Текст книги "Альтернативная реальность (СИ)"

Автор книги: Александр Архиповец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц)

Овсий норов своей половины, похоже, знал неплохо. Услышав крики из‑за закрытой двери: "Сам ты старый дурак!.. Убогих нам еще не хватало... Сами едва ‑ едва..." ‑ я поспешил ретироваться за невысокий, сплетенный из соломы или камыша заборчик.

Вскоре появился и дед. Во рту у него едко дымила глиняная трубка, а в седых усах играла все та же хитроватая улыбка.

‑ Не так страшен черт, как его малюют! ‑ беззлобно фыркнул он. Похоже, крики жены его особо не впечатлили.

‑ Спрятался за забор? Да не бойся! Пошумит маленько, да и утихомирится. Моя Палажка добрая... Сама станет подкармливать,... а потом и вовсе привыкнет. На вот, бери, что Бог послал!

В моей руке оказался далеко не первой чистоты сухарь.

‑ ...еще пару яблок и шкурынку держи, под бок себе бросишь. Рассветет ‑ приходи, работа найдется. Еще полсела сбежится поглазеть...

Оставшись в одиночестве, на мгновение опешил. Что делать дальше?

Но быстро сообразил, что кондиционера с морским ароматом, как и живых обоев с бегущими волнами на сегодня не предвидится ‑ разве что хлев или "копыця". Контрастного душа с воздушным вибромассажем тоже ожидать не приходится, как и апельсинового сока. А потому, зажав в руке заплесневелый сухарь и пару зеленоватых яблок, накинув на плечо овчинную "шкурынку", побрел обратно к реке.

Вот бы сюда на несколько деньков Козлобородого... Проверить, так сказать, теорию на практике... Да и малышку Жаклин для общего развития не мешало бы...

Но в "гостях" у предков оказался именно я. И создавать альтернативную реальность предстояло тоже мне. Тут хотя бы для начала самому копыта не откинуть, немного пообтереться. А уже потом,... потом можно о чем‑то другом подумать... Нужно разобраться в себе. Еще толком не знаю, что могу, а что нет...

Споткнувшись в полумраке о невидимую кочку, грохнулся наземь и разодрал до крови локоть. Утер пальцем... Попробовал на вкус ‑ соленая...

Ругаясь, проклиная, на чем свет стоит профессуру, заславшую к черту на рога, Хроникон и далеких предков в придачу, уже более осторожно стал подниматься на холм.

Как мне показалось, вышедшая из‑за тучки рогатая Луна ехидно хихикала мне вслед...

Ну, ничего! Еще посмотрим ‑ кто кого! Вот возьму и полечу. Мне втолковывали, что теоретически здесь смогу все, во что поверит мозг.

Неловко подпрыгнув, замахал руками словно крыльями. Да, видать, выросли они коротковаты. А может, мозг просто не верил в подобное святотатство.

Подпрыгнув еще пару раз, окончательно убедился в бесперспективности своей затеи.

Горько рассмеялся: "Дурнык", он и есть "дурнык". Глянул бы кто со стороны... Тоже мне ‑ орел нашелся..."

Но сдаваться на милость судьбы, которую здесь как будто должен писать я, не собирался.

Так уж сразу и летать! Нужно начать с чего‑нибудь маленького, простенького, а уже потом ставить высокие цели.

Вот хотя бы ночное зрение.

Люди видят в темноте по‑разному ‑ одни лучше, другие хуже. Все зависит от функционального состояния клеток световосприятия. Где‑то читал, что бойцы спецотрядов с помощью нанотехнологов обрели помимо ночного и тепловое зрение. Вот бы и мне... Пусть не столь круто, но что‑то в таком роде.

Я всегда ночью видел лучше других... ‑ незаметно начал обработку недоверчивого мозга... ‑ а здесь и вовсе вижу ночью, как днем... Ну, почти как днем. И нет в этом ничего удивительного. Так было всегда ‑ просто не обращал внимания... Не пользовался, так сказать. Ведь телепатия и необычная для человека сила уже проявились. А это куда удивительней, чем какое‑то ночное зрение. Так, мелочевка!

"Ну, вот и только‑то!" ‑ победоносно ухмыльнулся, оглядывая мир прозревшими глазами.

Но с прочими "чудесами" пришлось погодить. На мои эксперименты обидевшийся мозг ответил головной болью.

Тем временем вышел к ночной реке. Сразу пахнуло свежестью и прохладой.

Для начала "полюбовался" в зеркальной глади своим отражением. Но и его хватило для неутешительных выводов: бугай с бритой головой в коротких штанах и рубахе, перемазанной дорожной пылью и кровью из разбитого локтя больше чем на деревенского "дурныка" никак не тянул.

"...А может, оно и к лучшему..." ‑ успокоил себя. ‑ Успею еще, и покрасоваться..." Скинув холстину, неспеша, зашел в парную ночную воду. Плеснул в лицо, на плечи, грудь... Малюсенькие рыбки, собравшись стайкой у ног, игриво щипали за волоски.

Нырнул. Немного проплыл. Лег на спину, закрыв глаза, расслабился. Вода смывала дурное настроение и усталость, словно грязь.

"У меня обязательно все получится! Прочь сомнения и малодушие!"

Размочив в реке сухарь, "поужинал" на берегу. Место ничем не хуже чем хлев или "копыця".

Отойдя немного в сторону, туда, где трава выросла повыше, постелил под спину "шкурынку" и блаженно растянулся во весь двухметровый рост...

Немного посчитав звезды, сладко зевнул...

* * *

Первым проснулся ветерок. Пошумел камышом, стряхивая с созревших головок пух, усеяв им, словно первым снегом, гладь реки. Полюбовавшись, шалунишка остался недоволен ‑ зарябил воды, закачал травы, уронил вниз мириады прозрачных слезинок‑росинок. Развеял дымку, змеей вившуюся над рекой. Ощутив в себе силы, метнулся вверх к небесам, где с рассвета щебетали птицы. Погнал откуда‑то с запада тучки, быстро заслонившие по‑утреннему чистое, еще не раскаленное Солнце.

Я проснулся весь мокрый от выпавшей росы. Поежился от холода, удивленно оглянулся по сторонам. Ну да! В гостях у предков...

Сегодня ‑ смотрины. Плеснул пару пригоршней еще по‑ночному теплой воды в лицо. Утерся рукавом.

Глянул на плененное тучами небо. Над самым горизонтом, куда они еще не успели добраться, светила одинокая утренняя Венера, как бы напоминая, что ночь была тихой и звездной. Здесь на ней еще не удосужились построить станцию оповещения солнечных радиоактивных бурь, заплатив за это многими человеческими жизнями, по непонятным причинам до сих пор так и не работающую.

Смахнув бесполезные воспоминания иной реальности, словно запрыгнувшего на руку сине‑зеленого кузнечика, зашагал в село.

При дневном свете оно показалось еще меньше и беспорядочней. Домишки беспорядочно рассыпаны, словно грибы на полянке.

Удивился и порадовался остроте зрения. Даже отсюда мог разглядеть копошившихся в двориках людей.

Видать, вчерашние эксперименты с ночным зрением дали побочный результат. Что ж! Тоже не лишнее.

Подойдя к крайней хате, перемахнул через тын.

‑ Ох, ты, Боже ж мой! Чертяка поганый! Откуда ж ты только взялся?! Напугал бабу! Клятый басурман! ‑ Ахнула худенькая, низенькая, сгорбленная старушка в длинной, холщевой рубахе ниже колен, с цветастым рваным платком на голове, из‑под которого торчали пучки седых волос.

Она растеряно, с укоризной зыркала маленькими, непонятного цвета глазенками, поблескивавшими из‑под длинных белесых бровей, то на разбитый, валявшийся под ногами горшок, то на мою, действительно неординарную, персону.

‑ А... дурныку,.. пришел...

На пороге появился дед Овсий со своей неизменной, дымящейся во рту глиняной люлькой.

‑ Чтоб вас обоих черти задрали! Ироды окаянные! Лучший горшок разбила! Трясця б вас взяла! Забирай своего дурныка да и прочь с очей!

Но дед особого внимания на ее ругань не обращал. Который раз пристально буравил меня единственным глазом.

Телепатически "пудря им мозги", я извлек на свет фирменную дурновато‑счастливую улыбку.

‑ Ты смотри! Еще и лыбится! Вот погань! Глаза б мои вас не видели!

‑ Хватит, Палажко! Пошумела да и будет! ‑ нахмурился Овсий.

Старуха, уловив перемену в настроении деда, прикусила язык. Видать, мужа все же побаивалась и тонко чувствовала грань, переходить которую не стоило.

‑ Лучше принеси чего поесть! С голода пока еще не пухнем. Не гневи Бога, баба! Ох, не гневи! А ты, дурныку, садись вон там, на лаву.

Чуть в стороне от низкой деревянной двери, ведущей в глинобитную хибарку, в которой мне пришлось бы ходить не иначе как полусогнувшись, был вкопан деревянный стол с двумя лавами по бокам.

Но прежде чем сесть на одну из них я не удержался и подошел к заменявшей окно неправильной формы дырке, затянутой мутноватой плевой. Недоверчиво потрогал ее пальцем.

‑ Стекло старшины от поляков везут... А мы, сиромахы ‑ бычий пузырь. Какой ты чудной! Неужто впрямь не видел?

Спохватившись, изгнав, прочь ненужное любопытство, но все же отковырнув от стены пузырящийся кусочек глины и растерев в руках, я сел на лаву.

Овсий расположился напротив. Постучав уже не дымившейся люлькой по столу, сдул остатки пепла на землю.

И все‑таки он до конца мне не верил.

‑ Отведу‑ка я тебя, дурныку, к нашему отаману. Пусть он еще глянет. От греха подальше.

Тем временем на столе появился чуть подсохший черный хлеб, глиняная миска с кусками розоватой вареной рыбы, два здоровенных, перезрелых огурца, ломтики почему‑то белого сырого буряка и, скорее всего, свиное сало, толщиной в добрые три пальца, со следами огня на шкурке.

Овсий перекрестился. Губы зашептали слова молитвы.

‑ А ты, неприкаянная душа, крещенный?

Крещенный ли я? Как‑то даже не задумывался. Да и у постоянно занятой матушки спросить было недосуг. О Боге в трудные минуты вспоминал, но молитв не знал. Потребности, так сказать, не было. Вот такие у меня сложились с религией отношения. Пришлось пустить в ход универсальный ответ "дурныка" ‑ непонимающе счастливую улыбку. Дед безнадежно махнул рукой.

‑ Ешь, хватит слюни пускать...

Я посмотрел на прислонившуюся к стене хозяйку, ожидая, когда и она присядет рядом. Но Палажка лишь неодобрительно поглядывала в нашу сторону.

‑ Ешь, говорю. Нечего по сторонам зыркать. А ты вместо того чтоб стовбычить, принеси лучше кыслячку.

Из столовых приборов, кроме тупого тяжелого ножа с надломленной ручкой, ничего не наблюдалось. Сейчас мне предстояло серьезное испытание ‑ культура и манера еды могли выдать с головой. В подготовительной программе об этом не сказано ни слова. Что и говорить ‑ непростительное упущение "коллег". Пришлось ожидать наглядного примера да набираться ума‑разума.

Дед взял кусок рыбы и стал потихоньку разбирать: вытягивая и складывая кости в кучку на столе. Причем, использовал для этого сохранившиеся пальцы правой руки.

Поймав мой заинтересованный взгляд, понял по‑своему:

‑ И не турок, и не татарин ‑ свои, дурныку,.. рэестрови козаки... И так бывает. Свои, да не свои... Несчастная наша Украина ‑ когда брат на брата... старшина за себя,.. а бедный люд за всех... А ты бери... Палажко, а чего Сирка не видать... Обычно, от стола не отгонишь...

‑ Как увидел твоего дурныка, так из будки и нос не показывает... ‑ фыркнула старуха, со стуком поставив на стол, запотевший глиняный кувшинчик с "кысляком".

"Случайность или закономерность? ‑ подумал я. ‑ Нужно разобраться".

Взял кусочек на удивление белого "буряка". Откусил, разжевал. От горечи вмиг свело челюсти, а из глаз брызнули слезы. Травить, вроде, не должны! Но и есть подобный продукт совершенно невозможно.

Глянул на деда. Тот понимающе, но с нескрываемой ехидцей ухмыльнулся.

‑ Хрен редьки не слаще! Так‑то, дурныку. Неужто прежде не ел?

Тот хрен или редьку, которая не слаще, все же дожевал и проглотил. Как ни удивительно, однако ничего страшного не произошло. Наоборот, послевкусие осталось приятным.

Однако после первого неудачного эксперимента решил быть еще осторожней. Взял из миски рыбу и стал не спеша, как это делал Овсий, вытягивать кости. Затем клал в рот небольшие кусочки.

Дед же "отпилил", по‑другому это действо не назовешь, ломтик сала, и, отправив его в беззубый рот, блаженно замер.

От удивления у меня "отпала" челюсть. Похоже, для него сало было наибольшим деликатесом. Хотя после редьки чему удивляться?

‑ Сало не тупе, козаку сылы дае, ‑ пробормотал он, то, пытаясь его жевать, то, высасывая, словно мякоть из зрелого персика.

Видя, как он блаженствует, не удержался и я. Тоже "отпилил" небольшой кусочек, положил в рот, прижал зубами. Солоноватая шкурка поддалась первой. Прислушался к ощущениям. Судя по выражению лица Овсия, должно быть что‑то невероятное. Сало таяло во рту, но при этом отдавало свиным душком. Особого наслаждения, честно говоря, не испытал. Хотя было вполне съедобно.

Все дело в привычке. Не думаю, что Овсию были бы в радость свежевыжатый апельсиновый сок, лангусты или, скажем, шоколадное мороженое с цельной клубникой. А вот малышка Жаклин от него просто без ума. Вернусь домой, устрою ей ужин предков ‑ если, конечно, смогу найти эту чертову редьку и сало. С удовольствием погляжу на ее очаровательное личико...

Завершали завтрак черным хлебом, запивая пришедшимся мне по вкусу с первого раза "кысляком".

Дед вновь перекрестился, достал из кармана затянутый бечевой мешочек, извлек оттуда горстку грубо меленого табака, набил люльку, ловко высек искру ‑ задымил, задумался.

‑ Так, дурныку... Там за тыном ‑ дрова. Перенеси под хлев... А после мы с тобой таки сходим к отаману. От греха подальше...

Дровами он назвал стволы плохо отесанных от веток деревьев, каждое весом так килограмм по восемьдесят.

Для меня здесь это не вес. Но все же пришлось показать как тяжело. Моя сила уже не в первый раз повергла деда в изумление.

‑ Боже ж ты мой! ‑ крестился он. ‑ Царица небесная! Вот чудо, так чудо! Я ж говорил совсем про другие, порубанные. Палажка! Палажка! Глянь! Сроду такого не видела! Силы‑то сколько, Господи!

‑ Лучше б его Господь умом наделил... ‑ прошептала не менее удивленная старуха.

За домом возле хлева бегали куры, время от времени старались перескочить через загородку. Из самого хлева пахнуло навозом, раздалось недовольное хрюканье и мычание.

Овсий, несомненно, прав ‑ голод им не грозил.

Тем временем тучки, собиравшиеся на небе с самого утра, все‑таки брызнули мелким дождиком.

‑ Пошли, дурныку, в хату. Переждем...

Как я ни был осторожен, но все же грохнулся головой о потолок. Да так крепко, что из глаз посыпались искры.

Нагнувшись и почесывая быстро появившуюся на затылке шишку, оглянулся. Даже среди бела дня здесь царили полумрак и уныние. Поразила убогость обстановки. Печь, рядом с ней заменяющий лежанку деревянный настил, пара полок с глиняной посудой, два больших с медной окантовкой, но рассохшихся и треснувших сундука. Незатейливо сколоченный стол и хромоногие, словно инвалиды войны, лавки. В углу ‑ две блеклые иконки с коптящей под ними масляной горелкой (по‑ихнему она называлась "лампадой").

На одной стене висело потемневшее от возраста и пыли (ведь пол‑то был глиняный) полотно с вышитыми на нем разноцветными узорами. На другой ‑ военная гордость Овсия ‑ местами поржавевшая, зазубренная сабля с серебряным эфесом и кремневое ружье с резным, усеянным множеством мелких трещинок, деревянным прикладом.

Вначале я подошел к иконам. Написаны на досках. Художник, видать, особым умением не блистал. Лики Христа и Богородицы смазаны, невнятные. К тому же, их покрыла многолетняя копоть.

Разглядев сквозь облезшую краску сучек, паутину в углу со скопившейся на ней пылью, вновь поразился полноте реальности происходящего.

"Неужели все это проделки монстра Хроникона?"

Ледяной ветерок страха вновь повеял в груди. Прогнав его прочь и опять треснувшись головой о потолок, подошел к ружью. Стал разглядывать, совсем позабыв, что за мной тоже наблюдают. Голос Овсия заставил вздрогнуть.

‑ Добрая рушныця, у басурмана добыл. Жаль, колесико треснуло. Наш кузнец чинить не берется. Нужно идти в Полтаву. Там сделают. Только вот дорога не близкая да и сила не та... А рушныця, смотри, еще и сгодится...

Глядя на деда глазами "дурныка", телепатически всячески поощрял разговор. Пора осваивать следующие ступени: навивание и контроль. Без них добиться чего‑либо не удастся. Согласно рекомендациям "коллег", можно пытаться на вторые‑третьи сутки после темпорального шока.

‑ ...еще постреляем. Козаки болтают ‑ война будет... Царь московитов Петр со шведским Карлой. Ну а Карла уже подмял датцев, саксонцев и пыхатым польским панам чубы подрал... Да и по заслуге им ‑ "пся крев". Привыкли нас за быдло держать... Вот и говорю: еще пригодится... Саблей махать мне уже не сподручно...

Он надолго умолк. Похоже, сожалел, что распустил язык. Я же тем временем, усевшись на пол и прикрыв глаза, обдумывал его слова.

Темпоральный прыжок не только удался, но и вывел в нужную точку пространства и времени. Уже не малая удача...

‑ Спать, дурныку, ночью будешь! А теперь вставай, пошли к отаману.

Тон Овсия на удивление резок. Не может простить себе лишней болтливости.

И вновь уже в который раз я ударился головой.

‑ Ну, бугай! Хату развалишь. Не зря Палажка пускать не хотела... Тьфу! Прости, Господи, и где ты только взялся на мою седую голову? Кхе,.. кхе,.. кхе...

Дождь еще сеял едва заметной пылью. Но вот‑вот должен был прекратиться. Сквозь разорвавшуюся облачность то и дело проглядывало солнышко.

С крыши хаты вода стекала в небольшие выкопанные вдоль нее канавки, затем попадала в другие, отводящие от глиняных стен.

Ноги сразу увязли в грязи. Она прилипала к подошвам, выступала между пальцами.

Хождение босиком причиняло массу неудобств. Непривыкшие к столь грубому обращению ступни ощущали каждую кочку, камушек или колючку. Если бы не чудодейственная регенерация, мои ноги представляли бы сейчас жалкое зрелище. Но и так кожа на них от въевшейся грязи почернела, огрубела, на пятках появились мелкие трещинки.

‑ Смотри‑ка, веселка! Боже! Какая красивая!

Непонимающе посмотрел по сторонам.

Честно говоря ‑ ничего особо веселого не нашел, но, проследив взглядом за пальцем Овсия, изумленно ахнул, враз позабыл о грязных ногах и о еще гудевшей от знакомства с потолком дедовой хаты голове. Оттуда, где за холмом текла река и колыхалось море камыша, до самого горизонта через треть небосклона сиял нерукотворный мост радуги.

Овсий, глядя на него, крестился. Я же стоял, открыв рот, не в силах оторвать глаз.

Мне приходилось видеть радугу, но такую! Столь близкую и реальную, сияющую и поражающую насыщенностью тонов. А за ней, о чудо! Была вторая и третья. Пусть не столь яркие и четкие, но вполне видимые. Буйство красок и цвета восторгало и пугало одновременно. Первый раз в жизни мне захотелось перекреститься, преклонив колени перед силой природы или божественного проявления.

Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый ‑ они все были здесь в первозданном чистом виде. Такими, как их сотворил Господь. Да что это я? Ведь это всего лишь преломленный спектр! Да любой ребенок знает! А размеры и яркость красок ‑ чистота атмосферы и толщина озонового слоя. Всего‑навсего! И нет тут ничего чудесного.

Но убедить себя оказалось не так‑то просто.

Мы добрые полчаса глазели на радугу, и лишь когда она поблекла и утратила свою прелесть, отправились в путь.

Дед взял с собой заостренную палку. Зачем она, я вскоре понял на собственном горьком опыте.

Короткий путь к селу пролегал через "ярок". Спускался Овсий осторожно, то и дело опираясь на "палю". Я же, поскользнувшись, свалился в грязь, окончательно перемазав и без того не особо чистые штаны и рубаху.

‑ Ну, как черт! ‑ буркнул дед, неодобрительно оглядев меня с головы до ног. ‑ Стыдно людям показать!

Пришлось опять счастливо улыбаться и бездумно пялиться на черные от грязи руки. Мою персону в селе оценили "по достоинству" ‑ встречные бабки и молодки крестились, хлопцы многозначительно крутили пальцем у виска, старики неодобрительно поглядывали на Овсия, мальчишки кидали вслед гнилые яблоки, кричали: "Дурныку, дурныку, свалился з курныку!"

Дочь атамана ‑ круглолицая, черноглазая Наталка ‑ прыснула со смеху и, зажав руками рот, скрылась за дверью.

Атаман, недовольно поморщив рябой нос и презрительно прищурившись, буркнул:

‑ Ты, Овсию, нашел, тебе за ним и ходить... В воскресенье отведи к Феофану в Михайловку. Пусть глянет. Может, он чего скажет.

Так я остался под опекой Овсия. Ночевать приходилось то на берегу реки, то под "копыцею", где было не так уж плохо. Помогал по хозяйству: где чего поднять, поднести. На более "не хватало умишка". Ходил по деревне, рассматривал предков, слушал их разговоры. Так сказать, вживался в образ и ждал, когда меня поведут к Феофану.

* * *

Наконец, сей торжественный день наступил. Ранним утром, когда восток уже сиял червонным золотом, но солнышко еще не явило свой лучезарный лик; когда серые тона минувшей ночи бессильно жались по углам, уступая место ярким краскам молодого дня; когда сырость и прохлада бессовестно лезли под холщевую рубаху и штаны, гоня прочь сладкий рассветный сон, я услышал голос Овсия:

‑ Вставай, дурныку! Хай тоби грець! С тобой и мне хлопоты! Вот бери... штаны, сорочку, лычаки, брыль... Палажка приготовила. Да сбегай к речке, обмойся. Замурзаный, точно чертяка! А то стыда с тобой наберусь... Скоро и меня дурныком звать начнут... Если б только в Горбах, а то и в Михайловке. Давай. Только быстро! Одна нога там, друга ‑ тут.

Напялив соломенную широкополую шляпу на поросшую ежиком волос голову и зажав под мышкой остальной "скарб" ‑ поспешил к реке.

Окунувшись в ее "парное молоко", почистив зубы лоскутком холстины со щепоткой соли, которую регулярно таскал из деревянной солонки Овсия, примерил обновки: рубаха была почти впору, штаны ‑ все равно коротковаты. Не доросли еще предки до нашего размера! С нежностью посмотрел на мою первую в этом мире обувь. Наконец‑то! Похоже, кончились мои муки. Лычаками дед назвал плетенные из коры лапти с длинными тесемками сзади.

"Вот бы эту модельку опробовать на Козлобородом "коллеге" да на малышке Жаклин", ‑ мечтал я, пытаясь пошевелить пальцами и завязывая тесемки вокруг ноги. Ни тебе потоудаляющей стельки, ни принудительной вентиляции, ни адаптационной способности к индивидуальной конфигурации ног. Все... все... натуральное, природное... Черти б его побрали!..

Посмотрел на свое отражение в воде. Оттуда на меня глянул полупрозрачный Андре: привычный овал лица, прямой нос, немного прищуренные глаза, щеки, заросшие пятидневной щетиной, слегка оттопыренные уши. Я совершенно не был похож на "дурныка". Пожав плечами, повесил на губы отработанную за последние дни счастливо‑дебильную улыбку. Показались два ряда белых ровных зубов. Таких ни у кого здесь не видел.. И вовсе не убедительно! Вся надежда на телепатический контроль, благо, в последние дни он дается намного легче. Пока во мне еще должны видеть дурачка. Долго так, конечно, продолжаться не может. Но пару‑тройку деньков ‑ желательно.

Овсий, нарядившись в новые шаровары, вышитую рубаху, безрукавку, подпоясавшись потертым поясом, в знавших и лучшие времена кожаных сапогах, в новеньком соломенном брыле, придирчиво меня осмотрел и, похоже, остался доволен.

‑ Ты смотри, хорош, еще и девки заглядываться станут. С Божьей помощью где‑нибудь и пристроим, ‑ ухмыльнулся в прокуренный ус. ‑ Пошли, а то наши уже он как далеко. Попробуй, догони...

Дорога на Михайловку, где поп Феофан "справлял" воскресную службу, начиналась сразу за селом. Мы бодро шагали в противоположную сторону от реки.

Стоило солнцу подняться чуть выше, как летний день полностью вступил в права. Стало жарко.

Пыль, поднятую нашими ногами, ветерок, немного покрутив, уносил в сторону. Поля, на которых золотилась пшеница, белела гречиха, сменились зеленым ковром с вкраплениями фиолетовых, синих, красных и белых цветов, напоминавших вышивку на сорочке Овсия. Среди мириады насекомых, всевозможного окраса бабочек, стрекочущих кузнечиков я с удивлением узнал пчел. А вскоре показалась и сама пасека. Низкорослые деревянные "домишки" ‑ ульи ‑ на невысоких ножках с непривычными щелевидными прорезями были развернуты к солнцу.

Хотя чему удивляться? Раз есть мед ‑ значит и пчелы.

А вот как раз удивляться в последние дни мне приходилось частенько. Оказывается, свиней можно пасти в дубовом лесу, рыбу колоть острогой, дикую утку на лету бить из лука стрелой, дом освещать масляной лампой, а то и лучиной. Из соломы делать крыши домов, заборы, а смешивая с глиной ‑ и стены. Из лозы, коры березы и той же соломы плести ‑ брыли, лычаки, всевозможные корзины и сумки, рыболовные снасти...

От этих мыслей меня отвлекла стайка испуганно кричащих птиц. Она то припадала к земле, то поднималась ввысь, то рассыпалась, то вновь собиралась воедино, стараясь оторваться от преследовавшего ее луня, ловко повторявшего все маневры. Неизбежно, как сама судьба, он преследовал избранную жертву.

По мере приближения к Михайловке, дорога становилась оживленней. В нее, словно ручейки в реку, вливались тропинки из соседних селений и хуторков. Вот, кроме пеших, уже виднеются несколько телег с запряженными в деревянное ярмо волами. Что везут ‑ не видать. Укрыты от любопытного взора попоной.

Что ж! За эти дни я немного "поднатаскался" и уже сам мог читать лекции "коллегам". Вот хотя бы рассказать, что такое овод и за какое место он больно кусает. Или о специфике отхожего места предков. Чем не тема для лекции на ученом совете? Не зря Козлобородый твердил, что мелочей в нашем деле не бывает. Пусть бы послушал...

Поднимая пыль копытами лошадей, не особо церемонясь, словно коршуны среди прочего пернатого сброда, проскакали богато одетые всадники.

Успел увидеть надменные лица, добротное сукно, кожаные сапоги, серебро оружия, резные приклады ружей и глотнуть немного дорожной пыли, сразу осевшей грязью на вспотевших лицах...

‑ Насосались нашей кровушки клещи поганые! И не лопнут! ‑ зло прошептал им вслед Овсий. ‑ Бес им в ребро. Свои ‑ а хуже ляхов... И как только их Господь терпит?

Послышался колокольный звон, а вскоре мы вошли в поселок, что был несравненно больше приютивших меня Горбов. И улицы ровней и "хаты" добротней. На воскресную службу к деревянной церквушке стекался народ, причем не только из близлежащих, но и более дальних мест. Среди чужих попадались и знакомые лица: горбовский рябой атаман Степан Зозуля с круглолицей дочерью Наталкой и ее ухажером Петром, их односельчане. Приодетые, серьезные.

Однако в небольшой храм прихожане сразу попасть не смогли и теперь толпились у дверей, ожидая, когда выйдет старшина. Мы с Овсием и вовсе стояли в сторонке. Нам идти последними. Если, конечно, Феофан соизволит снизойти...

Наконец, преисполненная своей значимости "заможна старшина" показалась на "свит Божий" и уступила место прочему разношерстому люду.

Насколько я понял ‑ это была даже не верхушка сословной пирамиды, а так, сошка средней руки. И, тем не менее, им кланялись, угодливо сгибая спины. Существенно разнилась и одежда: сафьяновые сапоги, шелк, "намысто" из натуральных камней, в ушах и на пальцах женщин ‑ золото. Добротная кожа, сукно, вышитые рубахи, серебро оружия, золото цепей и крестов ‑ у мужчин. И все те же уже знакомые брезгливо‑надменные взгляды...

‑ Погодь тут,.. ‑ буркнул хмурый Овсий, ‑ схожу к Феофану...

Дурковато ухмыльнувшись, я кивнул головой...

Проходя мимо зозулиной Наталки, один из панов задержался, внимательно глянул ей в глаза, лихо подкрутил ус ‑ отчего девушка мигом зарделась и скрылась за спиной как‑то сразу поникшего батюшки. Видать, приглянулась девка.

Ожидал я Овсия довольно долго. Но вот он, наконец, подошел, взволновано теребя соломенный брыль:

‑ Ну, дурныку... Глянет он на тебя... Вот уж бы не подумал... Пошли... Та брыля,.. брыля своего сними,.. ирод...

У распахнутых дверей церкви старик остановился и трижды широко перекрестился.

Шагнув за ним, сразу ощутил специфический запах... Курили благовония... Потянув носом, выразительно глянул на Овсия. Тот раздраженно отмахнулся:

‑ Ладан...

Внутри царил полумрак. Горели свечи, освещая лики святых. Их пламя, раздуваемое сквознячком, колебалось из стороны в сторону, отчего строгие лица Иисуса, Богородицы казались еще строже, будили в душе тревогу, заставляли задуматься о бренности земного бытия...

Я невольно почувствовал присущий этому месту дух святости. Здесь все "по‑настоящему", совсем не так, как на теоретических лекциях в реальном мире. Реальном ли?

Слушая распевный голос Феофана, окруженного внимающими прихожанами, в который раз поймал себя на мысли о невероятности происходящего.

Попробовал телепатически прощупать священника. Не получилось. Попытался еще раз ‑ вновь без толку... нет, результат все же был. Меня заметили. Пришлось повесить "фирменную" улыбку.

Отстранив рукой прочих, поп сделал шаг мне навстречу.

‑ Так вот ты каков, Овсиев "дурнык"... Ну‑ка, дайте мне взглянуть на сие диво... Высок да статен...

Вмиг я стал центром всеобщего внимания. Кстати, на будущее нужно учесть, что в церкви телепатия не проходит. Значит, о навивании или контроле сознания здесь речи быть не может. Думаю, Козлобородый и его коллеги об этом не знали.

‑ Звать‑то тебя как, отрок?

Разглядывая Феофана, грузного пожилого мужчину с длинными седыми волосами и бородой, с нездоровыми мешками под пронзительными серыми глазами, мясистыми губами и широким носом, в черной рясе и большим серебряным крестом на груди, на миг утратил осторожность. Может, попал под его непонятную магию. Но, так или иначе, сам не желая того, тихо, почти шепотом ответил:

‑ Андрий...

В наступившей тишине стало слышно, как под деревянным потолком гудит и бьется залетевшая оса.

‑ Овсий говорил, что ты нем... Значит, Андрий... Откуда родом?

"Ну, нетушки! Хватит, и так разболтался", ‑ я не на шутку на себя разозлился. Придав лицу максимально дебильный вид, выпустил порцию слюней.

Феофан недоверчиво сверлил меня взглядом...

От того, какое решение он сейчас примет зависело многое...

‑ Подойди‑ка поближе. Ну же! Оглох, что ли?

Но его требование я выполнять не спешил, пока не ощутил толчок Овсия в спину.

Удовлетворив свое любопытство, Феофан в полголоса, словно для себя, подвел итог:

‑ Оный отрок ‑ не "дурнык"... В душе его непонятная мне тоска, тревога... хворь... Минется ли? Один Господь знает... Куда повернет: к добру или злу? Ко свету или ко тьме? Андрий, ты крещенный?

Крещенный ли я? Да, конечно же, нет!

В конце двадцать первого века, в западно‑европейской части Конфедерации этому мало кто придавал значение. Да и не до того было матушке... Ее религия особо не волновала, в отличие от результатов очередного судебного иска... Кстати, я очень похож на отца ‑ может, потому у меня с ней сложились столь прохладные отношения...

‑ Крещенный али нет? Да очнись же, говорю! Сие наложит печать...

Не глядя в лицо Феофану, словно признаваясь в чем‑то постыдном, я отрицательно покачал головой.

‑ Окрестить тебя? Веру нашу приемлешь?

Теперь я согласно кивнул.

‑ Пути Господни неисповедимы... Во имя Отца, Сына и Святого Духа...

Церемония крещения растянулась на добрых полчаса. Я слушал Феофана ‑ понимал и не очень, сосредотачивался и отвлекался, иногда в такт кивал, время от времени шморгал носом и поглядывал по сторонам. Словом, старался больше не прокалываться, вести себя как подобает "дурныку".