Текст книги "День твоего рождения"

Автор книги: Альберт Лиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 37 страниц)

3

Толик сидел рядом с тетей Полей на лавочке у ворот и чертил прутиком по земле. Вышла мама. Лицо у нее было поблекшее, усталое. Еще бы, устанешь тут от бесконечных бабкиных представлений. Толик усмехнулся, вспомнив, как бабка лежала будто мертвая. Ни дать ни взять – лисица из басни Крылова. Но лисица – в басне, а чего бабке-то хитрить? Зачем так представляться? Если ты серьезно обиделась, что мама икону выкинула, так разве можно представляться? А если она проверяла, что станет мама делать, если бабка помрет? Фу, как глупо! Толик подумал про двух старушек из магазина – мать и дочь. Та старушка, та мать так бы представляться не стала. Да разве можно испытывать людей, что будут делать они, если умрешь? И не просто людей – свою дочь.

Толик посмотрел на маму. Хоть и была она блеклой какой-то, глаза ее смотрели по-прежнему решительно и твердо. «Молодец, – подумал Толик про нее. – Молодец, что не скисла от бабкиных фокусов». Нет, решительно с мамой что-то происходит. Толик вгляделся в нее. Мама смотрела сейчас не только решительно, но зло. Злой он ее еще никогда не видел. Всегда она была слабой, покорной, а тут – злой. Будто другой человек сидит. Платье мамино, лицо тоже ее, а вот глаза чужие. Жесткие глаза и острые какие-то.

– Как живешь, Маша? – спросила ее тетя Поля. Спросила осторожно, будто больную.

Мама со всеми вежливо разговаривала, с тетей Полей особенно, а тут не взглянула даже. Прямо перед собой все смотрела, едва щурясь.

– Разве это жизнь? – ответила она резко. – Только и думаешь, как бы в петлю. Муж ушел, мать бесится. Сын и тот против меня.

Толик не обиделся ни чуточки. Снова поглядел на маму с интересом. Раз так говорит, да и смотрит так, чему-то быть, значит. Толик знал бабку и знал, что она может выкинуть, какую штуковину, знал он и отца, и его поступки тоже можно было предположить, кроме последнего. Знал Толик и маму. Но он знал иную маму – эта, со злыми глазами, была неизвестна ему. И новая, решительная, злая, отчаянная мама могла – да нет, не могла – должна была что-то сделать. Удивительное. Выходящее из ряда вон.

Тетя Поля вздохнула. Помолчала.

– Ты уж прости меня, старую, Маша, – сказала, – ну а сама-то себя ты не коришь? Не ругаешь?

Мама мельком взглянула на нее.

– Корю! – ответила решительно. – Ругаю! Да что толку-то? Раньше надо было, раньше!..

– Ну раз так говоришь, – сказала тетя Поля мягко, – значит, еще не поздно. Значит, поспеешь еще.

Мама усмехнулась. Тетя Поля взяла ее за плечо, повернула к себе, строго посмотрела.

– Да ты меня в пример бери, – сказала. – Гляди, гляди на меня и помни: мое былое не вернуть. Мое – было. А твое – есть. Слышишь, есть! Твой-то живой, невредимый! И сын вон у тебя есть. Счастливая ведь ты! – быстро говорила тетя Поля, и в глазах у нее блестели слезы. – Счастливая, только ты сама этого не знаешь!.. А ты узнай! Пойди! Поговори!

Тетя Поля говорила торопливо, будто боясь, что мама уйдет и не дослушает ее, но она слушала внимательно, подавшись вперед.

– Это просто обстоятельства у вас такие, – говорила тетя Поля. – Выше вас обстоятельства-то оказались, молоды вы еще, горя не знаете. Глядишь на вас – и сердце кровью обливается…

Тетя Поля говорила, говорила… Мама смотрела на нее во все глаза – и вдруг раздался крик:

– Толик! Толик!

Толик бросил свой прут. На другой стороне улицы стоял отец.

Мама побледнела. Толик приподнялся с лавки.

– Где Тема? – спросил отец.

«Ну вот, – подумал Толик, – началось…»

– Какой Тема? – решил прикинуться он, но отец не обратил на это внимания.

– Он пропал. Ушел из дому.

Толик помолчал. Говорить, где Темка, ясное дело, было нельзя, невозможно. Ни за что не сказал бы этого Толик, но отвечать все-таки что-то было надо.

– Не знаю! – сказал он и сел обратно.

Отец опустил плечи и повернулся.

Мама смотрела на отца, а тетя Поля исподлобья глядела на маму.

– Маша! – сказала она встревоженно. – Ну что же, Маша?

В глазах у мамы снова вспыхнула злость, она окликнула отца, и отец обернулся.

Прямая, как натянутая струна, мама пересекла дорогу, и они медленно пошли вдоль по улице…

4

Едва отец и мама свернули за угол, Толик кинулся в Клопиную деревню.

Было жарко, асфальт шевелился под ногами, как трясина. А когда Толик выбежал на обрывистый берег оврага, снизу на него пахнуло жгучим жаром. Над железными, деревянными, толевыми крышами покинутых улиц струилось горячее марево, будто тысячи печек излучали свое тепло. Дальний берег оврага, деревья, дома походили на мираж – они шевелились и от этого казались ненастоящими.

Толик скатился вниз – теперь идти сюда было не страшно. Овраг снова стал обитаемым. Там жил Темка.

Темка сидел на пороге открытого дома и возился с какой-то штуковиной.

– Смотри, – сказал он, улыбаясь, – я нашел фотоаппарат.

Фотоаппарат был старый, обшарпанный, с мехами, похожими на гармошку, и снимал забавно. Сначала надо было смотреть сквозь него через матовое стекло и крутить колесико, чтобы стало резко, а потом вставлять плоскую коробочку, вынимать задвижку и только тогда снимать. Никогда Толик не видел такого аппарата, вот до чего он старый был. У всех аппаратики маленькие, крути колесико, целься да щелкай, а этот гроб и двумя руками не удержишь, подставка нужна.

Темка прикручивал фотоаппарат к треноге и целился в курицу, которая лежала, блаженствуя, в пыли. Вокруг нее топтались цыплята.

– Жрать охота, – сказал Темка, вглядываясь в Толика. – Не достал?

Толик мотнул головой. Уже четвертый день жил здесь Темка. Первое время Толик бегал за пирожками, покупал их на остатки Темкиных денег. Потом деньги кончились, и Толик принес хлеба, взяв его у бабки. Темка наелся хлеба с солью и с луком, который рос возле брошенной избушки, и Толик решил принести хлеба побольше.

Дома он сунул полбуханки под рубаху и уже собрался уходить, как откуда-то вынырнула бабка. Зорким глазом она сразу заметила, что у Толика подозрительно топорщится живот, хлеб отняла, спрятала его в буфет под ключ.

– Нет! – мотнул головой Толик и сказал главное: – Тебя отец ищет.

Темка бросил древний фотоаппарат, повернулся к Толику.

– А вдруг выследит? – спросил он встревоженно.

– Не догадается, – ответил Толик.

– Ну а вдруг? В общем, ты петляй, когда ко мне идешь, понял? Следы запутывай. Куда-нибудь подальше от оврага ходи да оглядывайся!

Толик кивнул.

– А жрать все-таки охота! – сказал грустно Темка, и, будто подтверждая его слова, у него заурчало в животе.

– Вон еда ходит, – улыбнулся Толик и показал на курицу.

– А цыплята куда? – встревожился Темка.

– Да что ты? – засмеялся Толик. – Я пошутил.

– У меня никогда рука бы не поднялась на живое, – сказал Темка. – А тут еще мать. Как же они сиротами-то?

– Слушай! – обрадовался Толик. – А может, у нее где-нибудь гнездо есть? И она яйца туда кладет?

– Раз у нее цыплята, – ответил Темка, – яйца она не кладет.

Они помолчали. Было тихо и нестерпимо жарко. Даже здесь, в глубине оврага, солнце палило, будто на пляже.

В тишине, словно испорченный мотор, урчал Темкин живот, требуя еды, и Толик с грустью подумал: сколько сможет выдержать еще Темка?

Четыре дня и три ночи провел он уже тут, на дне оврага. Днем еще туда-сюда, можно привыкнуть, хоть тоже неприятно, – никого вокруг, только деревья шумят да курица квохчет, а ночью вообще жуть. Только Темка, отчаянный человек, может это вынести.

В первую ночь, пока совсем не стемнело, Толик с Темкой был. Они сидели на крылечке. Толик светил Темкиным фонариком, а Темка читал растрепанную книжку, которую они нашли в избушке. Называлась книжка таинственно – «Собака Баскервиллей», и, подобрав ее, Толик хотел забрать с собой, почитать. Но Темка не дал.

– У-у! – вытаращил он глаза. – Законная книжка! Страхота! Надо ее ночью читать, чтоб страшнее было.

И вот они сидели в темноте, читали пухлую книжку про ужасную собаку Баскервиллей, которая носилась в темноте как привидение – светящаяся, огромная, жуткая убийца.

Сердце у Толика громыхало так, что, умолкни Темка, он наверняка бы услышал его грохот. Но Темка не умолкал, читал с выражением.

– «В ту же секунду Лестрейд вскрикнул от ужаса и упал ничком на землю. Я выпрямился и, почти парализованный тем зрелищем, которое явилось моим глазам, потянулся ослабевшей рукой к револьверу».

Толик сжался в комочек, представив себе собаку Баскервиллей. Ему показалось – она стоит в темноте. Не там, в книге, а тут, рядом с ними. В кустах. Он не выдержал и повернул фонарик в темноту. Там было пусто.

– Во дает! – заругался Темка. – На самом интересном!..

Толик перевел дыхание, успокаивая сердце, и снова навел фонарик на книгу. А Темка будто издевался над ним.

– «Да! – воскликнул он зловещим голосом. – Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал».

Темка читал с выражением, не спеша, делая паузы между предложениями, и в эти короткие перерывы Толику слышались таинственные звуки. Что-то прошелестело за их спиной. Что-то стукнуло в темноте: тук-тук…

– «Из ее отвислой пасти, – подвывая, читал Темка, – вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана…»

Толику снова послышался этот тенькающий звук, словно кто-то отбивал азбуку Морзе: ту-ту-туу-ту…

Он толкнул локтем Темку.

– Слышь? – прошептал Толик.

– Да не трусь! – усмехнулся Темка, но прислушался.

Звук морзянки слышался отчетливо и ясно. Кто-то работал на передатчике. Спрятался в заброшенном овраге и передавал сведения. Шпион!

– Погаси! – тревожным шепотом велел Темка, и Толик послушно щелкнул выключателем. Щелчок показался ему громом. Передатчик утих на мгновенье, но потом заработал снова.

Та-тарара-та-та, тарара-тарара-та, – тиликала морзянка.

– Надо взять что-нибудь потяжелее, – шепнул Темка и полез на карачках, разыскивая в темноте увесистый камень.

– Может, сбегать за милицией? – спросил Толик, поднимая палку.

– Долго, – ответил Темка. – Он уйдет. Надо самим.

Мрачные, пустые дома с заколоченными окнами в темноте казались живыми существами. Они только притаились. Еще чуть-чуть, и они сдвинутся над мальчишками. Или оживут. В окнах за дощатыми крестами засветятся желтые огни. А из одного метнется темная тень. Это самый страшный. Это шпион…

Первым шел Темка. Толик шумно дышал у него за плечом, и Темка то и дело оборачивался, грозя кулаком.

Из-за облака выплыла круглая, как фонарь, луна. Пока они читали на крылечке, луна плавала где-то у них за спиной. Теперь она стояла над головами, и от лунного света некуда было скрыться. Шпион запросто мог их увидеть. Он и так, кажется, начал подозревать неладное. Морзянка то пищала, то надолго замолкала и снова, словно спохватившись, лихорадочно дребезжала в темноте: та-та-тарара-та!..

Крадучись, мальчишки шли на звук, и он приближался. Медленно, но приближался. Уже стало понятно, где сидит шпион, в каком доме. Приземистый, белый, наверное, с белеными глиняными стенами. Окна у хибары были заколочены, как и всюду, и в них была кромешная тьма. Да и звук доносился не из дома, а из-за него. Словно шпион был на улице. Сидел, как и они, на крылечке, раскинул свой передатчик, забросил на крышу антенну и стрекочет, будто кузнечик.

Чем ближе подбирались мальчишки к домику, тем медленней и осторожней становились их шаги. Нежданно выстрелил сучок под ботинком Темки. Они замерли, словно два истукана. Вот сейчас, сейчас выскочит из-за угла испуганный шпион и начнет палить из бесшумного пистолета. Только пламя из дула ослепит их – и все. Не станет больше ни Толика, ни Темки…

Но шпион ничего не заметил. Морзянка слышалась совсем ясно. Видно, увлекся.

Толик шагнул вперед и заслонил собой Темку. У Темки в руке камень. Если он кинет и промахнется, все пропало. Темка погибнет. У Толика все-таки палка. Ею можно бить, не выпуская из рук. Толик выскочит первым и оглушит врага. И тогда Темка пусть бьет его камнем.

Толик набрал побольше воздуха и, подняв палку, прыгнул из-за угла. Зажмурив глаза в ожидании выстрела, он хлобыстнул батогом по крыльцу и тут же упал, услышав, как грохнул о стенку Темкин камень.

С трудом сдерживая хрипящий свист, вырывавшийся из груди, Толик открыл глаза.

На крыльце было пусто.

И вдруг в темноте снова запела морзянка. Где-то здесь, прямо у них под носом. Темка шагнул вперед и наклонился.

– Тьфу, черт! – громко сказал он и позвал Толика. – Гляди-ка!

Толик приблизился и в лунном туманном свете увидел на двери железную петлю. Дул легкий ветерок, и она болталась, постукивая о ручку: та-та, тарара-ра-ра!

Мальчишки не засмеялись, не обрадовались. Просто вздохнули. Отлегло немного.

Ничего не значило, раз нет шпиона, что его вообще не могло тут быть. Все могло быть в этом овраге.

– Пожалуй, я пойду, – сказал Толик, переводя дыхание, и Темка кивнул соглашаясь.

Он быстро пошел по дорожке, ведущей наверх, – и вдруг остолбенел. Горящие зеленые глаза собаки Баскервиллей глядели на него не мигая.

Толик шагнул в сторону, и с диким воплем метнулись глаза. Толик перевел дыхание и чертыхнулся. Господи, наслушаешься разной муры – и черт знает что начинает казаться. Обыкновенный кот.

Неожиданно ему стало стыдно, что он так быстро распрощался с Темкой. Будто сбежал. А Темка там один. И ничего. Может, ему тоже страшно, а он не бежит.

Насвистывая песенку, Толик повернул назад.

Темка еще не лег. Он сидел в халупе на матрасе, брошенном у стены, и читал свою «Собаку».

Толик стукнул в окно. Темка вздрогнул и ослепил его ярким лучом фонарика.

– Ну так я пошел! – непринужденно сказал Толик.

– Ну так иди! – напряженно ответил Темка и рассмеялся, поняв его. – Иди, иди! – сказал он. – Ничего!..

Обратно Толик шел, громко распевая. Было страшно, но он старался не думать об этом.

Это было в первую ночь. А сегодня наступит четвертая. Мало того, что тут жуть сплошная, так сегодня Темка еще голодный спать ляжет. Живот вон у него урчит. Это Толика вина.

Собака Баскервиллей не пугала его теперь.

Его пугала мысль о том, чем он будет кормить Темку завтра.

Ведь он отвечал за это.

5

Сначала Толик продал свои книжки. Их было немного, не больше десяти – «Золотой ключик», «Русские народные сказки» и еще несколько, – подарки к праздникам и дням рождения от мамы и отца.

В букинистическом магазине была длиннющая очередь, высокий старик с козлиной бородкой нервно перелистывал книги – наверное, искал, нет ли выдранных и залитых чернилами страниц, – а потом швырял их куда-то на стол, откидывая с сухим стуком несколько костяшек на счетах.

Толик терпеливо выстоял очередь, а когда подошел к старику, тот на него даже не взглянул.

– У детей не принимаем, – буркнул он.

И Толик, посмотрев задумчиво на нудную бородку скупщика, не стал спорить. «И тут не верят», – подумал тоскливо Толик. Он отошел от старика и, поймав на себе сочувственный взгляд какого-то парня, попросил книги сдать его. Парень ничего не сказал, только кивнул. И через пятнадцать минут терпения Толик получил свою выручку – один рубль сорок две копейки мелочью.

Вообще-то эти деньги можно было растянуть дня на четыре, если кормить Темку одним хлебом с луком. Даже белым можно было. Но Темка смотрел вчера такими голодными глазами, что у Толика рука не поднялась принести ему одного хлеба. «А! Придумаю что-нибудь», – махнул он рукой и купил в гастрономе две бутылки молока, двести граммов колбасы, две городские пышные булочки и на добавку три пирожка с ливером. Еще одна копейка осталась в запасе.

Увидев Толика с охапкой еды, Темка молча заскакал, блестя голодными, как у волчонка, глазами, потом, урча, стал есть. Пища исчезала поразительно быстро. Толик улыбался, и радуясь и горюя. Это, конечно, хорошо, что у Темки такой аппетит, и хорошо, что Толику пришла эта идея – продать книги. Но с другой стороны – Темка уже доедал последний пирожок с ливером. Оставалась одна городская булка. И снова надо было думать, как накормить его завтра.

Наконец Темка наелся, отломил еще задок у городской булки и стал вяло жевать его.

– Наелся, кашалот? – спросил его Толик.

Темка лениво икнул. Глаза закрывались у него сами собой.

– Ну, дрыхни! – кивнул Толик и пошел наверх.

Надо было придумывать что-то. Надо было искать еду.

Любопытно все-таки бывает. Что бы там ни случалось, но Толику за всю его жизнь ни разу о еде думать не приходилось. Ну, продавали булочки в школьном буфете, ну не было никогда у него денег на эти булочки, но он же не умирал с голоду. Ел свой хлеб с маслом на перемене, а когда приходил домой, худо-бедно, но кормила его бабка или мама. И супом, и вторым – котлеты там с картошкой или макароны. Никогда не думал Толик о еде, да вот пришлось.

И вообще, с тех пор как ушел Тимка в «подполье», Толик стал, ну, серьезнее, что ли. Ведь теперь он не только за себя отвечал, но и за Темку тоже. Будто Темка его сын и Толик обязан его накормить.

Еда теперь для Толика – первая забота. И не только еда. Толик для Темки теперь вроде бы как поводырь у слепого. Смотрит, куда идти. Как шагать. Или словно перископ у подводной лодки. Лодка – под водой, а перископ наверху крутится. Направо глаз повернет, налево, кругом осматривается – нет ли близко врага. И как быть дальше.

А как быть дальше? Толик думал об этом каждый час, каждую минуту и ничего не мог придумать. Отец один раз приходил, поверил, что Толик про Темку ничего не знает. Но ведь он же не успокоился. А Темкина мать – тем более. Наверное, заявили в милицию. Наверное, в реке спасатели искали, с баграми – не утонул ли. Ищут, конечно, Темку, это ясно, и что до сих пор не догадались в Клопиной деревне поискать, так это случайность. Чистой воды.

Ну, хорошо. Пусть даже совсем не найдут. Но сколько Темка еще продержится? Осенью в школу надо будет. Что же он, учиться не станет? Будет зимовать тут, как Амундсен?

Нет, все это ненадежно и шатко. Разве что отец не выдержит, сдастся.

Прежде Толику все представлялось просто. Темка уходит из дому, отец, поняв, что Темка сбежал из-за него, возвращается к маме и Толику. Раз-раз-раз – и в дамках!

Но все оказалось сложней и серьезней. Если Темку найдет милиция – позор и провал! Приведут домой под конвоем, как вора.

А если сдаться? Просто вернуться Темке – и все? Толик усмехнулся. Скажи-ка об этом Темке! Пожалуй, еще отколотит, боксер.

Да, многое кажется поначалу простым и решаемым. Как в математике. Глянешь на задачку, все просто. Первое действие, второе. А решишь, ответ не сходится…

Так и у Толика. Радуется он, что твердый Темка человек. Железный характер. Спит себе сейчас на матрасе у стены, «Собаку Баскервиллей» под голову сунул и ни в чем не сомневается. Все просто у него и понятно: ушел из дому – и точка! А Толик думает-думает, руки у него опускаются, словно у пловца в море без берегов. Куда плыть? Зачем плыть – все равно бесполезно. Подводная лодка внизу, под водой, храпит себе спокойно, а он – перископ. Ему виднее. Виднее, что все бесполезно. Что не вернется отец, если не захочет. А если захочет, вернется и без того.

«Детство все это, – по-взрослому думает Толик, – игрушки-побрякушки. Несерьезно! – И тут же на себя злится: – Несерьезно! Если бесполезно и несерьезно, что ж, так и сидеть, сложив руки? Ждать снова, пока за тебя взрослые не решат? Ждать и ни во что не вмешиваться?..»

Толик ломал голову, прямо на части ее разобрал, а придумать ничего не мог. Тогда стал смотреть под ноги. Может, кто рубль обронил. Нет, рубль – это уж слишком. Двадцатинку бы! И то четыре пирожка купить можно. Или лучше батон. Придется Темке снова хлеб с луком есть, что поделаешь. «Придется!» Толик усмехнулся. Придется ли? Надо еще найти эту двадцатинку.

Забавная мысль пришла ему в голову. А что, если пойти на рынок? Глядишь, кто-нибудь просыплет картошку – можно подобрать, а потом испечь ее в костре. Дров, слава богу, в овраге полным-полно. Да и вообще – ту же двадцатинку там найти легче, чем просто на улице, – всюду торгуют, всюду деньги достают, авось и упадет монетка.

Базар походил на реку, только непонятно было, в какую сторону она текла. Во все! Вперед, назад, вбок… Люди толкаются, на ноги друг другу наступают, спорят, смеются. А на прилавках – чего только нет! Пирамиды зрелых помидоров, ярких, блестящих, как бы невзаправдашних. Желтые дыни, будто они из сливочного масла сделаны. Яблоки в корзинах – светятся, словно прозрачные. А пахнут, пахнут!.. У Толика даже слюнки потекли – вот бы попробовать!

Конечно, если по сторонам глазеть, на всякие вкусности глаза пялить, никакой двадцатинки не найдешь. Надо вниз глядеть. Под ноги. Авось блеснет заветная монетка. Ну блесни, блесни! Говорят, если думаешь только о том, что тебе нужно, обязательно найдешь. И Толик шепчет: «Двадцатинка, найдись! Найдись, двадцатинка!» Словно гипнотизирует. Заклинает.

Покупатели на него внимания не обращают – не видят, наверно, даже, что путается тут под ногами мальчишка, а торговки сквозь толпу его разглядели. Молча взглядами провожают. Вдруг жулик? Бродит тут, шепчет, будто чего выискивает. И чуть Толик поближе к прилавку встанет, кричит, будто кто их режет:

– Отойди, пацан!

– Пацан, отойди!

Толик на гранаты загляделся. Вспомнил, что про них отец ему говорил. Гранаты, мол не ломают, не режут, а давят. Чтоб сок там, внутри, из ягодок вышел. А потом дырочку провертишь – и пей. Это отец Толику на базаре говорил – они вместе тогда ходили, втроем, с мамой. Но гранат не купили. Так и не попробовал Толик этого странного фрукта с взрывчатым названием. А сейчас снова увидел его.

Гранатами торговал толстый азиат в халате. Халат был зеленый, в темную полоску, и от этого круглый азиат походил на крыжовник. Голова у азиата напоминала желтую дыню, а на голове была тюбетейка с вышитыми грушами. Толик усмехнулся. Прямо весь фруктовый какой-то человек. Продавец заметил Толикину усмешку, замахал толстенькими ручками, как все торговки:

– Проходы, малчык, проходы!

«Во народ, – со злостью подумал Толик. – Всего боятся! В каждом мальчишке им вор кажется. Да сейчас уж воров-то нет». Ни одного за свою жизнь не видел Толик – только в книгах про них читал. И не слышал никогда, чтобы у кого-нибудь что-то украли. А нет, все равно боятся. По привычке боятся. Как дрожит за свои деньги баба Шура, так и эти дрожат за свои помидоры, за свои гранаты. Потому что свое, личное, частное. Не ворует никто, а они боятся. И всегда будут бояться. Потому что порода у них такая – торговать, наживаться, за свои денежки трястись.

Разозлившись, Толик пошел с базара. Но у самого выхода остановился улыбаясь. Перед ним стоял огромный сетчатый ларь, до отвала набитый арбузами.

Люди свободно подходили к ларю, выбирали тяжелые зеленые мячи, а потом становились в очередь. За красными, будто пожарными, весами стоял бородатый продавец. Толик взглянул на него – и глазам не поверил. Но факт оставался фактом, арбузами торговал тот веселый почтарь – сразу и бородатый и лысый. Бородач бережно принимал от покупателя арбуз, сжимал его обеими руками, а сам прислушивался, словно доктор. Словно хотел узнать, что у него там, внутри.

Толик засмеялся. В прошлый раз бородач слушал, как шуршат письма, и это понравилось тогда Толику. Сейчас он слушал, как пищит толстый арбуз, и это тоже нравилось Толику. Хороший он все-таки, этот парень! Злой не может слушать, как шуршат письма и как пищит арбуз. И хоть в прошлый раз бородач притащил его к Изольде Павловне, Толик не обижался. Во всем виновата Женька. Не будь ее, они бы договорились, поэтому Толик нисколько не злился на почтаря, который переделался в арбузника.

Улыбаясь, Толик подошел к ларю. За проволочной сеткой торжественно светились толстокожие шары. Бока у них блестели, и в каждом боку отражалось курносое лицо Толика. Он протянул вперед руки, взял тугобокий, тяжелый кругляш, покачал его перед собой и хотел положить обратно, как вдруг вспомнил про Темку: его же надо кормить.

«А что? – подумал Толик, слыша, как раскачивается, будто маятник, сердце. – Ведь такой арбуз целый день можно есть». Вот он возьмет сейчас этот шар, а потом, когда все кончится, попросит у отца денег и принесет их лысому бородачу: извинится, скажет все как было. А сейчас…

Со стороны он, наверное, походил на вареного рака, самое малое, если не на красные, будто пожарные, весы бородача. Стыд давил, топтал, издевался над Толиком. «Ничего себе, – бормотал он, – порядочный человек». Только что думал про воров. Говорил сам себе, будто их давно нет. Вывелись. Только из книжек он про них и знает. Ну еще тогда – цветы. Но они не в счет. Их все-таки дал сторож за ту смешную и горячую плату. И вот! Вот он воровал. Сам! Собственными руками.

Стыдясь и ругая себя в душе, Толик тащил арбуз к выходу. Он миновал ворота и на ходу поддернул к подбородку тяжелый шарф. Арбуз блестел, словно автомобильная фара. Толик мельком обернулся – и замер. Сзади стояли веселый бородач в шляпе с пером, а рядом с ним милиционер.

Толик шагнул, шагнули и те двое. Толик побежал и вдруг увидел перед собой Изольду Павловну. В то же мгновенье он запнулся о собственную ногу и грохнулся на асфальт.

С глухим треском арбуз разорвался на мелкие осколки.

Толик чуть не заплакал.

Арбуз оказался зеленый.