Текст книги "Генеральный попаданец 5 (СИ)"

Автор книги: Ал Коруд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 20 страниц)

– Не понравились парижане тебе, Семеныч.

– Леонид Ильич, ты хоть не начинай!

У Вознесенского глаза на лоб полезли. Он просто не в курсе наших последних встреч на Таганке. Там мы договорились общаться на ты.

– Так и есть, у тебя это в строках и надрыве сквозит.

Евтушенко, видать, тоже перебрал. Мычит набычившись:

– Ни рифмы, ни стиля!

Всеволод Абдулов в ответ сжал кулаки. Он выбивался из общей поэтической компании, засевшей в квартире Высоцкого. В этой действительности, чтобы купить «кооператив», барду не пришлось с помощью друга детства Туманова мотаться по золотым приискам. Помогла премия за тур по странам Соцсодружества. Высоцкий уже имел реноме либерального настроенного артиста, так что его таскали везде. Поляки, болгары и сербы понимали его песни с полуслова.

Я небрежно роняю:

– Разве это в творчестве Семеныча так важно? Вот сейчас я его узнал лучше. Эти песни – крик из глубины души. Такое намного ценнее. Странно, да, Володя, ощутить себя в Париже бесконечно русским?

Высоцкий не сразу нашелся что ответить. Мы с ним уже спорили про его западничество, даже Тарковский принял участие в дискуссии. Андрею грех жаловаться, что при той, что при моей власти ему открыты все дороги. Проблемы внутри его. Впрочем, именно этим он все годы собственного творчества и занимался. За копание внутри человеков его и ценили. Вспомним «Солярис» и почему его вариант так не понравился Лему. Рефреном у Тарковского постоянно: вы чего в космос рветесь, если в себе не разобрались? В «Сталкере» он эту идею развил предельно.

К Владимиру подходит Марина и берет его за плечи. Благодаря мне их роман развивается стремительней. Считаю, что Влади положительно на него влияет. Он при ней ничего крепче вина не пьет. Я даже в личной беседе пообещал ему свободный выезд в любое время в любую страну. Мол, и пожить там сможешь при желании. И свое обещание выполнил. И он вспомнил:

– А ведь ты прав был, Леонид Ильич. Только вдалеке от Родины начинаешь ощущать себя по-настоящему русским, – Высоцкий затягивается сигаретой. – Я, сидючи на ступенях Сорбонны, даже задумал целый цикл поэм. Про русских великих бунтарей. Разве можно перевести на французский или английский язык наше сакральное – Воля вольная! Даже накропал кое-что по Стеньку Разина.

Бард берет в руки гитару и начинает неспешно, постепенно наращивая ритм. Не было такого в его Том творчестве. Как быстро растет человек! Народ колыхнулся. Евтушенко заметно морщится. На его территорию покушаются. Рождественский, наоборот, наклонился вперед, слушает с огромным интересом. Обрывается повествование на полувздохе.

– Вот пока все.

Я потрясен. Как⁈ Скрываю все за шуткой.

– Больше тебе надо по заграницам шастать. Полезно для творчества.

Марина мягко вторит:

– Так и есть. Он по ночам вставал и что-то строчил, потом рифму на гитаре подбирал. А утром было не поднять.

Высоцкий обнимает ее за талию.

– Ну у тебя получалось… поднимать…

Все смеются, намек понятен. Француженка русского происхождения делает вид, что обижается.

Перед уходом подзываю Высоцкого и смотрю ему в глаза:

– Ты знаешь, что Шукшин фильм хочет снять про Стеньку Разина?

Актер удивлен, на миг становится угрюмым, а затем его глаза загораются.

– Считаешь, что…

– Поговори с ним. Зеленый свет я дам. Василию Макарычу посоветовал развернуть картину в многосерийный фильм.

Высоцкий скребет подбородок. Он отлично понимает подоплеку моих слов. Это же не секретаря райкома ему предлагают сыграть. Историческую личность, да еще какую!

– Даст он мне?

– Поговори. Но неволить никого не собираюсь. Просто боюсь…

– Чего боится наш Генеральный секретарь?

– Масштаба эпохи.

Проняло. Не задумывался. Сейчас поражен.

Для меня же эти два человека, два культурных явления, антипода отчего-то дороги. Они обладали тонким чувством времени и в итоге стали выразителями целой эпохи. Вот поэтому лично вмешиваюсь и никому не поручаю. Да и честно говоря, безумно интересно с ними общаться. И что показательно им со мной также интересно. Больно взгляды нестандартны для текущих годов. Говорю им больше, чем можно. Видимо, это для меня некая психологическая разгрузка. Ведь даже семья чужая.

Многие задают вопрос: общественная жизнь в СССР имела место только в культурной среде страны? Нет, в нашей реальности, например, имелось целое политическое движение «новых левых». Левыми диссидентами становились молодые люди, которые только начинали свою самостоятельную жизнь. Рубежом чаще всего был возраст в 17–18 лет. Именно в этот период советская молодежь в 1950–1960‑е гг. заканчивала обучение по программам среднего образования и имела возможность поступить в ВУЗ. Показателен пример Б. Вайля, который родился 19 февраля 1939 г., поступил в Ленинградский библиотечный институт летом 1956, а уже в марте 1957 г. его арестовали по обвинению в антисоветской деятельности. Большинство групп «диссидентской левой» среды были созданы студентами или молодыми выпускниками. Направленность высшего образования влияла на способы политизации и формы политической активности. Гуманитарное образование как часть идеологической машины Советского Союза сильнее контролировалось со стороны партийно-государственных инстанций, а, следовательно, давало меньше пространства для маневра и самостоятельной деятельности.

Левые диссиденты Оттепели были наиболее радикальными и последовательными сторонниками десталинизации и борьбы со всевластием бюрократии. Оба этих направления понимались ими как единое и неделимое действие. Но в отличие от Хрущева и линии ХХ Съезда КПСС, они не хотели ограничиваться критикой только прошлого и его пережитков в настоящем. Для них принципиальным моментом было выявление «корней», существовавших в Советском Союзе социальных и экономических трудностей. Дальше всех в работе по выявлению причин продвинулся Ронкин со своим постоянным соавтором Сергеем Хахаевым.

Они при поддержке других своих товарищей по Союзу коммунаров написали программную книгу «От диктатуры бюрократии к диктатуре пролетариата». В этой работе они попытались дополнить теорию формаций и ответить на вопрос, какой общественно-экономический строй в СССР. В отличие от других представителей диссидентской левой, В. Ронкин и С. Хахаев не стали добавлять к термину социализм уточняющие эпитеты: «казарменный», «барачный», а предложили новую формацию – бюрократизм или бюрократическое общество во главе с бюрократией как новым правящим классом.

Исправлять ошибки современного им СССР левые диссиденты предлагали с помощью политической революции, что отличало их от реформистски настроенных шестидесятников. Вдохновение и примеры молодые радикалы черпали из событий 1956 года в Польше и Венгрии. Себя же они видели не готовой политической партией, а первопроходцами, за которыми должны пойти единомышленники и широкие пролетарские массы. Длительные сроки заключения, которые получали левые диссиденты по статье 58 УК РСФСР или ее аналогам, и концентрация политических заключенных в отдельных исправительно-трудовых лагерях создавали отдельный мир. Именно в ИТЛ происходило знакомство левых между собой и с представителями других политических течений.

В местах заключения произошел политический дрейф большинства левых диссидентов. Исправлению подверглись прежде всего марксистские взгляды. Основой этого правого поворота являлась разочарованность в революционной активности студенчества и рабочего класса, которые «неправильно» реагировали на агитационно-пропагандистские действия левых диссидентов. По своей сути это был антибюрократический протест, который был направлен как против «реального социализма» «старых левых», так и против капитализма. «Диссидентская левая» ставила под вопрос саму альтернативу между соцстранами и капстранами, так как в СССР сохранялось социальное неравенство и неравный доступ к материальным благам. Эти моменты роднили советских левых диссидентов Оттепели и участников «студенческих протестов» в Западной Европе и Северной Америке во второй половине 1960‑х годов. Еще одной объединяющей чертой было разочарование в «реальном социализме» или государстве всеобщего благоденствия.

Отсутствие возможности осуществить политическую революцию, и жесткая репрессивная политика во второй половине шестидесятых привели к идейной трансформации левых диссидентов оттепельного призыва. Большинство из них потеряло определение левые или как минимум перешло на умеренные позиции. Но главное, что принесли репрессии: разочарование в левом проекте и идейные поиски альтернатив, как, например, ультраправые идеологии, либерализм или социал-реформизм. «Дети ХХ Съезда» левые диссиденты и шестидесятники-реформисты, пройдя полосу разочарований и идейных дискуссий, стали основой правозащитного движения, которое сформировалось в СССР после процесса над А. Синявским и Ю. Даниэлем. Однако диссиденты-правозащитники сохранили доставшуюся им по наследству антибюрократическую направленность. Парадоксальным образом в СССР сверстники западного поколения ветеранов 1968 года, сохраняя антисистемный характер, встали на позиции крайнего либерализма или консервативного либерализма. Советские бунтари всем сердцем полюбили Маргарет Тэтчер и Рональда Рейгана.

Вот такой вот парадокс. Из первых союзников эти молодые люди стали врагами советского строя. Я еще в 1965 году распорядился выпустить всех на волю и прекратить репрессии. Хотя приглядывать следует. Но лучше всего сделать этих умников партнерами. Пока, правда, не сложилось. Текучка мешает сосредоточиться на стратегическом пути.

Пока руки дошли до общения с представителями советской культуры, в том числе и оппозиционно настроенной. Что мы получили к девяностым годам в итоге? В частности, в популярной культуре, которая разлагала советское общество. Особенно во времена перестройки. Засилье в популярных авторах, особенно на эстраде одной «пятой» национальности. Нет, я не дурак, там много талантов. Но эта порода не зря называется безродной. Мало оказалось в богемной тусовке настоящих патриотов России. Вот они исподволь и гадят с фигой в кармане, разлагая остальных. Власть же, по ложным причинам обращая основное внимание на «диссиду», оставила эту часть нашей культуры за бортом. Эстрада, сатирический жанр очень в народе популярны. И запретами дело не исправишь. Требуется показательное противоядие. Иначе будет, как в конце восьмидесятых, где богемка начала поносить советскую власть открыто.

Но мой «финт ушами» ослабил эту «прослойку» довольно сильно. Разрешение на выезд в Израиль внезапно привело некоторых артистов в неописуемый раж. Многие побежали искать свои еврейские корни. Не знали, бедолаги, что дальше Израиля их на этот раз не пустят. И скандал не поднимешь, чтобы не выглядеть идиотами. Людей более твердых в убеждениях я также отпустил на «вольные хлеба». Оперные певцы, композиторы, артисты балета, художники и скульпторы. Есть желание? Езжайте! Платите налоги валютой, квартплату и можете вернуться в любой момент. Ох, какой вой подняли некоторые лица в ЦК, мне звонили и старые гэбисты. Но я стоял на своем. Ожидаемо на Западе разродились почтительными публикациями. Я слыл там либералом и человеком «новой волны». Хорошо хоть не «мышления», как у Меченого. Без его дешевого популизма и сдачи позиций.

Помню, на Политбюро я так конкретизировал свои соображения:

– Пусть привыкают к тому, что мы не считаем для себя существенным наличие «Железного занавеса».

– А если кто-то не вернется?

– Значит, дрянь-человек! Ему у нас не место.

Машеров соглашается:

– И точно, зачем ему у нас небо коптить! До свидания и отобрать советский паспорт.

Демичев крутит головой:

– А если они сюда разные… нехорошие идеи привезут?

– Вы тогда на что, пропагандисты?

Секретарь ЦК опускает глаза, остальные на него снисходительно посматривают. Они замечают, что верх в аппаратной борьбе берет неистовая Фурцева. Воронов глубокомысленно роняет:

– Вот и состоится проверка нашего общества. Кому яркие шмотки, а кому светлое будущее.

На кого же мне опираться? К сожалению, круг невелик, но зато имеет как административный, так и многообещающий культурный ресурс. Просто в обычной среде он растворялся, а я решил его выделить. Чтобы не говорили, что потворствую одним либералам. Если говорить о первом, то там в курсе, какую линию я на самом деле провожу. По их мнению ослабление гаек сопровождается усилением поводка и наличием крепкой нагайки. Те, кто поверил в доброго дедушку Ильича, уже крепко плачут на обочине. Настало время глубинников.

Официальная же часть «русской партии» группировалась в структуре ЦК КПСС и ВЛКСМ. Она представляла собой генерацию аппаратчиков, прошедших Высшую партийную школу в конце 1940-х годов и ставших прямыми продолжателями сталинского варианта национализма. Политическим проявлением последнего стала «группа Шелепина», оппонирующая Хрущеву, а затем Брежневу. При покровительстве «шелепинцев» возникла группа и в рядах ЦК ВЛКСМ во главе с первым секретарем последней Сергеем Павловым.

«Группа Павлова» не являлась собственно организацией, но действовала в качестве организованной и эффективной аппаратной группы, продвигавшей сталинистско-националистические взгляды. «Павловцы» существенно влияли на культуру, устанавливая связи со многими другими группами в период 1956—1970 годов. «Павловцами» создавались боевые дружины «Бригадмил». На так называемых «экспериментальных площадках» члены «группы Павлова» вербовали для себя кадры из полуоппозиционной среды. В моем случае шелепинских отодвинули в сторону, но кое-кого я использовал себе во благо. Павлова направил под крыло Грибанова. Прирождённый лидер, человек с необычайной харизмой, он быстро занял там соответствующее место. Потому что внутренний сионизм, к сожалению, не сказка. Андропов еще жив, хотя лишен когтей.

Так что это игра в долгую.

И не забываем про ЦК. Самым консервативным идеологическим отделом стал отдел науки. Во второй половине 1960‑х годов он был очищен от «либералов» его новым руководителем – Сергеем Трапезниковым. Русскими националистами, то есть теми, кто оказывал поддержку всему «подлинно русскому» и чинил препятствия «евреям», из числа сотрудников отдела на рубеже 1960‑1970‑х годов были замзав отделом Николай Свиридов30, завсектором журналов Иван Кириченко и его сотрудники Феликс Овчаренко и Андрей Сахаров31. Почти все они были активными участниками «Русской партии». Если бы не вмешательство центриста и консерватора Суслова, то из этого мог получится толк.

Сусловская парадигма восприятия действительности вообще была довольно широка. Хотя и удивляет своей фантасмагоричной схоластичностью, оторванностью от реальности. В её рамках приоритет отдавался честным, порядочным, глубоко убежденным в правоте действующей советской модели и дисциплинированным работникам с интеллигентными лицами – таким, какими стремился показать партийных чиновников советский кинематограф, описывали литераторы или изображали художники. Их символом в отделе был замзав в 1969‑1976 годах, профессиональный «идеологический жрец», выпускник кафедры научного коммунизма исторического факультета Харьковского государственного университета Юрий Скляров.

Тяжеловес и председатель Совета министров РСФСР был близок и благодаря моим усилиям возглавил «русскую фракцию» в КПСС. Хотя он не идеолог, больше хозяйственник. Кириленко, как ни странно, также нас осторожно поддерживал. Черненко и так был умеренным сторонником «русской партии» в ЦК. Вместо Демичева собираюсь поставить Бориса Стукалина. Он сейчас председатель Комитета по печати при Совете Министров СССР. Он был членом малочисленной и гиперконсервативной группировки, идеологически мутировавшей в сторону неосталинизма. Ему надо поручить работу с архивами и открытие их для заинтересованных лиц. Что можно открыть с точки зрения партии. Потому что лучшее, что мы можем сделать для памяти товарища Сталина, это рассказать о том периоде правду. Пусть временами и горькую. Тогда Солженицыным будет сложно врать. Его мы уже отпустили, даже не лишали гражданства. Он живет в нейтральной Австрии, гастролирует со своими лекциями. Но вскоре человека, сделавшего для обрушения СССР больше, чем все остальные либералы, ждет огромный сюрприз. Не бьются указанные им в «Архипелаге» цифры с настоящими. Врет товарищ Солженицын.

Оставалось обратиться к культурной фронде. Там уже сформировалось несколько центров. Личности известные: Валерий Ганичев, писатель Станислав Куняев, публицист Вадим Кожинов, художник Илья Глазунов, Валентин Иванов. От неоязычества, монархизма до защитников древних памятников. Почвенники, деревенщики, представители «лейтенантской прозы». С «русской партией» имел связи писатель-фантаст Иван Ефремов, что выражались в дружбе с писателем Василием Захарченко и, следовательно, постоянных публикациях в редактируемом последнем журнале «Техника – молодёжи»; кроме того, свой последний прижизненный роман «Час быка» Ефремов опубликовал в издательстве «Молодая гвардия» и директор издательства Валерий Ганичев. Ефремов увлекался эзотерикой, индийской и древнегреческой культурой. Он противопоставлял эллинско-индийский мир ближне– и дальневосточному (семитскому и китайскому), разделяя антииудейскую и антихристианскую тенденцию.

Так что мне было и здесь, на кого опереться. Тем более что я точно знал – мои действия против бандеровского подполья, а также местечкового национализма были приняты в тех кругах крайне благосклонно.Я, конечно, выделил авторов фронтовиков. Они большое дело сделали. На встрече с «патриотической частью» нашего бомонда попросил писать правду. Пусть не боятся, защищу. Но также особо пожелал, чтобы при этом не скатываться в очернительство. Что случилось с некоторыми в том будущем. Как, например, в последние годы с писателем Астафьевым. 1991 году Виктор Петрович докатился до откровенной русофобии. Он тогда дал большое интервью журналу «Родина», где измазал дерьмом память о Великой Отечественной войне, бессовестно оболгав всех её участников, которых «кровавые коммуняки» якобы чуть ли не силком гнали на убой. Под конец интервью он призвал отдать родную ему Сибирь китайцам, которые де её облагородят куда лучше «ленивых русских». А Москве пожелал во всём и всегда слушаться умных дядей с Запада.

Как говорил Шолохов: «Клевета – не критика, а грязь из лужи – не краски из палитры художника!»

Поэтому я напомнил писателям фронтовикам особую роль, что сыграл в войне товарищ Сталин. Сидящие в небольшом зале откровенно удивились и начали осторожно спрашивать. Пришлось кое-что приоткрыть, а также деликатно упомянуть, что покойный секретарь Хрущев был несколько не прав. Мнения литераторов разделились. Но я не торопился. Лишь сказал, что желающим будет предоставлена возможность работы в архивах. В том числе и секретных.

– Вы серьезно, Леонид Ильич? – прервал гул голосов секретарь Союза писателей Константин Симонов.

– Можете первым и попробовать.

Автору «Живых и мертвых» отказать не могу. Да и человек он неоднозначный. Возвращение читателю романов Ильфа и Петрова, выход в свет Булгаковского «Мастера и Маргариты» и Хэмингуэевского «По ком звонит колокол», защита Лили Брик, которую высокопоставленные «историки литературы» решили вычеркнуть из биографии Маяковского, первый полный перевод пьес Артура Миллера и Юджина О’Нила, выход в свет первой повести Вячеслава Кондратьева «Сашка» – вот далёкий от полноты перечень «Геракловых подвигов» Симонова, только тех, что достигли цели и только в области литературы. А ведь были ещё и участие в «пробивании» спектаклей в «Современнике» и Театре на Таганке, первая посмертная выставка Татлина, восстановление выставки «XX лет работы» Маяковского, участие в кинематографической судьбе Алексея Германа и десятков других кинематографистов, художников, литераторов.

– Ловлю вас на слове, Леонид Ильич.

Писатели и общественные деятели зашевелились, начали задавать вопросы. Осознали, что мои слова о Сталине не политическая провокация. А мне остро необходимы в советской культуре союзники. И ведущую роль в ней занимается русская, как продолжательница старинных традиций. Возвращение великого вождя будет идти постепенно. С разъяснением и основанным на фактуре. Хватит с нас лжи и вранья! Понемногу мои мысли доходят до высокой публики.

– А как же партия? – бросает Бондарев.

– Работа будет вестись долговременно и кропотливо. Сами понимаете, хватит с нас неожиданностей в истории.

Не все согласны. Вот и Шукшин сидит в сторонке нахохлившись. Он ощущает себя не в своей тарелке. Хотя я заметил, что сторонники «русской партии» сели рядом с ним. Перехватив мой взгляд, набирающий народную популярность актер и режиссер хмуро бросает:

– И что теперь, нам с линией партии колебаться?

Глубоко вздыхаю. Смело и напористо! Аж все замерли. Хотя люди тут собрались не из робкого десятка. Брежнев хоть и слывет либералом, но границы у него есть. Что намедни доказал на встрече с либеральной частью нашей культурки, составляющей большинство подобных деятелей в СССР.

– Вот этого как раз не надо! Вы писатели, общественные деятели, на вас народ оглядывается. Василий Макарович, зрители ведь вас не за красивое словцо смотрят? Как вы думаете?

Побледнел Шукшин, но отваги ему не занимать. За что мне нравится с ним и Высоцким разговаривать. Не трепещут, как многие. Вон, Тарковский в себя ушел, Рождественский заикается, Вознесенский отмалчивался, Аксенов наш знаменитый начал чушь лепить.

– Нет, Леонид Ильич.

– А за что?

– За правду. Такую, какую я вижу. Она ведь у всех разная.

Судя по гомону, его поддерживают. Ну что с ними будешь делать? Взирают на меня, ждут, затаив дыхание. Это ведь знаковая для многих встреча. Как и для меня. Такого дракона в общество запускать. ЦК мне подобного не простит. Я им всю идеологию под корень пускаю. А пущай привыкают!

– Тогда так скажу: цели у нас разве разные? У партии и народа?

Глаза у выходца из алтайского села сузились:

– Думаю, что так.

– Вот сообразно этому правду и изображайте. Мнений много. Скажу вам по секрету, – понижаю заговорщицки голос, – что и в ЦК они не одинаковые. До споров и ругани доходит.

Симонов тут же пользуется своим «блатным положением»:

– Вы поэтому вчера ругались с нашей богемой?

Смотрят на меня, ждут ответа. Тут люди непростые, калачи тертые, их криком и топотом не запугаешь. Неожиданно для них отвечаю отборным матерком. Несколько секунд внезапного молчания, затем хохот. Развожу руками:

– Как еще с ними, чертями! Ты им слово, они тебе десять! И никакой конкретики. Спрашиваешь по существу – или молчание, или невнятное блеяние.

– Так их, Леонид Ильич!

– Безродные космополиты.

– На народ надо опираться!

Поднимаю руку и упираюсь глазами в сидящих напротив людей.

– Вот сейчас и поговорим, по существу. Как видите нас в будущем. Что потребно обществу? Что делать власти. Кто начнет?

Первым руку поднял Симонов. Писательский генерал не отсиживается в окопах.

Заметки времени:

Этот стишок Евтушенко «Киоск звукозаписи» вызвал у поклонников Высоцкого нешуточное море волнуется раз.

Бок о бок с шашлычной,

шипящей так сочно,

киоск звукозаписи

около Сочи.

И голос знакомый

с хрипинкой несется,

и наглая надпись:

«В продаже – Высоцкий».

Володя,

ах, как тебя вдруг полюбили

Со стереомагами

автомобили!

Толкнут

прошашлыченным пальцем кассету,

И пой,

даже если тебя уже нету.

Торгаш тебя ставит

в игрушечке-«Ладе»

Со шлюхой,

измазанной в шоколаде,

и цедит,

чтоб не задремать за рулем:

«А ну-ка Высоцкого мы крутанем!»

Володя,

как страшно

меж адом и раем

крутиться для тех,

кого мы презираем!

Но, к нашему счастью,

магнитофоны

Не выкрадут

наши предсмертные стоны.

Ты пел для студентов Москвы

и Нью-Йорка,

Для части планеты,

чье имя – «галерка».

И ты к приискателям

на вертолете

Спускался и пел у костров на болоте.

Ты был полу-Гамлет и полу-Челкаш.

Тебя торгаши не отнимут.

Ты наш…

Тебя хоронили, как будто ты гений.

Кто – гений эпохи. Кто – гений мгновений.

Ты – бедный наш гений семидесятых

И бедными гениями небогатых.

Для нас Окуджава

был Чехов с гитарой.

Ты – Зощенко песни

с есенинкой ярой,

И в песнях твоих,

раздирающих душу,

Есть что-то

от сиплого хрипа Хлопуши!

…Киоск звукозаписи

около пляжа.

Жизнь кончилась.

И началась распродажа.

Глава 12.16

Июня 1968 года. Клин клином

Москва Кремль. Рабочее совещание

Начальник внешнеэкономического отдела Всесоюзного объединения Лицензинторг Петр Синицын сидел в знаменитом кабинете дальше всех от Леонида Ильича. Он уже бывал накоротке здесь. Но все равно с нескрываемым интересом уставился на «Рогатые» часы. Генсек отчего-то любил время от времени трогать их, частенько бросал на них взгляд. Как будто это был некий таинственный талисман. Кстати, по слухам никто не ведает, как они появились в кабинете. После недавнего ремонта его было не узнать. Рассказывают, что новый дизайн делал какой-то знаменитый американец. «Кабинет на Высоте» в итоге стал светлым, как будто распахнули все окна. Вместо тяжеловесной мебели и деревянных панелей – нечто воздушное и эргономичное.

Синицын покачался на стуле странноватой конструкции. Чертовски удобно, и спина не устает. Брежнев сидит в похожем, но с кучей примочек. Говорят, что все сделано в ГДР и СССР. А слева от большого стола Генсека расположен компактный столик с персональной ЭВМ. Поговаривали, что это экспериментальная модель. Им в Лицензинторге также вскоре должны подобные машины поставить. Петр поежился. Он не считал себя человеком отсталым, но все равно побаивался. К осени надо пройти курсы так называемых «пользователей». Зато обещают мгновенную связь с министерствами, комитетами и огромные возможности в будущем.

Начальник внешнеэкономического отдела задумался об обещании командированных к ним специалистов перевести их огромный архив в электронную форму и подумал, что идея, пожалуй, стоит того. Если и комитет по изобретениям и открытиям при Госкомитете СССР по науке и технике получит ЭВМ, то скорость работы возрастет в разы. Петр подумал, что, пожалуй, нужно уже сейчас выбивать новые штаты. Больше лицензий, больше заграничных командировок. У него улучшилось настроение, и мужчина снова обратил внимание на Леонида Ильича.

Генсек сейчас беседовал с зампредом Госплана Бачуриным. Тот считался официальным советским реформатором по экономике. Встреча рабочая, Генсеку требовались время от времени консультации по различным вопросам. Вот и сейчас они вникал в суть каких-то внешнеэкономических проблем. Брежнев – человек живой, эмоциональный, за ним было интересно наблюдать. Но иногда Синицын ловил в его взгляде какую-то постороннюю грусть, смешанную с безмерной усталостью. Но нет! Вот Генсек улыбнулся, в глазах замерцали огоньки, в следующий миг он хохочет с собеседниками. И снова посыпались вопросы. Такой въедливости начальник внешнеэкономического отдела нисколько не удивлен.

Как секретарь ЦК КПСС Брежнев не так давно курировал вопросы военно-промышленного комплекса, включая развитие космической техники. Готовил к полетам Байконур. За подготовку полёта Ю. А. Гагарина он и был удостоен звания Героя Социалистического Труда. Так что вникать в особенности техники ему наверняка приходилось. И от других Синицын не раз слышал о великолепной эрудиции Генсека. Он, получается, имел блестящее образование, что в целом удивительно для партийного работника. Петру приходилось по работе иметь дело со специалистами из Всесоюзного объединения Информатики при Госплане. Это они работали толкачами ЭВМ в различные министерские ведомства. И те не раз упоминали о странных беседах с Леонидом Ильичом. Тот неплохо разбирался с компьютерной техникой, но почему-то использовал много иностранных терминов. Как будто учился этому по американским учебникам.

С его легкой руки и наши компьютерщики начали использовать американский сленг. Но иногда Генсек ставил в тупик ученых, требуя найти неизвестные им устройства. Если о них электронщикам не было известно, то через какое-то время в институты приносили чертежи и описания, «добытые разведкой». Только вот в открытом доступе никто из наших специалистов о таком никогда не слышал. Им ведь регулярно доставляли все иностранные журналы, касающиеся электронной техники и компьютеров. Получается, что и в Америке ведутся некие закрытые исследования.

– Александр Васильевич, а прямое экономическое сотрудничество советских предприятий с заграницей не повлияет на баланс госбюджета?

Бачурин работал ранее заведующим отделом финансов и денежного обращения Госплана, так что мог ответить профессионально. Синицын также навострил уши.

– Никоим образом не помешает. Наша банковская система выстроена иначе еще с тридцатых годов. В ходе кредитной реформы 1930–1932 годов была проведена централизация кредитного, расчетного и кассового обслуживания народного хозяйства. Объем денег в наличном контуре регулируется объемом выпущенных товаров. Для этой цели в стране реализован единый кассовый план Госбанка. При составлении этого плана учитывается возможности выпуска всех видов продукции и услуг для населения и планов реального потребления.

– Но в условиях сотрудничества с рыночной Европой сложно составить четкий план. Зачастую и наши предприятия зависят от спроса.

– У нас уже имеется опыт, Леонид Ильич. СССР продемонстрировал, что возможно социально-экономическое развитие вне порочной капиталистической или рыночной схемы. Но такая система требует выполнения двух условий: строгий учёт производимой и реализуемой продукции и строгий учёт нормированного труда. За прошедшие десятилетия мы создали довольно четкую систему контроля. Так что и в случае сотрудничества с иностранными компаниями не видим особой сложности. Для совместных предприятий создали отдельную, выделенную линию учета. И там бывает по-разному. Если французы согласны получать прибыль в виде товара, в частности, нефтепродуктами, то шведам нужна лишь свободно конвертируемая валюта. Госплан реагирует на запросы оперативно.

– Шведы ее получают через Внешторгбанк?

Бачурин покачал головой:

– Сейчас мы используем посредников в Европе. В частности, австрийские банки, в которых есть наша доля. А внутренний баланс пересчитываем.

– Не слишком сложно?

Зампред Госплана пожал плечами:

– Ничего сверхъестественного.

Брежнев поставил в записной книжке жирную галочку и поинтересовался:

– Тогда поясните, что за трудности возникают с созданием малых предприятий. Мне люди жалуются на излишнюю бюрократию.

В разговор вмешался заместитель Косыгина Мазуров.

– Проблемы не в них самих, а в сложности становления и роста. Нам приходится разрешать ошибки, совершенные прошлым правительством. Если вспомнить, то при товарище Сталине многие товары потребительского спроса производили частники и кооперативы, при Хрущеве это все сломали и передали «в нагрузку» промышленным предприятиям. На многих из них чаще всего производится огромное количество номенклатуры продукции, самой разнообразной. Но выработка до введения НЭМа считалась единой цифрой, и от нее устанавливался норматив ФОТ – деньги, которые можно потратить на зарплату. Меж тем – трудозатратность каждого наименования разная, но ее знают обычно только заводские экономисты. Чаще всего, именно на таких вот недорогих изделиях – трудозатратность, то есть доля стоимости труда в цене каждого изделия – величина максимальная. Например, производство банальных бельевых щепок или граблей. И в таком случае директору предприятия выгодней производить продукцию с минимальными трудозатратами, гнать тот самый пресловутый «вал», а сэкономленные деньги от ФОТ выдать рабочим как премию. Потому-то завод хронически перевыполняет план по «крупным» изделиям с минимальными трудозатратами – и не выполняет по тем, где трудозатраты максимальные. Первое ложится на склад бесполезным грузом, потому что его нет в наших планах, а второе становится дефицитом.