Текст книги "Альтернативная реальность (СИ)"

Автор книги: Александр Архиповец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

Похоже, дело шло к концу:

‑ Многие лета, многие лета,.. ‑ протяжно пел поп, которому, похоже, я тоже порядком надоел.

Нарек он меня Андрием Найдой и повесил на шею медный крестик. Дал поцеловать большой серебряный крест.

‑ Ступай с Богом... А ты, Овсий, пригляди. Чует мое сердце, обузой тебе долго не будет...

Прежде чем мы отправились в "родные" Горбы, дед заглянул на кузню и в шинок.

Обратная дорога показалась длиннее. Может, потому, что вовсю палило солнце, а может, что шли медленно, вместе с односельчанами.

На меня по‑прежнему внимания не обращали. Да и я особо к разговорам не прислушивался. Брел в самом конце процессии рядом с раскрасневшимся и тяжело дышащим после шинка Овсием, как раз за отставшими Наталкой и Петром.

‑ ...говорю, Стоцкий на тебя глаз положил! ‑ повысил юноша голос.

‑ Остынь, Петре. Ему каждая третья припадает к сердцу! ‑ отмахнулась девушка.

‑ К сердцу, не к сердцу, а ус ловко крутил...

‑ Лучше б помолчал!.. Сам‑то, сам... как глазел на Улиту... Чуть шею не свернул... Разве что слюни не пускал... Как тот дурнык.

‑ Побойся Бога, Наталочко! Ты одна, звездочка, в сердце моем. А Улита, сама знаешь... Ведьма она. Ведьма! И краса ее колдовская... от черта.

‑ Тогда почему заглядываешься? Разве забыл, сколько душ загубила? В прошлом году Грыцько утопился... А до того... и вспоминать страшно... Так что смотри мне, пожалеешь...

‑ Ей Богу, Наталочко, не смотрел и смотреть не буду. А осенью пришлю сватов. Отец твой отдаст за меня?

Наталя залилась краской. Немного помолчала. Потом, раздраженно фыркнула:

‑ Отца боишься... А я? Обо мне забыл? Смотри, как бы я сама тебе гарбуза не подсунула...

Петро обиженно нахохлился. Наталка же, недовольно передернув плечами, пошла быстрее, догоняя оживленно беседовавшего с односельчанами отца.

Юноша, не желая размолвки, крикнул вслед:

‑ Сонечко, выходи вечером на вулыцю! Придешь?..

Девушка сделала вид, что не услышала.

Значит, в селе есть ведьма ‑ и зовут ее Улита. Интересно взглянуть. Схожу‑ка и я на эту "вулыцю".

Планы мои едва не нарушила нежданно‑негаданно налетевшая вечерняя тучка. Немного погремела, просверкала молниями, брызнула слезой теплого дождя. Но гнавший ее ветерок быстро очистил небосклон. Будто и не было вовсе.

Смыв дорожную грязь и пот в бодрящей речной воде, наскоро перекусив куском "житнього хлиба з кысляком", поспешил к опушке прилегающего с одной стороны к Горбам леса. Здесь, на поляне, молодежь обычно жгла костры, собиралась на "вулыцю".

Ночное зрение особо не пригодилось. Путь освещала полная в своей красе Луна. Время чудес и оборотней. Не потому ли столь тоскливо на душе? Ведь я тоже в какой‑то мере оборотень. Того и гляди завою.

Я остро ощутил одиночество и первозданную, непонятную безысходность. Непонятную, но не беспричинную. Ни здесь, ни там меня никто не любит и не ждет. Я всего лишь разменная монета, аргумент в споре "коллег". А Жаклин,.. малышка Жаклин? Не будет меня ‑ появится новый подопытный кролик. Интересно, спит она со всеми? Сколько их было до меня? А сколько будет после?

От этих мыслей на душе и вовсе стало гадко. Лучше думать об Улите.

"Где ты, моя ведьма? Слышишь ли зов одинокого оборотня? Откликнись! Ау!.. Ау!.."

Как ни странно, но, похоже, ответ был. Пусть слабый, едва уловимый, но пришел. Даже интересно ‑ первый телепатический контакт. Надо бы, ох, надо бы поближе с ней познакомиться. Глядишь, найдем общий язык.

Вначале я увидел свет костра, а уже затем послышались голоса. Близко подходить не стал, решил понаблюдать со стороны.

Возле огня собралось несколько человек. Две пары, обнявшись, стояли чуть поодаль, в темноте. Похоже, целовались.

Ожидаемой музыки и танцев не было. Пламя отбрасывало блики на молодые лица. Я видел стриженых "под горшок" парубков, венки и косы девчат. Слышались их тонкие, чистые голоса:"...сподобалась мени, сподобалась мени ота дивчынонька..."

Тоска с необычной остротой вновь резанула душу. Я больше не мог переносить одиночество... Не мог... и все тут...

Как спасение, долгожданный глоток живительной влаги путнику пустыни, прозвучал нежданный телепатический зов:

‑ Ну, где ж ты, мой сизокрылый голубь? Почему не идешь? Приди, приди же ко мне...

Улита... Она. Меня звала Улита... Куда идти, я уже знал. Словно сирена, ведьма навевала свою колдовскую песню.

"Иду, иду, милочка! Да только вряд ли я тебе по зубам".

Срезая путь, пошел прямо через лес. Звенящую в ушах тишину смели нарушить лишь оглушительно падавшие с листьев капли воды да трели сверчков иль цикад. Птицы сегодняшней ночью испуганно молчали, словно уже пожаловала преждевременная свекруха‑осень. Несколько раз под ноги попадались испуганно "хрюкнувшие" ежи, мигом сворачивавшиеся в клубочки, растопыривая, выставляя наружу иголки.

Послышался лай собак. Близко Горбы. Мне же на другой конец села. Там, чуть в стороне, в небольшой низине, возле ручья, среди яблонь и слив притаилась хата Улиты.

Больше зова я не слышал. Да и ни к чему. С пути не собьюсь.

Миновал несколько неказистых, словно игрушечных, домишек.

Вот и едва заметная тропинка, ведущая вниз. Стоило приблизиться к дому Улиты, как до того громко лающий пес, умолк. Более того, испугано заскулив, трусливо ретировался в будку. Это хорошо, не станет мешать. Я знал, что колдунья не спит. Затаилась где‑то рядом. Чувствует меня, ждет.

Так что там говорили инструкторы и эксперты. Помню, помню... Телепатия и контроль сознания ‑ мое главное оружие. Сегодня опробую его на достойном противнике.

По‑привычке, пренебрегая воротами, лихо перемахнул через тын.

‑ Дурныку, ты? Да неужто это ты?

"Молодыця" сидела на лаве под яблоней. В ее изумленном возгласе откровенно звучало разочарование:

‑ Таки ж ты! А я то надеялась... Вот уж, приворожила, привадила...

Поправила упавшую на глаза прядь волос цвета вороньего крыла. Они рвались на свободу, сдерживаемые костяным гребнем с золотистой окантовкой.

Вышитое бисером красно‑черное платье, темно‑вишневые крупные бусы ‑ все было ей к лицу. Улита брезгливо морщила чуть‑чуть курносый носик.

Она до сих пор считала себя ведущей, охотницей. Ожидала получить в сети принца, а попался Иванушка‑дурачок. В план моей подготовки входили славянские сказки. Кстати, именно гуманитарный раздел был "хлебом" малышки Жаклин. Надеюсь, милая, сегодняшнее приключение тебе придется по вкусу. Ведь пока я здесь ‑ мир "коллеги" видят моими глазами. И только в случае стабилизации альтернативной реальности, с помощью виртуального зонда.

Я ощутил, как у ведьмы на место разочарованию пришли раздражение и даже злость. Решила позабавиться.

‑ Что ж, дурныку, подходи, подходи поближе.

"Ничего, сейчас ты у меня повеселишься", ‑ думал я, делая шаг навстречу.

Хотя заранее знал, что ничего плохого не сделаю. Разве... Ведь я ел, пил, спал, справлял естественную нужду... А вот женщины, уж не знаю по какому времяисчислению, у меня не было давненько. Однако это вряд ли можно считать "плохим". Дурнык и ведьма ‑ чем не пара. Да и трепаться зря не станет ‑ с одной стороны, подруг нет, а с другой ‑ вроде и стыдно. Уверенности в том, что удастся ей заблокировать память, не было. Впрочем, как и во всем остальном...

‑ Ну, что вылупился как баран на новые ворота? Не про тебя товар. Зачем пришел? Слюну пускать? Так собирать не стану. Сейчас кликну хлопцев, враз научат, як через чужие тыны лазить...

Но делать это ведьма не собиралась, а вскоре и думать забыла...

‑ Ты меня звала, Улита? ‑ сказал я полушепотом первую, связную в этом мире фразу, и внимательно посмотрел в ее карие глаза.

Вначале она думала, что мои слова ей послышались.

Зрачки расширились, алые губы вздрогнули и, приоткрывшись, обнажили ровные белые зубки. Глубоко вздохнув, замерла. Потом, взглядом впившись в мое лицо, выдохнула:

‑ Дурныку... То‑то я смотрю на твои руки: чистые, нежные, как у пана... да и говоришь... чудно как‑то...

‑ Ты меня звала, Улита? ‑ не сводя с нее глаз, чуть погромче переспросил я.

‑ Кто ты, дурныку?

‑ Меня зовут Андрий...

‑ Так Феофан нарек. Знаю. Откуда ты взялся?... Андрий...

Страх в ее глазах понемногу сменился любопытством.

"Так‑то, милочка! Чувствую наполовину ты уже моя! Дело будет". Стал навевать в подсознание желание и страсть. Честно говоря, особо и стараться не пришлось. Улита тоже истосковалась в одиночестве, ждала любви и ласки, как засыхающий бутон живительную влагу.

‑ Я ‑ странник, Улита. Всего лишь странник. И несет меня ветер судьбы то вперед, то назад, то кружит на месте.

‑ Чудно говоришь. Непонятно совсем. Странник... Идешь ‑ то куда?

‑ Куда иду? Да если б я знал! Скорее всего, туда, где вскоре будут вершиться судьбы этого мира.

Похоже, мои слова ее озадачили и насторожили.

‑ Мне тоже было видение, много крови и смертей... Все это будет?

‑ Да, Улита, будет... Но потом. Потом... Сейчас же...

Осторожно взял ее за руку. От моего прикосновения она встрепенулась, но руки не отняла.

Мы оба без лишних слов понимали, что случится дальше...

Обвив тонкую талию, притянул девушку к себе. Коснулся губами нежной кожи щеки, вдохнул аромат волос, утонул в сиянии карих глаз, в которых, как мне тогда казалось, отражались звезды.

‑ Нет! ‑ остановила меня Улита. ‑ Нет! Не нужно. Подожди...

Я непонимающе отстранился.

‑ Пошли в хату. Наймиты могут увидеть!

Тихо шагая вслед за ней, миновал порог, небольшую прихожую. Здесь, слава Богу, наклонять голову ни к чему.

Шли в полной темноте, пригодилось ночное зрение.

Полки с посудой, шкаф, вышивки, инкрустированное серебром оружие на стенах, и, наконец, настоящая кровать.

Сжав Улиту в объятиях, нырнул в мягкую пуховую перину...

Немного подумав, решил на зло Жаклин, так сказать для чистоты эксперимента, ночное зрение не отключать. Пусть порадуется малышка моим успехам. Платье затрещало под напором молодецкой страсти, брызнули красные вишни бус, или по‑ихнему "намыста".

‑ Подожди, говорю, какой же ты шустрый, ‑ вновь придержала Улита, сбрасывая дорогие одежды. Осталась в одной тонкой нательной рубахе. Подумав немного, скинула и ее.

В услугах нанотехнологии или косметохирургии, уж поверьте мне, она совершенно не нуждалась. Пусть не было эпилированных подмышек и лобка, мерцающей окантовки губ и сосков, светящихся разноцветными огоньками удлиненных ресниц, натурального золота волос и бриллиантов в мочках ушей, зато ‑ сполна молодости, искренности и естественной красоты. Полузакрытые глаза, страстные, ищущие губы. Тело, пахнущее мускатным орехом. Шумное дыхание и легкий стон ‑ то жалобный, то требовательно‑настойчивый. Вздымающаяся упругая грудь, щекочущая огрубевшими сосками, плоский живот и раскрасневшиеся ягодицы. Стройные ноги, с необычной силой обвившиеся вокруг моего торса и не желавшие ни за что отпускать. Вновь и вновь подталкивающие навстречу жадно зовущему естеству. Впившиеся в спину ногти, дрожь в теле, выгнутая спина и гортанный стон, неудержимо рвущийся на волю через сжатые зубы...

Да, пожалуй, Жаклин "отдыхает"...

Улита лежала на моей груди и тихонько плакала. Она получила больше, чем даже смела мечтать. Да и я тоже, честно говоря, немного ошалел. Вместо расслабления, мысли в голове крутились, словно в калейдоскопе.

‑ Да что же это такое? Почему слезы несуществующей женщины столь горячи? Почему ее ласки столь приятны, аромат волос дурманит и чарует? Почему я так остро ощущаю ее тоску и принимаю к сердцу печаль. Ведь одиночество и непонимание ‑ удел всех неординарных личностей. Но вряд ли это можно считать утешением.

Моя рука сама ее гладит, перебирает длинные шелковистые волосы.

‑ Андрию! Что будет с нами дальше? Знаешь? Ты со мной, наверно, не останешься? Уйдешь?

‑ Уйду, Улита... Я же говорил, что всего лишь странник. А ты...

‑ Не нужно! Лучше помолчи! Сегодня моя ночь...

Страстные уста вновь жадно ищут мои губы...

Горько про себя ухмыльнулся. Весь мой боевой арсенал ‑ телепатия, навивание, контроль сознания ‑ не пригодились. Там, где говорят уста и тела ‑ пушки молчат. Парубков губила не Улита, а ее любовь: сладкая и дурманящая. Непостоянная и непостижимая натура колдуньи сводила их с ума, толкала на крайности...

Мы снова любили друг друга не менее страстно, чем в первый раз. Может, не столь поспешно и отчаянно, зато более чувственно и нежно...

Пропел петух, возвещая о том, что ночь любви миновала...

Улита подхватилась с постели. Накинула на разгоряченное тело нательную вышитую дорогими кружевами тонкую рубаху. Склонилась ко мне, испытующе заглянула в глаза, будто все еще сомневаясь, что все произошедшее не сон. Я же не мог оторвать восхищенного взора от упругих грудей, видневшихся в глубоком вырезе.

Поймав мой взгляд, густо зарделась. Прикрыла "декольте" рукой. Ночью за ней такой стеснительности вроде не наблюдалось.

‑ Вставай, Андрию. Накормлю тебя, заслужил.

Теперь пришла очередь краснеть мне. Вот уж не думал, что на такое способен. Одно слово ‑ ведьма. Видать, этой ночью я "служил" ей исправно.

На столе появились: белый пшеничный хлеб, гречневая каша с куриной ножкой, сало, "глечык" со сметаной, огурцы и буряковый квас. По всему видать, что жила Улита не бедно.

‑ Не тебе мои доходы считать... ‑ нежданно фыркнула она.

"Вот мерзавка, еще и мысли читает".

‑ Да Бог с тобой, Улита. Я и не собирался вовсе...

‑ Они кровью... щедро кровью окроплены...

Какое‑то время она молчала. Когда же заговорила, то губы дрожали, а на глаза навернулась слеза.

‑ ...Отец мой был писарем у полтавского полковника, а муж первым помощником... Заметил их гетьман наш ‑ Иван Мазепа. Позвал к себе на службу. А волю его уважать нужно. В первом же походе и полегли... Не видела больше...

Улита, заглушая рыдания, закусила губу. Загнала скорбь глубоко в душу. Шморгула носом, смахнула слезинку.

‑ ...откупился червонцами. Передал через сотника. Уехала я из Полтавы. Выкупила тут землю, хату... Люди говорят, что я за деньги их со свету сжила... И ты туда же. Веришь? Веришь? Чего молчишь?

Казалось, она готова вцепиться мне в горло.

‑ Конечно же, не верю, Улита, ‑ успокоил ее. ‑ Больше того, знаю...

‑ Оставайся, Андрию, денег хватит обоим.

Взяла меня за руку и вновь, как умела делать только она, пытливо заглянула в глаза.

Не представляю, что там увидела, но только отшатнулась, словно от оборотня.

‑ Прочь! Уходи! Нет, постой! Станет Овсий посылать к отаману... откажись... беда ждет... Ох Андрию!..

Она неожиданно бросилась мне на шею. Сквозь тонкую рубаху я ощутил ее трепещущее, пахнущее мускатным орехом тело. Подхватил на руки, пошатываясь от нахлынувшей страсти, понес обратно на полюбившуюся кровать...

* * *

‑ Слушай дурныку. Отнеси‑ка ты борону Зозуле, ‑ раздраженно наморщив нос и теребя, прокуренный ус, велел Овсий. ‑ Давненько вернуть божился. Баба только вчера отмыла. Самое время.

Взвалив сие орудие труда предков на плечи, вначале бодро зашагал в село. Три пуда не вес, но вот нести неудобно. Давит на плечи, нарушается равновесие. Шея саднит, щиплет от пота, попавшего в царапины. Отчаянно сражаясь с ней, брел по селу.

Не дойдя полсотни шагов ко двору атамана, с наслаждением бросил ее на землю. Пошевелил плечами, разминая уставшую спину. Отвлекли меня раздавшиеся со стороны крики.

Возле телеги, запряженной волами, происходили бурные события. Видать, Зозуля собирался свезти на "млын" несколько мешков пшеницы. С ним была дочь и "парубкы‑наймиты".

Однако далеко им уехать не дали преградившие путь всадники. Двух из них я узнал сразу по надменным лицам, одежде, оружию. Это они "заставили" меня глотать пыль по дороге в Михайловку, сопровождали в церковь лихо крутившего ус пана Стоцкого. Теперь в их руках свистели плетки, гуляя по спинам безуспешно старавшихся увернуться "наймитов". Третий здоровенный рыжий детина, гогоча во всю глотку, пытался затянуть визжавшую Наталку на спину своего коня.

‑ Люди добрые! Что же это творится на Украине?! Средь белого дня! Дочку крадут! ‑ срывающимся голосом вопил Зозуля. ‑ Люди, помогите! Как татарская погань! Люди! Люди! Доню моя! Наталочко!

Но "люди" вмешиваться особо не спешили. Из "ридных хат не казалы носа".

По‑звериному воя, из дома выскочила мать девушки ‑ Мотря. Бросилась к дочери. Но один из всадников ловко пнув ногой, отбросил ее на землю.

Наконец пришла желанная подмога в виде жениха Петра. В его руках блеснула сабля. Но владел он ею, как оказалось, плохо. Первое же столкновение с профессионалом завершилось плачевно. Легко отбив неумелый выпад парня, казак, не желая убивать, плашмя ударил его саблей по голове. Брызнула кровь, и Петро как подкошенный упал.

Глядя на это я чувствовал, как закипает злость. Не могу сказать, что владею гипертрофированным чувством справедливости, но происходящее меня порядком разозлило.

Эти сволочи откровенно глумились над беззащитными людьми, к тому же, могли искалечить жизнь девушке.

Оглянувшись по сторонам и не найдя ничего лучшего, подхватил борону и, разогнавшись, с силой швырнул ее в гогочущих казаков.

Человеческий и конский вопли слились воедино, затем, перешли в хрип. Одного всадника я сбил на землю вместе с лошадью, другого вставшая на дыбы лошадь сбросила сама. Пока он, оглушенный, пытался подняться ‑ я, не долго думая, ударил его ногой в голову.

Рыжий детина уже не гоготал. Лицо пунцовое, на шее вздулись жилы. Отпустив Наталку, выкатив глаза и хищно оскалив зубы, он широко размахнулся саблей. Уклонившись от удара и поймав руку на излете, я резко повернул и дернул. Раздался хруст, крик ‑ грузное тело грохнулось наземь.

На этом стычка завершилась. Поле боя осталось за мной. Бегло подвел итоги ‑ тот, в которого попал бороной, лежал бездыханным в луже своей и лошадиной крови, двое других ‑ покалечены. Коня, пожалуй, придется добить. Вот его‑то действительно жаль. Но теперь уже ничего не поделаешь.

Зозуля, перестав кричать, поднимал дочь с земли.

Из соседних хат стали выходить люди, шушукаться. Особой радости на их лицах я не заметил. Скорее наоборот: озабоченность и страх. Мол, что теперь с нами будет? Пан Стоцкий просто так это не оставит. Вместо одного пострадает все село.

Понимая, что делать мне тут больше нечего, опустив голову, побрел обратно.

Конечно, лучше всего было сразу уйти из Горбов. Но не хотелось подставлять приютивших меня Овсия и Палажку. Чего доброго виновными могут счесть их.

Ночевал у реки. А утром зазвенел колокол, призывая казаков на сход. Не дожидаясь особого приглашения, побрел и я.

В центре села, вокруг висящего на цепи, словно ведро на коромысле, колокола толпился народ. Чуть в стороне, на лаве, с видом завоевателей, развалившись, сидели и покуривали трубки четверо пришлых казаков. Их кони были привязаны рядом. Один из них выглядел так, словно накануне угодил в жернова мельницы, куда вчера так и не доехал Зозуля. Все лицо синее. Разбитые губы распухли и с трудом приоткрываясь, выпускали облачка дыма. Рука замотана цветастым платком. Он был хмур и зол. Чему немало способствовали шуточки, отпускаемые друзьями.

‑ Это он? Тот дурнык, что вас вчера побил? ‑ спросил один, указывая на меня. ‑ Мыколо, он? Чего молчишь?

‑ Пан Стоцкий как увидит... то бежать тебе не оглядываясь в самую Сечь, да и там будешь посмешищем... Говоришь, борону бросил,.. ‑ недоверчиво качал головой другой.

‑ Да они сами еще до того как ехать заглотили лишнюю четверть, ‑ махнул рукой третий.

Тем временем возле колокола вещал атаман Степан Зозуля. За прошедшие сутки он осунулся и казался еще ниже. И без того рябое лицо сейчас было и вовсе серым.

‑ Пан Стоцкий велел выдать убивцу...

Казаки зашумели. Заговорили все сразу, заглушая голос атамана.

‑ ...Вот кровопийца! Сам ведь заслал...

‑ Нельзя выдавать, позор‑то какой... нашему селу навек... дети и те не смоют...

‑ Выдать, на кой черт нам тот дурнык... за него страдать...

‑ Зозуля теперь храбрый ‑ Наталку еще вчера до кума в Полтаву отправил...

‑ ...Да помолчите же, пусть говорит...

‑ ...А что Петро? Живой?.. Отлежится... Слава Богу...

Атаман повысил голос.

‑ Тихо, козаки! Убивца ‑ он и есть убивца... Нужно выдавать...

‑ ...И поворачивается ж язык, ‑ прошептал стоящий за спиной Овсий. ‑ Его ж дочку боронил... А он ‑ выдать... Креста на нем нет...

‑ ...Не выдадим, ‑ продолжал атаман, ‑ пан грозится побить все село...

‑ ...Не посмеет... да кто его знает... Лучше выдадим дурныка... Выдадим... Пусть забирают...На кой бис он нам сдался...

На том и порешили...

Мне связали руки и передали уже сидевшим верхом казакам.

Ехали они, не спеша, однако я даже бегом поспевал с трудом.

"Так можно доиграться... Пора что‑то предпринимать. Только чуть‑чуть подальше от посторонних глаз. Вон хотя бы там, у рощицы...

После "народного вече" особо теплых чувств к обитателям Горбов не питал, и что с ними будет дальше ‑ волновало мало.

Разве Улита? Но, думаю, она не пострадает.

Ну что ж! Тогда приступим...

Я начал телепатическую атаку. Результата долго ждать не пришлось.

‑ Ну так ты, расскажи нам, Миколо, еще разок, как это побил вас тот дурнык. Чего молчишь? Неужто ты после того козак? Хуже бабы...

‑ Да заткнись ты, Грыцю! А то языка подрежу! ‑ вспылил терпевший до сих пор насмешки Мыкола.

Я же активно раздувал и без того давно тлеющие искры вражды. Нужно разбудить пламя.

‑ На кого ты голос поднял? Мать твою...

‑ Ты мою мать, чертяка поганый, не трогай! Свою некбось, где‑то по шинкам потерял, байстрюк неприкаянный!

Глаза Гриця вмиг налились кровью. Видать, наступили на больную мозоль. На губах проступила пена. Обнажив саблю, забыв о больной руке, он бросился на обидчика.

Но Мыкола рубиться с ним не собирался. Выхватив из‑за широкого пояса пистоль, мгновенно взвел курок и, почти не целясь, в упор, выстрелил в голову.

‑ Ах ты, гад! Побратыма меого!.. ‑ заревел ехавший рядом казак... ‑ Убью.

Сцепились на саблях.

Воспользовавшись замешательством, ошалело глядевшего на них поводыря, я резко дернул легкомысленно привязанную к поясу веревку, сбросил его на землю. Не дожидаясь пока он придет в себя, накинул петлю на шею, резким сильным движением сломал шейный позвонок. Вытянул из ножен саблю и, зажав между коленями, перерезал плетеную веревку, освободил руки.

Казак, грозивший отомстить "за побратыма", все же преуспел. Меня он еще не видел, спешившись, заглядывал в лицо поверженному врагу. Тот стонал, хрипел и булькал кровью, готовясь отдать Богу душу.

‑ Побратыма моего... убью! ‑ уже не столь уверенно повторял он, не понимая, что вдруг на них нашло. Вместо ярости постепенно приходил страх, боязнь наказания за содеянное.

Тут он увидел меня с саблей в руке. Шагнул навстречу, но потом остановился. Наверное, прочел в моих глазах приговор.

‑ ...Ты, дурныку! Ты! Да ты ‑ сам дьявол! Не убивай!..

Его посиневшие губы дрожали. Руки были густо измазаны кровью. Он то и дело с ужасом на них смотрел...

‑ ...Мыкола говорил,.. а я дурень последний не верил... Не убивай. Никому не скажу! Ей Богу, никому. К Стоцкому не вернусь... Подамся на Сич... Отпусти... Хрестом Богом молю... Отппусти...

Честно говоря, четыре трупа за пару минут, даже пусть в несуществующем мире ‑ многовато. Не столь уж я кровожаден.

‑ Куда эта дорога ведет?

Услышав, как "дурнык" вдруг заговорил, он испугался еще больше. Видать, удостоверился в правильности догадки, что имеет дело с самим дьяволом.

‑ В М... мыхайлыкы..., ‑ запинаясь, бормотал он. ‑ А до них еще пересекает путь в Полтаву... Отпустишь?

‑ Да проваливай с глаз моих долой! ‑ рявкнул я, сердито нахмурив брови.

Дважды повторять не пришлось. Моего незадачливого конвоира, словно ветром сдуло.

Я же стал рассматривать доставшиеся трофеи. Как ни противно, но пришлось заняться мародерством. Натянул вышитую рубаху, кожаную куртку, коротковатые шаровары. Хорошо, хоть размер обуви у меня не по росту мал ‑ иначе пришлось бы и вовсе туго. Вытряхнул серебро из кошелей, выбрал лучшее оружие, коня.

Подумав немного ‑ решил забрать и остальных. Конь без седока всегда вызывает тревогу. А так, в дороге, глядишь, и пригодятся. Связал уздечки, после чего взобрался в седло. Пусть оно было и не столь привычным (грубая кожа вместо эластика), но выбирать особо не приходилось и, дав себе зарок ‑ при первом удобном случае все чужое сменить новым, ‑ двинулся в путь.

На Полтаву.

Часть TT

КАЗАК АНДРИЙ НАЙДА

Тропинка, по которой я ехал, долгое время оставалась безлюдной. Может, поэтому в мою голову лезли всяческие мысли, абсолютно не нужные сейчас воспоминания.

Почему именно я оказался здесь? Чистая случайность, шалости насмешницы судьбы? Или все‑таки существовала какая‑то логика, закономерность?

Козлобородый Сатир не ошибся. Во мне действительно была украинская кровь. Но ведь не так уж много ‑ всего четверть! Всего? Для нашего мира это совсем не мало! В Конфедерации, где границы условны, где можно завтракать в Стокгольме, обедать в Варшаве, а ужинать в Стамбуле, кровь наций и народов смешалась в самых причудливых вариантах. Так что в моем случае, когда отец наполовину поляк, наполовину украинец, а мать наполовину француженка, на четверть шведка и датчанка, еще все довольно просто. У иных вообще черт ногу сломит. Но это никого не волнует ‑ законы одни, экю ценится везде одинаково, да и на рудники Марса отсылают не по национальным признакам. Насколько я помню, каких‑либо расовых волнений в Конфедерации не наблюдалось уже добрую сотню лет...

...И все‑таки: была закономерность или нет?..

Как судьба свела таких разных, непохожих друг на друга людей ‑ отца и мать? Я до сих пор не могу себе представить. Ну ладно, пусть даже свела... Но зачем же столь близко? Степенного адвоката, практиковавшего в Варшаве, и легкомысленную туристку из Парижа. Совсем еще девчонку, успевшую всего‑навсего кое‑как окончить среднюю школу и провалить вступительные экзамены в подготовительный колледж. Но, тем не менее, мать осталась с отцом! Через девять месяцев на свет появился я ‑ Андре Казимир д'Эрле. По законодательству Конфедерации до совершеннолетия сын обязан носить фамилию матери и лишь после двадцатилетия имеет право выбора. Не правда ли, в моем имени нет и намека на украинские двадцать пять процентов? Но судьбу это нисколечко не интересовало. И полтора года спустя, ровно через месяц после развода родителей, я оказался на попечении бабушки, предки которой были украинцами. Но не более... Всю сознательную жизнь она прожила под Варшавой. Здесь вышла замуж, здесь родила сына, здесь преподавала словесность в частной школе. Там и доживала свой век, получая небольшую, но вполне достаточную для безбедного существования пенсию.

Только мне исполнилось восемь, как отец, с которым виделись мы от случая к случаю, мигом определил в закрытую частную школу‑пансион. Здесь я провел следующие десять лет. Помимо всяческих необходимых молодому человеку наук и языков, меня обучали азам прикладной психологии, светским манерам, танцам, фехтованию, верховой езде, умению водить автомобиль и даже основам боевых единоборств. Подготовка была столь глубокая и разносторонняя, что, честно говоря, первые курсы в университете я откровенно бездельничал и скучал.

Даже теперь, когда еду трусцой в сторону Полтавского шляха, то с благодарностью вспоминаю учителей.

Но кто же тогда мог подумать, что все это пригодится? Наверное, я не мало удивил "коллег". То ли еще будет! Да Бог с ними! Вот, кажись, и поворот на Полтавский шлях.

Гляди‑ка, сразу и попутчики!

Впереди не спеша, брели два "парубка". По здешним меркам высокие, худощавые. Одеты бедно: домотканое полотно, лычаки, потертые свитки, соломенные брыли.

Услышав сзади шум, оглянулись, и, склонив головы, уступили дорогу. Вначале я хотел проехать мимо, но затем, повинуясь внезапно осенившей мысли, придержал лошадь.

‑ Куда, хлопцы, держите путь?

Может, сказал что‑то не так, а может, не то, но, глянув на меня, "парубкы", не сговариваясь, бросились наутек.

Пришлось срочно задействовать телепатию ‑ внушить, что я безопасен. Подействовало, но не до конца. Они уже не убегали, но и возвращаться, совсем не торопились.

‑ Да не бойтесь же вы! ‑ продолжал увещевать вслух, не прекращая телепатическое давление. ‑ Подойдите, поговорим.

Приближались они осторожно, готовые в любой момент к бегству.

‑ Да смелее же! Я не кусаюсь.

От напряжения разболелась голова. Удерживать сразу двоих остолопов не так‑то легко.

Обоим лет по семнадцать‑восемнадцать. Чернявые, загорелые, чумазые, словно черти, они походили друг на друга, как две капли воды. Оба сероглазые и на удивление быстроногие.

Сомневаться не приходилось ‑ близнецы.

‑ Что доброму пану от нас нужно? ‑ опасливо спросил тот, что был чуть повыше, при этом достаточно выразительно взглянул на мою саблю и пистоль за поясом.

‑ Подходите, подходите. Зовут‑то как?

‑ Я ‑ Грыць, а он ‑ Даныло... Кумедни мы... имя значит наше такое...

‑ Братья?

‑ Да, братья, родные... пане...

‑ Да где уж роднее... Идете‑то куда?

Грицько глянул на Данила, словно спрашивал совета, стоит ли отвечать. Но тот во все глаза пялился на сбрую и коней. Так что Грицю пришлось решать самому.

‑ В Полтаву идем... Может, где пристроимся... Отец умер, сестра пошла в наймы, а пан Стоцкий забрал землю и хату. За долги... На него работать не хотим. Вот и надумали ‑ в Полтаву...

‑ А ко мне на службу пойдете?

Существенным дополнением к вопросу было телепатическое давление, в конце концов и решившее дело.

‑ Пан‑то кто такой будет? А что за робота?

‑ Зовут меня Андрий Найда. А работа...

Тут я замялся. Действительно, какая к черту работа? Честно говоря, сам того пока не представлял.

‑ ...Будет видно, какая работа. Но неволить не стану. Не понравится ‑ ступайте, куда глаза глядят. Могу пообещать ? платить буду исправно да и не поскуплюсь.

‑ Да пане‑козак... А мы сначала сдуру подумали: басурман какой. Нехрысть. Борода черная, глаза зыкают зло. Того и гляди пойдем на ясырь. Да и говорит как‑то чудно.

"На какой там сыр? ‑ Что за глупости!" С другой стороны юноша совершено прав. С моего появления в этом мире прошло немало времени. Успел зарасти густой черной бородой и не особо походил на местных жителей. Что годилось для "дурныка", совершенно не подходит казаку Андрию Найде.

‑ Болел я, долго болел. Вот и зарос. Ну что, согласны? Если да, то седлайте коней. Они ваши. Так сказать, в счет будущих заслуг.

Похоже, все‑таки не телепатия, а моя последняя фраза окончательно склонила чашу весов.

‑ Согласны, согласны пане! ‑ первый раз подал голос Данила. ‑ Я возьму того, что больше.

Более рассудительный Грицько еще колебался, но Данила уже оседлал коня, не оставив брату выбора.

‑ Добро, пане. Но мазуриками не будем...

Я не знал, кто такие "мазурики". Но легко согласился. ‑ Не будут и не надо. Там разберемся. Сейчас меня беспокоило совсем иное ‑ внешний вид и речь.