Текст книги "Аэций. Клятва Аттилы (СИ)"

Автор книги: Алекс Тавжар

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

Отложенный разговор ничего не изменит, подумал Карпилион и ответил кивком. Встреча с женой императора льстила его самолюбию. Он никогда еще не был представлен столь высочайшей особе, одно только имя которой окружал особенный божественный ореол.

– Вот увидишь, Лици́ния Евдокси́я – прекраснейшая из женщин, – сказал Аэций, заметно повеселев. – Только прежде нам предстоит придать тебе более римский вид. Зеркон привезет одежду, а я подстригу покороче и побрею бороду. В Арминине сойдут с ума от твоей белозубой улыбки.

Для этого самое время – сойти с ума, усмехнулся Карпилион. Но не другим. А ему самому.

*

– Племянника уже обкарнали? – первое, что спросил Зеркон, вернувшись из города. С собой он привез внушительный платяной сундук и на этот раз разглядывал каждого, кто попадался ему на глаза возле дома.

– Да не верти головой, – с досадой сказал Аэций. – Карпилион пошел к водопаду. Отблагодарить озерную деву.

– И вы его отпустили? – обомлел Зеркон. – А, может, дали в придачу лошадку и золота, чтобы уж сразу хватило доехать до пограничных земель?

– Он не уедет. Ты его плохо знаешь.

– Я его плохо знаю?! Да уж получше других. Это такой сорванец…

– Кто сорванец? – раздалось за спиной у карлика.

Тот от испуга умолк и, повернувшись назад на негнущихся ногах, уставил глаза на безбородого коротко стриженого верзилу. Ох, и здоров. Ох, и статен. Ох, и… зверские у него глаза. Ну, волк, волк и есть.

– Племя-я-янник… – дрожащим голосом произнес Зеркон и обхватил верзилу за пояс, потому что выше не доставал. – Как же я по тебе горевал, – запричитал он, смахивая слезу. – Как горевал. Ты и предста-авить себе не можешь…

Карпилион не сразу, но все-таки обнял его одной рукой.

– Ты должен мне обо всем рассказать, – произнес он, не уточнив о чем, но Зеркон, разумеется, понял. О брате, о Гауденте.

– Расскажу. Обо всем, обо всем. Пойдем в твою комнату. Наполним кубки…

– Не слишком ли ты пристрастился к вину? – вмешался Аэций.

– Так к хорошему и пристраститься не грех, – подмигнул ему карлик и потянул Карпилиона в дом. – Сундук тащите! Сундук! – крикнул носильщикам, и те, подхватив тяжелую ношу, побрели за ними.

*

– Поверь, я даже представить не мог, что Гаудента зарежут во сне. От такого злодейства у меня помутился рассудок. Вот и вся правда, – говорил Зеркон, помогая Карпилиону примерить тунику. – А как твоя рана?

– Ноет от резких движений. Ноет, когда напрягаюсь. Я уж привык, – ответил Карпилион.

– Ну, значит, терпимо и скоро пройдет, – со знанием дела обнадежил Зеркон. – Отец о тебе позаботится. Он рад-радехонек, что вы теперь вместе. Никуда тебя не отпустит.

– Посмотрим.

– А что тут смотреть?.. Вот эта туника, я вижу, тебе подойдет. Ты в ней будто бы сам Люцифер.

– Это который денница?

– Это который утренница. Лучше держи язык за зубами. Особенно в присутствии августейших особ. Не ковыряйся в зубах. Не сплевывай. Не чеши в затылке…

– Послушай, я уже не мальчишка.

– А ведешь себя точно так же!

– Да наплевать.

– Вот об этом я и твержу! Не надо плеваться. Ни на себя. Ни на кого-то другого. Двигайся медленно, говори потише. Не ори как будто в походном лагере гуннов.

– А в римском будто не голосят.

– В римском – голосит командир. Остальные слушают и мотают на ус. А у гуннов каждый сам себе голова…

– Да много ты знаешь. Аттилу там слушали все.

– Ну, вот. Опять за свое, – возмутился Зеркон. – Забудь про аттилу. Забудь. Ты больше не он и не должен им быть. Там на востоке другие порядки. Для них ты чужак. Пускай изберут вождя – коренного, из местных. И владеют сами собой. Они сидели в своей земле и никогда бы сюда не пришли. Ты их только сбиваешь с пути. Ругаешь Империю, злишься, а самого так и тянет обратно. Под всяким предлогом. Война, возмездие, что там еще? Вон, и Галлию всю уже утоптал. Так и оставайся в родных местах. Не обманывай сам себя…

– А ты почему не остался среди своих?

– Я – это совершенно другое дело. В детстве меня едва не убили из-за того, что горбатый да страшный. Вот и пришлось податься к шутам. И среди них я всегда был своим, в мире с собой и со своим уродливым телом. То же самое будет с тобой. Вернувшись сюда, ты наконец-то обретешь покой. Помни, ведь ты не только римлянин, но и норк. А норки всегда выбирают правильный путь. Наши родичи выбрали римлян. Мы для них карлики. Они для нас великаны. А ты – потомок и тех, и других, тебе тут и жить. – Зеркон откашлялся. – Вот теперь, я думаю, надо выпить. А то от долгого спора у меня пересохло в горле. Ты тунику-то прибери, прибери. Измызгаешь, и придется надевать другую. С пятнами в гости у нас не ходят. Особенно если они похожи на кровь.

Карпилион послушно разделся и сунул ему тунику.

– Сколько же у тебя отметин… – заохал карлик. – А эта новая… жутко смотреть. Ну, да ладно. Там в сундуке нашейник из золотых пластин. Наденешь, и никто ничего не заметит.

«Вот и буду разгуливать как ручная собака», – заскрипел зубами Карпилион, но возвращаться к гуннам полуживым калекой ему не хотелось. Сначала надо набраться сил, а за это время придумать, как оправдаться перед своими за Каталаунские поля.

Часть 21. Договор

Прием у Лици́нии Евдокси́и

Жена императора Валентиниана златокудрая небесноглазая Лициния Евдоксия славилась своей красотой. Такими же невыразимо прелестными были две её юные дочери – нобили́ссимы, старшую из которых обручили с отпрыском короля вандалов Гейзериха, а младшую только-только собирались кому-нибудь выгодно предложить. Обе девочки с виду были кроткими как овечки, ходили за матушкой по пятам, опустив свои милые увенчанные тиарами головки. Однако тихонями они не были. Скорее, хотели такими казаться.

Сестра императора Гонория вечно их путала. А уж как уставала от постоянной бессмысленной болтовни, не выразить и словами. То они обсуждали чьи-то наряды, то фруктовые блюда, которые подадут на обед. «От красного винограда пучит», – говорила одна. «От белого тоже», – добавляла другая, и принимались прыскать от смеха, находя это очень смешным. К визиту магистра армии обе оделись в роскошные белые одеяния. Внешне Аэций был весьма ничего, и они рассудили, что сын, которого он привезет с собой, непременно такой же красавец, как и отец. Мнение девушек поддержала их мать. «У красивого человека», – сказала она, – «не может быть некрасивых детей».

На это просто нечего было ответить. Наивность Лицинии Евдоксии граничила с глупостью, но сама она, разумеется, почитала себя мудрейшей из женщин. Знала бы эта самонадеянная особа, какими словечками награждает её супруг. Валентиниан и в глаза издевался над ней, превознося недостатки словно достоинства и тем самым выставляя их напоказ. Точно так же он относился и к дочерям. Считал, что они его оскорбили, появившись на свет вместо сына-наследника, которого дорогая супруга не сподобилась ему подарить.

Гонории было велено сопровождать Лицинию Евдоксию в Аримин. Лицинии Евдоксии было велено присматривать за Гонорией. Валентиниан успешно избавился от обеих и теперь, надо думать, предавался безудержным оргиям в Риме. Гонорию это страшно бесило. Сам развлекается, а её отправил чуть ли не в ссылку. Напрасно она понадеялась на аттилу. Аэций обратил его в бегство. Заиметь бы такого союзника, размышляла Гонория. Не вышло с аттилой. Так, может, выйдет с Аэцием? Станет его невесткой и получит поддержку всей римской армии!

В беломраморной зале, где ожидали гостей, было душно. Наверное, от приторного аромата роз, которые торчали повсюду – в напольных вазах, в гирляндах, в волосах у рабынь. Гонория предупредила Лицинию Евдоксию, что выйдет на воздух. За ней увязались племянницы со словами, что им тоже нечем дышать. На самом деле, юные нобилиссимы хотели первыми увидеть всадников. Они без умолку говорили о сыне Аэция. Спорили о том, какого он возраста и роста.

Гонории и самой не терпелось его увидеть.

Дорогу до портика усыпали розовыми лепестками. Легкий, словно дыхание, ветерок гонял их, то поднимая вверх, то снова бросая на камни. Поначалу слышался только этот тихий волнительный звук. И вот его заглушил отдаленный топот копыт.

*

Аэций приехал один, не считая нескольких букеллариев, на которых Гонория даже не посмотрела.

– А где же ваш сын? – спросила одна из нобилиссим после радушных приветствий.

– Думаю, он уже в зале, – любезно ответил Аэций. – Возле города нас поджидала толпа. Карпилион пересел в повозку. Он не любит, когда на него глазеют. Я распорядился, чтобы стража проводила его к другому входу.

«Не любит, когда глазеют, или не хочет, чтобы увидели?» – невольно отметила про себя Гонория, любившая подмечать подобные мелочи.

Следуя за другими, она убавила шаг и не спеша прошла через арку в зал. Сына Аэция как раз представляли Лицинии Евдоксии. При виде столь статного человека у Гонории стукнуло сердце. Девочки не ошиблись. Он действительно был красив, но не той привычной приторной красотой, от которой её начинало тошнить, а какой-то неистовой, властной, похожей на грозовое небо. С магистром армии его роднили, разве что, светлые волосы и холодный оттенок глаз. Несмотря на богатое одеяние и спокойное выражение лица, во всем его облике чувствовалось что-то грубое, варварское, как у дикаря, которому повезло родиться с благородной статью и правильными чертами.

Гонория услышала, как Аэций назвал его имя – Карпилион. А про неё Лициния Евдоксия сказала:

– С нами сестра императора Юста Гра́та Гонория.

Потом они пили из кубков, изображавших сражения прошлого – битву при Ка́ннах, Карфаге́не, Але́зии, и без стеснения разглядывали друг друга. Каждый кубок был по-своему ценен и каждый брошенный взгляд. Желая занять гостей разговором, Лициния Евдоксия задавала вопрос за вопросом. Аэций на них отвечал. Почему его сына не было видно? Все это время Карпилион находился в заложниках у гуннов. Ради чего? Ради мира и спокойствия Империи. Видел ли он аттилу? Конечно. Может ли его описать? Предводитель гуннов был в шлеме. А правда ли что степняки никогда не слезают с коней? Неправда. Пищей им служит сырое мясо? Если его засолить. Их луки действительно мощнее римских? Во много раз.

– Тем ценнее наша победа, – с улыбкой произнесла Лициния Евдоксия. – За неё мы выпьем во время триумфа, который, без сомнения, состоится в Риме. А сейчас я хотела бы осушить этот кубок за то, чтобы мерзостному атилле и всей этой гуннской нечисти воздалось по заслугам!

– Желаю и вам того же, – неожиданно произнес Карпилион и сделал большой глоток.

У всех, кто был в зале, вытянулись лица. И только Аэций остался внешне невозмутим.

– Карпилион имеет в виду поговорку – всякому по заслугам, – объяснил он поведение сына. – Так говорят у нас в армии.

– Ах, это армейская поговорка? – любезно произнесла Лициния Евдоксия и только что не икнула.

Наблюдать за ней было забавно. Гонория тихо давилась от смеха. Наверное, у Карпилиона остались друзья среди гуннов. По-другому и быть не могло. Вот за них-то он и вступился.

После этого гости быстро ретировались, и, хотя Лициния Евдоксия простилась с ними очень тепло, но настроение молодой августы явно сошло на нет. Когда Гонория спросила о впечатлении, которое произвел на неё сын Аэция, она ответила с ужасом:

– Как неприятно, что я никогда не слышала эту армейскую поговорку. Но все же причина, мне думается, в другом. Принижая достоинство их врага, я ненароком принизила и величие их триумфа. Валентиниан рассердится на меня за то, что произошло. Не могла бы ты как-нибудь это уладить? Аэций благоволит тебе. И сыну ты, кажется, приглянулась. Для них приготовили роскошный домус недалеко отсюда. Они останутся в нем, по крайней мере, до завтра. А ты могла бы заглянуть туда ненароком.

И провести там чудесный вечер, общаясь с сыном Аэция в приятной расслабленной обстановке?

– Ты просишь о невозможном, – произнесла Гонория строго. – Для этого мне придется пропустить вечернюю молитву в Храме. Но ради тебя, дорогая, я готова пойти на любую жертву.

Ссора

– Послушай, Карпилион, – обратился к сыну Аэций. – Видимо, я недостаточно ясно растолковал положение, в которое мы попали.

– Мне не надо ничего растолковывать, – ответил Карплион. – Я знаю, зачем ты повез меня к жене императора.

Они разговаривали в триклинии просторного гостевого домуса, которым Аэций обычно пользовался во время пребывания в Аримине. Как магистру армии подобные домусы полагались ему в каждом городе. Их убранство везде было одинаково вплоть до оттенков мебели для отдыха – мягких удобных лож, на которых можно было полулежать, и низкого столика с вином и фруктами.

– Я рад, что ты меня понимаешь, – сказал Аэций. – Плакидия – младшая дочь императора свободна от обязательств. Мы могли бы вас обручить.

Карпилион расхохотался в голос.

– Мы?..

– Напрасно смеешься, – возразил Аэций. – Плакидия недостаточно взрослая для заключения брака, но вполне созрела для обручения. Женившись на ней, ты станешь…

– Соправителем императора? – сквозь смех произнес Карпилион. – Не поверишь, но с этим я и нагрянул в Галлию. Юста Грата Гонория – так её полное имя? – прислала аттиле письмо с предложением стать её мужем.

– Что? – Аэций был искренне удивлен.

– Император не сказал тебе?

– Хм, нет… Наверное, не успел. Что ж. Тогда даже лучше. Гонория очень похожа на мать. Она не только красива, но и умна. Думаю, если я предложу императору этот брак, у него не возникнет никаких возражений.

– Аттиле он ответил, что Гонория отдана́ другому.

Аэций усмехнулся и покачал головой.

– Узнаю́ Валентиниана. Иногда он лукавит, чтобы не отказывать прямо. Не беспокойся, тебе не откажет. Ты ведь мой сын, а я его главная опора.

– Да к тому же герой Каталаунских полей, – с иронией произнес Карпилион.

– Каталаунские поля нам обоим аукнутся, если не уладим свои разногласия, – ответил Аэций. – Победу не одержать оружием, она в той цели, которую ставят перед собой. Ты пришел за Гонорией, так женись на ней и не будешь чувствовать себя проигравшим. В целом, призна́юсь, я горд, что сумел победить такого врага, как ты. Прими мое восхищение. Ты был очень хорош в бою.

– Ты тоже, Мунчук, – отозвался Карпилион. – Кажется, так тебя звали в Маргусе, когда мы впервые встретились.

– Ха-хах, Мун Чук – это вовсе не имя, а название праздника. Мун Чуками называют тех, кто родится в этот Великий день. Их считают детьми богов… Руа когда-нибудь говорил тебе об Ульдине?

– Нет.

– Для меня он был богом. В юности я поклялся хранить эту землю от войн и побратался с теми, кто поклялся о том же самом. А теперь из всех побратимов остался один. Умру, и кто будет новым хранителем мира? Пятилетний сын, которого родила мне вторая жена?

– Мира без войн не бывает.

– Так говорят только слабые духом. Война означает, что ты был не прав. И только договорившись, будешь чувствовать, что победил.

– Ну, раз так – давай заключи́м договор. Ты возглавляешь армию здесь. А я – у гуннов. И тогда между нами не будет войн. За это время твой сын подрастет и сможет тебя заменить. А в Кийгороде подрастет наследник Руа.

Карпилиону казалось, что возражений быть не должно́.

– Посмотри вот сюда. – Аэций придвинулся ближе и показал ему руки. – Ты видишь? Они дрожат. Пока не слишком заметно, но скоро об этом узнают все. У меня нет выхода. Я должен найти преемника, и не завтра, не послезавтра – а прямо сейчас. Иначе меня заменят каким-нибудь славным воякой, который решит, что Империи необходима война с аттилой. И тогда будет поздно хвататься за локти. Поверь, я не стал бы с тобой говорить, будь у меня хоть какой-нибудь шанс поступить по-другому. Со мной все кончено. Заключать договор бесполезно. Я не хочу ничего делить. Я хочу отдать тебе всё. Этот мир, людей, их жизни и их судьбу. Оставайся здесь, женись на Гонории. А в Кийгород отправишь послание. Пусть поставят вместо тебя послушного нам человека. Например, такого как Онегесий. Ты ведь с ним кажется дружен?

У отца были старые сведения, но поправлять его не было смысла. Карпилион раздумывал над другими его словами. Женившись на Гонории, он разделит с императором трон, и поражение превратится в победу. Именно так начиналась его военная жизнь. Женился на дочерях степняков и набирал себе войско. Теперь этим войском станет римская армия. За это время степняки перекочуют в родные края. А в Скифии будут ждать его возвращения. Женитьба на сестре императора оправдает все…

– В Кийгороде я оставил Ильдику. Она там правит вместо наследника Руа.

– Ильдика? Знакомое имя, – осторожно переспросил Аэций. – Ты уверен, что можешь ей доверять?

Ответить Карпилион не успел. До слуха обоих донесся удар дверного молотка.

Вместо прислуги за порядком в домусе следили могучие букелларии. Один из них, стуча сапогами, вломился в треклиний и объявил, что хозяев дома желает видеть сестра императора Гонория.

Отец и сын невольно переглянулись. Внезапный визит настолько знатной особы заставил их разом подняться с нагретых лож. Кажется, птичка сама прилетела в клетку.

– Знаешь, что, – произнес Аэций. – Сделаю-ка я вид, что удалился незадолго до её прихода. А ты уж, пожалуйста, прими её как полагается. Не груби…

– И не чеши в затылке, – подхватил Карпилион, и, обменявшись усмешками, они разошлись по разным арочным входам.

Осень 451 г. Кийгород

Посыльный прибыл в Кийгород, когда покраснели листья и подули холодные северные ветра. Аттила просил передать на словах, что находится в безопасном месте. Велел не ждать его скоро и вести обычную жизнь.

В Кийгороде знали, что его разгромили на Каталаунских полях. Наверное, он в плену, решила Ильдика, иначе прислал бы посыльным знакомого, а не какого-то чужака.

– Созовите мне воевод. Всех, кто верен аттиле. Пусть немедленно едут сюда, – отдала приказание.

И воевод созвали.

Совет

– Матушка, почему ты плачешь? – спросил восьмилетний Ирна у Ильдики. Он был таким же темноволосым как Руа, но глазами походил на неё и на Кия, и на весь их голубоглазый род.

– Я не плачу, – ответила Ильдика, стирая слезинку, стекавшую по щеке. – Сейчас мы пойдем на двор. Там будет много чужого люда. Не пугайся. Они приехали нам помочь.

– Не буду пугаться, – смело ответил Ирна и нахмурил свои соболиные бровки.

Ильдика поцеловала их. Взяла мальчонку за крепенькую ладошку и повела за собой. На ней был длинный жемчужный наряд, отороченный белым мехом. Ильдика знала, какое впечатление производит на мужчин её красота, делая их податливыми и сговорчивыми, и хотела выглядеть как можно лучше.

*

Когда они с сыном вышли на устланное коврами крыльцо, во дворе закричали приветствия. Народа там было много. Те, кто явился из дальних окраин, держались особняком. Остальные – сбились толпой.

– Вот и пришли ко мне, дорогие гости, – сказала Ильдика. – Позвала вас не ради веселья, а ради доброго дела. Рассылайте вести во все концы. Собирайте дружины. Скликайте тех, кто может держать оружие. И пойдем на подмогу аттиле.

Не успела она умолкнуть, как во дворе зашумели. Одни говорили о том, что скоро начнется зима, и кони увязнут в сугробах. Другие о том, что аттила вернется сам. А раз до сих пор не вернулся, то и подмога ему не нужна.

Ильдика смотрела на них растерянными глазами. Аттила в беде. А они испугались сугробов!

– От ваших речей даже небо померкло, – произнесла она с горечью. – Я никого не хочу неволить. Раз уж приехали – отдыхайте, гуляйте в Кийгороде, а потом уезжайте в свои края. Пускай останутся только те, кто согласен идти в поход.

И толпа во дворе потихоньку стала редеть.

– Позови нас весной, когда распечется солнце, – говорили Ильдике. – А зимой медведи сидят по берлогам.

Ильдика не ожидала такого исхода. Только что во дворе было густо, и вот никого не осталось, кроме зевак.

– Почему они разбежались? Нам никто не хочет помочь? – спросил у матери маленький Ирна, не понимая, что происходит.

У Ильдики дрогнули губы. Она наклонилась к сыну, чтобы ответить, и вдруг услыхала знакомый голос:

– Я помогу, если надо.

От зевак, словно тень, отделился кто-то высокий, крупный, с курчавой седой бородой и медленно подошел к крыльцу.

Охранники, лязгнув мечами, ринулись было его задержать, но Ильдика остановила их быстрым движением руки.

– Не трогайте. Это друг, – сказала она, и лицо её осветилось радостной улыбкой.

Перед ней стоял Онегесий, все такой же кряжистый и могучий, нисколько не постаревший за время разлуки. Несмотря на седую бороду, он выглядел даже моложе, чем раньше.

*

Ильдика отвела его в терем, а сына оставила на попечение нянек.

В чертоге с низкими расписными сводами и крепкой мебелью из мореного дуба они сидели вдвоем. Ильдика, сложив на коленях руки. Онегесий, уперевшись в бок кулаком. Он был уверен в себе, богато одет и вальяжен. Подбитая шелком накидка молодецки свисала с плеча.

– Давно тебя не было видно, – сказала ему Ильдика. – Где же ты пропадал?

– На Волхе. Теперь я, вроде как, сам по себе. Услышал, что ты зовешь и решил наведаться в гости.

– Другие тоже наведались, но помочь отказались. С твоей стороны благородно, что поступаешь иначе. Аттила этого не забудет…

– На него мне плевать, – перебил Онегесий. – Я собираюсь помочь не ему, а тебе. Так что сама решай, согласна ты или нет.

Конечно, согласна, удивилась Ильдика. Разве может быть по-другому?

– Сколько людей у тебя в дружине? – решила она уточнить.

– Нисколько, – огорошил её Онегесий. – У меня и дружины-то нет.

– А как же…

– Наберу, если надо, в Великой Степи́. Там меня знают.

– Так ведь это будет не скоро? – упавшим голосом произнесла Ильдика.

– К весне. А точнее – к началу лета, – сказал Онегесий. – Во дворе тебе говорили дело. Зимой под снегом дорогу не видно, и от холода некуда деться. В таком походе только людей морозить.

– Но до лета ждать невозможно. Ко мне приезжал посыльный. Я думаю, что аттила у римлян.

– А где он, посыльный?

– Уехал обратно. Или ты мне не веришь?

– Тебе-то я верю. А вот посыльному нет. Армия гуннов разбита. И те, кто там был, уверяют, что аттилу смертельно ранили у них на глазах. Может, его и в живых-то уж нет…

– Неправда. Я знаю, он жив!

– Тебе он так дорог? – спросил Онегесий, слегка прищурясь. – А чего же уехала с братом, когда он тебя позвал?

– Да по глупости, – улыбнулась Ильдика. – Из-за того, что был маленький ростом …

– Ха-ха-ха, – не выдержал Онегесий. – Ох, прости, такого я раньше не слышал. Потом, значит, вырос и отношение поменялось?

– Не поменялось. Осталось таким же, как прежде. Сердцем я всегда была с ним. Думала, что теперь будем вместе. Только он меня не простил. Считает, что я его предала.

– И ты решила доказать свою верность?

– Нет, я просто хочу его выручить.

– Несмотря на то, что уехал к другой?

Онегесий, видимо, знал о письме Гонории.

– Несмотря на это, – сказала Ильдика, потупясь. – Он не покинул меня в беде. И я его не покину. Остальное пусть будет, как будет. Насильно мила не будешь.

– Ах, вот как ты судишь… – кивнул Онегесий. – Военный поход не простое дело. Придется многим пожертвовать. Ты готова?

– Пожертвовать чем? – переспросила Ильдика.

– За наемников надо платить, иначе они не смогут купить оружие и броню. Прибавь сюда продовольствие и коней…

– Не сто́ит перечислять. В Кийгороде казна не пустует. Возьмем сколько нужно.

– А кто возглавит дружину?

– Я думала – ты.

– Тогда объяви об этом сама.

– Сегодня же объявлю.

Онегесий, о чем-то задумавшись, погладил себя по колену.

– Осталось одно условие, – произнес он и медленно посмотрел на Ильдику.