Текст книги "День твоего рождения"

Автор книги: Альберт Лиханов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 37 страниц)

7

После встречи с Темкой Толик снова бросил якорь у окна. Часами он торчал на подоконнике, пустыми глазами разглядывая улицу. Если бы кто-нибудь спросил его, что он там видел, Толик пожал бы плечами. Он ничего не видел. Все, что отмечали его глаза, в голове не оставляло никакого следа.

Толик думал совсем о другом.

Толик думал, что, значит, у отца не все так просто, если новый сын его ненавидит. Выходит, они теперь в сговоре с Темкой. Толик хочет, чтоб отец вернулся, а Темка – чтобы ушел от них. Вот так. Любовь и ненависть соединились.

Раньше Толик всегда ждал, что ему скажут взрослые. Что они решат. Что они сделают. А ты уже на сделанное гляди: нравится не нравится – не твое дело. Готовые решения кушай – подают их тебе на блюдечке, как кашу. Любишь не любишь – лопай!

Теперь все переменилось. Теперь он не станет молчать и ждать, что ему скажут. Надо действовать, чтобы все было в порядке. Надо вообще действовать в жизни, а не ждать!

Толику казалось, что раз их теперь двое, они сумеют добиться своего. Надо только сказать отцу, что Темка его ненавидит. Что у него есть свой отец и новый ему не нужен. Как жить с сыном, который его ненавидит? Отец должен уйти…

Думая об этом, Толик не переставал удивляться: почему отец женился снова? Как хватило решимости у него? Отцу было тяжело дома, и он ушел – Толик прекрасно понимал это. Ведь он ушел не просто так. Он ушел потому, что не мог смириться с бабкой. Он ушел в знак протеста – и это была борьба!

Тогда Толик жалел, любил, понимал отца. Сейчас – презирал!

Выходит, все это была липа? Обман? Пустые слова и пустые поступки – раз отец так быстро успокоился. Нашел новую жену. Нового сына…

Толик жестоко судил отца, сам порой не веря во все, что случилось. Это казалось фантастическим, невозможным, страшным: отец – изменник… Толик вспоминал, как он мучился, написав две жалобы на завод. Он считал, что совершил преступление, написав эти письма – первый раз избитый, другой – желая уберечь отца. Как он мучился, как он ненавидел себя! Но ведь ничего не мог поделать. А отец? Кто заставлял его?

Нет, то, что произошло, нельзя было понять, и Толик думал о мести.

Темка, кажется, придумал неплохо. Толик найдет отца и скажет ему, что все бесполезно, что Темка ему никогда не будет сыном, как Толик, что Темка ненавидит его.

Неожиданно Толик вспомнил день, когда был суд. Вспомнил, как говорил отец с мамой в стеклянном кубе. «Силой не удержишь», – сказал отец. Правильно, силой не удержишь. Может, он хочет всем этим доказать, что силой его не удержишь?..

Толик вышел на улицу и услышал странные звуки. Вроде музыка, но какая-то не такая.

На трамвайной остановке, окруженный людьми, стоял маленький толстый дядька в соломенной шляпе. Он был, наверное, чуть повыше Толика и в три раза толще. Толику сразу стало жалко его. Некрасивые люди всегда вызывали в нем смертельную жалость и слезы, а этот, в соломенной шляпе, еще держал на себе толстую медную трубу и дул в нее, отчего щеки его округлялись и он становился совсем страшным.

Дядька играл старый вальс – Толик слышал не раз эту музыку, она называлась «Амурские волны», – глаза его печалились, он был немного выпивши.

Толпа на остановке посмеивалась, а дядька все играл, пропуская трамвай за трамваем, будто он специально стоял и провожал трамваи. Пу-пу-пу, пу-пу-пу, пу-пу-пу! – торжественно гудел он, а люди подходили, похихикивали, показывали на него пальцем; кто-то постучал из-за спины по его шляпе.

Дядька перестал играть, оглянулся, нахмурил белесые брови. Подошел трамвай, он полез в него, не сняв трубу, и, конечно, застрял. Люди на остановке засмеялись хором, кто-то свистнул. У Толика навернулись слезы. Жестокий, жестокий народ! Он подскочил к трамвайной двери и помог толстяку снять трубу. Дядька забрался в трамвай, а Толик обернулся к людям на остановке, посмотрел, как они тупо хохочут, и крикнул захлебываясь:

– Что он вам сделал, гады? Что сделал?..

Кто-то осекся, но остальные продолжали смеяться, словно ничего не слышали. И вдруг из трамвайного окна высунулся толстяк. Он обвел толпу тоскливым взглядом.

– Эх, чудаки! – сказал он. – Смеетесь? А я друга сейчас похоронил. Тридцать лет рядом в оркестре играли.

Он сел, выставил из окна трубу и снова заиграл медленный вальс.

Пу-пу-пу, пу-пу-пу… – загудела труба, и трамвай медленно-медленно тронулся.

Люди на остановке быстро расходились, заспешив куда-то, а Толик стоял на рельсах, скрипя зубами, чтоб не зареветь, и смотрел, как уплывал по синим рельсам красно-желтый трамвай с трубачом.

Ему казалось, что это над ним хохотала толпа и что это у него умер старый друг. Да ведь так оно, в сущности, и было. Кто-то взял его за руку. Толик поднял глаза. Это был отец. Вот он, умерший друг. Стоит цел и невредим, человек, меняющий сыновей.

– Мне надо поговорить с тобой, – сказал Толик отцу, глубоко вздыхая, как бы освобождаясь от трубача.

– И мне надо поговорить с тобой, – ответил отец, вынимая папироску.

Они зашли в стеклянный кубик. Им поставили вазочки с цветными шариками, и Толик спросил первым:

– Зачем ты сделал это?

– Ты должен попытаться понять меня, – сказал отец, опуская голову. – Я измучился от такой жизни. Твоя бабушка невыносима. Мама не любит. Лучше как ножом: обрубил – и все… – Он заглянул Толику в глаза. – Единственное, что я хочу, единственно, о чем думаю все время, – чтобы понял и простил меня ты. Я тебя очень люблю, – сказал отец, – и прошу остаться моим сыном.

Он сказал слово «моим» громче, будто хотел подчеркнуть, что Толик должен быть не чьим-то там сыном. Чудак человек! Разве можно стать чужим сыном, если у тебя есть отец?

– Ты понял меня? – спросил отец.

Толик вспомнил трамвай, уплывающий с трубачом. Вспомнил людей на остановке. Тем, веселым, было не до толстяка. Он их рассмешил, вот вам и все. А как мало! Как мало смеяться, когда надо плакать! Ах, люди, как часто не понимают они друг друга! Не хотят понять. Вот и отец спрашивает: «Ты понял меня?» – потому что сам ничего не понял. Потому что у самого сил понять не хватило.

– Нет, – ответил Толик, вглядываясь в отца, как в ту толпу на остановке. – Не понял, потому что ты не прав. Мама любит тебя. Любит, понятно? Она просто слабая, и ты ей должен помочь.

– Как помочь? – воскликнул отец.

– Не знаю, – тихо сказал Толик. – Но ты должен. Вы должны оба.

Отец отвел глаза.

– Но не в этом дело, – продолжал Толик. – Не это я хотел сказать.

Он набрал побольше воздуха, чтобы нанести отцу последний удар.

– Темка тебя ненавидит, – сказал он, бледнея. – Он не хочет, чтобы ты был его новым отцом. У него есть старый. И он говорит, чтобы ты уходил от них.

Толик думал, отец растеряется, загорюет, вздохнет.

Но он только кивнул головой.

– Знаю, – сказал он. – Знаю!

8

Через день, утром, во дворе раздался свист. Толик выглянул из окна и увидел Цыпу.

Ничего себе гость!

Гость был не один, поодаль стояли пятеро каких-то незнакомых Толику ребят, и было ясно, что они пришли с Цыпой.

– Иди-ка! – крикнул долговязый развязным голосом. – Поговорим!..

Толик сразу почувствовал неладное, но не выйти, остаться дома было позорно. Сжимая кулаки, Толик сошел вниз.

На дворе было пустынно. Только Цыпа и пятеро парней.

Цыпа подошел вплотную к Толику, посмотрел сверху вниз, оттянув губу, и сильно ткнул его пальцем в живот. Толик от неожиданности отскочил назад, парни загоготали, а Цыпа уже снова медленно приближался к нему. Толик зарделся. Если бы Цыпа его ударил, было б не так обидно. Ударил за старое – вот и все. А тут он издевался. Тыкал пальцем.

Цыпа приближался, и Толик, свирепея, стремительно метнулся в атаку. Он целил в оттопыренную Цыпину губу, но не достал и попал в подбородок. Руку резанула острая боль, Толик скорчился, а когда разогнулся, увидел, что стоит в кольце. Пятеро незнакомых парней и шестой Цыпа медленно подходили к нему. Толик крутнулся, выбирая слабину в этом кольце, и почувствовал сильный удар сзади. В то же мгновение град кулаков обрушился на него со всех сторон, будто он попал в молотилку. В глазах плавали желтые круги, парни били куда попало, и один ударил в поддых. Земля поехала вбок, и Толик осел на асфальт.

Через минуту, когда Толик пришел в себя, вокруг никого не было. Парни бегали под тополем, там, где зимой играли в хоккей. Кто-то широкоплечий и складный стремительно настигал то одного, то другого, и парни валились с ног, как кегли. Тот, кто гонял их, действовал двумя руками. Правая у него была свободна, и он бил ею в нос. Во второй он держал толстую кошелку. Кошелкой широкоплечий добавлял, кому не хватало.

Пошатываясь, Толик приподнялся и побежал на помощь избавителю. Первым ему попался Цыпа. На этот раз Толик достал до его отвислой губы. Цыпа заревел и выпустил изо рта розовую пену. Потом Толик поставил кому-то подножку и на полном ходу столкнулся со своим защитником.

Толик застыл от удивления.

Это был Темка. Он запыхался, глаза его горели, а левая рука еще раскручивала для удара тяжелую кошелку.

Парни беспорядочно разбегались. Артем свистнул им вслед – и те побежали быстрее. Толик злорадно засмеялся. Его трясло как в лихорадке, хотелось догнать Цыпу с его наемными избавителями, дать так, чтобы кубарем покатились вдоль по улице.

– Э-э, – сказал Артем, разглядывая Толика, – они тебя прилично помяли.

Успокаиваясь, Толик пошевелил толстым отчего-то языком. Во рту было солоно, один зуб шатался. Вдобавок горела ободранная щека.

– Сходи помойся! – велел Темка, и Толик повернулся к дому.

Взгляд его скользнул по своим окнам, и он остановился. Тяжелым, задумчивым взглядом на него смотрела баба Шура. Толик не помнил, чтобы она когда-нибудь так смотрела. Бабка не прокалывала Толика, не глядела сквозь него. Ему показалось, что она просто задумалась. Та самая баба Шура, которая никогда не задумывалась, вдруг задумалась.

Толик потоптался нерешительно и повернулся к Темке.

– Домой нельзя.

Они пошли к уличной колонке. Широкая струя хлынула на лицо. Сразу стало прохладно, приятно, боль утихла.

– Ничего, – утешил Темка, когда Толик утерся его платком. – За одного битого двух небитых дают.

Они пошли вдоль улицы.

– А вообще-то, – сказал Темка, – если хочешь быть небитым, занимайся боксом.

– Ты занимаешься?

– Угу! – Темка приподнял кошелку. Там лежали боксерские перчатки.

– Здорово! – удивился Толик. – Дай померить!

Они остановились прямо на тротуаре. Толик надел тугие блестящие перчатки и, смеясь, помахал ими.

– Пойдем? – спросил Темка, вглядываясь в Толика.

– Куда?

– На тренировку. Поглядишь. Если захочешь, я тренера попрошу, он тебя возьмет. – Темка оглядел Толика. – Фигура у тебя подходящая. – Он засмеялся. – В весе мухи!

В спортивный зал пускали только в тапочках, но тапочек у Толика не было, и он, сняв ботинки, прошел туда босиком. В зале было прохладно, тихо, лишь строгие команды тренера отдавались гулким эхом где-то под потолком. В шеренге ребят, которые бегали, прыгали через скакалочки, наклонялись и махали руками, широкоплечий Темка просто терялся – все тут были широкоплечими, коренастыми такими бычками, и у всех прическа бобриком.

Толик все ждал, когда начнется бой, хотел посмотреть на Темку, как это тут у него получается, но на ринг Темку так и не выпустили. Он прыгал в углу с каким-то парнем, бил ему по кожаным лапам, и все. Зато стали драться двое других. Один парень был белобрысый, с челочкой и бесцветными маленькими глазками. Он все время скакал, мельтешил, подныривал под противника и все время нарывался на выставленный кулак. Казалось, другой парень, черненький такой и очень спокойный, лишь тем и занимался, что подставлял белобрысому свой кулак.

Тренер хвалил черненького, а белобрысому говорил, чтобы тот противника завлекал, а не мельтешил. Наконец с челочкой допрыгался. Черненький все выставлял, выставлял один кулак, а потом выждал момент – и как саданул второй рукой по белобрысому! Тот закачался, и у него носом пошла кровь.

Толик уже совсем было увлекся боем, но, как только у белого побежала кровь, отправился в коридор. Уж очень противно стало глядеть, как белобрысый бодро улыбался, хотя в глазках у него было совсем другое.

Только что Толик сам дрался – не понарошку, а на самом деле, и разбил губу длинному Цыпе, и сам плевался кровью возле колонки, но там была драка, там была война. Толик мог рассказать по порядку, почему дрались там, во дворе. Здесь же черненький разбил нос белобрысому просто так. Ни из-за чего. Может быть, он даже не хотел этого – черненький выглядел добрым парнем и совсем не злился, когда ударил того, с челочкой.

Нет, драться просто так и просто так пускать друг другу кровь из носа Толику не хотелось. Он признавал только серьезные драки. А тут и всерьез и понарошку.

Вышел, помахивая кошелкой, Темка.

– Не понравилось? – спросил он. – Ну ты просто не раскусил еще, не понял, что к чему.

– Да нет, – ответил Толик, – понял. Неохота просто так драться.

Темка рассмеялся.

– А так охота? – и кивнул на Толика. Толик потрогал лицо рукой. На скуле вздулся фингал, зуб все шатался и кровоточил.

– И так неохота, – подтвердил он и вдруг добавил: – Вообще драться неохота…

Он вложил в эти слова свой смысл. Действительно, как устал он от этой борьбы, от этой бесконечной драки с бабкой, с мамой, с Изольдой Павловной, с отцом, с Цыпой – да кого только не было среди противников, вот даже Темка, который мирно идет рядом. Ведь ничего не произошло с тех пор, как Толик поговорил с отцом. Ничего не сдвинулось с места. Отец не вернулся, и Темка по-прежнему его новый сын. Новый сын – значит, враг.

Враг-то враг, но Толик не испытывал к Темке никаких вражеских чувств. Наоборот. Темка поступал как товарищ, нет, больше – как друг. Он не тронул его, когда Толик бросился с кулаками. Даже не вспомнил ни разу про эту глупость, а ведь это была ужасная глупость бросаться на него: он-то тут при чем? А сегодня эта драка с Цыпиной компанией. Да и вообще. Темка был старше Толика на два класса, а говорил, как с равным, не задирая нос, не хвастался, что сильнее. Вот и сейчас – шел, думал над Толикиными словами про драку и не смеялся, молчал – значит, понимал.

– А ты и не дерись! – сказал он. – Просто я уважаю сильных людей. И не только людей, – улыбнулся Темка. – Вот хочешь, прочитаю?

Они сели на лавочку, и Темка вытащил из кошелки книгу.

– Про дельфинов и про китов, – сказал он. – Мировая книга. Вот слушай! Одного кашалота загарпунили. Когда кита гарпунят, он удирает, а этот наоборот. Пошел на таран. – Темка стал читать. – «Кашалот развернулся и бросился в атаку на судно. Двенадцатиметровый кит ударил судно головой в борт. Корабль резко накренился. Удар был так силен, что заскрежетали стальные листы корпуса, многие матросы попадали, а судовые двигатели вышли из строя. Пришлось судно отбуксировать в порт». – Темка восхищенно глянул на Толика. – Видел? – воскликнул он. – Какой отважный кит!

– Так это кит! – возразил Толик.

– А ты что, хуже кита? – удивился Темка. – Любой человек за себя постоять должен!

9

С Темкой было интересно. Он знал совершенно все про дельфинов и китов и озадачивал Толика своими вопросами.

– Знаешь, – спрашивал он, – какой длины самый большой кит?

Толик пожимал плечами.

– Тридцать три метра! – восхищался Артем. – Если бы кит встал на хвост, он был бы с девятиэтажный дом. Во!

Толик удивлялся, это было на самом деле здорово – идет по улице кит, и все от него в стороны шарахаются. А Темка снова приставал:

– Сколько он весит, знаешь? Сто пятьдесят тонн. Если его на весы положить, то на другую чашку должны встать две тысячи человек…

Толик представил: целая площадь во время демонстрации.

– …или сорок автобусов! – добивал его Темка.

– А самый маленький кит, – спросил Толик, – метров десять?

– Этот самый маленький кит – мой любимый, – сказал Темка.

– Ты его видел? – удивился Толик.

– Нет… Просто он очень симпатичный, маленький, один метр.

Знания сыпались из Темки, как горох из мешка, и Толик узнавал тысячи забавных вещей. Оказывалось, что в одну секунду дельфин проплывает пять метров – как курьерский поезд мчится, – что сердце у кита весит столько же, сколько целый конь-тяжеловес, и что одной только крови у кита десять тонн, что дельфины разговаривают между собой, спасают людей в море и что мозг у дельфина больше, чем у человека.

– Ты кем будешь? – спросил однажды Темка у Толика.

Толик пожал плечами. Давно уж он не думал, кем станет. Сначала хотел летчиком или моряком, но это давно. Потом перестал думать о таком далеком, не до того было…

– А я стану акванавтом! – решительно произнес Темка.

– Кем-кем? – не понял Толик.

– Акванавтом. Значит, море изучать буду. И знаешь, чего я хочу. Приручить дельфина!

Темка глядел восторженно на Толика, глаза его блестели, словно вишни на солнце, и Толик удивился, откуда это у Темки, который живет в сухопутном городе – одна речка только рядом, – такая любовь к морю?

– Ты море-то хоть видел? – спросил Толик.

– Не! – весело ответил Темка. – Только в кино!

В кино и Толик много раз видел море, ну так что ж, этого ведь мало, и он поглядел на Темку с интересом. Значит, такой твердый у него характер, раз моря не видел ни разу, а любит его, любит дельфинов своих и кашалотов.

– Ну, это ничего! – воскликнул, весь светясь, Темка. – Меня отец обещал свозить к морю.

Отец! Это слово резануло Толика.

– Какой отец? – спросил он встревоженно.

– Да мой, мой, – помрачнел Темка. – Не волнуйся. – И закурил хмурясь. Толик задымил тоже. Как-то так получалось, что, разговаривая про отцов, они курили, хотя удовольствия было мало, а Темке так просто вредно – ведь спортсмены не курят.

– А кто он у тебя? – помолчав, спросил Толик.

Темка задумался, потом сказал:

– Нет, конечно. К морю он меня не свозит. – И добавил, горько усмехаясь: – Он у меня пьяница.

Толик испуганно уставился на Темку. Вот, значит, что.

Толик вспомнил тот вечер, хмельного отца. Он никогда не был пьяницей – правда, выпивал, но крепко только в тот вечер. И Толик не мог подумать даже, что отца можно лишиться из-за пьянства, хотя пьяные, бредущие вдоль заборов мужчины не раз встречались ему.

– Мать сперва жалела его, – сказал Темка, – в больницу лечиться возила, но он оттуда сбежал – домой пьяным вернулся. Прямо в больничном халате пришел, а под ним – ничего нет. Мать его и выгнала.

Он вздохнул, выпустил струю дыма, прикрыл глаза.

Толику стало жаль Темку, жаль его отца и мать, которых он никогда не видел, но которые мучились из-за водки, отец – не замечая этого, а мать – переживая, страдая, горюя, как Толикина мать, наверное, даже хуже.

– Ты пробовал водку? – спросил неожиданно Темка, оборачиваясь к Толику.

Он мотнул головой.

– А я пробовал, – сказал Темка. – Специально пробовал, когда дома никого не было. Узнать хотел, чего он находит в ней.

Темка замолчал.

– Ну? – подстегнул его Толик.

– Налил полстакана и выпил. Горько – ужас! Голова сразу кругом пошла, будто в нокдаун попал. А потом мутить меня стало. Тут мать вернулась, понюхала стакан и давай меня ремнем хвостать. Ревет и лупит, ревет и лупит, а я ей ничего объяснить не могу, язык еле ворочается. Испугалась, что и я запью.

Он усмехнулся.

– Твой-то тоже попивать начинает, – сказал он.

Толик вздрогнул. Отец стал выпивать? Да нет, быть этого не может!

– Врешь! – выдохнул Толик и добавил зло: – Наговариваешь ты все, потому что ненавидишь! – И сам удивился тому, как сказал. Будто он Темку уговаривал отца любить.

– Ну, знаешь, – обиделся Артем. – Что не люблю я его, это точно. Но чтобы наговаривать, ты это брось.

Верно, не тот человек был Темка, чтобы зря говорить.

– Хоть бы он ушел поскорей, – вздохнул Темка. – Вот думаю и ничего придумать не могу. Что бы такое выкинуть, чтобы он ушел? – Он повернулся к Толику. – Может, ты придумаешь?

«Что тут придумаешь, – с горечью подумал Толик. – Ведро воды на него вылить, чтобы обиделся, капкан у входа поставить? Все это ерунда, все это детские штучки, и не помогут они».

– Может, мне из дому уйти? – спросил сам себя Темка. – Я ведь давно хотел. Но куда? – вздохнул он. – Куда уйти-то?

Они бродят по городу, как два бездомных щенка, и некуда им деться. Слава богу, погода стоит хорошая, и мать Артему дает немного денег. Они покупают пончики с повидлом и запивают их сладкой газировкой – не хуже любого обеда и даже интереснее – не надо есть суп и сидеть не надо. Пожевал стоя, попил и шагай себе дальше.

В речке искупаются, на тренировку Темкину сходят – Толик его в коридоре подождет, потом опять просто так бродят. Весь свой город исколесили. Где не побывали только. Даже в знаменитой Клопиной деревне.

Давно-давно, когда ни Толика, ни Темки на свете не было и война шла, в город их приходили эшелоны. Выходили из них люди, вытаскивали тяжелые ящики, везли на лошадях в разные места, где днем и ночью костры горели. Зима была, кострами отогревали землю, а потом вбивали в нее железные балки, строили торопливо заводы, ставили в холодных цехах станки, которые в ящиках привезли. Холодно было, померли многие по дороге от голода, а станки привезли, как новенькие – в смазке, не попорченные ржой, чтоб сразу, без проволочек можно было делать снаряды.

Тетя Поля говорила Толику, о себе люди тогда думали мало, работали круглые сутки, в три смены, а жили как попало. Строили деревянные хибарки в длинном овраге, который был в самом центре, между стенок опилки насыпали для теплоты или паровозный шлак. Хибарки росли одна возле другой, как пчелиные соты, и никто не жаловался. Думали: кончится война, построим большие дома, заживем хорошо сразу, да не вышло. Не сразу большие дома построили, да и хибары не сдавались – время-то шло, рождались дети вроде Темки с Толиком, в хибарках народу прибавлялось, и никаких новых домов не хватало, чтобы расселить деревянный овраг. Овраг этот прозвали Клопиная деревня.

Уже выросли Толик с Темкой, люди послевоенного рождения, а Клопиная деревня все существовала, хоть и опустела почти. Дощатыми крестами заколотили окна хибар, и зимой домики заносило непролазными сугробами по самые крыши. Нежилым, пустынным, таинственным становился старый овраг.

Стоя рядом с Темкой на краю обрыва, Толик думал, что сверху Клопиная деревня походит на странное лицо, изрытое оспой, изрезанное морщинами улиц и полосой ручья, протекавшего по дну. Лицо было безмолвным, будто вырезанным из камня, как лица египетских сфинксов из учебника по истории. Но оно не умирало, нет, наоборот. Толику показалось, овраг едва ухмыляется, притворился, что глух и стар, а сам готовится выбросить какую-нибудь штуку.

– Пойдем? – спросил Толика Темка, кивая на овраг.

Тысячу раз разглядывал Толик сверху Клопиную деревню, даже бывал там раньше у каких-то бабкиных знакомых – правда, это было давно, когда окна в хибарках еще сверкали мутными стеклами, а по узким улицам ходили люди. Но идти туда сейчас… Ему стало не по себе, жутковато, но Темка поглядывал на него, улыбаясь, и Толик вспомнил про отважного кита.

Ступеньки крутой лестницы вели их вдоль пустой горбатой улицы. Солнце не забиралось сюда, и прямо посреди дороги росли тощие, но безмерно длинные подсолнухи с маленькими головками.

– К свету тянутся! – сказал про них Темка, как про живых, и они удивленно остановились. Дорогу им пересекала курица с цыплятами. Это было странно и смешно – по вымершей деревне шла такая живность. Мать шагала деловито, не обращая внимания на людей, будто никогда им не принадлежала.

– Во дает! – восхитился Толик смелой курицей.

Сбоку стояла хибара, такая же, как другие, с заколоченными накрест окнами, только дверь была распахнута. Она тихо скрипела на ржавых петлях, чуть шевелясь от незаметного ветерка.

Темка шагнул в хибару, распахнул еще одну дверь и шарахнулся в сторону. В комнате раздался дикий визг, мимо них метнулось чудовище, и Темка расхохотался.

– Да это кошка! – крикнул он. – Их тут уйма.

Они вошли в домик.

На полу лежал толстый слой пыли, и в ней после каждого шага оставались четкие следы. На полу лежали желтые газеты и стопка старых книг.

Толик перевел дыхание.

– А что? – вдруг сказал Темка. – Это идея! Здесь можно жить.

И весело поглядел на Толика.