Текст книги "Девятый круг"

Автор книги: Алекс Белл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Рыбки! – нашелся я.

– Прости, не понял? – спросил Стефоми с выражением растерянности.

– Э-э-э… Мне нужно присматривать за рыбками одного человека, – пробормотал я, при этом моя рука автоматически потянулась к карману, где лежала коробочка с кормом. – Но вообще-то, я не против, – поспешно добавил я. «Что я делаю? Брр… Зачем я говорю ему это?»

– Чьих-то рыбок? – спросил Стефоми, удивленно глядя на меня.

– Да! Они не мои. Я только… Это просто любезность… пока они не вернутся из отпуска…

– Габриель, – сказал Стефоми, к счастью прервавший меня на полуслове, прежде чем я успел окончательно запутаться, – не пойми меня неправильно, но плюнь ты на этих чертовых рыбок. Ты сможешь проведать их завтра, за ночь они с голоду не помрут. И уверяю тебя, беседа со мной окажется гораздо более оживленной, чем с любой из этих рыбок… – Он сделал паузу. – Впрочем, это будет зависеть от того, сколько я выпью. Так что гарантировать ничего не могу.

Я рассмеялся. Сразу исчезли все тревоги. Конечно, рыбки были важным делом, но в данный момент более важным был Стефоми. И если он станет задавать какие-нибудь неподходящие вопросы, я прямо скажу, что в разговоре предпочел бы не касаться моего прошлого. Проблема решена.

Выйдя на улицу, мы обнаружили, что дождь прекратился, а солнце уже садится. Мы прошли мимо памятника Тысячелетия, свернули на улицу Állatkerti и вскоре оказались перед «Gundels» – самым знаменитым в Венгрии рестораном. Стефоми был крайне удивлен, узнав, что я здесь не бывал, хотя, конечно же, слышал об этом шикарном заведении. Оно помещалось в величественном старинном здании с филенчатыми белыми потолками, старинными картинами на стенах и колоннами из полированного орехового дерева, установленными по всему просторному залу. В дальнем углу негромко играл пианист, отблески рассеянного света переливались на колоннах и элегантной старинной посуде.

Как только нас усадили за стол, я задал Стефоми вопрос относительно его имени, чтобы отвлечь его от возможного намерения задать какой-либо вопрос личного характера мне. Едва я при этом упомянул архангела Задкиила, Стефоми удивленно поднял брови.

– Ты, видимо, хорошо знаешь всех этих своих ангелов, – сказал он. – Кажется, Задкиил считается ангелом… этого… памяти?

От явного акцента на последнем слове я буквально подскочил и опрокинул бокал с вином.

– Боже мой, как ты неосторожен, – слегка пожурил меня Стефоми и попросил официанта прибрать на столике.

«Он не может знать… Он не может знать о моей проблеме…»

– Ты в порядке? – спросил он, когда официант отправился за новым бокалом для меня.

– Да, конечно! Я прекрасно себя чувствую, а в чем дело? Почему ты спрашиваешь? – испуганно выпалил я.

Стефоми как-то странно посмотрел на меня:

– Ты выглядишь несколько обеспокоенным, вот и все.

– Нет, – сказал я, нервно проводя рукой по волосам. – Нет, нет. Я только…

– А ты случайно не диабетик?

– Надеюсь, что нет, – ответил я, тщетно пытаясь подавить нервный смешок.

– Ну и хорошо. Во всяком случае, нам сейчас принесут поесть.

Огромным усилием воли мне удалось восстановить душевное равновесие. Наша трапеза продолжалась, и через некоторое время я переключился на безалкогольные напитки. Грустно вздохнув, Стефоми согласился, что спиртного было уже достаточно, и с кривой улыбкой выразил готовность последовать моему примеру.

Я вовсе не имел что-либо против выпивки. Мне только хотелось оставаться настороже в случае, если Стефоми задаст такой вопрос, в ответ на который придется быстренько что-нибудь придумать. Я не мог рисковать… Ведь, слегка перепив, я мог выдать ему всю правду или сообщить что-нибудь не менее ужасное. Хотя, скорее всего, он воспринял бы все это лишь как пьяную болтовню.

В какой-то момент в нашем разговоре всплыла тема музыки, и Стефоми сообщил, что у него есть великолепная, бесценная старинная скрипка работы несравненного итальянского мастера Амати, который был учителем великого Антонио Страдивари.

– Скрипка? – быстро переспросил я.

– Да, а ты играешь?

– Э-э-э… нет, не думаю.

– Не думаешь? – удивился Стефоми. – Я полагаю, ты должен был бы помнить о чем-либо подобном.

Я поспешно рассмеялся, стараясь загладить возникшую неловкость.

– Ведь, кажется, есть мнение, что на скрипке умеет играть сам дьявол? – спросил я, вспомнив одну из картинок в моей книге.

Стефоми удивленно поднял бровь:

– Да, существуют легенды, рисующие дьявола как совершенного скрипача. Кажется, об этом даже есть песня или что-то в этом роде. Будто бы дьявол и мальчик-скрипач заключили пари о том, кто из них сыграет лучше. В песне выигрывает мальчик, игравший для своей души. Но если верить легендам, то мастерство Сатаны в игре на скрипке является непревзойденным как в этом мире, так и в любом другом.

Игривый тон Стефоми ясно говорил о том, что он не верит ничему из сказанного, и все же это вызвало во мне некоторое беспокойство.

– И потом, ведь существует же соната Джузеппе Тартини «Трель дьявола», – продолжал Стефоми, откинувшись на спинку стула. – На ее создание композитора вдохновил сон, в котором он отдал дьяволу свою скрипку и услышал, как тот играет на ней с таким мастерством, какое представилось Тартини просто невозможным. И хотя «Трель дьявола» считается далеко превосходящей все прочие сочинения композитора, сам Тартини утверждал, что она всего лишь бледная тень той музыки, которую он слышал в исполнении Сатаны в своем сне. – Стефоми слегка склонил голову в мою сторону и улыбнулся. – Может, мне следует бросить все это и отправиться играть на небесной арфе? – добавил он.

Наконец наступило время закрытия ресторана. И когда мы больше не могли игнорировать направленные в нашу сторону взгляды обслуживающего персонала, нам пришлось взять пальто и выйти на холодную ночную улицу. Я намеревался пойти к станции метро, а Стефоми собирался сесть в автобус в нескольких кварталах отсюда. У дверей ресторана мы остановились, чтобы застегнуть пальто.

– На этот раз ты сохранишь мою визитку? – спросил Стефоми, повернувшись ко мне.

– Конечно. А у тебя есть моя, – ответил я.

Я точно ее не потеряю – вот она лежит на столе передо мной, в то время как я пишу эти строки. А еще, возвращаясь домой, я все время мысленно повторял номер его телефона. На этот раз ни одно живое существо не сможет заставить меня забыть его. И никакой приступ амнезии не вырвет из моей памяти этих цифр.

19 сентября

В течение нескольких дней я с удовольствием предавался воспоминаниям о времени, проведенном со Стефоми, почти не покидая своей квартиры. В благодушном состоянии я часами просто сидел, глядя на стены. Однако одновременно меня тревожило предчувствие, что произойдет нечто и мое хорошее настроение будет испорчено.

А причиной этому была старинная книга, полученная из Италии. Та, в которой столь досконально исследуется мир демонов и которую я с отвращением запрятал под шкаф. Эта книга прямо-таки взывала ко мне. Почти так, как если бы омерзительный фолиант обладал голосом. Мысль о том, что она находится здесь, обжигала мое сознание пламенем, я видел ее даже тогда, когда закрывал глаза. Я решил не держать такую вещь в своем доме. У меня и без нее достаточно книг, в которых дьяволы перескакивают с одной страницы на другую, поэтому я вознамерился отослать ее обратно в букинистический магазин для перепродажи.

Я вышел на улицу и направился в магазин, где купил оберточную бумагу и скотч, и вернулся домой, испытывая некоторое облегчение. Дома я извлек книгу из тайника под шкафом и положил ее лицевой стороной на лист оберточной бумаги, разостланный на столе. Я начал было заворачивать книгу в бумагу, а потом помедлил. Я вдруг почувствовал, что это опасно. Я не должен отсылать книгу подобным образом. Это ее как-то разозлит.

Раздосадованно покачав головой, я перелистал ее обветшалые страницы, перелистал с той же неприязнью, что и прежде. Я заметил, что заплатка из желтоватого пергамента отстает от кожи переплета и отгибается кверху. Нахмурившись, я прижал ее большим пальцем, но, как только я убрал палец, она снова отогнулась. Тогда, осмотрев это место более тщательно, я обнаружил следы ее реставрации – ряды аккуратных черных стежков, скреплявших желтый пергамент с кожаным переплетом.

То, что произошло дальше, трудно объяснить, если не счесть меня за безумца, коим, вне всяких сомнений, я не являюсь. Меня самого потрясло, когда, вскрикнув от ужаса, я вскочил и сделал несколько неверных шагов назад, опрокинув при этом стул. Что-то относящееся к этой книге вызывало у меня беспокойство с самого начала. Я связывал это с естественным чувством отвращения к ее содержанию. Но теперь я знаю, что это было нечто большее. Эта книга излучала невидимые, но вполне ощутимые волны зла. И они погубили бы меня. Я уверен в этом. На этих невинных страничках обитали реальные дьяволы, они ненавиделименя и были бы несказанно рады погубить при малейшей возможности. Ну, так у них не будет этой возможности! Я им ее не предоставлю!

Я рывком выдвинул ящик кухонного стола и схватил разделочный нож. Издав дикий звериный крик, нечто среднее между рычанием и всхлипом, я вонзил нож в книгу по самую рукоятку. Моя сила меня удивила – лезвие ножа проткнуло книгу и вошло в столешницу так легко, словно в масло.

А мгновение спустя, к моему ужасу, я услышал, как кто-то окликает меня: «Габриель, привет!»

Я узнал этот голос, а когда глянул в сторону двери, то понял, что, возвратившись в квартиру, не запер ее. Когда пришедший постучал в дверь, она распахнулась перед ним. Стефоми огляделся, и его глаза последовательно останавливались на лежащей на кухонном столе красной книге с воткнутым в нее большим ножом, на опрокинутом стуле, а затем на мне, прислонившемся к кухонному шкафу и усиленно пытавшемся выглядеть спокойной и разумной личностью, а не полоумным и опасным субъектом.

– Я не сумасшедший! – выпалил я, стремясь разубедить его.

Мне не следовало говорить этого. Большинству людей нет надобности доказывать свое здравомыслие. Нужно было просто обратить все в шутку. Рассмеяться и отшутиться. Но мой ум не сработал достаточно быстро.

– Сумасшедший? Ты что, Габриель? – спросил Стефоми с улыбкой. – Разве кто-нибудь сказал что-нибудь о сумасшествии?

– Я… – начал я, совершенно не представляя, что буду говорить дальше, но чувствуя настоятельную необходимость что-то сказать, как-то объяснить ситуацию.

– Не объясняй ничего, – перебил меня Стефоми, предостерегающе подняв вверх ладонь. – Автор оказался тенденциозным ублюдком, да? Должен признаться, что иногда и у меня появляется сильное желание искромсать какую-нибудь книгу, – продолжал он с улыбкой. – Правда, я не делал этого ни разу.

Я рассмеялся – надеюсь, не очень истерическим смехом, – почувствовав облегчение оттого, что Стефоми не посчитал меня безумцем и не намеревается поспешно покинуть мой дом.

– Я сожалею, если пришел… не вовремя, – сказал Стефоми, снова бросив взгляд на книгу. – Я только хотел вернуть тебе вот это. – Он протянул мне бумажную карточку, и я увидел, что это мой недельный билет для поездок на метро. Я не обнаружил его у себя, когда вошел в метро после нашего застолья, и мне пришлось тогда купить разовый билет. – Он действителен еще несколько дней, и я подумал, что лучше вернуть его тебе. Наверное, ты оставил его на столе, когда доставал бумажник, а я случайно прихватил его вместе со счетом.

– Спасибо, – сказал я, забирая билет. – Не желаешь ли выпить стаканчик?

– Нет, спасибо, не сегодня. Как-нибудь в другой раз.

Взглянув в последний раз с насмешливой улыбкой на пришпиленную к столу книгу, Стефоми плотно прикрыл за собой дверь.

Этот инцидент, который мог закончиться и гораздо хуже, убедил меня, что от проклятой книги надо немедленно избавляться. Нельзя держать ее дома ни секунды. Как только Стефоми ушел, я схватился за рукоятку ножа и рванул ее кверху, но проклятый нож так крепко засел в столешнице, что вытащить его не удалось. Мне не верилось, что я смог всадить его с такой силой. Я ухватился за рукоятку обеими руками и потянул нож изо всех сил. Но этим я только поднял над полом чертов стол вместе с книгой, а лезвие освободить все равно не смог. Книга… издевалась надо мной!

В конце концов я в порыве отчаяния протащил книгу через лезвие и рукоять ножа, в результате чего старинный том оказался разрезанным пополам. Когда я взял его в руки, из переплета что-то выпало. Я подумал, что это части страницы, разрезанной ножом, и нагнулся, чтобы поднять их. Но нет, то, что выпало, вовсе не намеревалось оказаться всего лишь безобидной, ничего не значащей страницей. Это было бы слишком легко и просто.

В действительности это были две половинки фотографии. А когда я увидел, чтоизображено на снимке, сердце у меня сжалось. Я медленно опустился на пол, приложил половинки фото друг к другу и какое-то время в смятении рассматривал изображение. Позже, при более внимательном осмотре книги, я понял, что фотография была спрятана в переплете под заплаткой из желтого пергамента. Я уже видел эти аккуратные, ровные черные стежки, вызвавшие во мне внезапный взрыв ярости.

На фото была изображена женщина. Она шла по какой-то улице, но по какой и где – определить невозможно. Объектив камеры настроили так, чтобы снять крупным планом ее голову и плечи, и располагался чуть выше ее. Этой женщине с умным лицом и длинными каштановыми волосами было чуть за сорок. Ошибки в том, кто она такая, быть не могло – это та убегавшая от меня женщина, с которой мы случайно встретились около трех недель назад. Женщина, пытавшаяся скрыться от меня в глухих закоулках Будапешта, а потом незаметно исчезнувшая, пока я разбирался с пятью громилами.

Я аккуратно склеил половинки разрезанной фотографии скотчем, а потом сидел и смотрел на нее в надежде, что если буду делать это достаточно долго, то, возможно, сумею понять смысл случившегося. Снимок был слегка поцарапан, вероятно в процессе его вкладывания внутрь переплета. В целом же он пребывал в хорошем состоянии и наверняка сделан был недавно. Когда я его перевернул, то увидел на обороте надпись, сделанную красными чернилами по-английски аккуратными заглавными буквами печатного шрифта:

«ПЛАКУЧАЯ ИВА НЕВИЛЛА ЧЕМБЕРЛЕНА ПЛАЧЕТ ДО СИХ ПОР».

Кроме того, на обратной стороне было напечатано название английской фирмы, производившей обработку фотопленки. Итак, снимок был напечатан в Великобритании, упрятан в переплет старинной книги в Италии, а теперь лежал на столе передо мной в центре Будапешта. Я был в полной растерянности и даже не мог попытаться как-то объяснить все это. Я видел эту женщину три недели назад. Она убежала так, словно очень испугалась меня, но я уверен, что это было какое-то недоразумение. Я не знаю о ней ничего. Ни имени, ни национальности, ни рода занятий, ни адреса… Но она говорила по-венгерски, и я увидел ее в Будапеште. Значит, можно предположить, что она венгерка.

Что же касается упоминания Невилла Чемберлена и плакучей ивы в тексте на обратной стороне снимка, то мне трудно даже предположить, какое отношение они могут иметь к изображенной на нем женщине. Эта фраза выглядит настолько бессмысленной, что, по-моему, в ней может отсутствовать какая-либо связь между словами и написаны они на фотографии случайно.

Предназначалось ли это фото для меня? Если нет, тогда тот факт, что я видел эту женщину всего три недели назад, является самым невероятным совпадением. Она знала меня когда-то. Я думаю, у нее могут быть проблемы. Я хочу ей помочь. И я сделаю это, если смогу. Но у меня нет ни малейшего представления, с чего начать ее поиски.

21 сентября

Я снова и снова изучал фотографию сосредоточенно, но безуспешно. Часами сидел и всматривался в нее. Наконец обнаружил карточку с адресом и номером телефона итальянского антикварного магазина, находившуюся внутри бандероли. Когда я позвонил туда, трубку взял владелец магазина, судя по голосу человек в летах. Он тепло поприветствовал меня – верный признак того, что книга действительно была дорогой. Несколько минут мы с ним поговорили по-итальянски о книге, и я понял, что про фотографию он ничего не знает. Интересная деталь: когда в ходе разговора я предположил, что переплет был поврежден и потребовал ремонта, он очень разволновался и заверил меня в отсутствии какой бы то ни было реставрации. Узнав о существовании в его магазине молодого помощника, я предположил, что, возможно, тот мог по какой-то странной причине вмонтировать фотографию внутрь переплета, но причина должна была быть действительно очень странной. На вопрос, откуда книга попала в магазин, владелец ответил, что приобрел ее у частного коллекционера более десяти лет назад. Книга долго не находила покупателя.

Снимок, без сомнения, был сделан не десять лет назад – прежде всего потому, что женщина на нем выглядела точно так, как в тот вечер, когда я увидел ее. Значит, фотографию спрятали в книгу тогда, когда та находилась в магазине.

Ни о какой плакучей иве я ничего не знал, но кто такой Невилл Чемберлен, мне, разумеется, было известно. Я не могу не сочувствовать этому человеку. Вряд ли можно поставить ему в вину то, что Гитлер оказался психом, которого оказалось невозможно урезонить. И в холокосте Чемберлен виноват не больше, чем Черчилль, Рузвельт или любой другой мировой лидер тех времен.

Читая в Интернете материалы о Второй мировой войне, я наткнулся на информацию о памятнике жертвам холокоста в Будапеште и вчера отправился взглянуть на него. Некоторое время я стоял и в растерянности смотрел на памятник, потому что он выполнен в виде плакучей ивы. Он воздвигнут в память о шестистах тысячах венгерских евреев, убитых нацистами во время войны, так что непонятно, почему кто-то считает возможным назвать его деревом Невилла Чемберлена. Уж если это дерево связано с каким-либо человеком, то этот человек, несомненно, Адольф Гитлер.

Есть что-то трогательное и печальное в этих узких удлиненных листьях так удачно названного дерева, обессмертившего память о тех, кто пал жертвой дьявольских прегрешений Гитлера. Я постоял еще немного возле этой плакучей ивы, испытывая чувство раскаяния и стыда от лица всего человечества. Но как связана со всем этим та загадочная женщина?

Образ плакучей ивы и память о событиях, вызвавших ее слезы, подействовали на меня угнетающе. У меня пропал аппетит, мне не хотелось выходить из дому, и поэтому я решил нарушить свой обычный распорядок и пораньше лечь спать.

Но это не сработало. Все надежды на то, что мой мятущийся ум сможет наконец успокоиться, разрушили ночные кошмары. Мне привиделось, что я нахожусь в базилике Святого Стефана и вижу, как ее заполняют нацистские солдаты. Мерцающие отблески пламени, полыхающего где-то в городе, отражаются в окнах храма, а ночной воздух доносит отдаленные крики и вопли. Мимо пробегают рыдающие монахи… Мефистофель играет на огромном органе, а трое нацистов с восторженными восклицаниями оценивают размеры и стоимость громадного колокола, который только что спустили с колокольни. Монах просит, умоляет солдат не забирать колокол. Один из них оборачивается, стреляет монаху в голову и снова поворачивается к колоколу. Я отскакиваю, когда монах падает на каменные плиты пола, с ужасом смотрю, как кровь покрывает пятнами его сутану. Что же это за безумство? Боже мой, это же всего лишь клятыйколокол!

После этого в церковь, минуя занятых колоколом немецких солдат, вошел высокий человек, с которого спадали языки пламени. Он посмотрел на лежащего монаха, затем поднял голову и уставился прямо на меня. Я инстинктивно вздрогнул от его взгляда, полного ненависти. Потом он ушел, а вместо него появилась таинственная женщина из темного закоулка. Я крикнул ей, чтобы она убиралась из церкви, пока немцы не заметили ее, но, похоже, она не услышала меня из-за резкой, оглушительной музыки Мефистофеля. К моему ужасу, она подошла к солдатам и попросила их помочь ей найти дорогу домой. Я весь сжался в ожидании грома выстрела и глухого звука падения ее тела рядом с мертвым монахом, но этого не произошло. Немцы отнеслись к женщине доброжелательно и сказали, что помогут ей. Я кричал, чтобы она им не верила, но сам не мог сдвинуться с места и вынужден был безропотно созерцать, как солдаты превратились в дьяволов и увели ее в охваченный огнем город.

Проснувшись этим утром, я почувствовал себя еще более неуверенным и обеспокоенным, чем накануне. Умывшись и одевшись, я взял одну из книг о Будапеште и прочел описание базилики Святого Стефана. Я узнал, что этот храм в 1944 году был действительно разграблен немцами, и в памяти сразу же возникли кошмарные видения минувшей ночи. Я решил поехать и осмотреть базилику, попытавшись тем самым избавиться от предчувствия чего-то ужасного, не покидающего меня с того самого времени, когда я проткнул кухонным ножом книгу, переплетенную в красную кожу.

Было ясно, солнечно и тепло, и белоснежный собор являл собой великолепное зрелище. Его архитектура необычна: по сторонам главного фасада возвышаются две башни, а главный купол в стиле неоренессанса, высотой триста футов, виден из любой точки Будапешта.

Когда я поднялся по белым ступеням, полукругом примыкающим к главному входу, и оказался в храме, меня поразило богатство его внутреннего убранства. Помещение имеет в плане форму греческого креста, [3]3
  В греческом кресте концы имеют равную длину.


[Закрыть]его стены, пол и потолок, облицованные голубым мрамором, отделаны бронзой и золотом, украшены мозаикой, картинами и фресками. В золоченых подсвечниках, прикрепленных к квадратным колоннам из красного мрамора, стоят высокие белые свечи. В верхней части отделанных золотом арок и над кафедрами из розового мрамора, предназначенными для проповедников, расположились белые ангелы, а над ними – пухлые и такие же белые херувимы, и взоры их устремлены вниз, на прихожан. Заключительный аккорд великолепия – многочисленные окна с витражами. Проходящий через них свет покрывает все внутри храма узорами самой причудливой формы и расцветки.

Все это было настолько прекрасно, что при мысли об осквернении фашистами этого места одним лишь своим присутствием у меня заныло сердце. А ведь они с жадностью разворовывали его сокровища, чтобы набить свои бездонные карманы. И для чего? Чем был для них тот колокол, если не кучей рейхсмарок, которые можно потратить на девок и шнапс.

В верхней части колокольни имеется смотровая площадка, и некоторое время я наслаждался открывающимся оттуда видом на здание венгерского парламента, на старинную королевскую резиденцию и на Дунай, несущий свои воды через все это великолепие. Как бы вознесясь над городом, я стоял, прислонившись к стене башни, легкий ветерок шевелил мои волосы, и меня охватило ощущение покоя и умиротворения, какого я ни разу не испытывал с тех пор, как потерял память. Какое значение имело то, что я не мог вспомнить, кто я такой? Бог знает…

Колокол, висящий теперь на колокольне, купили немецкие католики взамен того, который похитили фашисты. Меня восхищает, что они восстановили справедливость, к нарушению которой сами были совершенно непричастны.

От смотровой площадки вниз ведут две лестницы: одна – до самой земли, а другая, короткая – к лифту. Когда я начал спускаться по длинной лестнице, мне вдруг показалось, что на соседней лестнице, ведущей к лифту, мелькнула та самая загадочная женщина. Но когда я внимательно посмотрел, то увидел там лишь двоих спускающихся к лифту пожилых мужчин. Это мое воображение подшучивает надо мной. Меня расстраивает эта фотография. Я думаю, что лучше всего – это спрятать ее в тайник под кухонным шкафом. Я не помню эту женщину. Я ничего не могу сделать. Если ей нужна помощь, она должна прийти сама и попросить меня об этом.

3 октября

Я начинаю бояться, что со мной что-то не так. Этим вечером я пошел поужинать в новый ресторан, и официантка спросила, не хочу ли я, чтобы мой бифштекс был angolosan– недожаренным, с кровью. Я ответил, что это было бы неплохо, и минут через двадцать мне подали его. Я собирался поесть, а потом пройтись пешком домой, чтобы перед сном подышать прохладным вечерним воздухом.

Однако бифштекс оказался слишком недожаренным, он был светло-розового цвета, и, когда я начал резать ножом нежный ломоть мяса, из него стала сочиться кровь, образуя пятна на тарелке и смешиваясь с соком овощей, скапливаясь в виде сгустков и завитков. При виде этих розовых капелек, забрызгавших тарелку и падающих с кончика ножа, я моментально испытал приступ тошноты.

Не отдавая себе отчета в том, что делаю, я вскочил на ноги и с пронзительным криком опрокинул столик со всем, что на нем было. Боже мой! Я сейчас со стыдом вспоминаю о представлении, которое устроил для окружающих. Посуда и столовые приборы с грохотом попадали на пол, в зале наступила тишина, а посетители, сидевшие поблизости, в испуге отпрянули, когда персонал бросился ко мне и стал меня успокаивать. Но в моей памяти все всплывала и всплывала картинка с погружающимся в розовую плоть ножом и алой кровью, сочащейся из нее.

Я понял, что меня вот-вот вытошнит. Я растолкал официантов и едва успел выбраться наружу, как мое тело сложилось пополам и содержимое желудка оказалось на тротуаре, вызвав переполох среди оказавшихся рядом прохожих. А пожилая пара, изучавшая меню в витрине, поспешно удалилась. Я полагаю, что вид человека, выскакивающего из ресторана и блюющего у входа, – не лучшая реклама для заведения.

Мне хочется думать, что дело было не в самом бифштексе. Возможно, причиной столь бурной реакции стало что-то съеденное мной в тот день ранее. Но приступ тошноты случился так внезапно. Без всякого предупреждения. В противном случае я, конечно же, не стал бы блевать прямо на улице. Похоже, тут вырисовывается некая закономерность. Кажется… иногда я почти теряю голову…

Мне все это представляется так: или я действительно сошел с ума, или же эти происшествия инициирует мое подсознание как отклик на некоторые события, случившиеся до того, как я потерял память. Но я знаю, знаю, что я – не сумасшедший. Поэтому меня пугает происходящее. И я хочу, чтобы все это прекратилось.

Прошлым вечером я быстро пошел домой, на случай если администрация ресторана вызовет полицию или сделает что-нибудь столь же чреватое неприятностями для меня. Я продолжал идти с опущенной головой, с горящими от стыда щеками.

Подойдя к своему дому, я остановился и достал из кармана помятую коробочку с рыбьим кормом. С минуту я с ненавистью смотрел на нее в слабом свете уличного фонаря, а потом швырнул в стоявшую рядом урну, поднялся в квартиру и лег спать.

4 октября

Пару дней назад позвонил Стефоми, предложил встретиться и выпить вместе в баре отеля, где он остановился. Тогда мне эта идея очень понравилась, но в это утро я чувствовал себя так, что мне никого не хотелось видеть. Мне не хватало ощущения, что коробочка с кормом для рыбок лежит в кармане. Я понимал, в какое жалкое состояние впал, поэтому не позволил себе начать рыться в урне, чтобы отыскать ее в мусоре. Но и доставать новую коробочку из буфета, где они были сложены, я тоже не стал. Однако теперь я уверен, что мои родственники не вернутся, – ведь я нахожусь здесь уже два месяца. Никакой отпуск не бывает столь долгим. И на самом деле никаких рыбок не существует. Должно быть, я приехал в Будапешт самостоятельно. Моя прежняя жизнь могла протекать где угодно, и я совершенно не представляю, какой она была. Возможно, мне придется, в конце концов, обратиться за помощью в полицию… Утром я почти решил, что так и сделаю, но сейчас уже не столь уверен в этом.

Я попытался отменить встречу со Стефоми – сегодня мне хотелось остаться дома и побыть одному. Однако его телефон не отвечал, так что в итоге я был вынужден пойти на нашу встречу, хотя теперь этому даже рад. Когда я увидел «Хилтон» – отель, в котором остановился Стефоми, – он произвел на меня сильное впечатление. Отель принадлежит к числу самых роскошных гостиниц Будапешта и находится на другом берегу Дуная, в районе Замка, – мне пришлось идти к нему по Цепному мосту. В ансамбль отеля входят готическая церковь и монастырь иезуитов, а открывающийся отсюда вид на Дунай и Пешт просто завораживает.

Бар, где я должен был встретиться со своим приятелем, располагался в настоящем средневековом погребе под отелем. Признаюсь, меня разочаровала перспектива провести время здесь, а не в одном из баров наверху, откуда виден Дунай. Казалось нелепым сидеть и выпивать в подвале, под землей, когда можно было бы любоваться такими великолепными пейзажами. Но Стефоми ждал меня внизу, и я, следуя указателям, направился к бару, полагая, что окажусь в нем, спустившись по нескольким ступенькам.

Однако вместо этого мне пришлось преодолеть несколько лестничных пролетов, прежде чем я оказался перед дверью с надписью, извещающей, что за ней находится винный погреб. Открыв дверь и просунув голову внутрь, я очень удивился, увидев еще одну лестницу, вырезанную в каменном монолите, уходящую по дуге вниз, в полумрак, и единственный светильник над ней, дающий рассеянный желтоватый свет. На какое-то мгновение меня охватило сомнение: нахожусь ли я по-прежнему в «Хилтоне» или забрел в какой-то подземный монастырь? Я обернулся и посмотрел назад, но знак определенно указывал на эту дверь. Пожав плечами, я стал осторожно спускаться со смутным предчувствием услышать останавливающий меня окрик, хотя не было видно ни единого человека.

Шероховатый камень был холодным на ощупь, а в воздухе стоял слабый специфический запах плесени и сырости, характерный для подлинно старинных помещений. Витая каменная лестница привела меня к короткому переходу, оканчивающемуся аркой. Я замер в смятении, увидев над входом под арку дугообразную надпись, сделанную черными буквами: «Фауст».

– А ты опоздал, – раздался голос снизу, заставивший меня вздрогнуть.

Сощурив глаза, я разглядел в конце каменной лестницы поджидавшего меня Стефоми. Он стоял, прислонившись спиной к стене, засунув руки в карманы, почти скрытый тенью из-за слабого освещения.

– У меня… э-э-э… возникли некоторые затруднения при поисках, – сказал я, глядя на него с лестницы.

– Да, такое бывает. Я думаю, большинство туристов, что поднимаются наверх, даже не знают о его существовании. Их привлекают панорамные окна в барах современного типа наверху. Но уверяю тебя, этот бар гораздо лучше.

Я в нерешительности медлил, почти по-детски испугавшись присоединиться к нему. Причиной было название погреба: «Фауст»… Когда-то уважаемый человек, которого Мефистофель сумел так хитроумно развратить и обесчестить.

– Что-нибудь не так? – спросил Стефоми, удивившись, что я остановился.