Текст книги "Кошачьи"

Автор книги: Акиф Пиринчи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

ГЛАВА 7

– Это действительно крайне впечатляюще, что вы там изобразили, профессор. Но что общего имеют ваши занятия с теми моими собратьями, у которых безмятежным утром появились такие чудовищные раны на загривках, что их не мог бы спасти даже ваш чудодейственный клей?

– Но ведь это совсем просто, мой дорогой Френсис. Как вы, возможно, припоминаете, в последние месяцы моего знаменательного пребывания в лаборатории я всецело посвятил себя улучшению вашего вида. И мне удалось вывести таинственную «суперрасу», чей инстинкт охоты все же немного сбился. Один из плодов этой селекции в настоящее время рыщет по вашему району и регулярно вцепляется как сумасшедший (которым он и является) в подвернувшийся загривок. Безумно волнующая развязка, не так ли?

– Профессор, но это утверждение – чистое безумие! Вы, похоже, сами в плену леденящих душу мотивов ужаса, что, кстати, превосходно показал провал ваших исследований. Все связанное с «суперрасой», по-моему, просто глупости. Во-первых, для выведения породы требуется долгий промежуток времени и не одно поколение подвергшихся селекции животных. А вот времени, предоставленного вам в распоряжение, было в обрез. Во-вторых, в дневнике вы туманно намекаете, что хотите вывести особую породу, однако там нет ни слова о расе убийц. И в-третьих, выведение породы убийц (согласно невероятной случайности она действительно возникла), совершенно очевидно, с закрытием лаборатории прекратилось, и животные снова одичали. Итак, избавьте меня, пожалуйста, от своих сказок и выкладывайте-ка лучше всю правду!

– Верно, я немного сшельмовал. Ну, теперь я расскажу правду. Итак, навострите свои уши, покрытые шерстью, и будьте начеку: признаюсь, я сам – убийца! Как вы знаете, о страшных событиях конца 1980 года сказано в дневнике очень смутно. Есть повод для размышлений, не так ли? Да, да в конце своей научной работы я немного сошел с ума. Вечные размышления о «супе», о вашем виде и особенно о тайне генов Клаудандуса лишили меня разума. Вам следует направить все свое внимание на возбудителя моего психоза, а таковым было слишком интенсивное общение с вашими сородичами. Я вроде как помешался на вас, маленьких бестиях. Короче говоря, после самого крупного фиаско в моей жизни я не попал ни в сумасшедший дом, ни в могилу. Наоборот, я обладаю отличным здоровьем шизофреника, летаю по району как призрак оперы и убиваю кошачьих одного за другим. Зачем? Ну, потому что я сошел с ума, совершенно сошел с ума, понимаете? Я серьезно! При этом, само собой разумеется, я ловко скрывался, точно придерживался привычек животных и убивал свои жертвы характерным для них способом, то есть имитировал укус в загривок. Разве это не гениально?

– Боюсь, профессор, вы еще более безумны, чем сами думаете, потому что, очевидно, больше не контролируете вашу фантазию. Вы же не могли всерьез ожидать, что я куплюсь на весь этот бред о призраке оперы? Смотрите, вашу ложь легко разоблачить! Предположим, вы по-настоящему стали призраком, после того как спятили, чтобы прокусывать загривки моим собратьям, хотя такое предположение уже само по себе дурацкое и абсолютно нелогичное. Где вы с тех пор скрывались? Чем питались? На худой конец, с тех пор прошло восемь лет. Вы никогда не болели? Вы не маленькое животное, кто-то ведь должен был видеть, как вы гоняетесь по ночам за невинными кошками, по возможности за всеми четырьмя. Кроме того, по всей видимости, у вас давно не все дома; исключено, что вы способны на столь сложное и требующее выдержки занятие.

У меня другая теория. В лаборатории Франкенштейна вами проводились эксперименты, на которые ветеринарные ведомства не отважились дать вам разрешение. Как я мог убедиться своими глазами, живые доказательства этих варварских экспериментов до сих пор свободно бегают по кварталу. О том, что на последней фазе вашего безумного уединения в лаборатории дело дошло, скажем, до бунта, в ходе которого «подопытные кролики» смогли освободиться, мне поведала прекрасная, уже погибшая подруга по имени Феличита, пусть лишь в форме неясного описания сна. Но факт остается фактом: жертвы не человеческих… нет, не звериных опытов живут среди нас. Руководство «Фармарокса» должно было позаботиться о том, чтобы этот скандал с издевательствами над животными не дошел до общественности и не был связан с их фирмой. Поэтому исследования вообще прекратились, хотя вначале вас намеревались заменить вашим смертельным врагом Кнорром. Когда в высшем руководстве (довольно поздно) обратили внимание на то, что за свинство вы устроили в безнадзорные месяцы, лаборатория была закрыта, табличка снаружи поспешно снята, а проект «Клей для тканей» просто предан забвению. Некоторые следы вашей деятельности доставляли господам значительную головную боль, тем более что они не видели для себя никакой возможности устранить их незаметно. Ведь непосредственные объекты опытов оказались на свободе, бродили по окрестным садам, некоторые, возможно, спрятались. Что произошло бы, если бы посторонние люди обнаружили этих монстров? Разве не появилось бы у них подозрение и не связали бы они этих бедных тварей с загадочной лабораторией здесь же, по соседству? Наверняка да! Следовательно, каждое животное, которое сбежало из лаборатории, должно было быть поймано и устранено. Это объяснение, на мой взгляд, гораздо более убедительно.

– Ха-ха-ха! Ваш полет фантазии превзошел даже мой больной дух, дорогой Френсис. Вы действительно верите, что вместо меня по округе рыщут какие-то убийцы подопытных животных по заданию «Фармарокса» и убивают ваших сородичей? По возможности на всех четырех лапах! Очень мило, правда, очень мило. Вы попадаете в те ловушки, которые сами расставили для меня. Позвольте мне опровергнуть вашу несостоятельную гипотезу. Во-первых, логике противоречит опять-таки фактор времени. Разве эти предполагаемые убийцы зверей не смогли уложиться за восемь лет, чтобы устранить всех уродцев? Вы серьезно верите, что такая фирма, как «Фармарокс», занималась бы целых восемь лет таким идиотизмом? Во-вторых, коли убийцам надлежало устранить всех оставшихся в живых участников экспериментов, зачем же оставлять трупы валяться для всеобщего обозрения? И, в-третьих, Шерлок, теперь вопрос, как в викторине: были ли убитые, кроме Феличиты, как-нибудь изуродованы? Нет? Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Сперва подумай, потом скажи, как обычно говорят образованные гуманисты! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!..

Этот диалог возник в моей черепушке, после того как я покончил с дневником профессора Юлиуса Претериуса и настойчиво пытался сделать выводы по отношению к серии убийств. Был ли я прав? Если посмотреть объективно, то казалось, между происходившими недавно убийствами и лабораторным кошмаром 1980 года вовсе не существовало ничего общего; однако инстинктивно я чувствовал, что оба факта просто должны быть взаимосвязаны. Все говорило об этом. Описанные в дневнике ужасы были такого колоссального масштаба, что по закону сатанинской цепной реакции просто должны были протянуться до настоящего времени. Сотворенное впервые зло, как и бесконечно делящаяся клетка, порождает все новое и новое зло. Такова беспощадная квантовая механика космоса. С другой стороны, нужно быть бесчувственным как амеба, чтобы не заметить: мистическая серия убийств вертелась вокруг моих собратьев. Конечно, убийца и убитые принадлежали моему виду, но в этой пьесе не только это было важно. Тут было и нечто другое, касающееся исключительно нас, КОШАЧЬИХ. И это нечто, вероятно, привело к долгожданному решению вопроса. Я чувствовал, я знал это.

Несмотря на размышления и предположения, было бы уместным посвятить минуту памяти, отдать долг всем замученным и погибшим, о которых в гротескной форме помнил исключительно только этот профессор. Но и я был не в состоянии. Лучше поиграю в гениального детектива, чем буду думать об аде, который, пусть и в прошлом, снизошел на землю и никуда не делся. Ничто не проходит бесследно на свете, все остается. К сожалению или к счастью? Мне следовало бы посвятить пару мыслей Клаудандусу, этому парню, заслуживающему всякого сочувствия, тому, кто скорее всего умер в конце драмы. Слезы должны были навернуться у меня на глазах при воспоминании о его безмерно печальной судьбе, при мысли о том, что делают живые существа другим живым существам, обладая определенной величиной туловища, определенным объемом мозга и определенным самосознанием. Печаль должен бы я испытывать при мысли о жертвах, но также и о преступнике, потому что только моим глазам предстало все его разочарование миром. Короче говоря, мне следовало бы обо всем этом подумать и присовокупить немного своей печали.

Но вместо этого я испытал только ненависть, неописуемую, колоссальную ненависть к Претериусу и его проклятым сородичам. Претериус был отшельником, слишком жалкой и воображаемой фигурой, чтобы ненавидеть его всем сердцем. Другие люди, идущие своим человеческим путем, которые поступали так, словно были хитрыми, образованными, поспевающими в ногу с модой, сочувствующими, смешными, талантливыми, – они действительно были достойны моей драгоценной ненависти. Так что неосознанно я сконцентрировал всю мою энергию ненависти на преступнике, совершившем зверские убийства. Это было более понятно, конкретно и, как подсказывала моя интуиция, имелся реальный шанс положить конец его злодеяниям.

Три варианта объяснения, и в каждом загвоздка величиной с корабельный якорь. Я перебирал в уме одну за другой строчки дневника и существенные и несущественные события последних дней, прокручивал их в воображении, как киноленты, вперед и обратно и напрягал мои серые клеточки, чтобы обнаружить взаимосвязь. Бесполезно. В настоящий момент мне не нужно было искать решение. Возможно, мне вообще ничего не надо было делать, потому что неожиданно появилось чувство, что за мной наблюдают. Я точно не знал, сколько времени провел, изучая дневник и размышляя над ним, но был уверен, что глаза, которые за мной наблюдали, появились лишь пару минут назад.

Дело зашло так далеко? Пришла моя очередь стать номером семь?

Оно прыгнуло – нет, выстрелило в меня как вращающаяся ракета с дистанционным управлением. Оно притаилось в засаде наверху, в люке стены, которая отделяла подвал от нижнего сада. Пронзительный визг рассек воздух. Агрессор угрожающе шипел во время своего полета, и было ясно, что он широко раскрыл свою хищную пасть акулы.

Но прежде чем меня успел сковать парализующий страх, я среагировал: молниеносно я метнулся в сторону, прыгнул, словно на сетку батута, и снова спружинил вверх.

Конг попал мордой в растерзанную в кровь крысу и испачкал красным свою сияющую белоснежную грудь. Но парень недаром получил свое имя, досадная промашка отнюдь не умалила ни его гордость, ни его дьявольскую агрессию. Едва приземлившись, он оттолкнулся и понесся вверх, вращаясь как коварный дьявол, гипнотизируя меня ледяным и беспощадным взглядом, которым кобра смотрит на кролика. При этом он смеялся, вернее, вопил так, что закладывало уши.

– Разве я не обещал тебе, что мы еще встретимся для беседы с глазу на глаз? – пошутил он. Крысиная кровь капала с его груди на дневник.

– С трудом припоминаю, – ответил я. – О чем ты хотел поболтать? Как подкрадываться беззвучно? Ну, тут я могу дать тебе целую уйму советов.

Да, я был просто зубоскалом.

– Действительно странно. – На его морде появилась улыбка палача. Мы начали очень медленно кружиться вокруг друг друга.

– Да ты просто чудак. Возможно, мне нужно сказать, милый? Сразу видно, что ты считаешь себя совершенно особенным, тщеславным фатом. Я правильно выразился? Ты наверняка знаком с этим рафинированным выражением лучше меня. Что касается меня, мне ближе грубость.

– Оно и видно, – ответил я.

Он постепенно сужал невидимый круг, который мы описывали, готовые к нападению, при этом сила гипнотизирующего взгляда возрастала. Конг ждал момента, когда я проявлю хоть малейшую слабость или отведу взгляд. Потом он набросится на меня и молниеносно вопьется клыками в мой загривок. Но вместо испуга я послал ему роскошную улыбку тщеславного фата, изощренную комбинацию из снисходительной иронии и скрытой угрозы. Таких парней нужно оставлять в неведении, это единственно действенная тактика.

– Да ты, похоже, и есть тот, кто творит здесь безобразия, не так ли? – продолжил я. – Кто-то должен же принести себя в жертву ради доброго дела, навести порядок в сообществе. В противном случае мир может и погибнуть. Ну да, это твой девиз. Ты на вершине, а ниже в правильной последовательности все те, кто уважает твои желания, позволяет тебе контролировать себя и воспринимает тебя как Кинга, о, прости, как Кинг-Конга. И если новичок, во всяком случае, такой «тщеславный фат», как я, переступает границы твоей империи, то ему нужно объяснить правила игры, не так ли? И самоотверженностью, свойственной только тебе, ты, безусловно, берешь на себя и эту обременительную обязанность. При твоем педагогическом таланте многие схватывают очень быстро, какого сорта здесь порядок… как ты там сказал? Ах да – грубость. Но и этого тебе мало. Ты хочешь, чтобы новички тут же усвоили десять твоих заповедей, поэтому самая важная лекция и выпадает на самое начало: если не дать отпор, урок может оказаться очень болезненным, таким болезненным, что, возможно, больше кое-кто никогда не состарится. Я верно изложил суть дела?

Он загрохотал с восхищением. Где он ни стоял, куда бы ни шел, он не хотел лишаться своего превосходного юмора – истинный джентльмен!

– Да, да, да, ты все понял, брат! Такого понимания я еще не встречал. Ты действительно кладезь ума. Поэтому я так рад сразу же попробовать твою кровь на вкус.

Между тем снаружи разыгралась страшная гроза. Будто конец света. Гром и молнии обеспечивали соответствующим сопровождением нашу странную беседу. Конг замедлил темп своего кружения и приблизился ко мне. Ухмылка исчезла с его мордочки, и передо мной предстала примитивная рожа хама. И мне стало не до шуток.

– Конг, – сказал я строго. – Не считаешь, что нам пора закончить с этой глупой игрой и заняться делами поважнее?

– Ну, разумеется. Каким же, например?

– В этом районе свершается нечто чудовищное. Ежедневно убивают кого-то из наших, хладнокровно отправляют на тот свет. Монстр расхаживает здесь. Не хочешь помочь мне найти этого сумасшедшего?

– Тебе не нужно больше его искать. Я скажу тебе, кто это.

– Правда? И кто же?

– Да я! Убийца стоит перед тобой!

– И почему ты убиваешь?

– Ну, почему? Да потому что все эти типы посмели вызывающе разговаривать со мной, как и ты.

Он был еще примитивнее, чем я полагал. Неандерталец par excellence.[16]16
  По преимуществу (лат.).


[Закрыть]

– Не сердись, Конг, но я не куплюсь на это. Думаю, ты, ко всему прочему, еще и тошнотворный тип, но не убийца. Твой мотив звучит малоубедительно, сам понимаешь.

– Что ж, увидишь, как я убедителен.

– Ах, мой друг, если это обязательно, то пусть будет. Но я все же обращу твое внимание на то, что в этот раз тебе не хватает помощи двух твоих подручных. Один на один, вот выдержишь ли ты это?

– Ошибаешься, – прыснул он и бросил торжествующий взгляд на люк. Как по мановению руки Герман и Герман втиснули свои крысиные рожи через отверстие в стене и хитро ухмыльнулись мне. Мне следовало бы знать, что генерал не станет затевать войну без своей армии.

– И это честно? – спросил я. Собственно, это не был вопрос, а философия в чистом виде.

– Нет, – захихикал он. Он и понятия не имел, что такое философия.

Оба черных как вороны представителя восточной породы смотрели сверху, выдавливая из себя ироничный смех. Потом оба пролезли через люк, прыгнули в подвал и окружили меня. Я оказался в центре треугольника из загадочно улыбающегося Конга и братьев Германов. Вопрос, по какой необъяснимой причине эти типы хотели помериться силами со мной, был уже не важен. Казалось, мы были заняты давно сложившимся ритуалом. Единственно непривычным здесь было то, что меня хотели поставить на колени в моем собственном доме, районе. Очевидно, мои противники никогда не листали дорогие глянцевые справочные книги о нашем виде, иначе они бы понимали значение этого столкновения.

Дикая битва в подвале была поставлена на сцене следующим образом.

Бермудский треугольник внезапно распался, когда я вознесся неожиданным полуметровым прыжком на одну из гор, сложенных из компьютерных распечаток. Так как троица разгорячилась и они были просто не в состоянии скоординировать свое нападение, то все вместе рванули за мной одновременно, а я уже прыжками двигался в направлении рядом стоящей более высокой вершины. «Братья Маркс» столкнулись на вершине бумажной скалы, которая, конечно же, была слишком мала для всех троих, стали изо всех сил карабкаться наверх, не нашли опору и в итоге все трое свалились вниз.

Конг снова первым поднялся, поспешно осмотрелся и сиганул на мою вершину. Пока он был еще в воздухе, я прыгнул на пол, где меня поджидали с вращающимися от гнева, глупости и безумия глазами Герман и Герман.

– Оставьте его мне! – истерически заорал Конг, который тем временем сидел наверху. Но Герман и Герман уже не могли остановиться, они повиновались слишком сильно захлестывающему адреналину в своих жилах. У косящего глазами брата-близнеца, казалось, даже пошла пена изо рта.

Мы прыгнули все одновременно. Когда двое поднялись в мою сторону, я снова взметнулся в воздух, точно им навстречу. Примерно около полуметра над землей мы встретились, но до этого я успел вытянуть прямо перед собой передние лапы и выпустить когти. И пока Герман и Герман неслись мимо меня, я легко полоснул их, оставив заметные царапины на их шкурах.

Но я не рассчитал с точностью цели Конга. Когда я почувствовал снова пол под моими лапами, тот прыгнул сверху и упал мне точно на спину, тут же попытавшись укусить в загривок. Рефлекторным рывком я стряхнул его, бросил между двумя представителями Востока, которые зализывали свои раны, и рванул к стене, где на высоте примерно двух с половиной метров находился люк.

Два с половиной метра – слишком высоко. Но я не мог позволить себе даже секундного колебания. Преследователи тем временем собрались с силами и мчались за мной с разинутыми от ярости пастями. Не долго думая я прыгнул на лучший бумажный холм, а оттуда сломя голову к люку. Другой альтернативы проскочить всем телом через это маленькое отверстие не было.

Боль как горячая лава разлилась по телу, потому что, как я и опасался, мне удалось все, кроме чистой посадки.

Я так ударился головой о края люка, что ободрал губу слева до крови. Еле-еле зацепился передними лапами. Теперь я висел на стене у люка, пока кровожадные подонки прыгали внизу и пытались ухватить меня за нижнюю часть тела, словно это было призовое мясо для лучшего атлета.

Медленно собрав всю силу мускулов и упорно думая только о том, что со мной произойдет, если я свалюсь вниз, я аккуратно подтянулся и наконец пролез в люк. Последний взгляд вниз убедил меня, что дурной фильм еще не закончился. Как только Конг и его подданные обнаружили, что я вылез из подвала, они стали прыгать на бумажные кипы друг за другом и бросились, полные энтузиазма, вслед за мной.

Я же сломя голову понесся в сад. Здесь меня ожидал всемирный потоп. Небесные хляби разверзлись, и все обрушилось на землю этой ночью. Едва ли можно было назвать дождем то, что хлестало сверху и в первые же секунды промочило меня до костей, скорее это было воплощение Атлантического океана. Капли превратились в кинжалы, которые наносили болезненные удары по телу. Дождь лил так плотно, что едва можно было что-то разглядеть дальше чем в метре от себя. К тому же без конца сверкали молнии и грохотал гром; прямо Страшный суд.

Я понесся к ограде сада и перемахнул через нее, где прыгая, где карабкаясь. Достигнув верха стены и жадно схватив ртом воздух, отряхнулся от воды и метнул взгляд на люк. Они уже справились! Первым Конг, потом Герман и Герман вырвались из отверстия и мчались ко мне. Гибель мира под струями воды, похоже, ни малейшим образом не впечатлила их.

Пока проклятый Ниагарский водопад затапливал сады, я летел без цели и, следует признать, не думая, по стенам все дальше и дальше, поворачивал, следуя топографии оград, иногда налево, иногда направо и пытался при этом уговорить себя, что оторвался от преследователей. Но их силуэты снова и снова выплывали в шлейфе дождя. Казалось, они совершенно не устали.

Наконец я остановился и задумался. Бежать дальше без цели не имело смысла; когда-нибудь я наткнусь на заднюю стену дома и вынужден буду трусливо ждать, пока троица не нагонит меня. Хитро, чтобы не сказать гениально, было бы, наоборот, прыгнуть в какой-нибудь сад и там ловко разыскать открытое окно в подвал либо расположенную в стороне полуразрушенную лачугу. Убежище, где я мог бы укрыться.

Хотя видимость была ограничена дождем, сад подо мной казался подходящим для этой цели, потому что был очень большим. Ограда, лишенная симметрии и обозримого порядка, заросла кустами, вокруг которых летала в бушующей непогоде пластиковая садовая мебель. Искусственный пруд в центре вышел из берегов и, вероятно, расширил жизненное пространство для находящихся там декоративных рыбок. Обветшалое старое здание, к которому примыкал сад, стояло в устрашающем мраке, излучая опасность.

Загвоздка заключалась только в том, что я едва мог видеть с моего места на стене предполагаемую точку приземления, так как она находилась за деревьями у самой стены. Но я вынужден был пойти на риск.

С этого момента события развивались как бы сюрреалистически, они казались мне продолжением кошмара в обратном порядке. Я был вовлечен в центр беспредельного ужаса, и все, что прежде происходило, напоминало повторяющееся начало.

Не долго раздумывая, я прыгнул вниз со стены, и, к счастью, мягко приземлился в шелковистую, высотой по колено траву. Я ничего больше не желал, кроме того, чтобы только найти себе убежище, как в этот же момент мощная длинная молния ярко осветила сад. Когда до меня дошло, обо что я чуть не споткнулся, я замер как вкопанный.

Она лежала прямо у моих лап, и в мечтательных лазурных глазах яростно разряжалось ночное небо. Она была представительницей балинезийской породы, белоснежной, со свойственными только ей коричневыми окантовками на мордочке, ушах, лапах и хвосте. Длинная шерсть – этим балинезийцы отличаются от сиамских кошек – совсем вымокла под дождем, шелковистые волоски склеились в отвратительные мокрые колтуны, а прекрасное стройное тело выглядело так, словно его только что вынули из стиральной машины как скомканную одежду. Выражение мордочки не говорило о мерзости преступления, с которым она столкнулась недавно, а казалось отрешенным от этого ужасного мира. Огромная рана на загривке была чистой, бедняжка уже давно истекла кровью, и если время от времени еще и выступала пара капель, то они тут же смывались бурлящим потоком с небес. Но самым душераздирающим был большой срок ее беременности. Очертания младенцев уже проступили на ее мокром животе.

Все мои догадки и умозаключения о серии убийств внезапно смешались, как рушится аккуратно сложенный карточный домик из-за одного-единственного неосторожного движения. Труп был не мужской, а женский. Она не была охвачена зовом природы в момент убийства – скоро должны были появиться котята. Она не была европейским «стандартом», а принадлежала к благородной породе. Единственная общность между этим и теми убийствами заключалась, вероятно, в их глубокой, как пропасть, бессмыслице. Только припадочный психопат подходил для совершения таких злодейств. Потому что при всем желании нельзя было вычислить «разумный» мотив в этой безразборной резне.

Яркий луч молнии потух, и глубокий мрак снова окутал балинезийку. Зная, где она лежит, я мог хорошо различить ее. Но теперь тело казалось сгустком теней, без того наводящего ужас свечения, которое имело в ярком свете молнии. Я чувствовал себя как окаменевший, не было сил даже почесать за ухом. Пока я не мог оторвать глаз от тела, как молящийся от божества, по мне хлестал дождь и, казалось, пробирался через поры вовнутрь. Яростная дрожь сотрясала меня – видимо, признак начинающегося воспаления легких.

– Да, он здесь! Малыш утомился. Дыхание перехватило. Похоже, переел сухого корма!

Конг стоял на стене, тяжело дыша, и с торжеством поглядывал на меня сверху вниз. Позади него нарисовались Герман и Герман, оба копировали его дьявольскую ухмылку. Похоже, они не заметили мою находку.

– Да, – согласился я печально. – У меня перехватило дыхание. И я не одинок в этом.

– Что ты там несешь?

Конг спрыгнул вниз со стены и приземлился точно рядом со мной. Лакеи следовали за ним по пятам. Потом, не торопясь и ухмыляясь, он осмотрел меня со стороны. Затем его взгляд упал на труп, и на физиономии иронию сменил неприкрытый ужас. Глаза Конга расширились, словно хотели выскочить из орбит, рот открылся в беззвучном крике. Герман и Герман также были охвачены глубокой растерянностью.

– Солитер! – наконец вырвалось у Конга, и он зарыдал от всего сердца. – О, Солитер! Солитер! Что с тобой сделали? Моя любимая, дорогая, прекрасная Солитер! О Боже, что они с тобой сделали? Моя бедная, бедная Солитер!..

Он всхлипывал, обнюхивал труп и прыгал вокруг нее как танцующий дикий ритуальный танец индеец и выдирал от отчаяния пучки травы на лужайке. Как каждая из эмоций Конга, так и горе достигло жутких масштабов. Огромный зверь буквально выбился из сил, пока наконец не припал к мертвой Солитер и плача не начал лизать ее промокшую под дождем шерстку.

– Кем она была? – спросил я косоглазого Германа, тот стоял у моей передней лапы. Он отвернул от обнявшейся пары свою залитую слезами физиономию и глянул на меня так подавленно и отрешенно, словно это не я всего пару минут назад сделал ему татуировку на шкуре, отличный сувенир.

– Солитер была любимой подружкой босса. И беременна она, вероятно, была от него, – ответил он сквозь зубы.

Для меня было удивительно видеть трех злобных тварей в таком безутешном горе. Они были настолько настроены друг на друга, что каждый разделял ощущения и мысли двух других. В довершение Герман и Герман завыли из солидарности со своим господином.

Конг все же постепенно пришел в себя, старое неисправимое вонючее животное занялось своим привычным делом. Он снова напыжился и заорал.

– Я убью его! – вопил он так громко, что даже перекрывал симфонию бога грома. – Сделаю фарш, сварю требуху в микроволновке! Я перегрызу ему глотку и выпью его кровь! Я оторву ему яйца и воткну в его же глотку! Я, я…

Ему не хватило воздуха, и теперь Конг брызгал слюной, извергая лишь нечленораздельные звуки. Потом он продолжил рычать, не желая остановиться хоть на секунду.

– Какой мерзавец это был? Кто? Это ты сделал?

Он бросил на меня полубезумный взгляд, но тут же потряс недоверчиво головой. У меня камень упал с души.

– Нет, не ты. Ты не мог. Ты слишком глуп для этого. Кроме того, времени было мало. Но кто же тогда? Кто? Ах…

Необузданный гнев молниеносно уступил место горю, Конг снова смотрел взглядом, полным боли, на свою возлюбленную. Его захлестывали вулканические эмоции – от вспыльчивости до безмолвного отчаяния. Бедняга – а такое впечатление он на самом деле производил на меня – вел себя как маленький ребенок, совершенно не владел своими поступками и настроениями. Герман и Герман осторожно приблизились к боссу, чтобы поддержать его в трудный час. Все трое склонили головы и тихо вздыхали над трупом Солитер.

Вдруг раздалось шуршание, словно что-то задергалось в ветвях кустарника. Мы все насторожились. Хотя буря продолжалась, непрестанно шумел дождь и шуршали ветви кустов и трава, но этот шорох был хорошо различим. Кто-то притаился совсем рядом с нами.

Конг моментально сжался, словно наэлектризовался, и вытянул голову. Его ноздри раздувались в механическом ритме. Герман и Герман вторили ему и начали также интенсивно принюхиваться. Постепенно наши глаза устремились в направлении одного дерева, находящегося примерно в четырех шагах. Одним махом что-то выскочило из куста у подножия дерева, стоявшего по-осеннему без листьев, и, тяжело переваливаясь, прошлепало за ствол рядом стоящего дерева, чтобы спрятаться там от нас. Это было довольно неловко и глупо, потому что мы не сводили с него глаз. Однако все прошло так быстро, что мы успели идентифицировать чужака только по его силуэту как одного из наших, хотя при этом не смогли определить цвет его шкуры, молча прикидывая, о ком идет речь. Итак, неизвестный скрылся за тонким стволом и, очевидно, на полном серьезе надеялся нас провести таким примитивным маневром.

Конг в своей обычной манере четко и громко заявил о намерениях.

– Горе тебе! – протрубил он. – Горе! Если ты хоть раз испытал боль, она покажется тебе просто зудом в сравнении с тем, что тебя теперь ожидает! Я оторву тебе голову и вопьюсь в горло! Вырву сердце и поиграю им как в пинг-понг! Я…

Эти заявления возымели свое действие, незнакомец что было сил помчался к противоположной ограде, странно прихрамывая. Конг и его свита мгновенно ринулись за ним, и несколько молний сверкнули в небе, словно хотели подчеркнуть драматизм сцены.

Я собрался было крикнуть вслед, что не стоит действовать опрометчиво, что, возможно, чужак случайный свидетель и натолкнулся на тело Солитер, как и мы, что сперва надо бы подвергнуть его допросу и что каждый должен считаться невиновным, пока не доказано обратное… В тот же момент я сам понял всю бессмыслицу этих призывов. Это было так же абсурдно, как кричать табуну бегущих коней, что следует обращать внимание на дорожные знаки. Мне ничего не оставалось, как побежать вслед за охотником и дичью, чтобы по крайней мере предотвратить худшее.

Переваливающийся из стороны в сторону безобидный серый перс, или помесь дворняжки с некоторой долей крови перса, насколько я мог определить издалека, был на удивление проворен. Он легко, как акробат, прыгнул в конце участка на садовую стену. Вскочив наверх, он рискнул бросить быстрый, но странно отрешенный взгляд на своих преследователей, которые, топоча как кавалерия, со всех ног спешили за ним. Гигантская молния, за которой тут же последовал оглушительный раскат грома, снова осветила место действия, и я впервые смог увидеть его морду. Казалось, перс не понимал, почему его преследуют, он нервно хмурил лоб. Да, он был ранен, но все же не собирался молить своих преследователей о пощаде. Со стороны казалось, что он не испытывал ни малейшего страха, скорее безграничное волнение. Выражение его морды выдавало рассеянность, а странное поведение завершало образ чудака.