Текст книги "Чужие облака (СИ)"

Автор книги: Альбина Андерсон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

               Пять лет назад Тайка приехала из деревни в Москву по приглашению Клопова. На вокзале ее встретил Зигги. Она пропала сразу, влюбившись в него без памяти. В тот же вечер при посвящении, он мягко толкнул ее с покатой  крыши. Шел дождь и ее нога поехала по мокрому железу, а он засмеялся. Подавшись всем телом вперед, она упала  животом на скат, расставив ноги и руки, как могла зацепилась за края металлической кровли. Она умоляла его подать ей руку и он легко, не теряя равновесия спустился к ней.

– Я не смогу, – завыла она.

– Ну хорошо, дай руку.

Он крепко схватил ее за запястье. А по второй руке больно топнул ногой. Когда она охнула и  выдернула пальцы  из под его каблука, он отпустил ее. Тайкино тело поехало вниз, и она уже не могла ни за что ухватиться. К ее удивлению она  плавно опустилась на крышу чьей-то припаркованной внизу машины. Зигги уже стоял рядом и тут же стянул ее на землю. Через несколько минут они снова были наверху.  Теперь она не боялась, в ней проснулся голод к этому странному чувству, освобождавшему тело от силы тяжести. Встав спиной к краю, она закрыла глаза и оттолкнулась. Как он учил, сразу же перевернулась, резко вдохнула ударивший в лицо воздух и родилась заново. Ей дали девятую категорию и затребовали в Центр. Нужно было ехать в Финляндию. Контракт был на двадцать четыре года. Сначала ее испугал такой срок, но за каждый год работы она получила бы безумные деньги. Это ее примирило, Тайка знала свои выгоды. На несколько недель ее оставили в Москве, чтобы она подучила английский – рабочий язык Братства. Получив авансом внушительную сумму она сразу же накупила себе кучу шмотья. Лаковые ботфорты на шпильке и лисью, супермодную шубу. Шуба была шита внахлест, в нескольких местах свешивались хвосты и лапы.  Когда Зигги впервые увидел  ее такой наряженной, он засмеялся и спросил : Тебя что, по дороге волки драли?  – Кому-нибудь другому не поздоровилось бы, но тут она промолчала. При нем она густо наливалась кровью в лице и становилась стеснительной, чего за ней раньше никогда не водилось. Тушевалась перед его умом и светскостью, терпела все его насмешки. Влюбилась вусмерть, но Зигги был недоступен, он жил с Лилей – тихой, неприметной блондинкой.  У Лили была всего четвертая категория и Тайка раздувалась от гордости, что у нее Тайки –то ценность намного выше. Мечтая вслух о том, как она будет работать в Финляндии, это вам не Москва, она замечала,  что Лиля странно на нее посматривает. Завидует, -думала Тайка. Однажды когда она уж совсем разливалась о Научном парке, Лиля не выдержала и тихо сказала :

– Это не Луна Парк, Тая…

               Лиля оказалась права, это был далеко не Луна Парк. Кампус она увидела только мельком, когда приземлялась на маленьком самолете. Ее сразу же пересадили во внедорожник и они еще долго ехали по тайге. В два часа  начало темнеть и густеющие деревья зловеще засинели.  Лесом Тайку было не испугать, но почему-то ее охватило тревожное чувство. Они подъехали к высокому забору, который напомнил ей колонию. Прошли одни ворота, другие. Везде охрана, тяжелые засовы на дверях и решетках. Подавленно она следовала за своими провожатыми. Ее сдали на руки стерильным на вид  сотрудникам с непроницаемыми лицами. Заставили снять всю одежду и повели в душ, объяснив что она должна будет провести  пару недель в карантине. В большой теплой комнате было комфортно. Добротная мебель, телевизор с многочисленными каналами, масса ДВД и эмпэтришной музыки. Все, как в отличной гостинице, только без окон.  Дверь за ней сразу заперли и еду выдали в окошко, ее охватил нервный озноб. Она высидела два дня, но после стала рваться наружу.  Все было как в тюрьме, пусть в пятизвездочной, но все же тюрьме. После двух недель ее вывели на прогулку, и тут она поняла,  что вляпалась серьезно. Высокий забор ограждал внутреннюю территорию по всему периметру. А над ним куполом была натянута металлическая сетка, как в вольере для птиц в зоопарке. Бледные женщины бродили по парковым дорожкам, многие сидели на скамьях и вяло общались между собой. Все в одинаковых фланелевых костюмах, такой же выдали и Тайке. Разговаривали они тихо, почти шепотом. Все были иностранками и общались между собой на английском. По славянским чертам Тайка выделила сероглазую девушку, которая действительно оказалась русской. Несколько дней она пытала ее вопросами и с каждым днем становилась все мрачнее.  Это было место, в котором ей предстояло провести двадцать четыре года – Санаториум. Никакой другой работы не было. У нее купили тело. Здесь находились женщины седьмой и выше категорий. За глаза их называли несушками. У них забирали  яйцеклетки и помимо этого у каждой была индивидуальная медпрограмма.  Их поили неизвестными препаратами, резали, протыкали животы и забирали разные ткани тела. Сероглазая показала свои шрамы на груди. Какое-то время Тайку не трогали.  По расписанию водили в бассейн, на классы йоги, массаж, рефлексотерапию. Хорошо кормили, свежие соки, органическая еда. В парке для прогулок она гуляла по два часа ежедневно. Жадно всматриваясь вверх, начинала мечтать о свободе. Металлическая сетка закрывала небо, как в зоопарке – настоящий авиарий. Сероглазая шептала :

– У тебя сгорят пальцы, как только ты прикоснешься к проволоке. Чем больше ты будешь биться о нее, тем больше гореть. Ты не умрешь, нет…Здесь нет ничего ценнее твоего тела. Отсюда нет выхода пока...

– А если я передумала?

Сероглазая испуганно оглянулась и склонилась к ее уху.

– Тебя отпустят только тогда, когда снизится эстроген. Через лет двадцать...

Тайка была в отчаянии. Для нее не было ничего страшнее,  чем отсидеть за решеткой свои лучшие годы. Хорошо бы если этот мерзкий эстроген выпарился из ее тела быстрее.

               На следующий день ее вызвали в кабинет. С ней разговаривали  очень приветливо. Положили на кушетку, что-то мерили, брали кровь, мазали щеточками. Тайка терпеливо все сносила, но когда инструментами ей полезли вовнутрь,  она резко сжала ноги и вскочила с кушетки. Нет уж, так она не договаривалась.  Доктор попросил ее лечь. Она отказалась  и все пошло как в страшном сне, проснуться от которого нельзя. В комнату  вошли  несколько мужчин и  распяли ее на столе. Она стала лягаться, но ей пристегнули  браслетами ноги и руки. И как бы она не рвалась, она ничего не могла сделать. В следующую минуту доктор ввел в нее металлический предмет и она закричала во весь голос. Тогда ей поднесли маску к лицу и она потеряла сознание. Ночью она проснулась от боли в животе, обхватив колени, застонала. Вбивала кулаком кнопку вызова,  но никто не шел. Пару дней ее не трогали и держали взаперти. Потом выпустили на прогулку и сероглазая прошептала :

– Будешь драться, сделают еще хуже. Не будет никаких обезболивающих…

– Они не могут насильно держать меня!

Соседка тихо рассмеялась. В ее смехе была такая страшная безнадежность, что Тайка мгновенно поняла, как она попала.

– Будь осторожна,  – предупредила ее сероглазая , – а то переведут в S2. Мы в Санаториуме S1 и это рай. В S2 сразу убьют твой мозг, а тело будут убивать очень долго...

               Они хотели высосать из нее все, что им было нужно. Для стимуляции яичников ее заставили пить гормоны и ей раздуло шею. Когда она проглотила воду, а таблетку схоронила за щекой, это заметили и на следующий день ей стали делать инъекции. Раз в месяц забирали яйцеклетки. Часть из них криоконсервировали, часть оплодотворяли сперматозоидами мужчин с высокой концентрацией аэрогенов. За деньги детей вынашивали суррогатные матери-скваи, а после рождения малыши попадали в интернаты Братства.  Сероглазая рассказала Тайке что так намного эффективнее. У каждой женщины забирают несколько фолликулов  в месяц. Часть из них конечно погибает, но три-четыре пригодны для оплодотворения. Это три -четыре эмбриона.  Каждая женщина здесь является донором примерно десяти-двенадцати аэродетей, рожденных в один год.  Тайке было наплевать на эффективность программы, здесь ей было плохо. Даже дома ей было тяжело усидеть на месте и она постоянно шлялась. Унаследовала это от своего отца, который неделями пропадал в тайге. Да и она сама часто ходила с ним то на рубку, то на охоту. В колонии, когда сидела за кражу,  она чуть не сдохла. Стояла у забора и мечтала о свободе. Знай она тогда что так легко можно было через него перемахнуть. Залезть на крышу столовой, опрокинуться на спину вниз и только бы ее и видели. И вот теперь она опять взаперти, только за большие деньги. Двадцать четыре миллиона не стоили ее молодой жизни.

               После  многих просьб и скандалов ее наконец отвели к директору Санаториума. У нее был плохой английский и русская девушка  помогала переводить. Тайке объяснили, что сделать уже ничего нельзя, подписав контракт, она должна находится здесь до истечения его срока.

– Вот суки! – сказала Тайка и обернулась к Сероглазой.

Та промолчала. Тайку прорвало и все, что услышал директор после, тоже осталось непереведенным. Она трясла перед ним указательным пальцем, а так как он ничего не понимал, плевала ему на пиджак.  Сероглазую сразу вывели и вместо нее появились двое мужчин, которые схватили Тайку под руки и поволокли к выходу. Она вцепилась зубами в запястье одного из них, но почувствовала страшный удар по голове и потеряла сознание. Очнулась в маленькой камере два на два. Три недели ее держали на воде и варенном турнепсе. Окошко в двери открывалось один  раз в день. Спала она без матраса, на прогнившей от сырости доске. Подкладывала туфли под голову и обнимала себя руками, чтобы согреться. Наверное для других это было серьезным испытанием, но Тайка была закаленной и относительно легко перенесла наказание. Осень и зима прошли тихо, сжав зубы она делала все, что от нее требовали. Теперь она все больше молчала, ела за троих и набиралась сил. В середине весны, когда потеплело, она до обморока избила медсестру и забрав магнитную карточку и униформу выбралась на наружную открытую стену. Годы, проведенные в сибирской тайге спасли ей жизнь. Три недели она ела ягоды и лягушек, собирала птичьи яйца. В мае высохшая и черная вышла на трассу, ведущую в Хельсинки.

               Она почти добралась до дому,  но в Новосибирске ее встретил Когль. На платформе, когда она слезла с подножки, он чуть не вырвал ей горло, а два вежливых парня из ОЭР завели ее в другой, отбывающий в Москву поезд.  На второй день ей удалось запереться в туалете. Дверь Когль открыл сразу и за ногу потащил Тайку по длинному проходу. В купе, когда она поднялась и села на лавку, он сказал : Очень сожалею. Они все были очень хорошо воспитаны, делали ей больно, и тут же извинялись. В Москве, перед самолетом  они заночевали в гостинице. Когль заказал ей ужин в номер, а вежливые парни отсыпались в соседней комнате. Хмуро открыв крышки с тарелок, Когль отодвинул все в ее сторону.  Сам он поел в ресторане, пока ее сторожили другие. Тайка улыбнулась и одной большой кучей все свалила себе в тарелку. Когда закончила, подняла руки и сладко потянулась.

– Никаких манер, – заметил на английском Когль.

Но Тайка поняла. Она встала, потянулась еще раз и сказала по русски : Чо гришь-то дядя? Подошла к нему вплотную и нагнувшись быстро поцеловала в губы. Когль схватил ее за руки и вскочил. Реакция у него была мгновенной, но по лицу было видно, что он в замешательстве. Когда он встал, она похотливо прильнула к нему всем телом. В растерянности он  отступил назад, и в этот момент она так пнула ему между ног, что он сразу свалился на пол. Пока он корчился у кресла, она выскочила в коридор и по пожарной лестнице сбежала вниз на два этажа. Спускаться в лобби было опасно. Парни умели  быстро бегать и прыгать, она это знала.  Поэтому сиганула в окно из подсобки для горничных. Падала быстро, от страха не успела перевернуться и обрезала себе кусок бедра о вытяжную трубу. Истекающую кровью ее скрыла лесополоса.  Когда через месяц  она вошла в дом матери, в сенях на лавке, под сушившимися вениками  ее ждал Зигги. Она выпила кружку воды из ведра, сняла с другого края лавки хомут и села рядом.

– Когль тоже здесь? – спросила она потерев шею.

– Вчера его срочно вызвали в Центр. Он так рыдал, что я отдал ему свой носовой платок. Ему не хотелось уезжать, он грезил о встрече с вами.

– Мудак, – сказала Тайка.

– Его можно понять, он только неделю назад стал ходить нормально, не разводя колени, – засмеялся Зигги. – Ну что, Таисья? Рассиживаться некогда, надо ехать, – хлопнул он в ладоши и поднялся.

Худая, изможденная с синими тенями под глазами она насмешливо посмотрела на него.

– Тая, давай по хорошему, – попросил он.

– Давай по хорошему, – согласилась она. – У меня нет ничего, что вам нужно. Ничего! Вам ведь  этого нужно? – Она вскочила и выпятила  живот. – Ну нате, берите, и не жалуйтесь! Дешево даю!

Она задрала кофту до грудей и спустила вниз леггинсы. Внизу живота сиял размашистый, сиреневый  шрам. Хирурги в районном центре особо не старались. Тайка сделала полную гистерэктомию, вырезав матку и яичники.

Зигги охнул и вышел. Она пошла в дом, села у окна и через листья герани наблюдала за ним. Вышагивая  по двору он долго говорил по телефону. Ее мать загнала во двор корову и Зигги помахал ей рукой, но лицо у него было серьезным.  Закончив говорить он быстрыми шагами пошел в избу.

– Значит так…Ты поедешь со мной, будет трибунал и шанс выжить. Если ты останешься здесь, тебя уберут.  То есть, – он запнулся, – если  сейчас этого не сделаю я, все равно приедут каратели и ты исчезнешь.

               Она плохо помнит судебный процесс. Зигги что-то долго объяснял Вильштейну и тем другим сидящим за столом.  Один из них бросал на Тайку тяжелые, ненавидящие взгляды. Зигги в основном обращался к нему. Они заспорили и Зигги ударил ладонью по столу. Тогда у Тайки был плохой английский и она почти ничего не понимала. Вильштейн  встал, за ним поднялись все остальные и покинули комнату. Директор сошел с трибуны.

– Она хорошая девочка, – сказал Зигги.

– Хорошая девочка, это очевидно..., – подтвердил Вильштейн.

Он ласково, по отечески щурился на Зигги и трепал его по плечу. Потом повернулся к Тайке.

– Везучая девочка... Не подведи этого засранца, он спас тебе жизнь.

На следующее утро сияющий Зигги забрал ее из цоколя. Ей даровали жизнь с голубым вкладышем.

Глава 41

               Кира в пекарне одна. Муся ушла на работу, а Зилола у родственников. Тестомес монотонно гудит, в пекарне пахнет дрожжами и хлебом. Нет ни одной минуты в которую она бы не вспомнила глаза, руки, мягкий смех Глеба. Вокруг все теперь другое, как будто кто-то расчистил тяжелое, серое небо для солнечного, упоительного дня. Как все радовались там наверху в зале, когда она вернулась из театра. Гули испекла торт, чтобы отметить начало ее карьеры. Повар Рахим вскрикивал : Ай маладес! – и щелкал пальцами. Девочки-официантки обнимали ее, а Зилола смахивала слезы.  Кире так хорошо, что даже страшно. Она переносит гладкое тесто в люльку расстоечного шкафа. Ну все, теперь только вымыть пол и можно идти спать. В  пять утра она еще  раз вымесит тесто, потом  слепит хлеб и поставит его в расстоечную камеру.  К этому времени придет Зилола и начнет закладывать лепешки в тандыр. Его она никому не доверяет. Набрав воды, Кира опускает ведро. Поднявшись она вскрикивает от неожиданности и роняет швабру. На выскобленном столе сидит Тайка. Она болтает ногами и пьет морковный смузи из пластиковой бутылки. Высосав его до противного хлюпанья, она прицеливается, бросает бутылку в ведро, но промахивается. Киру вдруг начинает знобить.

– Салют! – лыбится Тайка.

Кира поднимает бутылку с пола и опускает в контейнер для мусора. Она кидает тряпку на швабру, проходит в угол и начинает мыть пол.

– Что, не рада меня видеть?

Тон у нее издевательский. Быстрыми шагами вернувшись, Кира становится перед ней. Глаза в глаза.

– Уходи.

Та притворно вздыхает.

– Не могу.

– Зигги обещал,что вы оставите меня в покое.

– Бедный Зигги…Всегда  врал...

Задрав ногу, она ставит ее каблуком на только что отмытую Кирой столешницу. На ней они раскатывают тесто.

– Пошла вон! – твердо говорит Кира.

– Друзья познаются в беде. Если им плохо, они вцепляются в тебя клещом, а если хорошо, так пошла вон? Раньше, ты бывало, радовалась мне.Так запрыгала на вокзале, с ментовской штукой во рту, что я боялась забудешь вынуть и оставить ее бедному дяденьке.

Ее фиолетовые  в этот раз глаза в темных кругах. Опухшее, смятое  лицо,  трещинка в углу рта, сбитый маникюр.

– Ведь теперь у тебя все хорошо, правда?

– Это тебя не касается.

Тайка шмыгает носом.

– Думаешь устроила свою маленькую, бессмысленную жизнь? Не лопни от радости, мечты со временем скисают,  учти. Зимин как трахался так и будет трахаться с другими.  Постельный кузнечик, прыг-скок, с одной на другую...С тобой тоска, а Марины бывают очень красивыми. А ты простишь, не в первый же раз!  Ну это ладно, у тебя же еще карьера! В лучах софитов корона сверкает стразами, синтетическая пачка слепит зрителей блестками. И все в твой жизни будет дешево и фальшиво,  как этот прикид. Потому что грим течет и воняет, корсет жмет, болят связки, ты ненавидишь балаганные лица рядом стоящих. А Глеб у очередной  Марины и ему плевать на твои партии. Будешь жить в ненависти и скорби. Утопишь свою жизнь в мелочах и  гадких чувствах.  Может быть вспомнишь Тайку – эту мудрую женщину, которая предлагала жизнь во имя великой идеи.

Она ухмыляется. Кире противны ее фиолетовые, выпуклые глаза.

– Мы не позволим тебе так бездарно растратиться. Так уж вышло, милочка… так уж вышло.  Кто бы мог подумать что ты будешь такой востребованной? Теперь тебя хотят все, но нам ты нужна больше. Уйди ты от Глеба и оставь театр, кто о тебе вспомнит через месяц? Кирка – просто дырка. А Братство никогда не забудет и  мы будем биться до последнего. Ты будешь с нами, через страдания, муки, смерть близких. Мы ни перед чем не остановимся…

У Киры холодеют руки. Она подбегает к двери и распахивает ее.

– Уходи, или я позову ребят из зала.

– Очень кстати, пусть принесут чего-нибудь выпить! Упрямая ты коза…Знаешь что с тобой сделают, если будешь брыкаться? А ты будешь, я тебя знаю... Тебе поранят мозг. Очень аккуратно, останешься такой же симпатичной. Лежать в коме и мочиться в дорогие памперсы не так уж и плохо. За тобой будут хорошо ухаживать. Это такое роскошное  спа для особо упертых. Тебя будут кормить спецформулой и заботиться чтобы ты не умерла раньше времени. А ты будешь как курочка откладывать наполненные аэрогенами яйцеклетки. Ведь ты – генетическое сокровище!  Твое тело заслуживает множественного рециклинга. Ну а когда мы возьмем все, что нам нужно, ты будешь свободна! Сдохнешь без трубок за неделю. И ты отказываешься от таких горизонтов?!

Тайка громко смеется.  Кира теряет терпение.

– Засунь эти горизонты себе…

– Научилась! – всплескивает руками Тайка и вытаскивает из кармана скомканный тетрадный лист. Она встряхивает в воздухе.

– А ты думала будет вот так? Взявшись за руки вы пойдете навстречу восходящему солнцу?

– Где ты взяла это? – с ужасом спрашивает Кира.

Это вырванный рисунок из ее детского дневника. Глеб и Кира в лодке. Он криво оторван и осталась только половина солнца, а лицо Киры расплылось от бордовой, видимо винной капли.

– А как ты думаешь? Купила у одного известного художника.

Кира бросается к телефону, соединенному напрямую с кухней.

– Ибрагим, тут какая-то сумасшедшая.

За стеной, с лестницы сразу же слышится топот ног. Тайка спрыгивает со стола. Скомкав рисунок она кидает его в ведро с водой и проходит мимо застывшего у входа Ибрагима.

– Все в порядке, – спрашивает он Киру.

– Да.

– Кто это? – спрашивает Ибрагим.

– Не знаю, – качает головой она.

               Таких провалов у Тайки  еще не случалось. Было пару слабых сопротивлений, но другие быстро сдавались. Кира заставила ее выть от бессилия и бешенства, заставила почувствовать себя слабачкой. Тайка так надеялась выслужиться, чтобы стать чистой, бесцветной. Смыть с себя тяжесть голубого цвета, который от любой оплошности или предательства мог в мгновение превратиться в оранжевый. Кира расстроила ее планы. Ей хочется сделать балерине так больно, как никому другому. Сегодня вечером приедет отдел экстренного реагирования. Сотрудники ОЭР уже в самолете, готов европейский паспорт для Киры и на ее имя куплен билет в одну сторону. Специальный седатив заставит ее спать всю дорогу и забывать при этом закрывать глаза. Она не потеряет способность двигаться, но будет молчать и делать все, что ей скажут. Тайкина миссия закончилась еще вчера, она должна  только привести Когля к объекту. Сегодня ей уже не нужно было встречаться с Кирой, но она не смогла себя пересилить. Захотелось еще раз глянуть на эту сучку, перед тем как сделать ей плохо. Плохо как никогда. Конечно Братство не позволит ей проучить балерину. Сама она уже не может причинить ей вреда, ОЭР узнало бы сразу или узнает, когда ее доставят в Центр. Тайка сама не может пощипать курочку, но она знает кто может! Пока не приехали заплечники, все это можно устроить. Она проходит на стоянку, открывает машину и садится за руль. До приезда ОЭР еще пару часов. Отложив на соседнее сиденье служебный верту, она достает из кармана парки другой мобильный, который купила пару часов назад.

– Игорь Алексеевич?

– Да.

– Вас интересует Кира Милованова? Она в подвале ресторана Чабан и рубаб.

– Кто это?

Тайка нажимает на отбой. Конь в пальто, – говорит она себе вполголоса. Теперь начнется потеха. Туровцын конечно не знает на кого лезет, а когда узнает обосрется, но будет уже поздно. Здорово если он уделает Киру как следует, до того как за ней приедут волки из ОЭР.

Глава 42

          В маленьком окошке под потолком темно уже несколько часов. Кира   очень устала. Она с удовольствием думает как развалится на полу, в каморке Зилолы и будет ждать Мусю. А завтра за ней заедет Глеб и заберет ее навсегда. Весь день у нее радостно билось сердце. Весь день она вспоминала прошлую ночь, разбирая ее на  минуты и даже секунды. Каждый взгляд Глеба, каждое его слово, каждое прикосновение. Теперь они навсегда вместе. Через неделю ее будут ждать на утренний класс в театре. Единственное что плохо в ее жизни – это Тайка. Все что касается этих странных людей, их Братства и их идей ей страшно. Она гонит от себя эти мысли, но они каждый раз возвращаются. Тогда внутри ее все опять съеживается и увядает. Слишком много вопросов, на которые нет ответов. Их ответы она не принимает, не верит и не хочет верить. Выгнав Тайку из ресторана, она сразу же позвонила домой. Мать жива и здорова. По ее просьбе Вера Петровна перевернула весь письменный стол, но дневник так и не нашелся. Как он оказался в руках у Тайки непонятно. Может это Ленка?  Не думать, только не думать об этом! Кира снимает с батареи  высохший рисунок и разглаживает его. Счастье этих двух на картинке теперь не очень  убедительно. Глеб правда не пострадал, эта часть рисунка не успела намокнуть, Кира же от воды расплылась в неопрятное, бурое пятно.  Ну и ладно, теперь все это есть  у нее в реальности. Глеб любит ее и не выпустит из своих объятий, защитит и укроет от всех несчастий. Они вместе, поэтому она ничего не боится.

Кира вздрагивает от сильного грохота. Что-то тяжелое упало наверху, на кухне. Кто-то закричал, потом послышался визг женщины. Топот ног и опять крики. Она выскакивает за дверь и несется вверх по узкой лестнице. К ее удивлению в кухне никого нет, стойка с тарелками опрокинута на пол, на длинной плите из огромной кастрюли валит пар, а на сковороде обуглилась порция бараньих ребрышек. Выключив под ними огонь, она выбегает в зал. Около двери испуганно жмутся повара и официантки. В зале опрокинуты столы, посуда разбита, еда растоптана, салфетки разлетаются в разные стороны. Несколько посетителей застыли на стульях, кто-то вскочил,  но не решается выбежать. За баром видны корпуса здоровых мужчин в одинаковых, темных  костюмах. Их головы и плечи исчезают за бокалами и стаканами на стойке, потом опять появляются. Кире становится не по себе. Обойдя бар по периметру, она видит лежащего на полу Ибрагима. Окружившие незнакомцы бьют его в грудь. Чапан разорван на рукаве, лицо опухло, глаза перебегают с одного обидчика на другого. Самый здоровый из мужчин, стоящий к Кире спиной, наклоняется и хватает его за горло.

– Вот что, урюк...

– А ну оставьте его! – вырывается у Киры. – Бахром, звоните в полицию!

Здоровяк оборачивается и впивается в нее глазами.  Это начальник охраны Туровцына – Лосев. Она бледнеет и пятится, пока не упирается в дрожащего у стены посетителя. Лосев отпускает Ибрагима и поднимается во весь рост.

– Вот и она, –  с теплом в голосе говорит он.

Кира кидается к выходу, но один из его людей тут же прыгает в ее сторону и преграждает  путь. Издевательски ухмыляясь он манит ее к себе, до дверей ей не добежать. Мимо поваров и официанток она ныряет на кухню и сбегает в пекарню. Топот и мужские крики слышны за спиной. Около их комнатки, есть туалет со слуховым окошком наружу, через него она сможет выбраться на улицу. Закрыв дверь на хлипкий крючок, она вскакивает на бачок унитаза и открывает окно. Подтянувшись на руках  вскидывает свое легкое тело на узкий подоконник. Холод обжигает лицо, еще секунда и она спасена. Ей нужно еще раз толкнуть себя вперед. Она напрягает руки, но в  этот момент ее крепко хватают за лодыжку.  Ободрав локти о старую раму она обрушивается вниз, ударяется скулой о край унитаза и сразу же чувствует за щекой много крови. Страшная боль в челюсти заставляет ее закричать. Перед глазами все плывет и как во сне становится неясным, мучительным и долгим.  Крепкие мужские руки бесконечно долго несут ее через пекарню.  Кира видит как  что-то капает  вниз на плитку. Ах это кровь! Почему кровь? Кровь оставляет крупные красные бусы на лестнице, потом и в зале. Она видит как повара сцепляются  с людьми Туровцына. Ее пытаются отнять у твердого как дерево человека, руки которого больно впиваются в тело. Бахром падает первым около дверей,  Рахима втаскивают на кухню и больше она его не видит.  Лосев, схватив Ибрагима за ворот рычит ему в лицо :

– Не знаешь с кем связываешься, чурка? Вякнешь и твои нелегалы сгорят вместе с этой тошниловкой.

У Ибрагима бледное лицо, трясущийся подбородок. Киру несут дальше, она видит входящую Мусю, которая тут же начинает истошно вопить и прыгает на несущего Киру амбала. Другой, тоже большой и темный, дергает Мусю за руку  и тут же страшно бьет в лицо. Изломавшись как кукла подруга падает и остается за спиной деревянного человека.  Кира кричит, но из горла выходит одно шипение. Пытается сжать ненавистную ей шею, но руки ее слабы и не слушаются. Человек встряхивает ее и руки снова  безвольно падают. Выгнувшись из последних сил, она видит как девочки бросаются к Мусе, а Бахром выбегает из кухни с ножом. И все, темнота застилает глаза.

          Густой туман немного рассеивается. Лежать неудобно, ей хочется по другому, но она не может, в ней что-то болит и мешает повернуться. Туман становится слабее и теперь ясно, что она полу в лифте, который бесконечно долго ползет вверх. Вокруг нее мужские ноги в одинаковых черных брюках и туфлях. Острым носком одна из них тычет ей в бедро. Мужские голоса доносятся сверху.

– Совсем что-ли?

– Башкой треснулась, всю машину закровила. Стасик драит теперь.

Лифт останавливается. Ее поднимают и несут по коридору. Мимо бронзовых львов, потом человека с земным шаром на шее, что-то знакомое. Была она здесь или нет? Давно или недавно?  Трудно вспомнить. Круглая комната, шелковые обои...Ах да, здесь на столе когда-то танцевала Муся. Киру опускают на пол и она из последних сил  поднимается на колени. Перед ней на диване сидит мужчина. Она его знает, это Лосев.

– Жалко что все убрали. Потыкать бы тебя носом в разбитые осколки, – говорит он.

Кира узнает и не узнает квартиру Туровцына.  Здесь что-то произошло. На столе, где раньше танцевала Муся нет стеклянной столешницы. Остался один бронзовый каркас. В резных шкафах вместо стекол пустые дыры. Крупные царапины исполосовали карельскую березу. Исчезли статуэтки из кристаллов и фарфора,  шелковая обивка стен запачкана красной краской. Тремя размашистыми буквами от пола до потолка написано матерное слово. Лосев поднимает ее за ворот рубашки. Ноги у нее подкашиваются, но она все таки встает. Трое других стоят в дверях и смотрят  на нее как на падаль.

– Мой племянник до сих без сознания.

Схватив Киру за подбородок, он вертит ее головой по сторонам. Потом дает  крепкую пощечину, голова ее безвольно падает на грудь.

– Узнаешь свои художества?

– Это не я, – шепчет она.

Он волоком тащит ее в столовую и ставит перед огромным буфетом.  Прямо перед ней, на лакированной дверце крупно нацарапано : В ожидании людоеда, здесь Кира танцевала кан-кан.

– Где твоя подружка?

– Она...она уехала домой, в Ташкент. Неделю назад.

Какое счастье! В ресторане при тусклых абажурах Лосев не узнал Мусю. К тому же, на днях она купила заячью шапку, с ушами на щеки и он наверное  не разглядел.

– Я утоплю тебя, сука. Но медленно, долго будешь захлебываться, – Он  приказывает другим : Наполнить джакузи! – Потом опять поворачивается к ней. – Сдохнешь в роскоши. Где картины ? Гиз…Гиз…Гизбара?

Он снова трясет ее за плечи. Все плывет у нее перед глазами и она теряет сознание.

– Гейнсборо, – слышит Кира знакомый голос.

В комнату медленно заходит Туровцын. Как верная собака бросает дичь при приближении хозяина, Лосев сразу же отступает от Киры на несколько шагов. Почти у всех стульев, у обеденного стола, вспорота обивка. Лосев хватает один из уцелевших и ставит его перед Кирой. Туровцын тут же опускается на него, кивает Лосеву и через секунды остается с ней один на один. У нее сильно болит скула, она дотрагивается до нее ободранной рукой.

– Лося можно понять, его племяннику проломили череп.

Он внимательно ее рассматривает.

– Не я…, – протестует она.

Ей все время приходится сглатывать слюну с кровью.

– А кто?

– Я не знаю.

Он закидывает ногу на ногу.

– Незнание не освобождает от ответственности, – усмехается он. – Пропали две редкие картины. Положим, мне на них наплевать. Но ты не сдержала  слово и ушла.

– Простите...

– Я расстраиваюсь,  когда меня обманывают. А я не люблю расстраиваться.  Дважды неприятно..., – Туровцын мягко пощипывает рукав пиджака. Торжество охотника, загнавшего свою добычу светится на его лице.