Текст книги "Разрыв франко-русского союза"

Автор книги: Альберт Вандаль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 44 страниц)

ГЛАВА III. СРЕДСТВО К СОГЛАШЕНИЮ

Приближение русских армий к границе. Поход в герцогству Варшавскому. – Сборные пункты. – От дунайской армии отделяется несколько дивизий. – Предосторожности для обеспечения тайны военных приготовлений. – Строгая охрана границы. – Резервы. – Слухи в Петербурге и в польских провинциях. – Неутешительные сообщения Чарторижского. – Непоколебимая верность командиров варшавских войск. – Австрия уклоняется от союза и даже от обещания соблюдать нейтралитет. – Влияние эрцгерцога Карла проявляется в духе, враждебном России. – Какое придумано средство заручиться его содействием, или, в крайнем случае, обезвредить его влияние. – Женская дипломатия. Намеки Штакельберга по поводу возможного вступления русских в Галицию. – Меттерних добивается права составить угрожающий ответ. – Разочарования Александра. – Он откладывает выполнение своего плана. – Канцлер Румянцев восхваляет политику сближения о Францией. – Он думает, что нашел способ решения. – Мысль просить у Наполеона в возмещение за Ольденбург часть варшавской территории. – Александр соглашается на попытку к примирению на этой основе. – Необыкновенный характер предстоящих переговоров. – Русский государь и его министр хотят говорить только полусловами и намеками. – Коленкуру предлагают загадку и дают данные для ее решения. – Царь поручает Чернышеву письмо к императору; оно написано с большим достоинством и искусством. Метафора графа Румянцева. – Коленкур получает сообщение о своем отозвании, но до приезда заместителя, генерала графа Лористона, остается в Петербурге. – Александр действует со свойственным ему обаянием. – Отъезд Чернышева в Париж.

В марте русские войска готовы были приступить к выполнению грандиозного плана, т. е. к занятию Польши, если бы она пошла им навстречу. Армия, назначенная для начала операций, шла по Двине, имея впереди себя сильный авангард. Она двинулась на юго-запад, в смежные с герцогством Варшавским Литву и Подолию, и шла большими переходами, широко развернутым фронтом, скрытая за густыми лесами и песчаными холмами. Стоявшие в тылу у нее – в Финляндии – войска покидали свои стоянки и пробирались вдоль побережья к Курляндии, чтобы оттуда перейти в Польшу. Вблизи границы были намечены сборные пункты: Вильна, Гродно, Бржеск и Белосток.[130]130
  Переписка французского дипломатического агента в Варшаве, март и апрель 1811 г., passim; переписка со Швецией за те же месяцы; депеши Штединга, с января по июнь 1811 г., archives du royaume de Suéde; сведения, переданные Даву и Раппом , archives Rationales, AF, IV, 1653.


[Закрыть] В намеченных местах устраивались магазины, продовольственные склады, склады боевых припасов. Местные власти заготовляли квартиры и провиант для войск, о приходе которых им было объявлено заранее. На Немане и Буге были собраны лодки, барки и все, что нужно для облегчения переправы.[131]131
  Донесения Даву от 31 марта. Archives nationales, AF, IV, 1653.


[Закрыть] Предполагалось устроить главную квартиру в Слониме, на юге от Вильны. Командирами главных корпусов назначены были генералы Эссен, Дохтуров и Каменский. Предварительно они были вызваны в Петербург, где и получили инструкции.[132]132
  Депеша Штединга, 16 – 28 января. Алькиер писал из Стокгольма 25 февраля, по рассказу, идущему из России: “Есть указания на то (привожу собственные слова рассказчика), что недавно генералу Моро было сделано предложение приехать и взять на себя командование русской армией”. Возможно, что это было вымышлено и, по меньшей мере, сильно преувеличено; тем не менее, довольно любопытно, что уже в 1811 г. были в ходу мысли, которым суждено было осуществиться в 1813 г.


[Закрыть]

Одновременно с движением войск с севера на юг шли на соединение с ними, согласно выработанному плану кампании, войска и с юга на север. Дунайская армия, повернутая до сих пор фронтом к туркам, зимовала в Молдавии. Несколько дивизий этой армии снялись с квартир, и, круто переменив фронт, пошли по направлению к Подолии и Волыни, чтобы присоединиться к пришедшим о севера войскам и стать на их левом фланге. В письмах к Чарторижскому Александр говорил о выделении некоторых частей из войск на Восток только предположительно. “Молдавская армия, – писал он, – могла бы также отделить несколько дивизий, не теряя из-за этого возможности держаться оборонительно”.[133]133
  Memoires de Czartoryski, II. 273.


[Закрыть] Идя далее своих обещаний, он, чтобы укрепить центр, ослаблял фланги, не останавливаясь даже перед тем, что Финляндия может подвергнуться опасности и придется отложить мир с турками. Итак, “предназначенная сражаться вместе с поляками армия”, доведя до полного комплекта наличный состав своих частей, усиленная добавочными корпусами, становилась в линию, строясь по дивизиям от Балтийского моря до Днепра.

Все эти операции были окружены глубочайшей тай ной. Часто войска не шли обычным путем – столбовыми дорогами. Разбитые на многочисленные, разбросанные на громадном пространстве отряды, они шли батальонами или даже ротами, пробираясь “проселочными дорогами, такими, которые никогда не были военными путями”.[134]134
  Депеша французского дипломатического агента в Варшаве, Биньона от 11 мая.


[Закрыть] Чтобы герметически запереть и замуровать границы, чтобы закрыть ходы и выходы и защититься от шпионов, были приняты самые строгие меры предосторожности. Вдоль всей границы под предлогом необходимости усилить таможенный надзор и лучше обеспечить строгое исполнение запретительных постановлений были расставлены казачьи отряды. Кавалерийские пикеты, соединенные друг с другом патрулями, разъезжавшими день и ночь, охраняли все ходы и выходы. Внутри страны, даже на довольно большом расстоянии от границы, по дорогам “на каждой версте” стояли посты. Они останавливали путешественников осматривали их вещи, рылись в бумагах, требовали для удостоверения личности паспорта.[135]135
  Его же депеша от 5 июня, со слов очевидца.


[Закрыть] Вот под какой густой завесой наполнялись войсками Литва, Волынь и Подолия.

Позади этих губерний комплектовалась и готовилась выступить в поход вспомогательная армия. Ничего не было упущено для усиления ее наличного состава. Местные команды превращались в боевые части, крепостные батальоны – в линейные. Из внутренних губерний России прибывали новые войска, набирались резервы. В местах стоянок войск стекалось невероятное количество рекрутов; начальство без устали работало, чтобы обтесать и обучить их военному делу. Несмотря на приказ соблюдать тайну, вскоре в столице стали ходить сенсационные слухи. Поговаривали, что гвардейские полки ждали только приказа, чтобы выступить в поход вместе со второй армией; что великий князь Константин отбыл в Финляндию на инспекторский смотр уходивших войск, и что, наконец, сам император должен вскоре уехать на границу и там возложить на свою главу польскую корону. Петербургское общество во всеуслышание высказывалось в пользу этого решения, которое отвечало и надеждам, порожденным в Литве. Там много крупных помещиков желали примирения Польши с Россией. Многие из них, члены знатных семейств, испытанные патриоты, были вызваны в Петербург, где были милостиво приняты, обласканы и где им намекнули на это событие.[136]136
  Депеша Биньона от 27 апреля.


[Закрыть] Их воображение разыгралось, головы восторженно были настроены в пользу этого проекта, некоторые дошли до того, что назначали день события. Они решили, что для этого царь изберет 3 мая – годовщину того дня, когда двадцать лет тому назад умирающая Польша провозгласила либеральный и мудрый статут, при котором надеялась ожить.[137]137
  Id.


[Закрыть]

В это-то время, когда внутри государства происходила такая кипучая деятельность, из-за границы пришли самые безотрадные вести. В письмах Чарторижского, с ответами на второе письмо царя, были не только возражения и предсказания затруднении – в них было гораздо больше: они были безусловно отрицательного характера. Из их содержания, из результатов наведенных князем справок видно было, что знатнейшие магнаты и командиры варшавской армии, мнение которых могло бы увлечь толпу, не поддавались искушению и были неподкупны. Их преданность Наполеону была непоколебима. Подлинный текст писем князя не дошел до нас, но Александр намекает на них в дальнейшей переписке с Чарторижским. “Только что полученные мною от вас письма, говорит он, оставляют мне так мало надежды на успех, что я не могу считать себя вправе действовать, а благоразумие требует, чтобы я решился на этот шаг только при известной вероятности успеха”[138]138
  Письмо от 1 апреля. Memoires et Correspondance de Czartoryski, II, 279.


[Закрыть].

На неблагоразумие начать дело указывало ему и поведение Австрии. В Петербурге очень скоро заметили, что Австрия уклоняется от союза. Неизвестно даже, отправлена ли была из Петербурга составленная для переговоров о союзе секретная инструкция от февраля месяца, так как поведение Меттерниха и его правительства делали ее бесполезной[139]139
  См. по этому вопросу Martens, вышеупомянутый том. 79.


[Закрыть]. Тогда Александр перешел к другому плану. Он решил, что будет добиваться от Австрии только пассивного соучастия; что попросит ее присутствовать в качестве равнодушной зрительницы при том, что будет происходить вокруг нее; потребует только, чтобы в случае необходимости она допустила учинить над собой лестное насилие и не отказалось от княжеств, если русское правительство предложит их ей, когда решено будет занять для восстановленной Польши Галицию. От имени царя Кошелев предложил австрийскому послу Молдавию до Серета и всю Валахию. Дабы получить от императора Франца обещание соблюдать нейтралитет и выведать его намерения, Александр собственноручно написал ему письмо и поручил Штакельбергу на словах дать по этому вопросу разъяснения.[140]140
  Beer, Orientalische Politik Oesterreich's, p. 250 Memoires de Metternich, II, 417. Martens, 78.


[Закрыть]

Русская колония в Вене изо всех сил поддерживала эти шаги. Женская милиция была поставлена на ноги. Ее деятельности был предоставлен специальный предмет. Сильным врагом России в Австрии был эрцгерцог Карл, пользовавшийся в народе и армии исключительным уважением. Славный противник Наполеона, несмотря на то, что был побежден при Ваграме, искренно примирился со своим победителем и толкал Австрию в сторону Франции. Чтобы изменить его симпатии или, по крайней мере, свести на нет его влияние, задумали женить его, дав ему в жены глубоко преданную России принцессу. Как помнят, у императрицы Елизаветы Алексеевны, супруги Александра I, была сестра, которая постоянно жила при ней, принцесса Амелия Баденская. Тотчас же были пущены в ход всякого рода влияния, чтобы приковать этого геркулеса к ногам немного зрелой Омфалы.

Русская императрица вступила в союз с австрийской, имевшей страсть устраивать браки[141]141
  “Мне нравится, говорила она, когда женятся”. Отто Шампаньи, 17 апреля.


[Закрыть] и всей душой отдавшейся этому делу, в котором сумели заинтересовать ландграфиню Баденскую и королеву Баварскую. Эта женская лига поручила духовнику эрцгерцога Карла внушить ему, что ему необходима подруга, дабы оживить его неприглядное существование и покончить со скукой слишком затянувшейся холостой жизни. Главное затруднение состояло в том, чтобы заручиться согласием императора Франца на брак, который мог рассердить его грозного зятя. Чтобы восторжествовать над его опасениями, пустили в ход игру на чувствах. Его уверили, что эрцгерцог Карл безумно влюблен в принцессу Амелию, и добрый император дал себя убедить, что, препятствуя предполагаемому браку, он сделает несчастным своего кузена. Но ввиду того, что ни тот, ни другой из будущих супругов не имели большого состояния, он обещал дать свое согласие только при условии, если найдут способ обеспечить материальное положение, соответствующее их рангу. Он лично не мог взять этого на себя, “так как у него много детей, которых нужно пристроить”.[142]142
  Отто Маре, 8 мая.


[Закрыть] Была только одна возможность удовлетворить это требование, это – обратиться к герцогу Альберту Саксонскому, которому эрцгерцог Карл приходился племянником и был его наследником. Герцог Альберт был богат и стар. У него была любовница, которая имела на него влияние. Эту-то даму и заставили действовать, обратясь к ней через офицера, которому она благоволила в прежние годы, и в результате герцог обещал обеспечить судьбу своего племянника, выдав ему вперед, в счет наследства, часть имущества. Таким образом, препятствия устранялись одно за другим, и, по-видимому, все шло на лад, как вдруг, еще прежде, чем австрийское правительство решило прекратить дело, по сигналу, пришедшему из Тюльери, крайне сухой ответ Меттерниха на политические предложения России отнял у этого вопроса всякое значение.[143]143
  См. по этому делу переписку Отто от марта до июля 1811 г.


[Закрыть]

Предложение Кошелева и письмо царя встревожили Меттерниха. За несколько дней до этого у него был разговор с Штакельбергом, который заставил его призадуматься. Русский посол сообщил ему по секрету, что знает тайну своего государя и, показав ему в доказательство “письмо, написанное целиком” рукой Александра, намекнул на некоторые возможные в будущем обстоятельства. “Во время моего разговора с ним, – писал Меттерних своему повелителю, – я уловил некоторые обороты фразы, заставляющие меня думать, что в один прекрасный день при известных обстоятельствах занятие Галиции может свершиться без нашего согласия”.[144]144
  Memoires de Metternich, II, 418. Это странное открытие взволновало Меттерниха тем более, что пробудило в нем одно воспоминание. Он вспомнил, что в 1805 г. император Александр, потеряв надежду увлечь Пруссию в третью коалицию, имел намерение, невзирая на то, что поддерживал с ней наилучшие отношения, напасть на нее врасплох. Он хотел двинуться на Варшаву – в то время главный город Прусской провинции – и восстановить Польшу в свою пользу, а затем уже идти в Моравию сражаться с французской армией. Этот случай бросал совсем особый свет на теперешние намеки и давал повод думать, что император Александр и теперь лелеет такого же рода план и питает надежду вовлечь в него Австрию, в случае необходимости даже силой. Это было одним из тех резких уклонений в идеях Александра, одним, из тех бурных порывов фантазии, примеров которых так много в истории этого непостоянного государя. “Эксцентричный шаг русского кабинета, писал Меттерних, не дает ли нам права допустить возможность того, что казалось бы самой невозможностью?”. [Id, 419.


[Закрыть]

Меттерних не считал возможным слишком решительно впутываться в рискованное предприятие, от которого Австрия могла понести непосредственный, прямой вред, тогда как выгоды его были весьма сомнительны. Он испросил разрешения предупредить Штакельберга, что всякий захват территории будет рассматриваться “как объявление войны”, и сверх того в случае надобности заявить, что сосредоточение русских войск возле Галиции и Буковины, слух о чем уже дошел до Вены, кончится тем, что вынудит австрийского императора мобилизовать свои войска и поставить их на военную ногу.[145]145
  Memoires de Metternich, II, 418 – 419.


[Закрыть]

Итак, отваживаясь на нападение, Александр столкнулся бы не только с варшавской армией, но и с австрийскими силами. Но и этим не исчерпывались его ошибочные расчеты. В это же самое время он ясно заметил эволюцию Бернадота, который, по всем данным, готовился повернуться к нему спиной и направлял свои взоры к Франции. Кокетство наследного принца со своим прежним повелителем, его неблаговидные походы, дружба с Алькиером, приказ всем шведским дипломатам стараться быть в наилучших отношениях с французскими коллегами, – все это не могло ускользнуть от проницательности русских агентов. Недовольство Александра по этому поводу сказалось фальшивыми отношениями к стокгольмскому кабинету, и царь сразу же покончил со своими надеждами на Швецию.[146]146
  Tegner. Le baron d'Armfeldt, III, 306.


[Закрыть]

В Пруссии, где кабинет упорно вел двойственную игру, король проявлял много добрых чувств и мало желания действовать. Он исходил из той мысли, что, рискнув ввязаться в войну, он неизбежно погибнет, если только Пруссия, с тыла поддержанная Россией, не будет при этом поддержана и прикрыта с левого фланга Австрией. Но он знал, что Австрия, безусловно, отказалась вступить в новую коалицию. Мало того, доверяя преувеличенным донесениям, он даже думал, что Меттерних и его повелитель бесповоротно перешли на сторону Наполеона и просили только разрешения изменить европейскому делу. Через тайных посредников он приказал сообщить это в Петербурге и настойчиво советовал быть благоразумными.[147]147
  Martens, VII. 15.


[Закрыть] Сверх того, во многих местах Германии, рядом с упорной ненавистью к Франции, нетрудно было заметить течение, неблагоприятное России. Причиной тому был запретительный указ. Закрытием ввоза товаров в Россию по суше эта суровая мера вредила не одной только Франции. Она нанесла существенный вред немецким торговле и промышленности, терявшим один из главных рынков. В промышленных странах, например, в Саксонии, этот экономический разрыв был встречен с негодованием. Он вызвал жалобы и жестокие упреки и навлек на царя своего рода непопулярность.[148]148
  Бюллетень полиции от 18 июня 1811 г. содержит следующую выдержку из германской переписки: “Саксонские фабриканты вынуждены уволить сразу сотни рабочих. Постройки, в которых устроены фабрики, будут превращены в богадельни для бедных и будут содержаться за счет государства, или же в смирительные дома для несчастных, которых нужда сделала ворами. Саксонцы могли бы сделаться соперниками английских фабрикантов, но эта надежда исчезла, и мы не станем на ноги, пока русский указ, запрещающий ввоз товаров иностранных фабрик, не будет отменен”.


[Закрыть] Александр видел, как со всех сторон поднимались и заграждали ему путь непредвиденные преграды.

Под впечатлением этих обрушившихся на него со всех сторон разочарований Александр наложил запрет на свои планы и отступил. За порывистым стремлением к нападению наступил период колебаний и сомнений. Не отказываясь вполне от своего плана, он приостановил его выполнение с тем, чтобы вернуться к нему при лучших условиях. Его письма Чарторижскому прекратились. Вернее сказать, сделались более редкими. Князю было сообщено, чтобы он не рассчитывал на скорое начало военных действий. “Я должен был, – писал ему позднее Александр, – покориться необходимости быть простым зрителем грядущих событий и не вызывать моими поступками войны, значение и опасности которой я вполне понимаю”.[149]149
  1 апреля 1812 г., Memoires et Correspondance de Czartoryski;II; 279.


[Закрыть] Далее в том же письме он писал, что не отказался ни от занимающих его планов, “ни от решимости осуществить их, когда обстоятельства будут тому благоприятствовать”.[150]150
  Id., 280.


[Закрыть] Военные приготовления не были отменены. Армия продолжала развертываться в боевом порядке. Не нанося удара, Россия осталась с поднятой рукой и замерла в этом положении.

Собрав войска, Александр приобрел ту выгоду, что оградил себя от нечаянного нападения в случае, если бы у Наполеона явилось желание выполнить план, о котором он сам мечтал. По его мнению, сделанные приготовления к войне, дойдя до сведения императора, должны были удержать того от попыток к рискованному нападению. Невольно возникает вопрос, отчего царь не использовал создавшегося положения и не доставил России тогда же известной выгоды, большей свободы действий? Разве не мог Александр под охраной своих войск, занявших на границе крепкое положение, осуществить одну из своих излюбленных идей, т. е. настежь открыть свои гавани британским кораблям. Иначе говоря, их предметам ввоза и открыто заявить о своем нежелании принимать дальнейшее участие в борьбе между Францией и Англией? По некоторым данным видно, что у него было такое поползновение и что он помышлял, не заводя войны, отделаться от остатков союза.[151]151
  См. по этому вопросу депеши французского дипломатического агента в Варшаве от 30 и 31 марта 1811 г.


[Закрыть]

Впрочем, канцлер старался направить его на иные пути, которые, может быть, привели бы его к сближению с Францией. Все еще непосвященный в затеянный Александром и Чарторижским роман, Румянцев с огорчением смотрел на происходивший на его глазах поворот к Англии. Он осуждал нарушения правил континентальной блокады, огорчался нараставшим расслаблением союзных уз и всеми силами стремился к примирению с императором французов, к возрождению союза, который хотя и на бумаге, но все-таки существовал, который доставил России Финляндию и давал возможность удержать за собой княжества. Он умолял своего государя не уклоняться систематически от соглашения, попытаться сделать что-нибудь в этом направлении, и нужно признаться, что провал проекта, составленного без его ведома и содействия, придавал особое значение его советам.

Какова же, по его мнению, должна быть почва для соглашения? Как загладить взаимные обиды? Главная обида, на которую ссылалась Франция, был указ от 31 декабря 1810 г. По этому вопросу не трудно было дать Наполеону некоторое удовлетворение по форме, которым тот, как видно, не прочь был удовольствоваться, и допустить некоторые смягчения, которые, не нанося вреда экономическим интересам государства, отняли бы у этой меры характер враждебной демонстрации. С другой стороны, так как Наполеон не настаивал на захвате судив, плавающих за счет Англии под американским флагом, то этот вопрос не стоял в настоящее время на очереди; его следовало, по мнению канцлера, просто положить под сукно. Что же касается обид России, то вполне законно поднятый ею спор по поводу Ольденбурга служил только предлогом замаскировать то, что она, главным образом, ставила в упрек Наполеону, т. е. принимавшее угрожающие размеры расширение Франции и поблажки, оказываемые Наполеоном герцогству Варшавскому. Румянцев первый признал и провозгласил важное значение польского вопроса. Он видел, как, по мере своего развития, этот вопрос вносил раздор между Францией и Россией. Он знал, что все попытки и усилия, сделанные в 1809 и 1810 гг. с целью полюбовно разрешить его, только осложнили его до такой степени, что с того времени русская канцелярия воздерживалась не только возвращаться к нему, но даже и затрагивать его. Румянцев находил, что молчание по этому поводу длилось достаточно долго и что настоящий кризис позволял его нарушить. В этом была выгодная сторона создавшегося тягостного положения. Бывает, что из зла, доведенного до крайних пределов, рождается добро. Не представляет ли, говорил он, ничем не оправдываемый, оскорбивший царя поступок о Ольденбургом самим Провидением ниспосланное средство снова поставить на обсуждение польский вопрос и, быть может, разрешить его в пользу России? Завладевая Ольденбургом, Наполеон бесспорно перед всем миром провинился перед своим союзником. Царь имеет полное основание требовать удовлетворения. Да и сам Наполеон, очевидно, сознает это, так как выразил готовность дать герцогу территориальное вознаграждение, предлагая России точно указать, где оно должно быть. Отчего не попросить, чтобы предложенное в принципе возмещение было выкроено из польской территории, чтобы для составления нового удела лишенному владений принцу была выделена часть из герцогства Варшавского. Имя принца будет только ширмой, за которой будет скрываться Россия, и таким путем будет дана действительная гарантия против восстановления Польши. Вот такое решение было, по мнению Румянцева, истинным средством придти к соглашению, вот в чем был исходный пункт примирения и залог прочной безопасности для русского правительства.

Действительно, всякое действие, ведущее за собой умаление герцогства, всякий удар, нанесенный его неприкосновенности, всякий выдел из его территории, как бы незначителен он ни был, разрушит его силу к расширению. Нанесет удар его светлому будущему, ознаменует его окончательное падение. Главной причиной обаяния этого случайно созданного, всеми оспариваемого государства, притягательной силой, группировавшей вокруг него столько восторженно преданных людей, было всеобщее убеждение, что ему суждено расти и шириться, что эта Польша на пути к постепенному возрождению. Если бы Наполеон, вместо того, чтобы увеличивать, согласился бы уменьшить герцогство Варшавское, он нанес бы его надеждам смертельный удар, отнял бы у него единственную опору его существования. Раз будет положена начало умалению герцогства, оно уже не остановится. Оно пойдет ускоренным темпом и в конце концов приведет к тому, что обратит это непрочное здание в нулевую величину. Каждого отнятого от этого здания камня будет достаточно, чтобы нарушить неустойчивое равновесие и рано или поздно вызвать его крушение. Когда среди переворотов, которыми чревато будущее, падет герцогство, Россия явится прежде всех на место, чтобы подобрать его остатки, и, если ей уже теперь будет дано право завладеть некоторыми частями его территории, она найдет возможность заплатить и поглотить остальное.

Александр не отрицал выгод такой комбинации. Устранение польской опасности – если бы удалось достигнуть этого результата – стоило того, чтобы отложить на время выполнение других планов и отсрочить сближение с Англией. Но мог ли он надеяться на успех, добиваясь от Наполеона сталь богатой последствиями уступки? Можно подумать, что если он согласился просить об этом, то только ради успокоения своей совести. Он хотел иметь возможность сказать себе, что сделал все, чтобы избавиться от войны с самым грозным врагом, какого когда-либо встречала перед собой Россия. Поэтому он позволил Румянцеву начать дело, предоставляя себе в случае надобности потихоньку вмешаться.

Нужно сказать, что предстоящие переговоры не должны были иметь ничего общего с обычными переговорами. Поступая обычным способом, откровенно высказывая свои желания, Россия подвергла бы себя серьезной опасности. Можно было опасаться, что Наполеон, несмотря на высказываемые им миролюбивые чувства, таит в глубине души дурные и вероломные планы. При таких условиях, думал царь, не стесняющийся в средствах деспот воспользуется слишком ясно выраженными просьбами, чтобы перед всем светом обвинить Россию в хищнических намерениях, в посягательстве на неприкосновенность и существование независимого государства. Он обвинит ее перед всей Европой в преступных замыслах и по меньшей мере навсегда уронит ее во мнении варшавян, а император Александр, несмотря на свои неудачи и досаду, никогда не отказывался от мысли обойти и привлечь к себе поляков. Поэтому в Петербурге сочли нужным поступать как можно осторожнее, взвешивать каждый шаг и соблюдать строжайшую тайну. Признано было необходимым говорить только намеками, едва слышным шепотом, чтобы, в случае надобности, сохранить за собой право отречься от собственных слов и утверждать, что ни о чем подобном не было и речи. Итак, разговор должен был вестись в форме легких намеков, догадок, замалчиваний, ибо целью России было навести на способ решения, не указывая его определенно, и таким путем довести до предложения себе того, чего она не хотела просить. Чтобы подметить тайный умысел Александра или, вернее, его министра, чтобы понять, чего добивается и к чему клонится их политика, нужно в груде документов, оставшихся нам от переписки обоих дворов этой эпохи, ловить самые незначительные выражения, рассеянные то тут, то там в целом море риторики, с запутанными фразами и пояснительными придаточными предложениями. Переговорам о Польше, в которых решается судьба России и Франции, придается несущественный, замаскированный характер, их стараются украдкой втиснуть в растянутые и скучные споры, ведущиеся только для вида. Мы увидим, как эти переговоры будут прокладывать себе путь сквозь набор пустых слов и бесплодных рассуждений.

Прежде всего, герцогу Виченцы в видах подготовки были сделаны некоторые намеки. Когда он жаловался на указ, ему отвечали в сдержанном примирительном тоне. Но Румянцев и сам император давали понять, что следовало одновременно, а может быть, и раньше сговориться по другим вопросам.., что следовало прежде принять в соображение политику, а затем уже торговлю”[152]152
  Коленкур Шампаньи, 27 марта.


[Закрыть]. Но когда посланник, опираясь на эти заявления, приступал к спорным политическим вопросам, когда убеждал государя и Румянцева принять взамен Ольденбурга Эрфурт или указать другое соответственное вознаграждение, Александр начинал отвечать неопределенно. Он ограничивался просьбами о справедливом к нему отношении, об удовлетворении его законных требований, об обеспечении его безопасности, утверждал, что дело Франции заговорить первой и сделать предложение. Румянцев шел немного дальше. По его словам, “дверь к соглашению всегда открыта, если только пожелают предложить приличное и справедливое вознаграждение, приемлемое и герцогом Ольденбургским, и Россией, непосредственно с которой следует обсуждать теперь это дело... Эрфурт ни в каком отношении не будет настоящим вознаграждением и не подходит ни принцу, ни России, которая может желать и принять только такое вознаграждение, которое по своему местоположению представляло бы гарантию ее спокойствия и которое она могла бы защитить и поставить в лучшие условия в будущем”.[153]153
  Id, 6 апреля.


[Закрыть] Понятно было, что для того, чтобы новое владение принца нашло обеспечение своей безопасности в своем географическом положении, ему необходимо было прикасаться к той единственной империи, опираться на то единственное государство, которое заинтересовано в его защите. Среди бесчисленных территорий, которыми располагал Наполеон, была только одна, граничащая с Россией: то было герцогство Варшавское.

Вот какими речами Петербургский кабинет направлял нашего посланника на путь и давал ему возможность разгадать загадку. Помимо этого, царю представился случай обратиться непосредственно к императору французов. Письмо Наполеона к царю от 28 февраля, порученное Чернышеву, было только что доставлено и требовало ответа. Александр немедленно приготовил его. Разумеется, он решил отправить его с Чернышевым, так как у него были основательные причины опять выдворить в Париж этого тонкого наблюдателя, этого проницательного и обстрелянного агента. В своем письме к императору Александр не позволил себе ни малейшего намека на раздробление польского государства, но разве нельзя было, искусно оттенив некоторые фразы, заставить Наполеона подумать об этом, внушить ему такую мысль?

Александр составил письмо весьма тщательно, о чем можно судить по собственноручно написанному и несколько раз переделанному черновику.[154]154
  Archives de Saint-Petersbourg.


[Закрыть] Он принял вызов по всем спорным вопросам и держался мужественно, но, переходя в видах защиты в нападение, никогда не уклонялся от утонченно-вежливого тона, и в завязавшейся между императорами полемике ни на волос не стоял ниже своего соперника. С большим достоинством повторяет он свои жалобы по поводу Ольденбурга, оправдывает себя по поводу указа, напоминает об оказанных им общему делу услугах, указывает мимоходом, что производившиеся в герцогстве крепостные работы и вооружения потребовали и с его стороны известных мер в том же роде. Затем, выставив себя строгим блюстителем договоров, он оканчивает так: “Если, вместо того, чтобы предаваться мрачным предчувствиям, будто я выжидаю только удобного момента, чтобы изменить политическую систему, – Вашему Величеству угодно будет отнестись ко мне справедливо, вы должны признать, что нельзя быть добросовестнее меня в поддержании принятой мною политической системы. Я не зарюсь на моих соседей, люблю Францию. Какая же мне выгода желать войны? России не нужны завоевания, у нее и так слишком много земли. Признавая Ваше Величество за величайший военный гений, я ничуть не заблуждаюсь насчет трудностей войны, если ей суждено между нами возникнуть. Помимо того, мое самолюбие прикрепляет меня к союзу с Францией. После того, как я положил союз в основу политики России, после того, как мне пришлось довольно долго бороться с существовавшими досель враждебными союзу взглядами, не может быть разумных поводов подозревать во мне желание разрушить мой собственный труд и начать войну с Вашим Величеством; и если вы ее желаете так же мало, как и я, то более чем вероятно, что ее не будет. Чтобы доставить вам лишнее доказательство, я предлагаю Вашему Величеству передать на ваше усмотрение дело о вознаграждении за Ольденбург. Поставьте себя на мое место и решите сами, Ваше Величество, чего бы вы пожелали в подобном случае. В распоряжении Вашего Величества все средства устроить дело так, чтобы еще теснее соединить обе империи и сделать разрыв навсегда невозможным. Я со своей стороны, готов помогать вам в этом. Повторяю, еще раз: если будет война, – значит, таково желание Вашего Величества и, сделав все, чтобы ее избегнуть, я сумею сражаться и дорого продать свое существование. Угодно ли Вашему Величеству, вместо этого, признать во мне друга и союзника? Если да, вы найдете во мне те же чувства привязанности и дружбы, какие всегда знали во мне”.[155]155
  Письмо опубликовано Татищевым, Александр I и Наполеон, 547 – 552.


[Закрыть]

Таким образом, Александр вкратце говорил Наполеону: “Я заранее принимаю то, что вы мне предложите, если вы согласны стать на мое место, и, при таких условиях, определить мою долю. По-видимому, невозможно было внести больше уступчивости и деликатности в рассмотрение столь трудного и щекотливого дела. Поистине, это был искуснейший маневр. В самом деле, чего мог желать Наполеон, если бы он был на месте Александра, т. е. если бы у его границы, в виде постоянной угрозы, стояло стремящееся к расширению воинственное государство? Несомненно, он желал бы, чтобы эта причина стольких тревог была устранена, чтобы это пламя раздора было уничтожено. Отсюда следует вывод: необходимо, чтобы он согласился пожертвовать частью герцогства ради справедливых опасений России.

Довольствуясь внушением Наполеону таких мыслей, Александр не поднимал более об этом разговора. Но ввиду желания лишить Наполеона слишком удобного предлога прикинуться глуховатым, следовало говорить яснее; необходимо было, чтобы в конце концов кто-нибудь упомянул в Париже о герцогстве и поставил его в тесную связь с Ольденбургом. Сделать это поручено было Чернышеву в разговорах, которые он неминуемо будет вести с императором французов. Это поручение дал ему не Александр, а Румянцев, и все же министр не решился высказаться теперь перед ним вполне откровенно. Зная Чернышева за молодого человека с проницательным умом и быстрым соображением, он и прибег к метафоре, не препятствуя Чернышеву поставить в ней надлежащие выражения. Объяснив ему, что желание императора состоит в том, чтобы “слить в один договор дела Ольденбурга и Польши, присоединив к ним и новый торговый договор с Францией”, он добавил: “Если бы удалось всыпать в один мешок дела Польши и Ольденбурга, перемешать их хорошенько и затем вытряхнуть, союз обеих империй стал бы таким прочным, тесным и искренним, каким не был еще никогда, и все это назло англичанам и даже немцам”[156]156
  Recueil de la Societé impèriale d' histoire de Russie, XXI, 84.


[Закрыть].