Текст книги "Снежные люди"
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
ПРОДЕЛКИ СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКА
Слухи о каптаре широко разлетелись по Дагестану, вызывая у одних насмешливую улыбку и веселый смех, у других – смятение и суеверный страх, а у третьих, любящих происшествия, даже горькое сожаление, что каптар появился не возле их аула, а где-то у шайтана на рогах – у самых «небожителей». Сообщения о снежном человеке в Шубуруме появились не только в местных газетах, но даже в центральной печати. Зашевелился и мир ученых-исследователей – зоологов и биологов, историков, археологов; даже литераторы заинтересовались; даже те, кто еще недавно был настроен скептически, теперь торопились высказать свои суждения. В печати появились самые противоречивые выступления. Многие поддержали версию Хамзата, который в пространной статье довольно обоснованно доказывал, что это не человек, а животное, имеющее хвост; да, да, там, где были найдены таинственные следы на снегу, был явственно виден след хвоста! Другие, однако, продолжали утверждать, что это человек типа неандертальца. И для того чтобы выбраться из водоворота суждений, споров и кривотолков, ученый мир решил послать экспедицию в Шубурум. Правда, пока только решили, но еще не организовали; ученые не любят торопиться. Да и, признаться, мало было охотников отправиться в такую пору в горы к самым ледникам, рисковать собой... К тому же и дорога в Шубурум все еще не расчищена: попробуй доберись! Но пока ученый мир обдумывал в мельчайших подробностях предстоящую экспедицию, спорил и готовился, зашевелился, заволновался, загудел мир журналистов. Особенно решительным оказался разъездной корреспондент местной газеты, молодой, еще не женатый и потому расторопный, только что окончивший университет Касум. Да, да, тот самый, который написал на три колонки острый, меткий, яркий фельетон о браконьерах на реке Сулак, промышлявших рыбой из запретных вод, и которому однажды вечером пришлось столкнуться нос к носу с тремя из своих героев, настроенных не очень доброжелательно, но удалось выйти из потасовки победителем, хотя и не без повреждений. Да, это был тот самый Касум, неугомонный Касум, прозванный в городе «дружинником номер один», готовый лезть в любое пекло, вездесущий непоседа, которого нелегко застать в редакции и которого знают все горожане не меньше, чем начальника милиции. Разве мог такой человек усидеть спокойно, когда представляется возможность прославиться на весь мир: взять первое интервью у снежного человека, заснять его с лампой-вспышкой и показать всему населению земного шара?! Касум так заторопился, что даже забыл сообщить редакции, куда отправляется; к тому же и не хотел об этом особенно распространяться; у Касума свой метод: меньше болтовни, больше дела! Напишет корреспонденцию и положит вместе с фотографиями на стол редактору – вот и все! А разговоры сами собой возникнут после выхода в свет газеты с его очерком.
Касум оделся потеплее: ведь отправлялся не на цитрусовый юг, а к вечным снегам Дюльти-Дага. Дорогу он знал: и родители Касума были оттуда родом, да и ему самому приходилось посещать Шубурум по редакционным делам. Однажды редактор поручил ему проверить одно письмо из Шубурума. Этот случай он хорошо помнит: не раз рассказывал со смехом товарищам по работе. В Шубуруме на гудекане он встретил Кара-Хартума и сказал:
– Я как раз к тебе.
– Ко мне?! – удивился Кара-Хартум: еще никогда к нему не приезжали из города.
– Да, в редакцию поступил материал о тебе.
– Материал?
– Да.
– Слышите вы, люди, а? Обо мне прислали материал в редакцию. Вот народ! Ну что я такого сделал, чтоб обо мне писали? Наверняка это о том, что я женился на молоденькой, да? Ну скажи ты честно: кто же не любит молодых? Вот спроси нашего почтенного старика Али-Хужу: женился бы он, если б за него согласилась выйти наша красавица Айшат? А?
– Конечно, женился бы! – воскликнул Али-Хужа.
– А я б и от старой вдовы не отказался, – грустно вставил тогда горбун-парикмахер.
– Слышишь ты, газетчик, что люди говорят? А?
– Да. Но написали не об этом.
– А о чем же? Что уклоняюсь от колхозных работ? Так я же охотник, не умею ковыряться в земле...
– Нет, и не о том...
– А-а, теперь догадываюсь! Наверное, о том, что, когда достраивал саклю, лес рубил. Да? И кто бы подумал, что о таком пустяке люди станут писать в газету! Нет, ты скажи, кто написал эту кляузу?
– Нет, нет, и не об этом, дорогой Кара-Хартум! – сказал тогда Касум.
– Тогда я что-то ничего такого не припоминаю, о чем могли бы писать.
– А может быть, – вмешался Хужа-Али, – написали о том, что ты вместо горной куропатки подстрелил соседскую курицу?
– Это была случайность! – возразил Кара-Хартум. – А впрочем, шайтан их знает. В наш просвещенный век, век бумаги, все может быть: бумага стерпит. Так неужели написали о курице?!
– Нет, – сказал Касум, – не о курице... Ты на прошлой неделе, говорят, убил трех волков. Правда?
– Да. А что в этом плохого? Убил трех волков. Что ж тут худого? Вот народ, вот народ! Чем умнее становятся, тем хуже делаются. Все стали грамотными. А что будет дальше? Раньше люди не находили слов даже, чтобы сказать о любви. А теперь – пожалуйста, пиши на бумаге, передавай записки девушке. Тьфу! Какая безнравственность, – бумага, видите ли, не краснеет... Да, я убил трех волков, и шкуры сдал, куда следует, и получил вознаграждение – столько, сколько положено и ни на копейку больше. Понятно?
– Да, понятно! – ответил Касум и усмехнулся.
– Ты чего смеешься?
– Да так просто...
Тогда и познакомился Касум с колхозным охотником Кара-Хартумом, о котором в газету написал доброе слово, что вот, мол, он избавил общественный скот от трех жестоких врагов.
К самым высотам Касум подъехал на попутных машинах, а дальше надо было идти пешком. Нелегко пришлось корреспонденту: горные тропы и дороги были уже под снегом, кое-где завалены камнями, обвалами, а местами обрушились. Кое-где пришлось пробираться на четвереньках, а то и ползком. Хорошо, что он надел грубую, с шипами, обувь альпиниста. Лохматая заячья ушанка и медвежья шуба надежно укрыли от холода, а чем выше поднимался Касум, тем злее становился мороз. Под шубой корреспондент прятал надежного друга – фотоаппарат «ФЭД», которым надеялся заснять самого снежного человека.
Когда солнце, опускаясь, коснулось горных вершин, Касум был уже на Шайтан-перевале и здесь немного отдохнул, в той самой похожей на караван-сарай постройке, где обычно отдыхали дорожные рабочие. Уже совсем стемнело, когда Касум увидал тусклые огни Шубурума.
Надо было прежде всего где-то устроиться на ночлег, и, миновав на окраине аула у дороги свежую могилу с каменным памятником, Касум постучался в первую же саклю. Никто не отозвался. Постучался во вторую – снова глухое безмолвие. И в третью не смог достучаться... «Да что ж это такое?! – испугался Касум. – Неужели люди внезапно покинули аул? Неужели ни одна дверь не откроется передо мной? Но если хозяева уехали, отчего же заперты двери?» Встревоженный, Касум медленно шел по тесным проулкам...
Могла ли Айшат не верить отцу, человеку, которому уже двадцать лет шубурумцы доверяют руководить сельсоветом? А ведь отец сам видел каптара... Пусть издали, но все-таки видел. Горцы говорят: «Что видел – правда, что слышал – ложь». И девушке вдруг стало страшно. Айшат проворно вскочила с тахты и заперла дверь сакли. Не успела отойти, кто-то негромко постучал. Мгновенно Айшат оглядела комнату, схватила со стены отцовский кинжал, вынула из ножен. Стук повторился, тихий голос сказал за дверью:
– Открой, это я!
– Кто ты?
– Да я, Хамзат.
– Нет, нет, это по твой голос.
– А чей же?
– Если это вправду ты, Хамзат, то скажи...
– Что сказать?
– Скажи... Скажи: животные болеют гипертонией?
– Нет.
– На самом деле это ты, Хамзат?
– Да, я. Открой.
– Ну что тебе? Зачем стучишься, когда я одна?
– А мне больше никто и не нужен. Хочу сказать тебе пару слов.
– Ну, говори, я слушаю.
– Открой же, Айшат.
– Нет, я одна...
– Я должен сказать тебе очень, о-чень важное...
И Айшат не устояла... О, скольких женщин погубило любопытство и скольких оно еще погубит!
Хамзат вошел, прикрыл дверь, оглядел девушку. Взгляд его показался Айшат странным.
– Ну, что ты хотел мне сказать? – спросила она, отступая в глубь комнаты.
– Зачем этот кинжал?
– Он тебе не мешает.
– Нет, но...
– Говори же скорее! Люди могут вернуться. Что подумают, если застанут нас наедине...
– Я долго искал случая побыть с тобой наедине! Айшат...
– Что?
– Я люблю тебя, Айшат, – промолвил Хамзат, подходя ближе.
– Нет, нет, не говори мне этого...
– Говорю и буду говорить. Хватит! Я долго терпел.
Хамзат попытался обнять девушку, но Айшат приставила кинжал к его груди.
– Не смей!.. Хамзат, не теряй рассудка! Уходи. Уходи прочь!
– Нет, Айшат, не уйду.
– Отец может вернуться.
– Пусть. Пусть все знают, что ты моя, только моя!
– Но я не люблю тебя.
– Ничего, полюбишь... – и Хамзат ловко схватил руку девушки, стиснул – и кинжал выпал.
– Негодяй, мерзавец, скотина! Ты сошел с ума, Хамзат! Что ты делаешь? Прочь отсюда! Уходи! Насилием не заставишь меня полюбить...
– Полюбишь!
– Скотина! Люди, спасите!
И тут на пороге появился запорошенный снегом Касум. Он стучался еще в несколько домов, не достучался, а теперь услышал голоса и вошел.
– Узнаю тебя, край необузданных чувств! – громко воскликнул Касум.
И теперь, когда уже пришла помощь, Айшат вдруг потеряла сознание, тяжело повисла на руках Хамзата. И Хамзат испугался, побелел, как снег.
– Айшат, Айшат! Что с тобой?! – лепетал он растерянно.
– Эй, что это? Двадцатый век – и Проспер Мериме?! – воскликнул Касум. Он мгновенно сбросил шубу и шапку: чтоб не помешали, если придется схватиться с насильником.
– Кто там вошел? – сказал Хамзат. – Помоги ее положить на тахту, ей плохо.
– Ты ее убил? – грозно спросил Касум, приближаясь. И тут Хамзат увидал перед собой чужого, незнакомого человека в хорошем костюме: горожанина. От страха у него затряслись губы: конечно, прибыл снизу представитель Советской власти к Мухтару!
– Не говори так! – возразил Хамзат.
– А кинжал зачем выхватил?
– Кинжал? – Хамзат взглянул и увидел лежащий на полу кинжал.
– Да! Кинжал.
– Ну-ка помоги уложить ее на тахту... Просто беда: вот-вот вернется отец.
Касум помог.
– Да она же почти мертва... Что ты сделал?
– Я... ничего. Право, ничего... – Хамзат рванулся к двери, но Касум удержал.
– Нет, братец, так не выйдет! Останься и жди суда.
– Я не убивал ее. Я сказал ей только – «люблю!».
– А она любила тебя?
– Н-не знаю...
– Все понятно: преступление на почве ревности. Эх, ишачья голова, разве ты не знал, что со словом «люблю» надо обращаться, как с космической пылью, осторожно? Да и вообще лучше не обращаться: любовь должны понимать без слов!
– Не мог же я знать, что она так... расстроится?! Я сейчас, я...
На этот раз Касум не успел задержать Хамзата.
Корреспондент стоял посреди комнаты в сомнении. Если сейчас войдут люди, они подумают, что виноват он, Касум, в том, что здесь произошло. А в то же время разве можно оставить девушку, когда она, быть может, нуждается в неотложной помощи.
Касум подошел ближе и вздрогнул: Айшат была действительно красива, а теперь, в обмороке, когда исчез яркий грубоватый румянец, она сделалась воистину прекрасна... Невольно робея перед красотой, Касум коснулся ее руки ощутил равномерное тихое биение пульса.
– Стучит! Стучит, как молоточек ювелира, – обрадовался он. – И откуда взялась она такая? Фиалка среди снегов...
Он нашел кумган с водой и, набрав воды в рот, прыснул в лицо Айшат, как прыскал на собственную сорочку, когда надо было ее погладить.
Айшат открыла глаза. Айшат с удивлением поглядела на него. Айшат поднялась:
– Кто ты?
– Тебе было плохо. Лежи!
Касум протянул было руку, но девушка отстранилась.
– Не прикасайся ко мне, незнакомец.
– Какой я незнакомец! Я тебя видел. Да и вообще я тебя знаю давно. Лежи спокойно.
– Ты не мог меня знать, потому что я тебя не знаю.
– Какие все это пустяки! Ну, я видел тебя в городе... Или в прошлый приезд... Или во сне, наконец! Ну, какая разница?
– В городе? Откуда ты здесь взялся?
– Вот приехал.
– Уходите, уходите отсюда.
– Какая благодарность! Я ее спас...
– От кого спас?
– От этого негодяя.
– Где он?
– Убежал, к сожалению.
– Уходите и вы. Я не хочу, чтобы меня заставали с незнакомцем.
– Не уйду! Мне некуда идти.
Касум сел на стул.
– Тогда уйду я! – возразила Айшат и решительно пошла к двери в одном легком платье.
– Хорошо, хорошо, уйду! – поднялся Касум. – Ну и гостеприимные же здесь люди!
Он надел медвежью шубу, нахлобучил шапку и вышел. И услышал, как за спиной лязгнул крючок.
А в мечети уже не первый час пылал яростный спор. на этот раз шубурумцы ничего не желали слушать, орали десятками голосов одно и то же: немедленно, сейчас же переселяться вниз. Они больше не могут жить в таком ужасе, когда под окнами ходят каптары, нападают на людей, – как это «на кого?». А Одноглазый разве не человек?! А? Когда из-за проклятого каптара людям нечего курить, кончается сахар, кончается керосин... Нет уж, хватит! Теперь они не дорожили даже святыми могилами предков.
– Да куда же переселяться? – развел руками Чамсулла.
– А в тот поселок, куда звали осенью.
– Поздно спохватились, – возразил Мухтар. – То место уже заняли другие.
– Пусть не то, пусть какое-нибудь...
– Да разве можно переселяться на голое место, где нет ни жилья, ни времянок?.. Вы соображаете или нет? Время-то какое: зима, мороз... А у вас дети, старики...
– Все равно! – голосили люди. – Не хотим оставаться в этих проклятых аллахом скалах!
– А сколько раз вы не хотели, отказывались? – вмешался Чамсулла. – Переселяться – это верно. Но нельзя переселяться наспех. А вы кричите: «Завтра же!» Стыдно, вы же умные люди. Куда вы пойдете? Подумайте хорошенько... Нас же осмеют: мол, вот идут беженцы от каптара! Срам!
Неизвестно, сколько еще длился бы спор, если б в мечеть не вломился бледный, запыхавшийся Раджаб.
– Беда, беда, «сельсовет»! – завопил он, едва переводя дыхание.
– Какая еще беда?!
– Я говорил! Я предупреждал! Я предвидел! А меня не слушали.
– Да что же случилось? Скажи толком. – Чамсулла схватил его за грудь и встряхнул.
– Теперь говори не говори... Все пропало... Я предупреждал! И не один раз! Много раз!
– Не бормочи! Говори, в чем дело?
– Я же предупреждал...
– Ну, хорошо, хорошо: допустим, что ты говорил.
– Не «допустим», а точно.
– Не тяни...
– Он там. – Раджаб показал на выход.
– Кто?
– Этот шайтан. Каптар!
– Где?
– Он поджег мою контору. Как только я увидел красного петуха...
– Какого петуха?!
– Ну, пламя, огонь! Так сразу сердце ушло в пятки. Бегу туда, смотрю, а он сидит у костра из моих бумаг – там накладные, ведомости, списки, – а он греется и хохочет... Что теперь будет, а? Акт надо! Акт составить...
– Проклятье! Что за дьявольщина здесь творится! – крикнул Чамсулла и бросился к выходу.
Мухтар не отставал. За ними бросились все, кто был еще достоин называться мужчиной в Шубуруме. Горным потоком хлынули люди к колхозному складу, крича, бранясь, готовые схватить голыми руками снежного человека, связать, посадить на цепь.
Впрочем, не все были охвачены гневом, кое-кто отделился от потока и ушел домой: мол, лучше не ввязываться в эту историю, кто знает, что может произойти и какими средствами самозащиты обладает неведомое существо, могущее жить на ледниках. Лучше быть подальше от беды.
У склада пахло горелым, из разбитых окон валил дым, а внутри помещения в пламени догорающих бумаг кто-то плясал.
– Вот он, вот каптар! – заорал Раджаб. – Хватайте его! Ему потеха, а мне каково? Документы сгорели!
Люди невольно отпрянули от дверей, даже Чамсулла дрогнул в мгновенной нерешительности. Но тут они услышали голос того, кто пытался затоптать огонь:
– Эй, люди! Чего же вы смотрите? Быстрей воды! Ваше же добро горит.
Ну да, это был Касум. Он проходил переулок, когда увидал пожар... И на первый взгляд он, пожалуй, мог бы сойти за каптара – весь черный от копоти, в лохматой шубе, в расстегнутой ушанке.
Зато и хохотали же люди, когда на их глазах каптар обернулся корреспондентом Касумом, которого они знали! Хохотали до слез, до колик. До изнеможения. Хлопая в ладоши от смеха, надрывали животы секретарь сельсовета Искендер, охотник Кара-Хартум.
– Ну и каптар! – смеялся Чамсулла. – А ведь похож! Похож!
– Вот твой каптар, – сказал Мухтар Одноглазому. – Так кто же поджег контору?
– Каптар.
– А где он?
– Клянусь бородой отца, своими глазами видел его... Наверное... Наверное, убежал.
– Убежал?! – с иронией переспросил Мухтар.
Общими усилиями быстро потушили пожар.
И хотя этот случай рассмешил шубурумцев, расходились они по саклям с непонятным чувством разочарования и растерянности: всем уже осточертели слухи, паника, напряжение последних дней; право, не мешало бы поскорее покинуть эти проклятые места!
ХУЖА-АЛИ И ЕГО СТАРАЯ ОСЛИЦА
Тревожная это была ночь.
Хужа-Али долго ворочался рядом со своей костлявой старухой, с которой живет под одной крышей больше половины столетия. Еще никогда постель не казалась такой жесткой. Не раз перебирал в задумчивости бородку. Наконец, толчком локтя разбудил бабушку Айбалу и высказал мысль, которая не давала заснуть:
– Жена! Эй, жена! Я решил уехать...
Хужа-Али – человек старой закалки, к нежностям не приучен, не может советоваться с женой. Он привык решать сам и это решение считает для семьи окончательным.
– Куда же ты на ночь-то глядя? – не поняла спросонья Айбала.
– Да не сейчас, завтра...
– Куда ехать-то? В ущелье за дровами, что ли? Верно, чего нам мерзнуть-то... – сказала, зевая, старуха.
– Всю жизнь ты была непонятливой, да и в старости не поумнела. Пойми: я ре-шил совсем покинуть аул. Сов-сем! Соседи давно уехали, а мы чего-то торчим в этой дыре...
– Сам же был против отъезда. Какими словами оскорблял всех, кто собирался уехать!
– А теперь я решил, и мы уедем. Ты против, что ли?
– Да спи ты... Видно, не в пользу тебе лекарство, что дает внученька. Спи и дай мне поспать...
Надо сказать, что до сих пор бабушка Айбала твердила мужу: «Одумайся, старый. Давай уедем». А Хужа-Али и слушать не хотел о переселении. Может, и сейчас, если б жена безропотно согласилась, он передумал бы... Но раз жена противится, Хужа-Али будет стоять на своем. Уж такой у него характер: никак не может согласиться с чужим мнением.
– Эй, слышишь, жена: я так решил. И конец делу! – Хужа-Али даже сел от гнева.
– Подумаешь, он решил! Здесь твоя внучка, твои дочери, твой зять. А мы еще не решили.
– Ах, ты не решила?
– Нет.
– Эй, не смей повышать голос, пока я жив! Это я с тобой говорю...
– Пятьдесят лет не повышала голоса. Хватит! Надоели мне твои глупости. Спи, говорю...
– Ах, ты хочешь спать! Ну-ка, вставай сейчас же да упакуй свой сундук. – Не на шутку обозленный Хужа-Али вскочил и сдернул одеяло с жены.
– Ты что, с ума сошел?!
– Может быть. Вставай, а то смотри получишь ремнем по мягкому, как бывало.
– Ну, мягкого уже не осталось, – возразила бабушка Айбала. – Одни кости остались. Довел!
– Что, жалеешь?
– А еще бы: такого жениха упустила. Променяла сокола на ворона.
– Ах, значит, для тебя Али-Хужа, сокол, а я ворон? Да?
– Не каркай! Дай хоть вспомнить...
– Вспомнить? Что ты там вспоминаешь, старая? А ну-ка?!
– Самый сладкий час моей жизни, который потом снился всю жизнь... Как меня на лесной опушке целовал Али-Хужа.
– Что-о?! А ну-ка, повтори! Он целовал тебя?
– Да. Еще до тебя.
– Значит, его поцелуй тебе дороже, чем вся жизнь со мной?!
– Дороже...
– Ну, нет! Ты хочешь раздразнить, чтобы я сказал те же слова, какие сказал Хажи-Бекир. Не дождешься! Но я покажу этому цыпленку Али-Хуже, как целовать мою жену.
– А я тогда не была еще твоей женой.
– Ах ты, потаскуха беззубая!
– Не кричи, козлиная борода!
– Я тебе покажу козлиную бороду! Я тебе покажу!.. На этом крючке висел ремень, где он, где?
– Висел сорок лет назад.
– Вставай, собирайся!
– Можешь ехать, а я останусь, – сказала бабушка Айбала и натянула одеяло.
– Клянусь, не останешься! А-а, тебе хочется с Али-Хужой вспоминать лесную опушку? А? Ну нет, ты пойдешь со мной. В один ботинок обе ноги сунешь и пойдешь! – Хужа-Али схватил жену, чтобы поднять с постели, но сам упал.
– Эх, силенки у тебя не осталось, старый...
– Я тебе покажу «силенки»!
– Не надо. Давай уж сама встану, что ли... – И бабушка Айбала поднялась. – А твой зять «сельсовет», думаешь, отпустит?
– А я его и не спрошу.
– Ой, как холодно. И топить нечем. Клянусь, ты прав: лучше уехать туда, где теплее...
– Видишь, видишь! Я же это решил.
– Правильно решил. Я давно хотела пожить где-нибудь в другом месте... Ну, собираться так собираться... Укладывай вещи!
Бабушка Айбала засуетилась, вытащила старые деревянные сундуки с харбукскими замками. И Хужа-Али призадумался: почему она так проворно, будто давно этого жаждала, укладывает вещи? Уж не разыграла ли его старуха?! Нет, нельзя допустить, чтоб жена одурачила его!
– А как же нам быть со скотом? – спросил он.
– Продадим кому-нибудь или оставим дочери, – беззаботно отозвалась старуха.
– Поди, сакля-то без присмотра разрушится...
– Пусть рушится.
– Ах, тебе на все наплевать, лишь бы уехать! – вскричал Хужа-Али. – Нет, меня не проведешь! Я не брошу хозяйство. Потуши свет и ложись спать...
– Вагабай, вагарай! Что за человек, а?! – всплеснула руками бабушка Айбала. – Ты же позоришь свою папаху: у мужчины должно быть одно слово, а не десять!
– Я дал слово, я и взял обратно. Все! Вижу, как обрадовалась. Протянул собаке кость, так она норовит вместе с пальцами оторвать...
Бабушка Айбала нашла в сундуке платье, которое надевала лет пятьдесят назад: со звонящими нагрудными подвесками из серебряных монет. И не стерпев, надела его сейчас, выпрямилась, сказала улыбаясь:
– Погляди-ка!
– Хоть подвенечное надень, все равно ничего не изменится.
– А помнишь, как в этом платье я сводила с ума шубурумских парней?
– Да, это ты умела... Вертела талией, как лиса хвостом, строила глазки, груди выпячивала и будто ненароком проводила по ним рукой... Ох, и дурой была! Чего смеешься?
Бабушка Айбала улыбалась воспоминаниям.
– В этом платье, – сказала она негромко, – я была на опушке леса...
– Когда тебя целовал Али-Хужа? Да?!
Айбала кивнула.
– Да... Как он обвил меня своими лапами тогда... – Она фыркнула и даже закрылась рукавом.
– Эй, женщина! Еще одно слово – и придется для тебя копать могилу, – заорал, вскакивая, Хужа-Али. – Не желаю я видеть это проклятое платье!
И он так рванул подвески, что серебряные монеты, звеня, разлетелись по всей комнате.
– Уедем немедленно! – кричал старик. – А я-то думаю: отчего бы это хинкал у нас всегда вкуснее, если в гости пришел Али-Хужа? Ни дня не останусь в ауле, где этот собачий сын!
– Ты попробуй сказать ему в лицо.
– И попробую! А что, я боюсь его, что ли?! Собирайся!
– Нет уж, хватит играть...
– Да ты что? Забыла, кто с тобой разговаривает?
– Уезжай один... Погоди, я припомню тебе, как рвать мои воспоминания, – говорила бабушка Айбала, собирая рассыпавшиеся монеты.
– Ой, смотри: лопнет мое терпение! Нет, больше ты его не увидишь. Собирайся.
Хужа-Али стал сам запихивать вещи в сундук, в чемоданы. Вскоре стала помогать и бабушка Айбала; связали узлы... А там и рассвело, во дворе замычала корова.
Угрюмо оглядел свое добро Хужа-Али.
– Неужели вот это – все?!
– Что все?!
– Не знал, что мы так бедно жили! А ведь жизнь ушла...
– Только теперь заметил? – горько усмехнулась бабушка Айбала.
– И даже никакой мебели... Ну, что ж, пошли в сельсовет. Попросим хоть вьючную лошадь.
– Ты же не хотел обращаться к зятю.
– Не один мой зять – Советская власть. Там и еще найдутся достойные люди. Пошли!
– А я-то зачем пойду?
– Ты женщина. Немножко поплачь – и уступят. Мужчин теперь не ставят ни во что, а стоит женщине пустить слезу, так все сделают для нее... Хоть поздно, да я понял: нынче пришла женская власть. Пошли.
Они вышли, у ворот Хужа-Али замешкался: в сельсовет надо идти мимо сакли Али-Хужи...
– Пойдем отсюда, – сказал Хужа-Али и пошел в обратную сторону.
– Но сельсовет не там!
– Не твое дело, иди за мной, я лучше знаю, где сельсовет.
– Идет на запад, а ищет восход; вот всегда так с ним! – проворчала бабушка Айбала, но все же пошла за мужем.
Только спустились они на сельскую площадь, где раньше шубурумцы молотили досками зерно (забив сначала в доски кремни), а нынче играют свадьбы, как навстречу попался сам Али-Хужа: шел с киркой и мешком картофеля, что выкопал из-под снега неподалеку от родника. Хужа-Али отпрянул, будто встретил снежного барса.
– Уже встали? – удивился Али-Хужа.
– Что за вопрос! – сердито ответил Хужа-Али. – А иначе как бы мы оказались тут...
– Это правда. Но чего ты такой злой? Что стряслось с твоим мужем? – спросил Али-Хужа у старухи.
– Бежать собрался из аула.
– Не может быть?! – удивился Али-Хужа. – Поистине все перевернулось в этом мире... Да, да, чему ж теперь удивляться: я своими глазами видел, как без наседки выводят цыплят... Вот и ты, Хужа-Али, увидишь теперь.
– Уж ты не думаешь ли, что я ради твоих цыплят покидаю аул?
– А ради чего же?
– Из-за тебя, собачий сын!
– Ну, это уже серьезный разговор. Придется снять мешок... – И Али-Хужа положил мешок на камень у дороги. – А скажи, Хужа-Али, кирку тебе дать или на всякий случай оставить себе?
– Не смейся! Прочь с дороги! – отстранил его Хужа-Али и пошел дальше.
– Ты, Айбала, верно, напоила его ослиным молоком! – заметил Али-Хужа.
– Напомнила ему опушку леса, – шепнула, проходя, бабушка Айбала.
– Ха-ха-ха! Насыпала, значит, угольков за шиворот! – расхохотался Али-Хужа. – То-то у него трясется борода...
Этот смех был для Хужа-Али что острый нож; чуть не бегом подлетел он к своей старухе, схватил за руку и повлек за собой: так ведут козу на привязи. И тащил ее за руку до самого сельсовета. А тут остался на крыльце и приказал бабушке Айбале идти и выклянчить пару вьючных лошадей.
А в сельсовете шел горячий спор между Мухтаром и Айшат. Поодаль на скамейке сидел и слушал разговор Касум, не решаясь вмешаться: почему-то чувствовал себя не в своей тарелке.
Айшат волновалась: она навещала сбежавших больных, их состояние ухудшилось, но все трое решительно отказались вернуться в больницу. «Нельзя оставить семью в беде!» – отвечали они на все уговоры и даже угрозы врача. И теперь Айшат требовала, чтобы сельсовет применил власть, заставил вернуться больных. Но Мухтар только разводил руками и отвечал:
– Ну что я могу сделать, ну что?! Скажи мне, чем я могу их напугать, чтоб они вернулись? Ничем! Люди в панике. Они боятся каптара, а не Мухтара. Меня не слушаются... Да и вообще сельсовету хватает и других дел.
– Ты должен их вернуть, – твердила Айшат. – Им нечем топить сакли, а в холодном помещении больные могут умереть.
– Раз они захотели умереть, что же я могу сделать? Их теперь и палкой не выгонишь из сакли.
– Ты же «сельсовет»! Уговори...
– Только и делаю, что уговариваю. Хватит! Сама добивайся, я ничего не могу сделать...
– Тогда обеспечь хотя бы этих троих топливом.
– Откуда? Дрова в ущелье – никто не хочет привезти. Вот сама возьмись да привези.
– Все сама да сама... В мои обязанности это не входит.
– А в мои обязанности входит борьба со снежным человеком, а?
– Да, входит, раз он объявился! – Айшат взглянула на Касума, отчего-то смутилась и вышла, хлопнув дверью.
– А, шайтан! – воскликнул в сердцах Мухтар. – Когда ж наконец покончим с этой катавасией? Не хватает еще и ее заботы взвалить на мои плечи.
– А она дерзкая! – сказал Касум, подсаживаясь ближе. – Кто она?
– Наш сельский врач, – ответил Мухтар, глядя куда-то вдаль через окно.
– Врач?
– А чему ты удивляешься?
– И с дипломом?
– Конечно.
– И училась в городе? – еще больше удивился Касум.
– А где же еще? Не думаешь ли, что здесь, в поднебесье, есть медицинский институт?
– Не думаю, нет... А красивая она, хотя и...
– Что «хотя и»?
– Со странностями... – сказал Касум; он не знал, что говорит с отцом Айшат.
– Какими странностями?
– Гм... Да вчера она просто выгнала меня из сакли; мол, не хочу, чтоб меня застали одну с незнакомцем.
– А разве она не права?
– Не знаю... Но гнать гостя!.. А скажите, председатель, она замужем?
– Кто?
– Да вот та, что ушла. Сельский врач.
– Скажи, пожалуйста, чего ты так заинтересовался Айшат? – спросил наконец Мухтар.
Касум не успел ответить: в комнату вошла бабушка Айбала.
Старушка по-родственному подсела к Мухтару, справилась о здоровье, о самочувствии, извинилась, что тревожит пустяками запятых людей, и попросила дать вьючную лошадь (о двух лошадях она и сказать не решилась).
– Зачем?! – удивился Мухтар, а когда узнал, что Хужа-Али решил сбежать из аула, пришел в ярость. Не помогли ни уговоры, ни просьбы, ни мольбы, ни слезы. – Эй, теща! – гневно сказал председатель сельсовета. – Скажи моему тестю, что отара всегда ходит за козлом: если он хочет переселяться, весь аул пойдет за ним, да только не сейчас, а летом. Тогда и я поздравлю его с правильным решением... Вот и все! Кончен разговор.
Чтоб не мешать разговору, Касум вышел из сельсовета и пошел бродить по аулу. Возле сельской больницы он снова встретил озабоченную Айшат и, конечно, поспешил выразить ей сочувствие:
– Ай-яй-яй, какой строгий у вас «сельсовет», а?!
– А, что ты в этом понимаешь! – возразила Айшат.
– Я, кажется, тебя не обидел, девушка? Что ты говоришь со мной, как всадник с пешим?.. Прости, если ночью напугал тебя...
– Я не пугливая, – Айшат отвернулась, почувствовав, что краснеет; невольно у нее вырвалось: – Что делать?!
– А ты хорошенько попроси председателя сельсовета.
– Бесполезно.
– Почему?
– Я знаю его характер.
– Да, характерец у него, могу сказать! – радостно подхватил Касум. – Упрямей любого ишака.
– Да ты что?! – ахнула Айшат.
– Я же сам видел. Такая девушка пришла с просьбой, а он...
– Он – мой отец.
– Что? – растерялся Касум, – Как отец?
– Очень просто: отец и все.
– Вот тебе и на! А я-то расспрашивал о тебе.
– Обо мне?
– Ну да.
– Зачем?
– Просто я любопытный человек.
– Да, это сразу видно, – улыбнулась Айшат.
– Тогда, значит, я смею попросить, девушка, чтоб ты проводила меня к себе.
– Куда? – удивилась Айшат.
– К вашей сакле. Твой отец сказал: «У нас гостиниц нет, будешь жить у меня». Выходит, у вас...
– Сам напросился?
– Нет, я не люблю стеснять людей, но...
– Понятно. А зачем ты пожаловал в Шубурум, интересно узнать?
– Как зачем? Найти снежного человека.
– Ну и что ж: нашли?
– Пока вижу снежных людей, а каптара нет.
– Нелестно! Ну, вот что: мне некогда, у меня больные. Ты спустишься сейчас вниз, повернешь налево под арку, потом направо – там наша сакля.
