. Я сказал, что в том виде, в каком пьеса существует, я ей недоволен. Советовал Ибсена, Стриндберга. Д. С. Мережковский рассказывал, что Орленев будет играть в Париже Павла.

Теляковский – приятель Черткова и Трепова (и Шаляпина). Такие сочетания бывают в России. Тоже, пожалуй, только в России бывает, что Трепов в пору своего полицмейстерства прячет у себя бумаги Черткова и тщетно просит того взять их у него. Полный хаос: с одной стороны – тяготение к Горькому (через Шаляпина). Тут же вьется умная и красивая лисица – Головин.

Разговоры о комитете и о «Песне Судьбы» оставлены пока до следующего раза. Дмитрия Сергеевича я проводил до Моховой с Россиевской площади – резкий ветер, холод.

Пообедав, мы с Любой поехали в такси-оте к Аничковым. Собранье светских дур, надутых ничтожеств. Спиритический сеанс. Несчастный, тщедушный Ян Гузик, у которого все вечера расписаны, испускает из себя бедняжек – Шварценберга и Семена. Шварценберг – вчера был он – валяет столик и ширму и швыряет в круг шарманку с секретным заводом. Сидели трижды, на третий раз я чуть не уснул, без конца было. У Гузика болит голова, надуваются жилы на лбу, а все обращаются с ним как с лакеем, за сеанс платят четвертной билет. Первый раз сидел я, сцепившись мизинцем с жирной и сиплой светской старухой гренадерского роста, которая, рассказывала, как «барон в прошлый раз смешил всех, говоря печальным голосом: дух, зачем ты нас покинул?» Одна фраза – и ярко предстает вся сволочность этой жизни. Аничковы живут на Каменном острове, в даче Мордвиновых, при уюте – неуютно. Кулисы – клянченье авансов и пропуски всех сроков в уплате жалованья Ивойлову. Машина для записыванья разговора, для которой не могут найти переписчицы. Во время сеанса звонил Куприн, а Аничков ему ответил, что сеанса нет, – потому что он всегда пьян и нельзя его пригласить в общество светской сволочи. Сволочь-то в сто раз хуже Куприна. Люба бранится страшно. В сынке Аничкова, плохо говорящем по-русски, носящем на гимназическом мундирчике дедовскую медаль 12-го года, заставляющем слушаться духа и читающем мои стихи, – есть что-то хамское. Мать Аничкова – хорошая, прямая старуха с живым лицом.

Второй и третий раз я сидел между милой и Пястом.

Вот – жизнь, ни к чему не обязывающая, «средне-высший» круг. У Толстых было, пожалуй, в этом роде, хотя подлиннее, значительнее, потому что графиня… не аристократка, привыкшая к парижским растакуэрам. М-те Аничкова все-таки крупнее своих знакомых дам и подлиннее их; не то они – кокотки, не то – кухарки; и барышня с соблазнительной мордочкой и знаком Изиды на груди; мерзко. Бедный Аничков.

Ремизовы не приехали и хорошо сделали, расстроились бы. Мы с милой уехали в 3 часа ночи – опять, разумеется, в такси, подвезли Пяста и «молодого» человека с масляной рожей. Бессмысленное времяпрепровождение ведет к бессмысленной трате денег. Вернулись – усталые.

Директор театров выпытывал у меня о «Розе и Кресте». Об этом ему разболтали Мережковский и Мейерхольд, а мне – неловко перед М. И. Терещенко. От него – поздравительная телеграмма из Лондона, – вот рыщет по свету! – Поздравительная телеграмма от Руманова – с желанием скоро встретиться и благодарностью за детские книжки, которые я ему послал.

Опять Н. Фан-дер-Флит. Поздравляет с Новым годом.

2 января

Сегодня – оскомина после вчерашних лжей и смута на сердце. Днем – в «Сирине», Ремизов, Разумник, все смута. А. М. Ремизов бранит Брюсова, говорит, что романы его – «просто ничто», хочет хлопотать о том, чтобы издал «Сирин» полное собрание Гиппиус («если уж Брюсова»). Вернулся – письмо от Бори: двенадцать страниц писчей бумаги, все – за Штейнера; красные чернила; все смута.

Милая вечером у Веригиной. Мейерхольд не хочет играть с ними (ставить «Врача своей чести»), говорит – гонорар мал.

Засяду эти дни, доработаю, необходимо, станет все яснее.

3 января

Днем у меня мама. Люба днем покупала себе зеркало и занавески, а вечером – к своим. – Сонливость, безделье. Отоспаться и работать.

4 января

Сон тревожный. Четвертое действие «Розы и Креста». В 4 часа дня – А. Я. Цинговатов, читал свои стихи – любительские, для себя. Бедный: рыжий, толстый, старообразный, а сам – ровесник Сережи Соловьева – 27 лет. Обстоятельства не позволили остаться при университете (Московский, филологический), учитель русской словесности в Ростове на Дону, кормит жену и ребенка… не дают жить. «А вы пьете?» – Нет, не влечет, хотя отец пил. Вот самоубийством «это» может кончиться. Он приехал из Ростова «увидеть всех», был у Розанова, Сологуба, Кузмина, в «Сатириконе» у Потемкина…

Вечером принес моей маленькой, которая сидит дома в уюте (горлышко побаливает), шоколаду, пирожного и забав – фейерверк: фараоновы змеи, фонтаны и пр.

5 января

Днем я заходил к маме – там была Ася. Ночью долго не спал. «То сирена кличет с далеких камней – плач забытых теней – берег смытых дней…» (Вяч. Иванов). – Люблю это – мрак утра, фабричные гудки, напоминает…

Резкий ветер, бесснежный мороз. Милая мыла свои золотые волоски, была дома. Все думает она про себя: «О, как на склоне наших лет…» Пока я гулял вечером, горничная принесла письмо со стихами с Пушкинской улицы (в том же доме, где «Сирин»). По-видимому, женщина, автор, читала Фета, классиков… меня… Письмо хорошее, вежливое, в стихах есть старинное, простое, но в общем – слабо, банально, несмотря на удачные выражения. Чувства настоящие.

6 января

Ужасный сон, ужасный день… Обедали у мамы с милой (тетя, Е. О. Романовский). Вечером – забрели с милой в кинематограф в дом Коммиссаржевской. – Перелагал в стихи некоторые новые сцены «Розы и Креста».

7 января

День мучительный – болен. Пишу почти целый день. Ссорюсь с Любой. Написано все – только несколькоеще «ударов кисти» и монолог Изоры с призраком. На ночь – читаю Любе, ей нравится и мне. Успокоение.

Мама была у меня весь день. Вечером – «Кабачок смерти» в кинематографе и такая красавица в трамвае, что у меня долго болела голова. Похожа на Изору.

Ремизов болен, лежит.

9 января

Утром написал последнюю сцену – Изора, ее монолог. Остается только отделка. Послал телеграмму М. И. Терещенко.

Днем – гулял. Болят десны, скоро замучиваюсь, сонливость.

Ужасный разговор с Любой, я грубо браню ее за сои,за то, что не живет, не видит, она отругивается. Кончилось – гармоничнее.

Вечером были у нас: Пяст– измучен женой я детьми, но светлее, лучше, чем последнее время. Женичка,возбужденный, пишет доклад в религиозно-философское собрание. Юрий Верховский– притихший, милый. Ник. Павл. Бычков– говорил о необходимости кружка, мы спорили, разные языки, в нем много обывательщины.

У Ремизова оказался грипп. Серафиме Павловне опять хуже. – Поликсена Сергеевна была вечером у мамы, хочет посвятить мне стихотворение в новой книжке. – Мережковский через Женю передает мне привет, пишет обо мне статью. Слухи о приезде Вяч. Иванова.

Большие забастовки и демонстрации.

10 января

Утром – ответная телеграмма от М. И. Терещенки. Разговор с Женичкой, который писал всю ночь, а потом пошел в Лавру на могилу В. Ф. Коммиссаржевской (по десятымчислам…).

Днем пришла Ангелина, обедала. При ней – М. Ф. Гнесин, на минуту к Любе – за «Финикиянками». Я опять неприметно измучился. Вечером – Люба в концерте, где исполняют Гнесина (с Веригиной?). (Нет, в кинематографе – вернулась, вместе чай пили.)

Жестко мне, тупо, холодно, тяжко (лютый мороз на дворе). С мамой говорю по телефону своим кислым и недовольным голосом и не могу сделать его другим. Уехать, что ли, куда-нибудь. Куда?

Ангелина принесла мне (нам) прочесть свои стихи – плохие, с хорошими девическими чувствами.

С Ремизовым говорили хорошо, я советовал д-ра Грибоедова для Серафимы Павловны. Оба мы с ним – больные.

Люба говорит: если бы я уехал, и она бы сейчас же уехала. Да и так, вероятно, уедет опять…

Трудная зима.

А. М. Ремизов сообщил, между прочим, что Садовского выгнали из «Русской молвы», но он относится к этому добродушно – есть Чайкина.

11 января

Письмо М. И. Терещенке и ответ авторше повести в стихах «Венок». Днем – у мамы (О. А. Мазурова). Десны. Вечером получил молитву, которую на днях получила и разослала девяти лицам Люба.

12 января

Переписка, переделка, спячка, десны замучили. Люба днем поздравляет тетю (подарила тарелки, цветы от меня), вечером – у Веригиной. Я вечером захожу к тете, часа на полтора – Гущины, Е. О. Романовский, Вастен, Федорович – уютно, мило. Уходили с мамой – в ванны.

Телефон с Ге (хотел прийти, я не пустил), Александрой Николаевной Чеботаревской (у А. М. Ремизова воспаление левого легкого – она говорила от него). Вяч. Иванов не приезжал, переводит в Риме Эсхила. Предполагаемое общество «Ревнителей художественного слова» – мне надо сложить с себя полномочия.

Впечатления последних дней. Ненависть к акмеистам, недоверие к Мейерхольду, подозрения относительно Кульбина.

Ангелина «правеет» – мерзость, исходящая от m-me Блок, на ней отразилась.

«Русская молва» – хорошее впечатление от статей вокруг 9 января. Яремич. Хорошо, что Садовского выгнали, – он не умеет, многого не понимает.

П. С. Соловьева – ее стихи, будущий доклад ее и Женички. Женичка и 1905 г. – больное место, чуть-чуть, но больное.

Скоро начинать видеться с людьми, кончать пьесу и все с ней связанное.

Приехала Люба, S 3-го ночи, слушала романсы. Сегодня провинилась два раза: ей понравилась наружность Али Мазуровой, и она причесалась у парикмахера. Для того чтобы А. Мазурова превратилась в человека, если это возможно, следует беспощадно уничтожить все в ней: наружность, мнения, ломанье.

Надо ли выбирать между Коммиссаржевской и Мейерхольдом? Все такое скоро придется решать.

Милая, господь с тобой. И мама.

13 января

Припоминаю, что говорила Ангелина. Понимаю, отчего было так тяжело. Гнусная вонь, исходящая от m-me Блок, в ее словах была. Вот «букет»:

Увидав, что при «Ниве» Л. Андреев и пр., – они перешли с «Нивы»на «Исторический вестник». – Жизнь идет своим путем и загоняет мокриц постепенно во все более и более зловонные ямы. Я бы только радовался этому, если бы жертвой не была моя сестра.

Руссоесть опасная революционная величина. Об «Эмиле» говорится не без трепета.

Мережковский – под подозрением: его смех и как он подает Гиппиус пальто. Хорошо, верно, но… что из этого последует?

Верховая езда с этим карликовым артиллеристом в манеже «по-мужски» и «балы во второй бригаде».

Болтовня о подругах – ничтожнейшая – с подробными биографическими сведениями, как принято в захолустье. «Вышла замуж, чахотка, муж офицер…»

И рядом:«преосвященный Гермоген»… Что будет с девушкой, которая растет среди, тихих сумасшедших? Или – махнуть рукой?

Бесцельный день. Вечером пил чай у мамы.

15 января

Деснам полегче. Вчера днем переписывал пьесу, вечером пошел в оперетку. Почти все – бездарно и провинциально, в России вывозит обыкновенно комик. Примадонна (Потопчина) бесстыдна не художественно, а более житейски. Все-таки – хорошенькая, и в театре – красивые женщины.

Сегодня днем у меня была мама. А. М. Ремизову получше, температура нормальная. Серафима Павловна видела сон о нашей квартире, который он записал. – Вечером я в «Нюренбергских мейстерзингерах». Очень устал. Все – «штатское» – и пенье. Все-таки – плаваешь в музыкальном океане Вагнера. Как жаль, что я ничего не понимаю.

16 января

Под напевами Вагнера переложил последнюю сцену в стихи. Днем, едва собрался в «Тропинку» с мамой, пришел Александр Васильевич Гиппиус. Милый, хороший, болтали, обедал. О братьях его.

Письмо от А. М. Ремизова. Телефон от Садовского. Телефон с Пястом. С мамой.

Люба думает о кружке, завтра они собираются у мамы. К ней утром пришли родственники – Надежда Яковлевна Губкина. Не знает она, что делать, как жить, не живет; тяжко было бы, если бы не так сонно.

17 января

Завтракал у мамы. Дописываю (переписываю) четвертое действие. Обедала Веригина. Вечером у мамы – собрание, на котором я не присутствую (Люба, Бычковы, Женя, Бонди…). Мама по телефону (ночью) хвалит, я тоже начинаю верить, что милой будет легче среди хорошихлюдей.

А. М. Ремизов слаб, больше лежит. Советую Серафиме Павловне д-ра Грибоедова, который был сегодня у мамы, не похвалил ее состояния и опять предлагал внушение («8 сеансов – на всю жизнь»).