Текст книги "Альтернативная реальность (СИ)"

Автор книги: Александр Архиповец

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

Вернувшись в "люкс", собрал "конфискованное" тряпье, добавил к нему долговую расписку пана Тадеуша и, поразмыслив немного ‑ одежду слуг.

Все это свалил в костер и не отходил до тех пор, пока старая "змеиная кожа" не сгорела.

Приняв надлежащий вид, отправился в гости к Ивану Искре, нет ‑ к его благоверной Параске. А поскольку дама всегда остается дамой, то заглянул по пути к профессиональному цирюльнику.

Пока он меня стриг и брил, то беспрестанно тараторил. Из его болтовни я почерпнул немало интересного. Оказывается, с раннего утра город гудел о вчерашней драке в шинке. Будто бы там "наши" не на шутку сцепились с поляками. А те потом, желая сорвать на ком‑то злость, попытались ограбить еврея Манишу Блюца. Его слугам пришлось палить в них из ружей. И если пан Михась отделался легкой царапиной, то Анжей Вышнегорский ранен в плечо и, забравший его к себе домой Искра, вызвал лекаря. Больше того, Иван уже с утра побывал у Левенца и вернулся чернее тучи. Поговаривали, что на этот раз ему просто так дело с рук не сойдет. Разве поможет свояк. И еще, вроде теперь разыскивают всех, кто вчера вечером был в шинке.

Во дворе Искры царила необычная суета. Слуги таскали ведрами воду. Громко спорили, дымя люльками и махая руками, стоявшие у входа казаки. Выполняя приказы хозяйки, носились туда‑сюда "дивчата‑наймычки".

‑ Скорее! Скорее! Несите горилку, чистое полотно. Лекарь пулю вынимает. Ох, ты, Боже мой! Какое несчастье!

Здесь явно не до меня. Придется немного подождать.

Присев чуть в сторонке на одну из колод, которые еще не успели поколоть и занести в дом, поглядывал по сторонам.

Хозяевам, похоже, скучать не приходилось. Искра, как мог, старался замять вчерашний инцидент. Ему самому досталось порядком. Со лба на переносицу и глаза напирала багрово‑синюшная опухоль. Глаза стали узкими, как у китайца. К тому же, его заметно пошатывало. Вот

Короче, вещественные улики, свидетельствовавшие об участии в драке, были налицо. только отлежаться никак. Счастье, что казацкий череп оказался крепче табуретки.

Из дома донесся вопль, потом еще и еще. Лекарь извлекал "кулю". Шумевшие казаки сразу затихли.

‑ Все ходим под Богом! Неведомо, кто следующий ляжет! ‑ перекрестившись, прошептал один.

‑ Бог ему в помощь! Хоть и поляк! ‑ вторил другой.

Наконец, окончив операцию, лекарь, преисполненный собственного достоинства, удалился.

Вышедший на порог полковник отослал казаков. Похоже, наступил и мой черед. Поймав за руку, проходящую мимо "наймычку", шепнул, вложив в ладонь серебряную монету:

‑ Солнышко, передай хозяйке, что к ней родственник приехал.

Девушка вначале вроде испугалась. Но, увидев серебро и мою добродушную улыбку, оттаяла.

‑ Добро, пане! Все сделаю... ‑ молодка исчезла за приоткрытой дверью.

Вскоре на пороге появилась раскрасневшаяся Параска, раздраженная несвоевременным визитом бедной родни. А что бедной, она нисколько не сомневалась. Желанные гости не стоят у дверей и не посылают служанок.

Но при виде "добре вдягненого, высокого та гарного козака" ее суровое сердце мигом смягчилось.

Сейчас она напряженно вспоминала, пристально вглядываясь в мое лицо: "Кто бы это мог быть?"

‑ Добрый день, тетушка! ‑ почтительно поклонился я. Желая облегчить ее муки, намекнул на степень родства.

‑ Добрый день, козаче! Извини, тут легко с ума сойти! Хоть убей, не помню, как тебя зовут...

‑ Андрий... Найда я!

Давай, давай "вспоминай"! Покопайся в своих мозгах. Наконец, придумай что‑нибудь, да уверуй как в святую правду.

‑ Да неужто крестной Степаниды внук? Говорили, полег на Сечи.

‑ Да жив я, тетушка! Жив! Немного поцарапали...

‑ Теперь и сама вижу! Вот какой сокол вырос. Да заходи в хату, чего стоишь под отворенной дверью, словно чужой?

Провела в комнату для гостей. Значит, признала за родню. Предложила присесть.

‑ Сейчас мужа позову. Интересно, Иван признает?

По местным меркам комната была обставлена богато. На стенах ‑ вышитые "рушныкы" и дорогое оружие, под ногами впервые встреченный здесь ковер, стулья и стол резные, дубовые, с серебряной ажурной окантовкой ножек и спинок. На столе красуется серебряный графин и под стать ему бокалы.

‑ Только глянь! Смотри, говорю!

Параска "тащила" изо всех сил сопротивляющегося Ивана. Ему точно сейчас не до родни. Раскалывается башка, дрожат ноги, все сильнее тошнит. Больше всего на свете он мечтает, прикрыв глаза, спокойно полежать в тишине. Толком обдумать случившееся. А тут чертов "родыч". Нелегкая принесла...

Увидев полковника я встал, учтиво поклонился.

‑ Ну и что? Признал?

Искра сердито отмахнулся.

‑ Хватит, Параско! Говори! И без него тошно!

‑ Не узнал! Вот и я вначале... Это же Андрий... внук Степаниды. Помнишь, болтали, что на Сечи сгинул. А он вот ‑ живой! Статный да пригожий!

Полковник, пытаясь перебороть дурное самочувствие, стал меня рассматривать. Но быстро оставил эту пустую затею.

‑ Андрий, говоришь... Накорми хлопца. ‑ Тут он остановился и еще разок пристально на меня глянул. ‑ Андрию, ты к нам по делу или так, проведать?

‑ По делу, дядько Иване. Хотел просить где‑то пристроить на службу.

Искра задумался. Мое появление было для него как нельзя более кстати. Свои казаки все на виду. Отсутствие сразу заметят. Почему бы не послать к Кочубею "родыча". Тем более что в письме будет только то, что весь город и так знает. Риска никакого.

‑ На службу говоришь... Добрый козак всегда в пригоде станет... Дам я тебе письмо, отвезешь в Диканьку генеральному судье Кочубею. Слыхал о таком?

‑ Кто ж не слыхал про Кочубея? Конечно, дядечко, слыхал.

‑ Вот и хорошо. Вижу, козак ты справный. Конь у тебя есть?

‑ Есть и конь, и двое слуг, дядечко...

‑ Остановился, сынку, где?

‑ На постоялом дворе, возле шинка.

При упоминании о шинке он болезненно поморщился. Воспоминания далеко не из приятных. Потрогал отекшую багровую переносицу, болезненно поморщился.

‑ Ты случайно вчера вечером туда не заглядывал?

‑ Я же с дороги, дядечка. Спал как убитый...

‑ Вот и славно. Приходи завтра утром. Будешь верно служить ‑ не пожалеешь! А сейчас, сынку, извини, голова кругом. Пойду. Завтра утром... Параско, не забыла? Хорошо накорми козака.

Параска не поскупилась, не только накормила, но и дала "харчив" слугам: пушистых пахучих пирогов со шкварками, да еще "кровъянки". Чем до глубины души меня удивила. Вот уж не представлял, что из не переваривающейся у "нормальных" людей в желудке крови, можно делать колбасу.

Однако, мои "парубкы", очевидно того не зная, уплетали ее, как первейший деликатес за обе щеки.

Вечером, желая опробовать мое приобретение в деле, а заодно и оценить возможности "братив Кумедных", я велел взять "шабли" и выйти на задний двор к конюшням.

‑ Хлопцы, вы хоть раз в жизни оружие в руках держали?

‑ Сабли ‑ да. Еще отец учил. А вот пистолей не доводилось. Но как палят ‑ видели, ‑ ответил Грыцько.

‑ Пане, а ружья брать будем? ‑ с надеждой в голосе спросил Данила.

‑ Нет, ружей не нужно. Пока оставим, ‑ ответил я, вспомнив, сколько шума наделала пальба слуг Маниши.

Фехтовал я максимально осторожно, стараясь не задеть вошедших в азарт ребят. Дело даже не в том, что отбивался без особого труда, несмотря на то, что не держал "шаблю" в руках со времен колледжа. Оружие ведь было боевое, а партнеры ‑ неумелы. Силы, скорости, желания с избытком, а вот навыков ‑ маловато.

При малейшем желании прикончил бы обоих мигом. А это значило, что толку в серьезной заварушке от моих слуг немного. Наоборот, придется защищать. Уклонившись от очередного выпада раскрасневшегося Данилы, парировал удар чуть посильнее. Стало интересно ‑ удержит ли хлопец саблю. Удержал! Но зато, взвизгнув, лопнул металл.

Юноша чуть не расплакался, рассматривая "споганену шаблю" и, утирая пот со лба, в отчаянии пролепетал:

‑ Пане! Да что же это? Как же я теперь без сабли?

‑ Пане, ты даже не вспотел! ‑ не успев отдышаться, вторил ему брат.

‑ Да не лезь ты, Грыцю. Видишь, сабля...

‑ Не переживай, Данила, возьмешь мою старую. Дарю! ‑ успокоил юношу.

На его лице расцвела счастливая улыбка.

Я тоже остался доволен своим дамасским клинком. Оружие дивное: сбалансированное, стремительное, изумительная, неправдоподобная для той эпохи сталь. Работа гениального мастера. Такое в бою не подведет, и душу согреет. А в том, что еще придется повоевать, я уже нисколько не сомневался...

‑ Ну что, поиграли немного и будет, а сейчас ‑ спать, утром в дорогу...

‑ А едем‑то, куда? ‑ полюбопытствовал Данила.

‑ За кудыкини горы! ‑ поумерил излишнее любопытство слуги, вспомнив лекции Жаклин по славянской словесности.

* * *

Жалобно мяукая, навстречу мне шел серенький с тремя темными полосками на лбу котенок.

‑ Кис, кис, кис... ‑ протягивал я к нему свои маленькие ручонки. ‑ Пушек, ну Пушечек!

Но котенок, увидев желтенький листочек, гонимый осенним ветерком по асфальту, бросился вслед за ним, словно за мышонком. Захотел придавить своей мягонькой, хрупкой, но уже когтистой лапкой.

‑ Ну, куда же ты, Пушечек!

Я побежал вслед и, споткнувшись, упал. Зашиб коленку. От обиды и боли горько расплакался.

‑ Андрюша! Ну что же ты, Андрюшечка! Какой неосторожный. Ну, ничего, не плачь зайчик, до свадьбы заживет.

Аленка подняла меня на ноги, отряхнула пыль, подула на раскрасневшуюся коленку. Утерла слезы, нос. Потрепала по вихрастой голове, поцеловала в щеку.

Моя синеглазая сестренка, мой ангел‑хранитель...

‑ Вот, держи своего Пушка.

Я крепко прижал теплое пушистое тельце к груди.

Пушек, словно щенок, лизнул меня в шею...

* * *

С криком проснулся. Непонимающе ощупал давившее под бок дерево топчана, сбившуюся грубым комком овчину шкур.

‑ Пане, пане! Тебе плохо?

Рядом, затаив дыхание, стояли перепуганные братья Кумедни. За окном по‑прежнему чернела ночь, а в душе бушевал ураган.

‑ Спите хлопцы, спите. Все нормально. Сон мне приснился,.. чужой сон...

Но я‑то знал, что не столь он уж чужой. Да и порядком близко не пахнет. Пусть у меня никогда не было ни котенка, ни осеннего сада, ни старшей сестренки... Или, может, все же были? А наоборот, не существовало марсианских рудников, Козлобородого профессора, красавицы Жаклин и проклятого Хроникона. Ох, и доиграется профессура! Скажи им, скажи хоть ты, Жаклин. Скажи! Найди слова! Останови, пока не поздно. Ты же у нас умная... знаешь много... Поведай, как "дурныку" Андре, пословицу: не зная броду, не суйся в воду! Броду ведь не знают, а полезли!

Прислушался к себе. Может, зов дошел? Да нет, вряд ли. Улита ... она услышала бы и поняла. Ну, смотрите! Предупреждал!

Немного успокоившись, стал обдумывать ситуацию. Может ничего страшного и не происходит? Просто сон. Да мало ли чего приснится? Нет! Просто так отмахнуться нельзя! Я это чувствую. Видимо, где‑то уже прикоснулся к святая святых. Письмо Лещинского вместо Мазепы попадет к Кочубею, да и "Печать Иисуса" теперь в моих руках. Арабский клинок... про него я тоже чуть не забыл. Слишком круто взял? Неужели плетется паутина иной ‑ альтернативной реальности, а мой сон из пока еще не существующего альтернативного будущего. Или уже существующего? Случайно ли оно сулит мне все то, чего был лишен? О, Боже! Так и свихнуться не долго... Все! Хватит, нужно спать! Как по этому поводу говорила Жаклин? ‑ Утро вечера мудренее. Вот так‑то...

На этот раз я проснулся вовремя. Теперь ночные "терзания" воспринимались не столь остро. Отошли на второй план.

Разбудив мирно сопевших хлопцев и отдав дань "вредным привычкам" будущего, покинул приютивший нас на два дня постоялый двор.

Несмотря на раннее утро, на улицах Полтавы было достаточно многолюдно. Крестьяне везли на базар зерно, овощи, фрукты. То и дело с телег подавала голос домашняя живность: кудахтала, крякала, блеяла, хрюкала. У ремесленников на возах ‑ деревянные ведра и миски, плетенные брыли и корзины, а еще множество всякой мелочи. Здесь же и хозяева лавок приглядывались, не купить ли чего оптом.

Навстречу проскакал небольшой отряд казаков. У дверей церкви, чинно поглаживая длинную седую бороду, прохаживался поп в черной рясе.

Полтава просыпалась.

Во дворе полковника нас встретила Параска.

‑ Добрый день, тетушка!

‑ Добрый день, козаче. Ты, Андрию, проходи в хату. А хлопцы твои пусть немного подождут.

Когда мы переступили порог, добавила:

‑ Мужу совсем дурно. С кровати не встает. Только голову поднимет ‑ сразу блюет. А тебя велел провести.

Искра лежал на кровати с замотанной шерстяным платком головой. За ночь багровая опухоль посинела, расползлась, закрыла глаза.

"Таки удар у пана Тадеуша хорош! ‑ подумал я. ‑ Без сотрясения мозга тут не обошлось. Хоть бы "дядюшка" Богу душу не отдал".

Жену Иван узнал не глядя, по шагам.

‑ Параско, кого привела? ‑ простонал он, с трудом шевеля губами. Ни открыть глаз, ни приподняться он даже не пытался.

‑ Как ты велел, Иване, ‑ Андрия... Найду.

‑ Плохо мне, сынку! Совсем плохо... Жена тебе даст письмо... Вези, как договаривались. Расскажешь генеральному судье, о моей болезни... на словах. Параско, дай ему два,.. нет ‑ три червонца... и еды собери в дорогу.

На большее Искры не хватило. "Покопавшись" в его мозгах, я понял, что разговор окончен.

Как я узнал, "На Диканьку" можно ехать двумя путями. Один ‑ дальний, зато более ровный, наезженный и многолюдный. Другой, через "Будыщанськи горы", ‑ чуть ближе, зато посложней. Подумав немного, все же выбрал второй. Хотел избежать лишних глаз, языков, ушей...

Что‑что, а это вполне удалось. Не отъехав и мили от Полтавы, мы остались в гордом одиночестве. Вначале "шлях ишов" по нетронутому плугом землепашца лугу. К осени на его зеленом ковре появились блеклые пятна высохшей травы. Но все же пока еще желтели, белели, скромно синели частые полевые цветы. Однако в воздухе по‑прежнему гудели трудяги серые пчелы, мохнатые синие с белым брюшком шмели. Звенели комары, жужжали оводы и нахальные августовские мухи. Скрипели сверчки, кузнечики, то и дело взлетали из‑под самых копыт. В небе, заставляя тревожно перекликаться стрижей и прочую птичью мелочь, гордо парил орел. Воздух густо наполняли ароматы сохнущей травы, полевых цветов и горьковатый привкус полыни.

За лугом последовали небольшие овражки и поросшие колючим кустарником холмы.

Я, было, подумал, что это и есть Будыщанские горы. Но, как оказалось, ошибся. К ним мы ехали еще добрых три часа.

Об их близости известил "трубный глас" оленя. Вскоре я увидел и его самого. Надменный и величавый, с огромными ветвистыми рогами, он стоял, словно изваяние, на вершине холма, снисходительно наблюдая за пасущимися в низу ланями.

Дорога ушла резко вниз, а затем, петляя, снова поползла вверх. Конечно, Будыщанськие горы на самом деле всего лишь высокие, поросшие густым лесом холмы. Не более. Но и здесь вполне можно заблудиться.

Когда спустились в очередную низину и увидели голубое зеркало воды, решили сделать небольшой привал. Спешились, привязали коней. Разложив на тряпице дары Параски, приступили к трапезе. На этот раз, кроме пирогов и "кровъянкы", она положила с десяток желтоватых перезрелых огурцов, кусок солонины и вареные яйца.

Однако спокойно перекусить нам не дали. С гиканьем из‑за кустов выскочила ватага головорезов. Одетые кто во что горазд, лохматые, грязные, они размахивали дубинами, ножами и "справжнимы шаблямы". На размышление времени не осталось.

‑ Выручай, дружок! ‑ крикнул я, выхватывая арабский меч.

Данила, метнулся к лошадям, схватил пистоль и, не целясь почти в упор, разрядил в грудь замахнувшегося на него дубиной детину. Грыць же с воплем "рятуйте" бросился со всех ног наутек.

Двоих я зарубил почти сразу. Третий неумело попытался отмахнуться саблей, но в следующий миг уже дико орал, глядя на обрубок руки из которого струей била кровь. Метнувшись в сторону, я успел полоснуть по боку наседавшего на Данилу долговязого, беззубого "злодия".

Развернулся к остальным. Теперь они уже нападать не спешили, уступив пальму первенства вожаку: седому, одноглазому, со шрамом через все лицо бывалому вояке. В одной руке он сжимал саблю, в другой ‑ нож.

Зловещая ухмылка обнажила несколько чудом сохранившихся гнилых зубов. Он замахнулся саблей, надеясь, что я стану уходить в сторону и угожу под удар ножа. Но недооценил быстроты моих рефлексов. Спустя миг арабская сталь небрежно смахнула его голову с плеч.

Наглядный урок явно пошел впрок. Не желая последовать за вожаком в ад, мазурики бросились врассыпную. Исчезли в кустах еще быстрее, чем появились.

Я вспомнил о Даниле. Повернулся в его сторону. Присев на землю в нескольких шагах от лежащего лицом вниз долговязого, прижав руки к животу и прикрыв глаза, он, содрогаясь всем телом, блевал. Похоже, не ранен. И на том, слава Богу.

За кустами вновь послышались шаги. На поляну, склонив голову, размазывая рукавом слезы и сопли, вышел Грыцько.

Навстречу ему поднялся бледный, без кровинки на лице, Данила. Увидев глаза брата, Грыцько окончательно сник. Подойдя ко мне, упал на колени:

‑ Прости, пане! Прости... И ты, брате! Не гоните мене, Христа ради! Не гоните! Не перенесу позора... Жить не смогу! Наложу на себя руки... Я испугался... Очень испугался... Но больше вас не брошу... Клянусь... Христом Богом клянусь.

‑ Прости, пане, Грыця! И я боялся... чуть не бросился вслед за ним... Ей Богу!

Да что там говорить, я все прекрасно понимал. Простые сельские мальчишки. Что от них требовать? Пройдут годы, прежде чем вырастут "справжни козакы". Убить человека не так‑то просто, даже если он собирается сделать это с тобой.

‑ Хорошо... Седлаем коней и в путь... А ты, Данила, молодец! Не растерялся. А что страшно, так страшно всем. Вот, держи ‑ награда за смелость и за добрую службу... ‑ вложил ему в ладонь два золотых червонца.

‑ Неужто мне? Сроду золота в руках не держал! Спасибо, пане!

‑ Хочу вас предупредить... Нет, приказать! Про то, что были в шинке в день драки и про то, что случилось здесь, навсегда забудьте! Длинный язык ‑ ближайший путь к эшафоту.

‑ А что такое "эшафот", пане?

‑ Ну.., это такое место, где болтливым дурням отрубают головы.

‑ Как вы тому? Срезали, словно гарбуз...

‑ Вот‑вот... Приблизительно так... Обмойтесь, пока вода рядом. Да и поехали. Нужно успеть засветло. В темноте наверняка заблудимся.

‑ А едем‑то куда?

‑ В Диканьку, к генеральному судье Кочубею.

‑ Ух, ты! ‑ уважительно прошептал, чувствовавший себя героем Данила.

Молодость понемногу брала свое. Его еще недавно бледное лицо уже раскраснелось. Сворачивая "харчи", юноша сунул в рот кусок солонины и теперь усиленно работал челюстями. Грыцько же по‑прежнему прятал глаза.

Дальше дорожка вела нас через лес, а потом и вовсе рассыпалась несколькими тропинками.

Мы вдоволь поплутали, прежде чем выехали к похожему на Горбы селу. Звалось оно Будыща. А к Диканьке... к Диканьке путь еще не близок.

Ну, как тут не вспомнить Жаклин с ее восточно‑европейским фольклором: "Самая близкая дорога та, которую знаешь!" Или скажем: "Кто ездит напрямик, тот дома не ночует". Что ни говори, а Жаклин свою работу знала...

Попробуй, поспорь!

От Будыщ к Диканьке вел один хорошо натоптанный "шлях". Я ехал впереди, а братья чуть поодаль. Обычно даже на ходу они успевали переговариваться, обмениваться впечатлениями. Сейчас же молчали.

Случившееся давило тяжким грузом на юные души. Должно пройти много времени, прежде чем забудется, уйдет в глубины памяти. Когда‑нибудь, многим позже, славные казаки, может, со смехом станут вспоминать первое боевое крещение.

Позже? Опять я за свое! Когда позже? Мир этот не реален! Не реален, и все тут! Безумный бред Хроникона... Не более. У него нет и не может быть будущего.

Но Кумедни этого не знали, потому и продолжали молча страдать. Не знал и ветерок, явившийся неведомо откуда. Он дул нам прямо в лицо. Студил, охлаждал разгоряченные лица, шевелил одежды и волосы. Понемногу набирая силу, стал поднимать дорожную пыль, гнуть травы, шатать верхушки деревьев прилегающего к "шляху" лиственного леса. Голубое небо над барашками облаков как‑то незаметно заменила молочно‑белая дымка. С каждой минутой свежело. Потянуло сыростью. Хорошо бы успеть до дождя.

‑ Не отставайте! ‑ крикнул братьям и перевел коня в галоп.

Поднимая облака пыли, мы устремились вперед. Встречные крестьяне жались к обочине, уступая дорогу. Кое‑кто кланялся, еще и шапки снимал.

Ну, вот и мы совсем как охрана пана Стоцкого заставляем "сиромах" глотать дорожную пыль. Давно ли я сам был на их месте? Кажется, прошла целая вечность. А всего‑навсего ‑ неделя! Тогда, помнится, скрипел от злости зубами...

Лес давно остался позади. Теперь, словно часовые, с обеих сторон дороги нас охраняли дубы. Крепкие, высокие, гордые красавцы, не желавшие склонять головы перед разгулявшимся ветром. Они лишь неодобрительно шумели кронами, роняя на землю чуть желтеющие листья и еще почти зеленые желуди.

Говорят, что дубы живут тысячу лет, сколько же этим: сто, двести? Тьфу ты, черт! Да им же всего‑навсего три недели отроду! Три!

Теперь уже я разозлился не на шутку. Делом нужно заниматься, а не философствовать...

Усадьба генерального судьи Василия Леонтьевича Кочубея была обнесена каменным забором. У ворот нас встретила стража:

‑ Кто такие, чего нужно? ‑ спросил высокий худой казак с "шаблею" на боку и пистолем за поясом.

Другой, совсем еще юноша, буравил меня темно‑карими глазами из‑под насупленных широких черных бровей. Одет был небогато ‑ сапоги стоптанные, "шабелька" старая, местами поржавевшая.

"Прикоснувшись" к его мозгу, спешно ретировался. Обожгла клокочущая вулканом зависть. Дикая, неуемная... Моя одежда, оружие, конь, сбруя, все то, чего он был несправедливо лишен, ‑ злило, даже более того ‑ приводило в ярость. Слуги и те...

‑ К пану генеральному судье Василию Кочубею с письмом от полковника Ивана Искры, ‑ не считая нужным скрывать, гордо провозгласил я и напыщенно задрал нос. Желая показать свою "значимость" и пренебрежение к ним, служивым шавкам.

С каким удовольствием сейчас меня послали бы подальше, а то и вовсе...

‑ Лизоблюды, холуи поганые! ‑ скрипел зубами старший.

Лицо юноши побагровело, глаза налились кровью, а крепко сжатые губы побелели. Судорожно вцепившись в саблю, он сделал шаг вперед. Опомнившись, его товарищ заступил дорогу.

‑ Не нужно, Петре! Говорю тебе, все, хватит! Обоих погубишь! Хай им грець! Даст Бог... проезжайте! От греха подальше, езжайте, говорю!

За воротами дорога вела через ухоженный парк прямо к большому каменному дому.

Возле крыльца стояла открытая карета ‑ "брычка", запряженная парой лошадей. Здесь же рябой кучер, пуская из люльки дым, переговаривался со спешившимися охранниками.

Бегло осмотрел дом: большие окна с прозрачными, вместо уже ставших мне привычными зеленовато‑мутного цвета, стеклами, черепичная крыша. Три мраморные ступени вели к тяжелым резным дверям, подвешенным на массивных кованых петлях. И чистота... удивительная, непривычная глазу чистота. В парке, на дорожке, на ступенях...

Дверь бесшумно отворилась. На пороге показался одетый в платье из добротного сукна и кожаные башмаки слуга.

‑ Чего пан изволит? ‑ тон мягкий, услужливый, но в нем сквозит скрытое пренебрежение, а во взгляде ‑ ехидца. Мол, видали мы таких гостей...

Он так и не удосужился спуститься со ступеней, замарать в дорожной пыли подошвы башмаков, которыми явно гордился.

Теперь уже я ощутил себя в шкуре тех служивых, что остались у ворот. Но в отличие от них, особо не разозлился. Скорее наоборот...

На этот раз, желая не афишировать пусть и не тайную, но конфиденциальную миссию спешился. Неторопливо, оставляя на мраморе следы, подошел к дворецкому. По‑другому его и назвать‑то было сложно. С наслаждением поймал расстроенный взгляд, считавший грязные пятна на ступенях.

Вполголоса, интимным, но достаточно веским тоном, сказал:

‑ Милейший, ну‑ка, подсуетитесь! Вашему господину пакет из Полтавы. От Искры, Ивана.

‑ Уж не случилось ли чего? ‑ пробормотал растерявшийся дворецкий.

Лишь затем до него дошла вычурность фразы, совершенно неподходящая внешности казака. Брови неудержимо поползли вверх. А когда мы встретились глазами, он и вовсе поник, испугался. Пренебрежение и скрытое ехидство словно ветром сдуло. Все‑таки есть что‑то в породе прирожденных дворецких от гончих псов: нюх, быстрота реакции, чутье...

Уж не знаю, как, но он сразу понял, что я всегда буду "по табели о рангах" стоять намного выше. А наживать сильных врагов в его планы никак не входило.

‑ Да не бойтесь, любезный, я не злопамятен! ‑ окончательно добив ошалевшего слугу, мило улыбнулся. ‑ Иди уже, докладывай.

‑ Сейчас, пане, доложить никак не могу, ‑ извиняющимся тоном лепетал он. ‑ У генерального судьи панна Мирослава Дольская. Но как только... я сразу же... Пожалуйста, немного подожди...

В конце фразы дворецкий и вовсе замялся, отчего сильно смутился и уже развернулся, желая поскорее скрыться за приоткрытой дверью, но, вспомнив что‑то важное, задержался:

‑ Еще раз извини, пане... Как о тебе доложить?

‑ Зовут меня ‑ Андрий Найда. Так и докладывай.

Похоже, он так мне и не поверил. Неловко столкнувшись с выходившими из дома девушками, вновь смутился и рассыпался в извинениях.

‑ Извините! Ох, извините меня, пани Мотря. Совсем старый стал... подслеповатый.

‑ Ничего, Степан, ничего. Иди с Богом,.. ‑ успокоила его молодка.

Правильный овал лица, большие карие глаза, крылатые черные брови, длинные ресницы, ровные белые зубы и алые губы. Среднего роста, в бирюзовой, расшитой золотыми цветами безрукавке поверх голубого шелкового платья, в красных сафьяновых туфельках с серебряными пряжками, с золотым крестиком на груди и молочно‑белыми, слегка мерцающими жемчужинами в ушах. Ее пышные волосы непослушными прядями рвались на свободу из‑под шелковой повязки.

На вид девушке лет двадцать, и она могла бы прослыть красавицей, если бы не затаенная грусть и боль в глазах, оставившие беспощадный след под глазами и морщинки на переносице и лбу.

‑ Настя! ‑ окликнула Мотря подругу, во всю пялившуюся на мою скромную персону. ‑ Настя, пойдем!

Окинув меня неодобрительным взглядом, нетерпеливо дернула ее за рукав.

‑ Да что с тобой? Пошли, говорю.

Настя, как бы очнувшись, опустила глаза, зарделась ярким румянцем. Совсем еще юная, не более шестнадцати. Худощавая, с чуть детскими чертами лица, нежной кожей, зелеными глазами и светлыми, почти золотистыми волосами ‑ в ней, несомненно, присутствовала добрая доля польской крови. Светло‑зеленое платье, синий бархатный кунтуш, кожаные сапожки, бирюза в ушах и агатовое "намысто" на шее.

Чуть отойдя, не удержалась и еще раз быстро оглянулась.

‑ Какая девка! ‑ простонал за спиной Данила.

Обернувшись, я увидел, как ярко пылают его глаза. Он даже восхищенно приоткрыл рот.

‑ Настоящий ангел! Боже ж ты мой!

Дверь вновь отворилась. На пороге появилась еще одна женщина. На этот раз постарше ‑ лет тридцати. Собранные ниткой жемчуга каштановые волосы волнами спадали на плечи из‑под небольшой кокетливо сдвинутой на бок бархатной шляпки. В ушах сверкали бриллианты. Под стать им сапфирами сияли голубые глаза. Аристократичные черты ‑ тонкий ровный носик, упрямо поджатые губы и румяные щеки.

‑ Пане Василий, ты просто так от меня не отделаешься! И не надейся. Буду ездить каждый день, пока дело не решу.

Голос приятный, с бархатинкой. Слышен легкий акцент.

‑ Та, что ты, пани Мирослава. ‑ Генеральный судья развел руками. ‑ Сама должна понимать ‑ дело не из легких. Только зацепи тех монахов, сразу начнут царю доносы строчить...Грамотные, бестии. А гостям... гостям мы завсегда рады. Были бы целы бумаги...

Глянув в мою сторону, сопровождавший ее богато одетый пожилой грузный мужчина с нездоровой отдышкой и темными кругами под глазами оборвал фразу на полуслове. Изо всех сил пытался что‑то вспомнить.

‑ Ты кто? А, понял. Степан докладывал... от Искры... погоди немного.

Обратила на меня внимание и панна. Скользнула холодным, безразличным, и презрительным взглядом. Напускное. Меня не проведешь.

Слуги угодливо открыли дверцу кареты.

Проводив даму, Кочубей повернулся ко мне. В который раз я сегодня подвергся смотринам.

‑ Давай письмо!

Он тут же, на месте, его вскрыл. Бегло прочитал. Раз, потом еще раз. Прикрыв на мгновенье глаза, задумался. Вновь, словно покупая коня, посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

‑ Так... так...

‑ Еще полковник просил передать, что серьезно болен. Когда я отбывал не мог подняться с постели...

‑ Пить нужно меньше... Просит Иван, чтобы тебя на время оставил здесь. Звать‑то как?

‑ Андрий Найда.

‑ Ты, Андрию, часом грамоте не обучен?

‑ Обучен, пане.

‑ Вот и хорошо. Утром пойдешь в канцелярию к Ивану Чуйкевичу. Скажешь, я прислал. А пока... Степан определит...

После чего, скомкав письмо в кулаке, исчез за бесшумно затворившейся дверью.

Моя беседа с дворецким зря не прошла. Степан "определил" с максимальными удобствами. Пусть и не в господском доме, зато без соседей и в комнате с "настоящей" кроватью. Больше того ‑ свел в кухню, где нас сытно "нагодувалы".

Спал я крепко и на этот раз без сновидений. Кошмары по убиенным накануне мазурикам не мучили. Впрочем, как и вещие сны. Может, тому способствовала погода. С вечера начался нудный, моросящий дождь и шел всю ночь. Буянивший днем ветер понемногу стих и проснулся вновь только под утро вместе со мной. Сразу нахмурил лоб, раздул щеки и погнал висящие над головой тучи прочь, на восток. В просветы между облаками то и дело проглядывало солнышко. И хотя по‑прежнему было прохладно и сыро ‑ на душе сразу посветлело.

В канцелярию к Чуйкевичу я так и не попал.

Запыхавшийся слуга передал приказ Кочубея немедленно явиться к нему.

Сегодня гордость Степана, белые мраморные ступени, потеряли свой лоск, пестрели множеством грязных отпечатков. Добавились еще и мои.

Ступая вслед за дворецким, удивленно поглядывал по сторонам. Казалось, что перешагнул не порог, а столетие. Светлые комнаты с высокими потолками, ковры, деревянная, украшенная резьбой мебель. Мягкие, обтянутые бархатом кресла и диванчики, серебро подсвечников, бронза и фарфор статуэток, хрусталь графинов и бокалов. На стенах ‑ дорогое оружие, гобелены, картины.

Как отличался дворец генерального судьи от убогой хибары Овсия! Бездонная, непреодолимая пропасть!

В кабинет Василия Леонтьевича Степан сунуться не посмел. Видать, хозяин не в духе. Кочубей, одетый в бархатный с золотым шитьем халат сидел за столом из красного дерева, на котором в живописном беспорядке разбросаны бумаги. Задумчиво крутил в руке гусиное перо.

Немолодой, нездоровый, грузный человек. Хотя, возможно, его внешность обманчива. Глаза живые, движения энергичны. Гладко выбрит. Усы и волосы, обильно посеребренные сединой, аккуратно причесаны.