Текст книги "Снежные люди"
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)
ЧУДЕСНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ
Старая сакля, такая старая, что, как говорят горцы, туман сядет на крышу – и то сакля закачается... Хозяин давно оставил ее, уехал на равнину со всей семьей. И там, на равнине, вырастил сына, которого знают во многих аулах Дагестана под именем Касума-корреспондента. Казалось бы, гордиться следовало шубурумцам, что из их аула вышел, как тут выражаются, «человек с большой головой». Но шубурумцы не гордятся. Почему? Какой же он шубурумец, возражают они, если не живет в Шубуруме?!
В этой сакле Айшат недавно открыла сельскую больницу на четыре койки. Волнами плывет дым над всеми четырьмя койками, пахнет паленым листом, мохом, махоркой, табаком, лекарствами... Больные от нечего делать философствуют; они уверяют друг друга, что корень всех болезней в проклятой привычке курить, но тут же соглашаются, что все-таки над головой мужчины, если он настоящий мужчина, должен быть дым – табачный или пороховой. Лет пятьдесят тому назад шубурумцы не курили и даже не видели табаку. Но, рассказывают, однажды в Шубурум прямо из Стамбула приехал турок. На базаре турок предлагал каждому желающему разок затянуться, люди пробовали, кашляли и уходили, махнув рукой: дескать, кому нужна такая дрянь?! Приуныл было турок, но вскоре приободрился и объявил всему базару о трех великолепных свойствах табака: во-первых, кто курит, тот никогда не станет стариком; во-вторых, курящего никогда не укусит собака; в-третьих, никогда не будет обворована сакля курящего. Люди поверили и расхватали табак, даже не попросив у турка объяснений. С тех самых пор и сделались шубурумцы заядлыми курильщиками.
– Теперь я понял слова турка, который привез это проклятое зелье, чтоб его шайтаны разорвали! – сказал один из больных.
– Понял, говоришь?
– Да. Он объявил: кто курит, не будет укушен собакой. А знаете, почему?
– Ну, ну?!
– Потому что курящий бывает слабым – вот как я, – сгорбленным и ходит с палкой. А разве человека с палкой может укусить собака? А?
– А ведь верно! – воскликнул третий больной. – Интересно... Турок говорил еще, что сакля курящего никогда не будет обворована. Как же это понимать?
– Очень просто. Курящий всю ночь кашляет, а вор думает, что хозяин не спит.
– Вах, вах, вах! В самом деле, а?! – Четвертый больной сел на своей постели. – Выходит, турок нас обдурил?
– Выходит, так...
– А он еще говорил, что курящий никогда не будет стариком?
– Да. Кто курит, редко доживает до старости.
– Вот, сын дьявола, так обманул людей, чтоб сбыть свой яд! Клянусь, как только поправлюсь, брошу курить!
– Курить надо бросить, чтоб скорее поправиться! – сказала, входя, Айшат: в соседней комнате она заполняла истории болезни. – Фу, надымили! И пахнет же! Неужели вы курите кизяк?
– Кизяк не кизяк, а что же делать, дорогая, если табаку не осталось? Вот и жжем кто что придумает, лишь бы дым...
– Словно костер жгли в комнате! Ну как вас лечить после этого? – Рассерженная Айшат открыла окно. – А вы укройтесь, чтоб не надуло. – И, глядя, как дым струей выползает за окно, добавила: – Русские говорят: хоть топор вешай!
– Куда вешай?
– На дым.
– Разве у них гвоздя нет?! – захихикал старик, желтый, как осенний лист. – Чего только не выдумают – топор вешать на дым! В жизни не поверю...
– Можете не верить, но извольте лечиться, – строго ответила Айшат, рассматривая градусник. – У вас еще не снизилась температура.
– Доктор, скажите, пожалуйста, вот я слышал... Правда это, что под крыльями утки бывает до сорока пяти градусов?
– Не знаю. А вот если вы не перестанете курить всякую дрянь, я за вас не поручусь...
– А интересно, если утка такая горячая, то сколько градусов может быть под мышками у снежного человека? А?
– Не знаю. Не измеряла, – отозвалась Айшат, пересаживаясь к другому больному. Ей докучала болтовня больных, но Айшат сдерживалась: все они намного старше, да и лежать в больнице скучно...
– А что нового слышно о каптаре, доктор? Моя семья просто помирает со страху, просит скорее вернуться домой...
– Вернетесь, когда поправитесь.
– А говорят, наш ветеринар... Да вот и он сам! – Хамзат как раз вошел в палату. – Эй, Хамзат, это правда, что ты решил изучать снежного человека и написать книгу? А какой он, каптар-то? Ты его видал?
– Это, во-первых, не человек, а животное, – возразил Хамзат, – а во-вторых, я пришел не развлекать вас хабарами-рассказами. Я пришел спросить, когда, наконец, наша прелестная Айшат выпишет тебя, ты мне нужен до зарезу.
– Выпишу примерно через месяц, – строго ответила Айшат. – Если, конечно, все будет благополучно.
– Нельзя! Он мне нужен сейчас.
– А ты погляди на него: не видишь разве?
– Ну что там: желтуха! Чепуха. Детская болезнь. Вставай, одевайся!
И Хамзат скинул одеяло со старика.
– Не смейте вставать! А вы, Хамзат, немедленно уходите из больницы. Сейчас же!
– Айшат, дорогая, пойми меня: он сорок лет работал на ферме...
– Нет, нет, не могу!
– Айшат!
– Хамзат!
– А между прочим, до чего же ты хороша, когда сердишься!
И только тут больные поняли, что ветеринар явился совсем не для того, чтоб увести старика... И старик обиженно натянул обратно одеяло.
Айшат была слишком сердита, чтобы смутиться.
– И это ты заметил?!
– Ну и прелестна же ты! Почему, ну почему ты, Айшат, не веришь в мое чувство?
– Что-что? – переспросил глуховатый больной.
– Чувство.
– А что это такое? Ты принес ей подарок, юноша?
– Да.
– А что?
– Сердце свое, вот что.
– Ты, Хамзат, лучше оставь свое сердце в своей грудной клетке, а то станешь бессердечным. Иди, иди, не трать зря времени, пиши диссертацию, доказывай, что каптар – это животное.
– А ты думаешь, что это человек? Смешно!
– Ничего смешного! Без ветра и камыш не колышется. Неспроста назвали: снежный человек.
– Да что мне название! Вон бабочку назвали «адмирал»! А она боится и летать над водою...
– Слушай, Хамзат, дай мне наконец работать. Уходи!
– Хорошо, хорошо, уйду. Ты не проводишь меня, Айшат?
– Нет.
– Зачем же так грубо, моя куропаточка!
– Уходите.
– Ухожу. До встречи, Айшат.
– Сильно ты ему приглянулась, красавица,– заметил старик, когда Хамзат вышел.
– Кому только она не приглянулась! – вставил другой.
– Ну, вот что, больные, хватит! Отдыхайте. Я вам очень серьезно говорю: осиротеют ваши дети раньше времени, если не будете слушаться меня.
– Да мы бы давно разошлись по домам, красавица, если б не ты. Нам так приятно, когда ты чирикаешь в этой комнате. Соскучились мы по красоте, хоть порой нам и неловко.
– Отчего же неловко? – зарделась Айшат. -
– Ну, как тебе сказать, доченька... Неловко, что мы такие седые, старые. Наверное, так куску льда стыдно лежать возле подснежника. Ведь, глядя на тебя, мы поняли, что такое красота.
– Завидуем тому, кто прикоснется к твоим плечам, – вздохнул другой, натягивая одеяло. – А есть у тебя такой джигит? Наверное, есть...
– Нету, нету, дорогие.
– А вдруг, как в сказке, этот снежный человек окажется красавцем и похитит тебя, как похитил красавицу Зубари...
– Ну зачем вы пугаете меня? Не надо! Отдыхайте, – и Айшат, тщательно закрыв окно, вышла, притворила за собой дверь.
– Добрая, красивая, милая... – проговорил старик. – Сорок лет живу с женой, а не знал, что у женщины такие красивые ноги, бедра...
– А груди? – сказал глуховатый.
– Ну, ты уж совсем... бесстыжий! – засмеялись все.
– Да, если бы молодость продавали, я бы купил на первом же базаре...
– Если бы... Если бы...
– А что, друзья... Доктор ушла, воздух свежий. Может, покурим? А?
– А что ж, покурим. Только уж ты угости своим табачком, а то моей смесью разве ружье заряжать или каптару набить трубку. Покуришь, а после весь день в горле вроде бы кошка хвостом шевелит.
Кряхтя и кашляя, вытащили больные из-под подушек свои кисеты.
– Постой-ка! Что это? Вроде бы синица постучала клювом в окошко...
Сдерживая кашель, прислушались.
– Вот опять! Слышите?.. Эй, почтенный, тебе ближе: погляди, что там за птица...
– Сейчас, – отозвался старик, подымаясь и приникая к стеклу.
Стукнув, окно отворилось, и все услышали торопливый тревожный шепот:
– Деда... Ой, деда... Скажи моему папе, чтоб шел домой... Чтоб скорее шел... Мамка боится одна... маленькие ревут во все горло... Так страшно! Та-ак страшно!
– Да чего страшно-то? – спросил удивленный старик в комнате, и за окном поспешно зашелестело:
– Да вы разве не знаете?.. Ой! Появился каптар! Все видели на Шайтан-перевале. Сам «сельсовет Мухтар» видел... Бегает на четвереньках прямо по скалам... Все-все видели...
Когда через два часа Айшат вошла в палату, в ней лежал один желтый, как осенний лист, старик.
– А где ж... остальные?! – спросила Айшат, озираясь.
– Выздоровели, – хмуро отозвался старик. – Выздоровели и ушли защищать свои семьи от каптара.
– Да что вы все с ума посходили с этим каптаром!
– Не сердись, доченька. Но теперь каптара видели все. На Шайтан-перевале. Спроси своего отца. – И, помолчав, добавил: – «Сельсовет Мухтар» – такой человек: скажет, что у моего соседа ослиный хвост, поверю без справки!
– Ну, а вы чего же не выздоровели, дедушка? – невесело усмехнулась Айшат.
– Какой я защитник! Мне теперь не отбиться и от собаки...
– Нет, дедушка! Не скромничайте, вы просто самый умный человек в этом сумасшедшем ауле, – решительно сказала Айшат. – Давайте мерить температуру.
О ПРЕВРАТНОСТЯХ СУДЬБЫ
Мог ли предвидеть сельский могильщик, что на его голову обрушится безжалостный град несчастий и опрокинет жизнь вверх дном, словно бешеный поток утлую лодку горца? Он мог ожидать всего, чего угодно: финагента из райцентра с ультиматумом, похожим на школьную почетную грамоту; секретаря сельсовета Искендера, пришедшего по предписанию Мухтара с угрозой выселить из аула, если могильщик не возьмется за полезное дело, хотя бы за строительство общественной уборной, которая так нужна Шубуруму. Но могло ли даже во сне привидеться Хажи-Бекиру, что рухнет главный оплот его благополучия, опора, в которой он был непоколебимо уверен? Если бы он ведал, где упадет, то подложил бы, как говорится, кусок войлока, чтоб не ушибиться... Но в том-то и беда, что верящие в судьбу легко попадают впросак... Еще недавно о его жизни говорили любимой поговоркой горцев: «Не желай большего, а то сглазишь!..» Была сакля, была жена, была корова, трижды в день горячая пища, а что же еще нужно горцу?.. А теперь нет ни того, ни другого, ни третьего... Ничего нет! Что называется, «собака ушла и цепь унесла». До последнего дня он не хотел смириться, не мог поверить; ему казалось: все происходит во сне, в кошмаре, такого не может быть наяву; надо заставить себя проснуться!.. Но теперь пришла самая грозная беда, перед которой померкли все невзгоды: его уличают в убийстве! Вы понимаете, что значит быть уличенным в убийстве? И никакими доводами, никакими свидетельствами нельзя отвести обвинение, опровергнуть улики; хоть сам подписывай приговор!
И все-таки надежда еще теплится в Хажи-Бекире. Спросите: на что надеешься? Он только пожмет плечами, он не сумеет ответить, но, невзирая на каменную невыразительность фигуры могильщика, вы, приглядевшись, уловите слабое мерцание потаенного света: это светится надежда. Та самая надежда, с которой осужденный поднимается даже на эшафот. А может, это осталась в человеке и под ударами несчастий ожила и засветилась наивная детская вера в свое бессмертие? Та самая, о которой поется в детской песенке: «Пусть всегда буду я!..»
Хажи-Бекир под следствием. Хажи-Бекир заключен в одиночную камеру с решеткой на окне. Сюда, в райцентр, он явился в сопровождении конвоира, секретаря сельсовета Искендера, буквоеда, которого в ауле называют: колбаса, начиненная бумажками. Разве не к нему однажды обратился Хажи-Бекир, когда почтальон принес почтовый перевод (когда-то он продал кунаку из дальнего аула каменное надгробие, и теперь кунак прислал деньги). Почтальон требовал документы, а у Хажи-Бекира их не было. Попробуйте и вы быть могильщиком, рыть могилы и не терять из карманов документы!
Немало он похоронил их в земле, и, наверное, археологи будущего века в недоумении разведут руками, раскопав разные могилы с документами одного и того же Хажи-Бекира... Пришлось Хажи-Бекиру обратиться в сельсовет.
– Покажи паспорт или метрику, тогда я выдам справку! – возразил Искендер.
– Зачем бы я стал тебя тревожить, если б у меня был паспорт? Но ты же знаешь, что я Хажи-Бекир.
– Да, знаю.
– Ну так и напиши.
– Поди, хочешь еще, чтоб и печать приложил и подписался?
– Да.
– Ну нет, сначала покажи метрику, или паспорт, или свидетельство о рождении...
– Тогда-то и понял впервые Хажи-Бекир великую силу бумаги в наш просвещенный век. Бумага есть – ты человек. Нет бумаги – еще неизвестно, кто ты: может быть, английский шпион или перс, торгующий анашой. Кто знает, может быть, так усердно ищут снежного человека лишь для того, чтобы проверить, имеется ли у него паспорт или другой документ, удостоверяющий, что каптар – это он и есть.
Да, обо всем подумал, все рассудил, обо всем пожалел на невольном досуге в одиночной камере Хажи-Бекир. Пожалел и о деньгах, что отдал мошеннику Шахназару: сейчас бы они очень пригодились. Да что поделаешь: как говорится, кость, что попала в зубы волку, оставь ему, – только пожелай, чтоб застряла в глотке!
Нелегка и опасна была дорога из Шубурума через завалы и оползни. Местами Хажи-Бекир и секретарь сельсовета ползли на брюхе, шли, царапая руки, на четвереньках. И Хажи-Бекир усердно помогал Искендеру перебираться через камни. Вздумай могильщик сбежать, он мог бы легко столкнуть конвоира в пропасть или даже просто уйти от него: секретарь сельсовета был вооружен лишь старым заржавленным кинжалом, который не смог вытащить из ножен, когда в дороге понадобилось вырубить палки-посохи. И если бы кто мог взглянуть со стороны, подумал бы, что это Хажи-Бекир конвоирует Искендера. А секретарь сельсовета очень боялся, что преступник сбежит, и в душе клял себя последними словами: зачем пошел, зачем не отказался под любым предлогом! В свою очередь, Хажи-Бекир боялся, как бы секретарь сельсовета по неловкости не сорвался в ущелье; случись несчастье с представителем власти, опять обвинят его же: скажут, убил одного, а теперь и второго, злодей, зверь, бандит! Разве редко бывает, что, раз заподозрив человека в дурном, после все пороки приписывают ему же; как выражаются в таких случаях шубурумцы, «все плохое у Патимы!».
Так преодолели они Шайтан-перевал и стали спускаться по склону горы Булах, когда Искендер поскользнулся на камне, сорвался и вместе со снежной лавиной и камнями рухнул с обрыва. Глухой стон вырвался у могильщика, крик ужаса, когда глянул вниз: там, внизу, было распластано тело несчастного Искендера, секретаря Шубурумского сельсовета.
– О аллах! – воскликнул удрученный Хажи-Бекир. – Что же это ты делаешь со мной? Сойди же сюда, выскажи мне свои претензии и упреки! Видишь, я один, и ты одни. Спускайся! Не хочешь? Конечно, удобнее вершить мирские дела тайком, но почему же ты решаешь их так несправедливо? Или тебе доставляет удовольствие мучить бедного человека? Ведь никто мне не поверит, все скажут, что я нарочно столкнул его в пропасть. Ты-то для меня свидетелем не будешь – это я хорошо знаю...
Махнул рукой Хажи-Бекир и спустился в ущелье. И там оказалось, что Искендер дышит, он жив! Неслыханно обрадовался могильщик. Недаром в горах говорят, если желают добра: «Да обернется ожидаемая беда радостью!»
– Ты, ты живой! – восторженно лепетал Хажи-Бекир, склонившись над секретарем сельсовета. – Правда, живой? А?
– Жив, только с ногой плохо... – простонал Искендер. – Ты здесь! Уф! Хорошо, что здесь!
– А где же мне быть?
– Я думал, ты убежал. Я так боялся!
– Бежать? – Хажи-Бекир удивился этой мысли. Ему и в голову не приходило такое!
– Хажи-Бекир, дорогой, не убегай! Пожалей меня, войди в положение, у меня же дети, ты знаешь их...
– Хватит болтать глупости. Пошли!
– Не могу встать. Что же делать? Звать тут некого, разве только снежного человека...
Искендер попробовал встать, но тут же рухнул, вскрикнув от боли. Хажи-Бекир не знал, как быть. Бежать, бросив Искендера? Да через час от него останутся одни обглоданные кости – здесь рыщут горные волки. А у Искендера дома семья, дети... И в конце концов он ничего худого не сделал ему, могильщику... И тогда не отвратить обвинения во втором убийстве.
Хажи-Бекир решительно поднялся. Искендер схватил его за полу бешмета.
– Не убегай, прошу тебя!
– Пойдем!
– Не могу! – взмолился Искендер. – Может, лучше вернуться домой, в аул? Помоги добраться до семьи.
– Нет, ты должен доставить меня, куда велено. Я ведь не знаю, куда и к кому идти. Да и не поверят... Влезай мне на спину!
И Хажи-Бекир с великим трудом, качаясь и спотыкаясь, потащил Искендера, как живую справку о своих добрых намерениях, в райцентр. Правда, эта справка была тяжеловата и стоила могильщику двадцати потов. Но недаром же он возился с двухметровыми каменными памятниками!
Словом, получилось, что Хажи-Бекир сам себя привел в милицию и отдал на милость бесстрастного, хладнокровного правосудия. Благодарный за спасение, секретарь сельсовета рассказал следователю обо всем, что случилось в пути, о том, что могильщик мог бежать, но, как видите, не бежал: Искендер хотел бы теперь смягчить следователя. Но следователь не пожелал считаться, как ему казалось, с запоздалым раскаянием и внезапной добротой Хажи-Бекира: перед ним сидел убийца! И сентиментальности были здесь неуместны. Однако следователь не стал допрашивать, было много иных дел в районе; только предварительно и не строго опросив, водворил в одиночную камеру и ушел, ибо у следователя кончился рабочий день, а у него тоже есть семья, которая ждет отца и мужа.
Кроме того, следователь любил, чтоб обвиняемые, по его выражению, «дозревали, как помидоры на солнышке», в долгом предварительном заключении, в одиноких размышлениях о собственной мерзости. Не в его правилах было торопиться.
И сидит Хажи-Бекир теперь в темной камере на обрубке пня и смотрит через решетку на мерцающие звезды; съежился он от холода – помещения подобного рода в горах не отапливаются, не признают здесь таких нежностей в обращении с преступниками. «Туда зря не попадают», – говорят многие... Никто не зашел к нему, никто не спросил, хочет ли он есть. И к душевным переживаниям прибавились вскоре страдания физические – было холодно, и в желудке корчился голодный червь.
«Все потеряно! – думал в отчаянии могильщик. – На меня будут показывать пальцами: вот, мол, этот убил беззащитного, слабого человека. И мне больше не жить в Шубуруме... А как же я без Шубурума, без односельчан?! Как отставшая овца... Ах, Хева, Хева, что же ты наделала?! Я все еще виню ее, как будто она виновата... Неужели я потерял Хеву навсегда? Да, Хажи-Бекир, навсегда... Не можешь смириться? А что же ты сделаешь? Насильно не вернешь... Ишак! Ишак я глупейший! Сам же пошел и выдал замуж свою жену, послушался этого мошенника Шахназара. И выдал за кого?! За Адама! Был бы он достойнее меня – не так бы обидно... О чем я думаю? Все это ерунда, мелочи, рябь на воде, легкая дорожная пыль по сравнению с тем, что теперь меня ожидает. Вероятно, пошлют в Сибирь, на север, во льды и морозы, что убивают на лету птиц...»
Хажи-Бекиру стало холодно, он перебрался на топчан и лег, не раздеваясь, укрылся тощим одеялом.
«Расскажи кому-нибудь – так ведь и не поверят, скажут: ну и врун же ты, а? Да, чужое страдание, говорят, можно терпеть и четыре года... Что же это я?! Неужели я ничем не могу изменить свое положение? Если я сам не позабочусь о себе, кто же обо мне позаботится?»
Как говорится, несчастный богат горем. Да, в этом смысле вряд ли можно было найти в горных аулах человека богаче Хажи-Бекира.
Наконец Хажи-Бекир решил заснуть, чтобы забыть обо всем хоть на время. Не тут-то было! Мысли в голове толклись и толкались, как люди на площади в базарный день со всякой рухлядью в руках – и нет ничего хорошего, а люди торгуются, спорят и даже ссорятся...
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ОДНОГЛАЗЫЙ С ЗОЛОТЫМ КЛЮЧОМ
На каменных стенах шубурумских саклей еще сбереглись полустертые, наверное, написанные в двадцатых годах, лозунги «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – хотя пролетарием в этом ауле был лишь один человек, вернувшийся с постройки Октябрьского канала, кузнец Али-Хужа, к которому приводили лошадей, чтоб подковал. Другой лозунг до сих пор гласит: «Да здравствуют женщины, ура!» И, наконец, третий призывает: «Все на выборы!» Кстати, на первых выборах в Шубуруме произошел такой случай: выбирать явился Хужа-Али, бюллетени ему вручил пролетарий и сельский активист Али-Хужа, а потом провел в угол, занавешенный черной бязью, и сказал, что здесь, мол, в скрытом месте, подумай, кого оставить в бюллетене, а кого вычеркнуть. Хужа-Али страшно оскорбился. «Эй, Али-Хужа! – вскричал он в негодовании. – Не считаешь ли ты меня трусом? Думаешь, я кого-нибудь из них боюсь? Ты приведи их сюда, я им прямо в лицо скажу, за кого буду голосовать, а кого вычеркну!»
Сумерки над Шубурумом сгущались. С гор, низко надвинувших белые снеговые папахи, подул пронизывающий ветер, сдувая со склонов выпавший днем сухой снег, который теперь летел, как заряд дроби. В теплой одежде – в шубах, в тулупах – люди из разных кварталов аула направлялись к мечети. Надобно сказать, что у жителей каждого квартала – а их всего пять – было свое прозвище. Одних зовут: «те, что косят траву на крыше», других – «картофельные глазки», третьих – «крапивники», четвертых – «колючки», пятых – «чесночники».
Постороннему могло бы показаться, что шубурумцы спешат помолиться аллаху, чтобы всевышний и всемогущий послал им избавление или исцеление. Но спешили они, конечно, не на моление, а на чрезвычайное собрание жителей аула по случаю теперь общепризнанного появления снежного человека. Уже несколько дней люди не выходят за пределы аула: каждый вечер слышится крик каптара, похожий на зычный зов муэдзина с минарета, зов, обрывающийся все тем же стоном «ау!».
Лет тридцать не кричит муэдзин с минарета в Шубуруме, с тех самых пор, как ушел к праотцам последний шубурумский кадий, религиозный судья, не оставив преемника. И теперь в морозы и дождь в просторном помещении мечети проводят собрания, устраивают лекции, показывают кинофильмы.
Али-Хужа всегда с улыбкой переступает порог мечети. А вы знаете, почему улыбается Али-Хужа? В двадцатые годы он руководил в Шубуруме Союзом безбожников, и однажды в пятницу молодой резкий атеист отважился войти в львиную пещеру – явился в мечеть и предложил всем, кто молился, стать безбожниками. Он ожидал чего угодно, но не того, что случилось: вдруг все, начиная со служителей культа, пожелали вступить в Союз безбожников, тут же уплатили взносы, и Али-Хужа даже вспотел, заполняя членские книжки. В полном недоумении спросил наконец Али-Хужа:
– Как прикажете это понимать?
– Понимай, как хочешь, а только мусульмане всегда были против бога, да покарает его аллах!
И тогда Али-Хужа вспомнил, что нигде в Коране аллаха не называют богом: аллах – и все! И понял, что попал впросак.
С того вечера, как работавшие на расчистке дороги у Шайтан-перевала шубурумцы увидали удалявшегося к вечным ледникам Дюльти-Дага черного каптара, в ауле воцарилась паника и суматоха. Слухи и досужие вымыслы, один страшнее другого, катились из сакли в саклю, как снежный ком с горы, все увеличиваясь и увеличиваясь; уже стали пророчить скорое светопреставление, вестником которого будто бы и явился каптар. Конечно, теперь никакие силы не могли заставить суеверных шубурумцев выйти за границы аула. Дорожные работы забросили. Машины с товарами давно повернули обратно: тщетно они ждали, что им расчистят дорогу; не стоять же им за перевалом до весны!
В этой панике многие пожелали покинуть Шубурум навсегда, несмотря на строгий запрет сельсовета. Кое-кто даже бежал тайком по трудным горным тропам, навьючив домашний скарб на ишаков и лошадей. И среди беглецов были даже те, кто раньше ни за что не желал переселяться, покинуть святые могилы предков.
Начинались холода, а топливо кончилось. Заготовленные еще осенью дрова лежали в ущельях, но кто сейчас отважится спуститься за ними? И вот уже два дня в школе нет занятий – нечем топить печи.
Надо было срочно что-то предпринять. Надо действовать! И Чамсулла решил собрать людей, чтобы поговорить откровенно, по душам, хотя и сам не знал, как начнет трудный разговор. Несомненно было одно: надо освободить людей от страха... Может быть, объяснить им, что каптар не сказочное чудовище, а просто безобидное существо, животное, тварь вроде горного медведя? Можно сослаться на Хамзата, попросить его сказать несколько слов... В общем, не так страшен каптар, как его малюют...
По пути в мечеть Чамсулла забрел к председателю сельсовета. Мухтар сидел в передней комнате и после сытного хинкала пил чай. Жена его с соседками давно ушла в мечеть на собрание, а дочь Айшат лежала на тахте в соседней комнате и читала на сон грядущий какую-то медицинскую книгу... Мухтар обрадовался Чамсулле, пододвинул стул:
– Садись, еще есть время, – сказал Мухтар, посмотрев на старые стенные часы.
– Меня удивляет твое спокойствие! – возразил Чамсулла.
– Это я-то спокоен?! Ха-ха-ха!
– Да, ты. Это же позор, что творится в ауле! Вся республика подымет нас на смех. Может быть, даже вся страна.
– Ну, нам-то не до смеха.
– Глупо все! Я тебя спрашиваю, «сельсовет», что же это делается, а? Да ты «сельсовет» или не «сельсовет»?
– Да, «сельсовет». А что я могу сделать? Все было наладилось, люди так рьяно взялись за работу, за один день мы расчистили два поворота, и надо же было: явился этот снежный шайтан и сказал свое «салам-алейкум!». Будь он проклят!
– Кто мы такие, черт возьми, мужчины или нет?! – возмутился Чамсулла. – Мы же папахи носим.
– Да, я не хотел верить, но понимаешь: я же сам видел его и слышал.
– Наваждение! Померещилось!
– Померещиться могло одному, двум, но не всем же.
– Все равно не могу поверить. – Чамсулла наконец опустился на стул.
– Дочка, налей Чамсулле чаю, – громко сказал Мухтар.
Айшат вышла из своей комнаты, налила гостю крепкого чая.
– Ты, Чамсулла, не кричи. Давай поразмыслим спокойно, что сказать людям...
– Сказать, что его нет.
– Но он есть! Это такая же правда, как то, что мы с тобой сидим за столом, – возразил Мухтар.
– И рассказывают, что он очень похож на человека, – вмешалась Айшат. – Страшен, говорят, лицом, уши лохматые, весь обросший... Это правда, папа?
– Не знаю... Я с ним не здоровался! – возразил Мухтар. – Иди займись своими делами. И без тебя тошно.
– Нет, по-моему, здесь все посходили с ума! – вскочил Чамсулла. – Ну, я пойду. Не опаздывайте.
– Выпей чаю.
– Не хочу, спасибо! – И Чамсулла ушел.
– Возмущается так, будто это я выдумал снежного человека, – сказал с досадой Мухтар вслед парторгу.
Только вышел Чамсулла, как порог переступил колхозный кладовщик Раджаб, прозванный Одноглазым. Он, как всегда, навеселе. Молча подошел он к Мухтару, молча пожал руку, с шумом отодвинул стул и сел, пристально глядя на председателя сельсовета единственным глазом.
– Выпил? – спросил Мухтар.
– Да.
– Для храбрости?
– Может быть. С каптаром, «сельсовет», дело нешуточное. От него всего можно ждать. Он и на колхозный склад может явиться. А что?
– Зачем?
– Откуда мне знать?.. Мало ли что он может натворить... на складе. Но разговор сейчас не о том. Вот скажи: ты мне друг?
– Допустим, что дальше?
– Не «допустим», а прямо скажи: да или нет?
– И да и нет.
– Ох и не люблю же я людей, которые из своего сердца делают хурджин!
– Ты хочешь, чтоб я сказал «да»? Хочешь выжать из меня это слово? – поморщился Мухтар.
– Зачем выжимать? Вот наш парторг Чамсулла – я с ним сейчас нос к носу столкнулся – так он мне прямо в лицо сказал: «Нет!» И правильно, у мужчины одно слово должно быть, а не два. – Раджаб щелкнул пальцами. – Правильно говорю?
– Чамсулла настоящий мужчина, и если он скажет, что у тебя есть хвост сзади и длинные уши на лбу, то я могу это заверить и приложить вот эту самую печать, – промолвил Мухтар и достал из кармана кисет, а из кисета вытащил круглую гербовую печать.
– Эхей, зачем, ну зачем прикладывать печать на пустяковую бумажку? Жалко... У меня есть один акт...
– Что, крысы опять съели брынзу?
– Нет... На этот раз хуже... Мы же, дорогой «сельсовет», хоть и дальние, но все же родственники. – Раджаб было протянул руку к печати, но Мухтар спрятал ее в кисет и сунул обратно в карман.
– Родственники, говоришь? Как же: на одной переправе спинами стукнулись... Пошли, пошли, люди уже ждут.
Мухтар хотел встать, но Раджаб удержал.
– Сядь-ка, дорогой «сельсовет»! Добрый ты человек, а с добрым и посидеть приятно. – И Раджаб вытащил бутылку. – Еще летом кунак привез. Люблю я эту штукенцию! Ты только на этикетку взгляни: черный тур на скале. Эмблема!
– Скоро вы сделаете эмблемой каптара под зеленым сводом ледника! – возмутился Мухтар. – Ну, не дурачься. Лучше выпей крепкого чая.
– Да что там чай... Чай, дорогой ты мой, не коньяк, много не выпьешь. А эта... – Раджаб чмокнул бутылку и поднял над головой. – Это же золотой ключик, открывает все тайники на земле.
– И даже двери колхозного склада? Ты смотри у меня!
– Нет, Мухтар, глубоко ошибаешься.
– Клади свою эмблему обратно и пошли...
– Эх, непонятливый ты человек, – покачал головой Раджаб. – Давай выпьем! Я же от тебя ничего не требую, а ты уже готов думать обо мне дурное... Нет, дорогой «сельсовет», я тебе – друг!
– Пьющий в долг, говорят, дважды пьянеет. Ты это знаешь?
– Не знаю. А разве это плохо?
– Нехорошо. Раз пьянеет, когда выпьет, а другой раз, когда поймет, что натворил во хмелю.
– Ну что ж, а чай пить все-таки не буду! – Раджаб спрятал бутылку и встал.
– Мы уходим, дочка! А ты не идешь?
– Я устала сегодня, – сказала Айшат, выходя из своей комнаты.
– И не страшно тебе одной оставаться в сакле, Айшат? – удивился Раджаб.
– А чего мне бояться? Надеюсь, снежный человек не пожалует в гости... – улыбнулась Айшат.
– А что ж? Запри, Айшат, хорошенько двери и никуда не выходи, – погрозил пальцем Раджаб. – Каптара недавно видели у недостроенной бани...
– Наверно, блохи замучили, хотел помыться, – усмехнулся Мухтар.
– И не только у бани. Он, говорят, часто появляется у сакли Адама, где живет Хева.
– Пошли, пошли! – Мухтар подтолкнул Одноглазого.
