Текст книги "Альтернативная реальность (СИ)"

Автор книги: Александр Архиповец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 9 страниц)

‑ Привет! Какая чудесная сирень! Это мне, Андрей? ‑ глаза ее смеются.

‑ Привет!

Протягивая цветы, не знаю, отчего заливаюсь краской. Да нет! Почему же ‑ отлично знаю. Случайно коснулся ее пальцев: тоненьких, почти прозрачных.

‑ Какая же ты, Альта, красивая! Просто жуть!

От этого неумелого комплимента краснею еще пуще.

Теперь смеются не только ее глаза.

‑ Какой же ты все‑таки глупый, Андрюшка! Пошли к озеру.

Альта беспрерывно о чем‑то щебечет. Рассказывает о контрольной по математике, академке по фортепьяно, о подружках, о подравшихся из‑за нее на перемене пацанах.

Я будто невзначай иногда касаюсь ее платья, счастливый, что она здесь, рядом, вдыхаю аромат духов, наслаждаюсь звучанием ее неповторимого голоса.

Только б не сказать какую‑то глупость, не обидеть, не спугнуть мою прекрасную фею!

* * *

И вновь воспоминания о несуществующем прошлом... Сны, пришедшие из альтернативной реальности.

Холмики заброшенного кладбища, майская сирень, Альта... Ее подруги и академконцерт по фортепьяно...

На кой мне все это ‑ корсару зазеркалья?

Я, словно гончая, чую, что цель моя близка. Первая веха уже позади. У Карла под Полтавой не будет пушек, брошенных Левенгауптом у Лесной. Но этого, очевидно, мало. Нужен второй шаг ‑ и не менее значимый... Мазепа? Казаки? Батурин с его фуражом и амуницией? Похоже, что так.

За кем пойдет Украина: за Карлом или Петром? К чему сомнения? И так ясно ‑ за тем, кто победит.

Не зря Карл ищет генерального сражения. Видит, как редеет его войско, падает моральный дух и вера в победу. Голодный и холодный, да еще на чужой земле, солдат хорошо воевать не может. Вот и хочет шведский король покончить с русскими одним мощным ударом. Упрямо не желает слушать своих генералов, советующих уйти на зиму в Польшу, Саксонию. А зря, пока баталии не будет. До битвы под Полтавой еще полгода, даже боле. Мне, похоже, столько здесь не пробыть!

Значит, на первый план выходят гетман и его столица Батурин. Сегодня в ставку Меньшикова приехал племянник Мазепы ‑ Войнаровский. Привез весть о том, что дядюшка в Борзне тяжко захворал.

‑ Вот видишь, Андрий, ‑ укоризненно сказал мне Дмитрий Александрович за ужином (в последнее время мы частенько ужинали вместе), ‑ болен ваш гетман. Почти что на смертном одре... А ты стращал ‑ снюхался со шведом, сбежит к Карлу...

‑ Вот бы Александру Даниловичу и проведать больного друга... Ведь не очень далеко до Борзны. Верно?

Шеин впился в меня глазами. Удав, да и только! Сейчас проглотит.

‑ Думаешь?... ‑ он уже успел просчитать ходы.

‑ Говорю, хорошо бы проведать... старика...

‑ Может, ты и прав. Утро вечера ‑ мудренее. Пойду‑ка я пока прогуляюсь, а ты не спеши, доедай.

Не знаю, прислушались ли к моим словам, но только в ту же ночь Войнаровский сбежал.

‑ Поедешь в Борзну с нами, ‑ нахмурив брови, прошипел Шеин. ‑ Неужто, казачек, и тут ты прав!

Все‑таки удивительный человек Дмитрий Александрович: то мягок, то суров, то на вы, то на ты. Зная мою силу, не побоялся приблизить, идет по краю, играя, словно факир с огнем. Впрочем, как и я. Уверен, что при необходимости, не задумываясь, нанесет удар в спину. Но, ни одной секундой раньше. Лишь дурень режет курицу, несущую золотые яйца. Ну а Шеин далеко не дурак!

На полпути в Борзну нам повстречался полковник Анненков, сообщивший, что Мазепа уехал в Батурин.

Повернули туда и мы. Но засветло не успели. Пришлось заночевать в одном из сел.

Лишь на следующий день к полудню мы увидели высокие каменные стены Батурина с узкими бойницами. Мы разглядывали этот город‑крепость, испытывая похожие чувства, что и древние греки, впервые обозревавшие неприступную Трою. Город, ощетинившийся пушками, был грозен и страшен. Ворота и те оказались наглухо замурованны.

Я помнил из истории, что Меньшиков погиб под Батурином. Вот только когда и как? Увы! Потому просил Дмитрия Александровича близко к стенам его не подпускать. Да куда там! Разве Данилыча удержишь?

Вот он уже гарцует на виду у всех... Кричит, обращаясь к людям на стенах. Хочет выяснить здесь ли гетман. Пальнет сейчас пушечка, наведенная опытной рукой начальника артиллерии Фридриха Кенигсена... и поминай, как звали.

На зов Меньшикова откликнулся полковник Дмитрий Чечель. На вопрос, где Мазепа, не ответил. Сказал лишь, что в город не велено никого впускать.

Так мы, не солоно хлебавши (как учила столь редко теперь вспоминаемая мной малышка Жаклин), повернули восвояси.

Александр Данилович от злости весь раскраснелся и продемонстрировал недюжинные знания русской матерщины. Обещал, во что бы то ни стало вернуться.

‑ Ну, б..., казачки, подождите! Вернусь, вашу мать, умоетесь кровавыми слезами!

В тот же день пришла весть, что Мазепа со свитой и тремя тысячами казаков переправился через Десну и вошел в лагерь шведов.

Вечером Шеин и Меньшиков написали донесение государю.

Спустя два дня Дмитрий Александрович позвал меня к себе.

‑ Государь велел нам с Александром Даниловичем завтра быть в его ставке, в Погребках. Как думаешь, зачем?

Я же тем временем рассматривал лежащее на его столе послание Петра. Прочесть успел всего лишь одну фразу: "Письмо ваше о нечаянном некогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением".

Шеин, перехватив мой взгляд, рефлекторно прикрыл его рукой. Затем, натужно рассмеявшись, убрал ее.

‑ Да что это я, право? Скрывать‑то от вас нечего. Скорее наоборот... Удивлен и расстроен государь. Зело разгневан. Вопросик мой, часом, не забыли?

‑ Думаю, велит брать Батурин...

‑ Вот и я о том же... Только как его воевать‑то? Сходу, штурмом ‑ зубы обломаем... Осаждать ‑ времени нет, швед подойдет, в спину ударит.

‑ Хорошо, а я причем?

‑ Помнится, ты хотел поколотить Карлу. Помог у Левенгаупта отбить пушки. Теперь Батурин. Ежели возьмем ‑ переломим хребет Мазепе. Лишим шведского короля союзника, провианта, фуража. Так что ты уж поусердствуй, разлюбезный мой, еще разочек. А дальше, глядишь, мы уж и сами. Хотя дружеской помощи всегда рады...

Шеин не ошибся. Петр приказал взять Батурин.

Тридцать первого октября Меньшиков с войском подошел к крепости. Посланного парламентера с предложением сдаться на стены втащили веревками.

Осажденные попросили трое суток на размышление, но светлейший дал всего лишь одни. Как только они истекли ‑ заговорили пушки.

‑ Так что, Андрий, станем делать? ‑ взгляд змеиных глаз Шеина, казалось, проникал в самую душу. ‑ Придумал? Вижу ‑ придумал! Не томи.

‑ В предместьях Батурина много старшинских "маеткив". Пусть там хорошенько пошарят да покажут мне всех пленных... По одному... Может, чего и выудим.

‑ Что ж! Мыслишка не дурна! Как же это я сам не додумался... Старею.

Один пленник сменял другого. Понурые, злые, отчаявшиеся. Молчаливые и болтливые. Храбрые и трусливые... Никто ничего толком не знал. Пусто... Пусто... Пусто... Голова уже раскалывается. Наконец, привели старшину Прилукского полка Ивана Носа.

То бледнеет, то краснеет. Бегающие глазенки, сумбур в душе. Что‑то на уме, но боится и гетмана, и Меньшикова, и Петра. Не может решить, к какому берегу прибиться.

Придется мне поднатужиться еще разок. Есть! Знает о тайной калитке. Если взять, как следует в оборот, все выложит, как на духу. А под глазом "удава" вообще запоет.

Я попросил позвать Шеина.

‑ Дмитрий Александрович! Для вас работенка. Поднажмите чуть‑чуть...

‑ Вот и славненько... А ты пока, Андрий, посмотри царские указы. Сегодня доставили.

Царь Петр как всегда действовал решительно и энергично. Я перебрал один за другим его манифесты: малороссийскому народу, сохранившим верность казакам, церковным иерархам.

Изменника Мазепу ‑ проклясть; заблудшим, но своевременно вернувшимся к Петру ‑ амнистия. Сделать все возможное, чтобы не допустить массового перехода казаков на сторону шведов. Всем не подчинившимся ‑ смерть!

Я и не думал, что ее костлявая рука соберет столь богатый урожай спустя всего лишь два дня.

Штурм крепости начался одновременно с трех сторон. Одни пошли приступом на стены, другие пытались подвести к замурованным воротам пороховой заряд, ну а третьи проникли в город через тайный ход, открытый людьми Ивана Носа.

Защитники сопротивлялись яростно, изо всех сил ‑ "не жалея живота своего". Понимали, что пощады не будет. Наравне с мужчинами на стены вышли женщины и подростки.

Но предательский удар в спину предрешил исход сражения. Да и силы были не равны. Когда рухнули взорванные ворота, в образовавшуюся брешь хлынула конница Меньшикова.

Не смог сдержаться и я. Захваченный общим порывом, лихо бросился в бой. Гремели пушки, хищно сверкали клинки, лилась горячая кровь. Крики боли, предсмертные хрипы, конское ржание, грохот канонады слились в единый рокот, в котором тонули людские голоса. Настал миг, когда каждый сражался сам за себя, за свою жизнь.

Отбив обагренную кровью пику лысого усатого казака, разрубил ему мечем шею, ключицу. Следующим пал от моего удара безусый мальчишка, неловко пытавшийся закрыться от закаленного арабского булата тонкой рукой.

Искаженные болью лица, открытые в зверином оскале рты, тянущиеся ко мне руки...

Убить! Убить! Убить!

Вновь и вновь клинок взмывает вверх, одну за другой обрывает человеческие жизни...

И вдруг... на меня словно обрушилась стена...

* * *

‑ Слышь, Рюха! ‑ Колян прятал от меня глаза. ‑ Зря ты так, за Альтой...

‑ Не понял...

‑ Говорю, зря ты так за Альтой... Не стоит она того...

‑ Не твое дело...

‑ Может, и не мое. Только знай, что она таскается с рябым Валеркой. Самбистом... Ну, тем, что подфарцовывает на третьем пьяном... Знаешь?

‑ Гнусавым, что ли?

‑ Во‑во...

‑ Не может быть, Колян... Не верю... Не такая она...

‑ Да все они такие!

Увидев, как сжались мои кулаки, он чуть отодвинулся в сторонку.

‑ Да брось ты! Не псешь! Зря базарить не стану! На х... нужно? Сегодня у моей Светки вечеринка. Старики на ночь свалили. Вот она Альту и пригласила. А та говорит: "Приду с Валеркой". Я‑то думал, будешь ты...

От обиды на душе стало горько и пусто. На глаза сами собой навернулись слезы. Не хватало еще при Коляне... Стыдобушка.

‑ Закурить есть?

‑ Держи. "Прима" без фильтра.

Прикурив, я глубоко затянулся. Сплюнул попавший в рот горьковатый табак. Немного закружилась голова.

‑ Да хрен с ней! Переживем!

Сказать‑то сказал, но думал совсем другое...

Вечером ноги сами понесли в Светкин двор. Я злился, обзывал себя последними словами, но все равно шел.

От выкуренных за день сигарет уже тошнило, но я упрямо совал их одну за другой в рот.

‑ Рюха, ты что ли? А я только подумал...

Возле подъезда, чуть покачиваясь, стоял Колян. От него на версту разило водкой.

‑ Пойдем, глянешь. Самое время, дружбан!

‑ Да никуда я не пойду!

‑ Да не ссы ты,.. старик... Все уже нажрались до опупения, никто и не заметит. По пути стаканчик навернешь!

Словно ведомый чужой волей, я двинулся вслед за ним.

Окурки и мусор на лестнице, разрисованные грязные стены, запах кислых помидор и мочи...

Выцветшая зеленая дверь на третьем этаже чуть приоткрыта.

‑ Сейчас, погодь...

Я нерешительно мялся, пританцовывал в прихожей, готовый сбежать в любой момент.

‑ Тихонько, Рюха. На вот, выпей и давай за мной. Да не топчись же, медведь хренов! Разуйся.

Двумя глотками, даже не почувствовав вкуса, я проглотил полстакана водки. Оставив его на стареньком комоде, пошел за Коляном.

‑ Представляешь, они примостились в сральнике! Нашли, блин, местечко. Сейчас я погашу в прихожей свет. В двери есть щель, если чуть‑чуть отодвинуть щепку ножом... Короче, увидишь...

В нетрезвой душе подобно цветным стекляшкам калейдоскопа сменяли друг друга ненависть, ярость, надежда и страх. Страх увидеть то, что не смогу забыть, пережить.

Опустившись на колени, ножом отодвинул щепку. Все еще надеясь, что ничего не увижу, заглянул в расширившуюся щель. Зря, видимость была неплохой. Но, почему‑то вначале я обратил внимание на кафельную стену без четырех отпавших плиток, скомканную ногами красную полосатую простелку.

"Ну, же! Смотри!" ‑ дал себе приказ. ‑ Смотри и запоминай!"

Спина и рыжие волосы Гнусавого. Его руки мнут прижатую спиной к кафелю девушку. Это же не Альта! Нет! Не обманывай себя ‑ она! Ее волосы, ее ушки эльфа. Ее дыхание... нет, сопение...

Гнусавый целовал ее лицо, шею. Руки лихорадочно расстегивали блузку. Альта чуть сдвинулась, и теперь я отчетливо видел ее вполоборота. На щеках яркий румянец, взгляд с поволокой. Вот и она взасос целует рыжего в шею.

А он! Он! Расстегнув блузку, приподнял вверх розовый кружевной бюстгальтер. Никогда не думал, что у нее такая взрослая грудь... Маленькие темные соски...

Гнусавый по очереди их теребит, мнет губами...

Голова с вьющимися золотистыми волосами откинута назад. Глаза закрыты. Чуть прикушенная нижняя губка.

Закричать! Остановить весь этот кошмар. Да только голос куда‑то исчез. Отвернуться, закрыть глаза тоже не в силах. В ушах звон, но кадры немого кино сменяют друг друга. Пусть лента порвется! Господи! Ну что тебе стоит! За что мне такие муки!...

Оказывается, у нее черные трусики. Гнусавый вслед за джинсами стягивает их с нее, прямо на крашеный грязно‑желтой краской бетонный пол.

Альта неловко пытается освободить одну ногу. Не получается. Но Валерик настойчив. Свое возьмет. Наступил на них ногой...

Неужели здесь?!! Прямо в сральнике!!!

Повернул к себе спиной. Прогнулась, упершись руками в унитаз.

Как эти девичьи острые лопатки похожи на крылья! Легкие крылья ангела.

Розовеют услужливо растопыренные ягодицы... Раздвигает их руками...

‑ Рюха, ну что приклеился? Дай и я гляну! Слышь! Не будь жлобом!

Чтобы не упасть, я оперся о стену. Медленно сползаю на пол. Кажется, умираю...

‑ Ни фига себе! Во дают...

Полумрак сменила темнота...

Почему так пахнет дымом? Неужели пожар? Да хрен с ним! Этим долбаным миром! Пусть все... все сгорит!

* * *

‑ Пане! Пане! Живой! Грыцю! Он живой. Слава Богу!

Заботливые руки вытирают влажной тряпицей мое чело.

Выходит, распроклятый мир не сгорел! Открываю глаза. Вижу испуганные лица Грыцька и Данилы.

Воздух полон смрада и гари. Черный едкий дым поднимается к самым небесам, закрывает солнце. Не там ли Всевышний? Принял ли жертвоприношение?

Предчувствие "непоправимого" возвращает силы. А может, это лишь дарованная Хрониконом способность к быстрой регенерации?

Поднявшись на ноги, делаю неверный шаг, за ним другой...

Понурив голову бреду по городу мертвых. Тысячи, тысячи трупов. Не пощадили никого. Женщины, дети... стар и мал... под нож, как скот... даже собаки...

Кровь по каменным мостовым ручейками стекает в Сейм, мутит его прозрачные воды.

Единоверцы! Братья! Да что же это такое! Как они могли? Ведь не басурмане и не татары! Боже, и ты допустил?!!

Разрушены и сожжены церкви и дома... Оборваны жизни невинных людей. Неужели это страшная плата? Обильно политы кровью и ненавистью семена... Что из них взрастет?

Альтернативная реальность? Какой же она будет?

А ведь это все я! Козлобородый может быть доволен! А Жаклин? Малышка Жаклин тоже должна мной гордиться. Во, каких дел наворочал. Нет! Не зря мне показали Альту в сортире! По заслугам! Но почему не случился пространственно‑временной коллапс? Где границы, пределы дозволенного?

Все, хватит! Вышел весь казак Андрий Найда! Не будет больше смертей!

Прости меня, арабский клинок! Прости и прощай!

Сильно размахнувшись, бросил его с обрывистого берега в реку.

‑ Вот уж удивил! ‑ раздался знакомый шипящий голос за спиной.

Обернувшись, увидел Шеина. "Удав" был все также спокоен и хладнокровен.

‑ Дмитрий Александрович, зачем? Зачем эта страшная резня?

‑ Неужели не понимаешь? ‑ змеиные глаза смотрели испытующе, в упор. ‑ Вижу, все разумеешь. Только признаться себе боишься. Но если хочешь услышать, скажу... Нужно? Тогда слушай. Хохлы, что твои волы! Учуют волю, начинают метаться... Реветь, сбрую рвать, хомут ломать. А прирежь двойку‑тройку ‑ сразу приутихнут. Потому поганое семя ‑ под корень! Прочим ‑ наука. Дабы не повадно другим было. А людишек... людишек бабы еще нарожают!

‑ Но Батурин не забудут!

‑ Еще как забудут! А не забудут сами ‑ заставим! Пока меж собой ваши атаманы, словно крысы, грызутся, тянут себе булаву ‑ будете ходить иль под Петром, иль под Карлой, иль под Августом... Так что сабельку свою ты зря выбросил, поторопился. Пригодилась бы еще. А я‑то думал, и впрямь нечистая сила... Хлопцы, присмотрите за хозяином. Ему, видать, крепко по башке досталось. А завтра ‑ в дорогу.

* * *

В свите Меньшикова я приехал в Глухов.

За прошедшие дни душевная боль немного притупилась. Но пришла другая беда ‑ я не мог больше спать. Стоило лишь закрыть глаза, как начинали всплывать всевозможные образы, водить бесконечные хороводы: дед Овсий, кареглазая ведьма Улита, Анжей Вышнегорский, Маниша Блюц, Василий Леонтьевич Кочубей, его дочь Мотря, Мирослава Дольская и пан Михай, гетман Мазепа, сестрица Аленка и голубоглазая изменщица Альта. То что‑то шептали, то кричали. Мальчонка, зарубленный мной в Батурине, взяв за руку, молча водил по городу мертвых. Теперь здесь жили одни только тени. Шеин, то и дело, превращаясь в удава, обвивался вокруг моего тела и сверлил глазами, демонстрируя белые клыки, шипел: "Заставим забыть!.. Они еще нарожают... Шабельку‑то зря..."

Короче, я понемногу сходил с ума. Лишь днем ко мне порой возвращался здравый смысл.

В моменты просветления видел, как куклу, наряженную гетманом, протащив по земле, подняли на эшафот. Меньшиков (жив остался "пироги с зайчатиной") и канцлер Головкин разорвали патент на орден Андрея Первозванного, сдернули ленту. Как палач повесил чучело... Слышал, как из открытых церковных дверей по миру неслось жуткое: "Анафема... Анафема... Анафема! Буди навеки проклят!"

Кроме этой, бутафорской, шли и настоящие казни... одна за другой...

Заставив братьев Кумедных взять червонцы, велел, в случае моей внезапной кончины или исчезновения немедля уезжать из города.

Глядя на меня, Дмитрий Александрович лишь качал головой. Наконец, не выдержав, сказал:

‑ Знаешь что, Андрий, сведу‑ка я тебя с очень мудрым человеком. Звать его Теофан Прокопович. Может, хоть он поможет: и поэт, и философ, и богослов. А то пропадешь! Ей Богу, пропадешь!

Шеин лично сопроводил меня, словно малое дитя, в собор Святой Троицы.

Здесь я и увидел философа‑богослова.

В черных одеяниях, с серебряным крестом на груди и умным, пытливым взглядом ‑ он в тот миг показался мне посланником Божим на Земле. И я, помимо воли, склонил перед ним голову.

‑ Вижу, сын мой, в душе твоей ‑ пожар, а в разуме ‑ смятение. Поделись со мной, может, найду слова утешения.

Будь я в здравом рассудке, то вряд ли стал бы исповедоваться. А так...

‑ Отче! Пастырей моих обуяла неуемная гордыня, и решили они уподобиться Господу. Подобно ему создавать новые миры. И послали меня изменить предначертанный порядок вещей. В чем я, к своему несчастью, похоже, весьма преуспел...

‑ Ты ‑ безумен, сын мой, никто не может изменить предначертанное Богом. Заблуждаются и пасторы твои. Пути Господни неисповедимы.

Повинуясь внезапному порыву, я достал Печать Иисуса и протянул Теофану.

‑ Возвращаю церкви, отче, христианскую святыню.

‑ О, Господи! Печать Иисуса. Считалась навсегда утерянной. Откуда она у тебя, сын мой?

‑ Украл! Украл у вора, отче. Кроме того, я нарушил все заповеди: не обмани, не убий, не прелюбодействуй. Да и в вере своей слаб. Нет, скорее силен в безверии. На мне грех смертей в Батурине. Сводят они меня с ума, лишают сна.

‑ Каждый несет груз своих грехов и сам ответит за них перед Господом! Не в силах я тебе помочь, утешить. Могу лишь помолиться за твое спасение...

Закрыв глаза, он стал шептать молитву. Потом прикоснулся Печатью Иисуса к моему медному нательному крестику. Тот словно бы ожил, начал пульсировать, нагреваться.

‑ Ступай, сын мой, и помни: каждому из нас воздастся за деяния его...

Я направился к двери. С каждым шагом крест на груди жег все сильнее. Звон колокольчиков в ушах перерос в грохот набата, стены комнаты, дрогнув, стали исчезать.

Меня подхватил горячий вихрь. Закружил, завертел и понес в необозримую даль.

ЭПИЛОГ

Сильно зажмурившись, резко открыл глаза.

Вокруг бескрайнее море. Скиталицы‑волны, как и прежде, одна за другой бегут за горизонт. В небе парят белоснежные чайки. Их крики едва слышны из поднебесья, на губах знакомый привкус соли...

Я ‑ дома! Весь кошмар остался позади... Белоснежная, хрустящая простыня, кондиционер, несущий морские ароматы, контрастный душ, апельсиновый сок ‑ все к моим услугам.

И, конечно, Жаклин! Малышка Жаклин! Период реабилитации прошел без осложнений, и в этом ее немалая заслуга.

Что ж! Я теперь герой! В Темпоральном центре у всех на устах. Греюсь в лучах славы... Да и Козлобородый сияет от счастья. Еще бы! Он переплюнул самого Виктора Ранини. Опроверг считавшийся нерушимым закон Гофмана‑Мебиуса...

Дверь крохотной прихожей распахнулась.

Жаклин! Только у нее код доступа.

‑ Андре Казимир д'Эрле, ‑ начала она шутливо‑серйозным тоном, появившись на пороге. ‑ Позвольте официально сообщить: вы ‑ свободный человек! Только что из Министерства юстиции пришел указ. Твоя судимость снята. Андре! Я так рада, что могу тебе сказать это первой! Милый...

‑ Иди сюда! Отметим позже! Сейчас я тебя хочу! И не вздумай отказать!

‑ Отказать герою? Да никогда! Ты и не представляешь, что у нас творится!..

Она щебетала, словно девчонка, торопливо сбрасывая одежду.

Ореолы сосков, подрагивающих в такт движениям груди, теперь золотились, искрились кончики веера ресниц, переливались цветами радуги в ушах бриллианты.

‑ ...компьютеры словно сошли с ума. Информация идет сплошным потоком. Дешифровщики не успевают. Только представь: у них было две мировых, на Японию сбросили атомные бомбы! Устрой мира совсем иной. А крови... сколько крови! Цивилизация... построенная на жестокости...

‑ Да брось ты! Плевать я хотел на несуществующую цивилизацию, на Козлобородого и Сноба с их дурацкими спорами.

Я притянул Жаклин к себе. Еще день‑два ‑ и от меня здесь и следа не останется. Ее позову с собой. Не захочет ‑ пусть. Свет клином не сошелся...

‑ Андре, что это у тебя на груди? Вчера вроде не было!

На том месте, где в "зазеркалье" висел крестик, темнело пятно. Точь‑в‑точь повторявшее его контуры.

Предчувствие неминуемой беды захватило меня целиком.

Я почти предвидел то, что случилось в следующий миг.

В Темпоральном центре зазвенел сигнал тревоги. Было в нем что‑то жуткое.

‑ Андре! Там что‑то случилось! Авария! Бежим в центр управления.

Быстро одевшись, я бросился вслед за Жаклин.

В большом зале собралась куча народу. Взволнованные, все кричали, размахивали руками, пытались куда‑то звонить.

‑ Станислав! Что произошло? Жаклин протиснулась к Тировски.

‑ А, вот и вы! Беда, Жаклин! Аккумуляторы перестали отдавать энергию... Наоборот, теперь они заряжаются.

‑ Ну и что это значит?

‑ Похоже, изменилась полярность... в неопубликованных тетрадях Ранини допускал такую неимоверную возможность...

Я смотрел в ее испуганное лицо, в расширившиеся от ужаса глаза.

‑ Жаклин, что... что с тобой? Да скажи, наконец! Вы что, все дружно свихнулись?

‑ Ты...Ты не понимаешь! ‑ едва слышно прошептала она дрожащими губами. ‑ Теперь мы... в реальном мире больше не существуем ‑ всего лишь АЛЬТЕРНАТИВНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ! Наше место занято... Что же с нами будет!??

Глядя на этот разворошенный муравейник, я горько рассмеялся. Вспомнились суровое лицо и напутственные слова Теофана Прокоповича.

"Каждому из нас да воздастся за деяния его!"