Текст книги "Мастера детектива. Выпуск 1"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Жорж Сименон,Себастьян Жапризо,Джон Ле Карре
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 46 страниц)

Глава 12
НЕУЮТНЫЕ СЛОВА

В автобусе было занятно. У кондуктора, человека весьма сердитого, имелось что сказать на тему об автобусной компании и почему она терпит убытки. Смайли его легонько подзадоривал, и он излил всю душу, успев за дорогу до Стерминстера обратить правление Дорсетской и Всеобщей транспортной компаний в стадо обуянных бесами свиней, прущих в пропасть добровольного банкротства. Кондуктор объяснил Смайли, как пройти к ветеринару, и, сойдя в крохотном Стерминстере, Смайли уверенно направился к домикам, стоящим кучкой в четверти мили за церковью, на Оукфордской дороге.

У него было скверное чувство, что вряд ли мистер Гарриман ему понравится. Настраивало против Гарримана уже то, что Д'Арси определил его как личность, возвышающуюся над уровнем среды. Смайли не возражал против общественных градаций, но предпочитал устанавливать их сам.

На столбе у ворот табличка: «Стерминстерский питомник. Владелец С. Дж. Рид–Гарриман, ветеринарный врач. Разведение овчарок и охотничьих собак. Лечебница».

Узкая дорожка ведет в глубь двора. Всюду сушатся простыни, белье, рубашки – защитного главным образом цвета. Густо пахнет псиной. Ржавый ручной водонаборный насос, на нем навешано с десяток собачьих поводков. И девочка стоит и грустно смотрит, как Смайли пробирается к дверям по густой грязи. Дернул за проволоку звонка, подождал. Опять дернул, девочка сказала:

– Не работает. Поломано. Сто лет, как поломано.

– Дома есть кто–нибудь? – спросил Смайли.

– Пойду погляжу, – равнодушно ответила девочка и, обозрев Смайли напоследок, скрылась за домом. Потом за дверью послышались шага, дверь отворилась.

– Честь имею! – У Гарримана песочного оттенка волосы, усы. Защитная рубашка, защитный галстук чуть посветлей; военные старые брюки навыпуск и твидовая куртка с кожаны ми пуговицами.

– Мистер Гарриман?

– Майор, – ответил тот весело. – Но побоку чины. Чем могу?

– Хочу купить немецкую овчарку, – сказал Смайли. – Дом сторожить.

– Вас понял. Прошу в дом. Жена в отлучке. Девчушка не в счет – соседская. Околачивается здесь – собак любит.

Вслед за хозяином Смайли прошел в общую комнату. Сели. В комнате не топлено.

– Сами откуда? – спросил Гарриман.

– Гощу сейчас в Карне, отец живет в Дорчестере. Годы дают себя знать, нервы. Просил меня подыскать ему хорошую собаку. Днем за ней будет ухаживать садовник – кормить, прогуливать и прочее. Садовник приходящий, разумеется, и ночью старику одному неспокойно. Давно уже хочу купить ему собаку, а особенно теперь, когда случилась эта история в Карне.

– Садовник парень подходящий? – справился Гарриман, пропуская мимо ушей слова о Карне.

– Да, очень неплохой.

– Вам собаку не для выставок, – сказал Гарриман. – Вам нужна положительная, надежная. Я бы на вашем месте суку предпочел.

Руки у Гарримана покрыты темным загаром. В рукаве, заметил Смайли, белеет носовой платок. На загорелом запястье часы – циферблатом к себе, согласно таинственным уставам армейской моды.

– А способна будет такая собака, скажем, кинуться на вора?

– Все от выучки зависит, старина, от выучки. Во всяком случае, облает, отпугнет – а это главное. Прибейте дощечку «Злая собака», пусть порычит разок–другой на развозчиков товара, и прознает вся округа. Взломщики за версту обходить станут.

Вышли во двор, и Гарриман повел клиента к загородке. Из–за проволочной сетки на них яростно затявкало с полдюжины щенков–овчарок.

– Хороши чертенята, как на подбор, – крикнул Гарриман сквозь тявканье. – Боевой народец.

Он отпер дверцу и через некоторое время вынес из загородки толстого щенка, свирепо вгрызшегося ему в полу куртки.

– Эта дамочка вам подойдет, – сказал он. – Для выставок не годится – окрас темноват.

Смайли сделал вид, что колеблется, но уступает убеждениям Гарримана, и согласился наконец. Вернулись в дом.

– Я оставлю вам задаток, – сказал Смайли, – и дней через десять заберу ее. Договорились?

Он дал Гарриману чек на пять фунтов. Снова сели. Гарриман порылся в столе, отыскал справки о прививках, родословную. Потом Смайли сказал:

– Жаль, что у миссис Роуд не было собаки, правда ведь? То есть, возможно, собака спасла бы ей жизнь.

– Да нет, пес был, но она его ликвидировала как раз перед этим, – сказал Гарриман. – Между нами говоря, чертовски странная история. Она любила пса. Чудной такой дворняга, помесь всех пород на свете – но любила. А тут вдруг привезла его и рассказала басню – укусил, мол, почтальона, опасная собака, надо умертвить. На деле ничего подобного. Знакомые мои карнские навели потом справки. Ни от кого никаких жалоб. Почтальон с дворняжкой был в дружбе. В небольшом городке сочинять такие басни – дохлейшая глупость. Тут же разоблачат.

– А с какой вообще стати ей было сочинять? Гарриман сделал жест, покоробивший Смайли, – провел указательным пальцем себе по носу, от переносья вниз, и – верть, верть – подкрутил оба своих нелепых уса. Было в этом жесте нечто робкое – словно, подражая полковничьей манере, Гарриман в то же время боялся, как бы его не осадили.

– Беда с такими, – жестко сказал Гарриман. – Я их со взгляда узнаю. У нас в полку было несколько таких среди офицерских жен. Знаю я этих умильненьких. Воды не замутят, святоши. Церковь цветами украшают и тому подобное – благочестивы, дальше некуда. Она, я бы сказал, из истеричек, из слезоточивых, что жертву из себя любят представлять. Хлебом их не корми, дай только драму разыграть.

– А как относились к ней здесь? – спросил Смайли, предлагая Гарриману сигарету.

– Да не сказал бы, чтобы любили. Благодарю. По воскресеньям, что характерно, ходила в черном. Мы этих черношерстных, воскресных этих непорочниц, у себя на Востоке, бывало, звали воронами. Они в основном неангликанских вероисповеданий. Католички, причем некоторые… Надеюсь, я вас не того…

– Нет–нет.

– А то бывает, что и напорешься. Я их не выношу; как говаривал мой старик отец, предубеждений не имею, но католиков не люблю.

– Вы с ее мужем знакомы?

– Не слишком. Бедняга он, бедняга.

У Гарримана, подумал Смайли, куда больше сочувствия к живым, чем к мертвым. Трудно сказать – возможно, это общая черта военных.

– Его, я слышал, крепко подкосило это дело. Тяжкий удар судьбы военной, верно? (Смайли кивнул.) Он совсем иной складки. Из низов, службист отличный, офицерской чести не уронит. Вот таких парней женщины и подкашивают.

Дорожкой они прошли к воротам. Смайли простился, пообещав заехать за щенком через недельку. Гарриман крикнул ему вслед:

– Да, кстати…

Смайли остановился, обернулся.

– Не возражаете, я сразу получу по чеку и открою вам кредит на эту сумму?

– Извольте, – сказал Смайли. – Пожалуйста. – И пошел к автобусной остановке, размышляя о странных извивах военного образа мышления.

Тот же автобус повез его обратно в Карн, тот же кондуктор костил хозяев, тот же шофер всю дорогу вел машину на второй скорости. У вокзала Смайли сошел и направился к кирпичной молельне. Тихонько отворил густо лакированную, охряно–желтой сосны готическую дверь и вошел внутрь. Пожилая женщина в переднике начищала тяжелую латунную люстру, висящую над центральным проходом. Помедлив, он приблизился к ней на цыпочках и спросил, где найти священника. Она указала рукой на дверь ризницы. Повинуясь ее жесту, Смайли подошел к двери, постучал, подождал. Ему открыл рослый мужчина в пасторском воротничке.

– Я из «Христианского голоса», – сказал негромко Смайли. – Желал бы с вами посоветоваться.

Выйдя через боковой вход, Смайли с мистером Кардью пошли по ярко–желтым дорожкам меж голыми грядками заботливо возделанного огородика. Сияло солнце. День был холодный и великолепный, воздух бодрящий. Пройдя огородик, вышли на луг. Несмотря на ночной дождь, земля здесь была твердая; ее покрывала невысокая трава. Неспешно прогуливаясь, они разговаривали на ходу.

– Это школьные угодья. Летом мы устраиваем здесь наши праздничные пикники. Весьма удобно.

Смайли относился к духовным лицам с несколько детской опаской. Он ожидал встретить веслианский млат господень – велеречивого и мрачного церковника с пристрастием к библейским образам. А Кардыо мало соответствовал такому представлению.

– Меня послала мисс Бримли, редактор «Голоса», – начал Смайли. – Миссис Роуд – наша подписчица. Гластоны выписывают «Голос» со дня основания. Миссис Роуд как бы член нашей семьи. Мы хотели бы дать некролог, отметить ее церковную работу.

– Понимаю.

– Я говорил уже с ее мужем. Нам бы непременно хотелось взять в некрологе верный тон.

– Что же сказал вам муж?

– Посоветовал обратиться к вам за сведениями о ее работе, в частности о помощи иммигрантам.

Помолчали, затем Кардью сказал:

– Она родом с Севера, из окрестностей Дерби. Отец у нее там был человек с состоянием. Впрочем, деньги не поколебали его характера.

– Я знаю.

– Я знавал их семью издавна, с перерывами. Перед ее похоронами снова увиделся с ее стариком отцом.

– Что мог бы я сказать о ее работе для церкви, о ее влиянии на здешних прихожан? Могу ли я сказать, что она пользова лась всеобщей любовью?

– Боюсь, мистер Смайли, – ответил Кардью после краткой паузы, – что я не слишком высоко ставлю подобного рода писания. Всеобщей любовью никто из людей не пользуется, даже и после смерти.

В речи Кардью сильно слышался североанглийский говор.

– Что же тогда мне сказать? – не унимался Смайли.

– Не знаю, – спокойно ответил Кардью. – А когда не знаю, то храню обычно молчание. Но уж коль скоро вы были так любезны и обратились ко мне, то скажу, что ангелов мне встречать не доводилось и Стелла Роуд не составляла исключения.

– Но разве не играла она ведущей роли в благотворительных делах?

– Конечно, конечно.

– И разве не поощряла и других споспешествовать?

– О да. Работница она была хорошая.

Молча шагали они рядом. Тропинка лугом спускалась к воде, поворачивала, шла берегом. Речка пряталась в спутанных порослях дрока и боярышника, кроющих оба берега. За рекой стоял недвижный ряд вязов, а за ними рисовались знакомые очертания Карна.

– Больше у вас нет ко мне вопросов? – неожиданно осведомился Кардью.

– Есть, – ответил Смайли. – Наш редактор была очень обеспокоена письмом, полученным от миссис Роуд накануне ее смерти, В нем содержалось как бы… обвинение. Мы переда ли письмо полиции. Но мис Бримли упрекает себя в том, что не смогла помочь миссис Роуд. В таком самоупреке, возможно, нет логики, но тем не менее мисс Бримли страдает. Я бы хотел быть в состоянии заверить ее, что между смертью Стеллы Роуд и письмом нет связи. И в этом еще одна причина моего к вам визита…

– Кого же обвиняло письмо?

– Ее мужа.

– Я бы сказал вашей мисс Бримли, – медленно, с нажимом проговорил Кардью, – что ей совершенно не в чем себя упрекать.

Глава 13
ВОЗВРАЩЕНИЕ ДОМОЙ

Был вечер понедельника. Примерно в то самое время, когда Смайли вернулся в отель после встречи с Кардью, Тим Перкинс, корпусной староста, прощался с миссис Харлоу. Он берет у нее уроки игры на виолончели. Миссис Харлоу – женщина добрая, хотя и очень нервная, и она удручена, что у Перкинса сегодня такой в воду опущенный вид. Тим, несомненно, лучший из всех учеников, каких послал ей Карн на долю, и Тим ей очень по душе.

– Ты играл сегодня, Тим, из рук вон плохо, – сказала она в дверях на прощание, – просто из рук вон. Знаю, конечно, у тебя только один семестр остался, и три важных зачета все еще висят, и перевод под вопросом, и тебе не до музыки. Если не захочешь, в следующий понедельник играть не будем – просто так приезжай, угощу пышками, пластинки послушаем.

– Хорошо, миссис Харлоу.

Перкинс приторочил футляр к багажнику велосипеда.

– Фонари в порядке, Тим?

– Да, миссис Харлоу.

– Не ставь сегодня, Тим, рекорда скорости. До вечернего вашего чая еще много времени. Не забывай – дорога еще очень скользкая от снега.

Перкинс промолчал. Вывел велосипед на гравийную дорожку, направился к калитке.

– Ты, кажется, что–то забыл, Тим.

– Виноват, миссис Харлоу.

Он вернулся к дверям, пожал протянутую ему руку. Миссис Харлоу всегда настаивает на этом рукопожатии.

– Да что с тобой, Тим? Натворил что–нибудь? Но мне–то можешь сказать? Я ведь не в штате у вас.

Перкинс помялся, проговорил:

– Это просто из–за экзаменов, миссис Харлоу.

– Или родители нездоровы? Дома беда случилась?

– Нет, миссис Харлоу, здоровы, дома все хорошо. – Опять помялся. – Спокойной ночи, миссис Харлоу.

Он закрыл калитку за собой и покатил по узкой дороге. Она глядела вслед. Через четверть часа он будет уже в Карне – ехать почти все время под гору.

Он всегда любил этот обратный путь. Лучшие минуты всей недели. Но сегодня ехал словно во сне. Ехал быстро, как всегда: мчалась мимо изгородь на темном фоне неба, и кролики кидались кто куда от света фары, но ему не до них было.

Нет, надо кому–то сказать. Напрасно не сказал миссис Харлоу, напрасно. Она бы нашла, что присоветовать. Мистеру Сноу можно было бы сказать, но их теперь уже не Сноу, а Роуд учит, И в этом половина всей беды. Это да Филдинг.

Можно бы Тру сказать. Да, вот кому он скажет – мисс Трубоди. Сегодня же вечером, после осмотра, пойдет к ней и повинится. Для отца это, конечно, будет удар навеки – ведь это же значит провал, а возможно, и позор вдобавок. И значит, не поступишь кадетом в Сэндхерстское после осеннего семестра, и, значит, снова плати отец за учение деньги, которых нет…

Сейчас пойдет самый крутой участок спуска. С одного бока изгородь кончилась, открылся замечательный вид: замок Солеев на ночном небе, словно декорация к «Макбету». Как здорово играть в спектаклях, жаль, что ректор не разрешает драмкружка.

Он пригнулся к рулю и понесся вниз, чтобы на скорости проскочить неглубокую полоску воды у подножия холма. Холодный ветер жег щеки, и на минуту он забыл свою беду… Вдруг он с ходу затормозил; велосипед заскрежетал, скользя.

Что–то случилось: впереди светит луч фонарика, и из темноты знакомый голос зовет, призывает его.

Глава 14
СЛУЖИТЕЛЬНИЦЫ МИЛОСЕРДИЯ

Штаб–квартира школьного Комитета помощи иммигрантам (патронесса – графиня Сара Солей) помещается на Белгрейв–сквер. Не ясно, то ли такая роскошная резиденция выбрана для приманки богачей, то ли для ободрения обездоленных, то ли, как шепчут в свете злые языки, чтобы задешево снабдить графиню Солей апартаментом в лондонском Вест–энде. Деловая же сторона помощи отнесена, как и положено, на юг города, за Темзу, в один из тех заброшенных кварталов Кеннингтона, что являют собой изнаночную половину архитектурного раздвоения личности Лондона. Когда–нибудь Йоркские сады (как именуется квартал) будут открыты внешним миром и очарование их пропадет, но побывайте там сейчас, и вы увидите всамделишных детишек, играющих посреди улицы в классы, а матери в шлепанцах бранят их с порогов.

Выполняя задание Смайли, переданное по телефону вчера в полдень, мисс Бримли с утра пустилась в путь. Она имела редкую способность говорить с детьми, как с равными себе существами, благодаря чему без труда отыскала ветхий безымянный дом, служащий комитету приемочным пунктом. В сопровождении семерых малышей она позвонила и стала терпеливо ждать. Наконец послышался стук каблучков по лестнице, лишенной ковра, и дверь открыла очень красивая девушка. С момент обе они одобрительно глядели друг на друга.

– Прошу прощения за беспокойство, – начала мисс Брим ли, – но моя дорсетская знакомая просила меня навести справки о вещах, посланных сюда день–два назад. У нее произошла глупейшая ошибка.

– О боже, какой ужас, – дружелюбно сказала девушка. – Входите, пожалуйста. У нас тут всюду страшный беспорядок и присесть не на чем, но мы вас угостим растворимым кофе из кружки.

Мисс Бримли вошла, твердой рукой закрыв дверь перед носом у семерки малышей, пытавшихся под шумок втиснуться следом за ней. Весь холл, куда ни глянь, был завален мешками и пакетами. Были здесь и плотные джутовые тюки с красивыми ярлыками, и корявые свертки в рваной оберточной бумаге, и решетчатые ящики, и бельевые корзины, и видавшие виды чемоданы, и даже старинный матросский сундук с пожелтелой наклейкой «В море не брать».

Девушка повела мисс Бримли наверх, в большую комнату, где помещалась, видимо, контора. Там стоял простой стол, заваленный корреспонденцией, и кухонный стул. В углу шумел примус, а рядом меланхолически пускал пар электрочайник.

– Вы уж извините, – сказала девушка, когда вошли, – но внизу просто негде разговаривать. Не стоя же на одной ноге, как инки. Или не инки, афганцы, что ли? Как вы нас разыскали?

– Сперва побывала в вашем вест–эндском бюро, – ответила мисс Бримли, – и меня адресовали к вам. И показалось мне, весьма сердито. А уж сюда довела детвора. Дети всегда знают дорогу. Вы мисс Доони, да?

– О нет. Я здесь ей в помощь. Джил Доони пошла на Розерхайд к таможенникам. Вернется к чаю, если вы ее хотите видеть.

– Зачем же, дорогая, я всего лишь на две минутки. Моя знакомая из Карна («О боже, как шикарно!» – вставила девушка) – по–настоящему она мне дальняя родственница, но проще ведь назвать ее знакомой, не правда ли? – в четверг она дала для беженцев свое старое серое платье, а после хватилась, что там на корсаже осталась приколота брошь. Я–то уверена, ничего там не приколото – она немыслимо рассеянная, – но вчера утром она позвонила мне в растрепанных чувствах и заставила меня пообещать, что я немедленно поеду навести справки. Вчера я, к сожалению, не смогла – от зари идо зари привязана к своему журналишку. Но я вижу, вы не поспеваете пересылать, так что я, думаю, не опоздала?

– Какое там! Мы на целые мили отстали. Весь этот завал внизу надо еще распаковать и рассортировать. Нам из каждой школы шлют уполномоченные – иногда это ученики, а иногда из персонала, – набьют все подряд в мешок и шлют багажом или почтой, чаще багажом. А мы тут сортируем перед отсылкой.

– Так я и поняла из слов Джейн. Когда она хватилась своей броши, то сразу же пошла к женщине, ведающей у них сбором и отправкой, но, конечно, опоздала. Вещи уже отослали.

– Какой ужас… Вы не знаете, когда именно их отослали?

– Знаю. В пятницу утром.

– Из Карна – багажом или почтой?

Этого вопроса мисс Бримли боялась, но сказала наугад:

– Почтой, пожалуй.

Девушка метнулась к столу и, разворошив залежь бумаг, выудила оттуда тетрадь в твердом переплете, озаглавленную «Книга учета». Раскрыла ее наудачу и залистала взад–вперед с задерганно–спешащим видом наслюнивая то и дело пальчик.

– Раньше, чем вчера, прибыть посылка не могла, – говорила девушка. – И уж, конечно, до нее еще не дошли руки. Честно, я не знаю, как мы со всем этим управимся, а тут еще пасха подходит, и мы совсем зашьемся. А вдобавок половина всего собранного гниет в таможенных пакгаузах… Приветик, вот и мы! – Она пододвинула тетрадь к мисс Бримли, тоненьким пальцем указывая на карандашную запись в средней графе: «Карн, посылка, 27 фунтов».

– Если вас не слишком затруднит, то нельзя ли нам быстренько взглянуть? – попросила мисс Бримли.

Спустились в холл.

– Тут не такой уж кошмарный хаос, как может показаться, – сказала девушка через плечо. – Понедельничные поступления – ближние к дверям.

– А как вы узнаете, откуда прислано, если почтовый штемпель неразборчив? – спросила мисс Бримлй, глядя, как девушка роется среди посылок.

– Мы снабжаем всех уполномоченных бланками этикеток. На бланках – индекс школы–отправителя. А не то просим написать на обертке название школы печатными буквами. Но без сопроводительных писем – еще и сопроводилки разбирать было бы совсем безумие. Пришел багаж или посылка – мы просто заполняем и шлем бланк открытки с благодарностью и подтверждением, что получен груз такого–то веса такого–то числа. Сюда к нам шлют одни уполномоченные, а все другие знают только адрес Белгрейв–сквер по объявлениям в газетах.

– И как э т а система, эффективна?

– Ни капельки, – ответила девушка. – Уполномоченные забывают наклеивать наши этикетки или же израсходуют за пас бланков, а новые запросить у нас не удосужатся. А потом, дней через десять, звонят разгневанные – почему им нет уведомления о получении? А иногда уполномоченных меняют, не сообщив нам и не показав новичкам, как паковать и надписывать. А то вдруг ученики решат сами все делать, и никто их не инструктирует. Леди Сара злится, как тигрица, когда вещи прибывают на Белгрейв–сквер – тогда ведь приходится их перевозить к нам для разборки и учета.

– Понятно, – сказала мисс Бримлй, взволнованно следя за руками девушки, а та, роясь, продолжала говорить:

– Вы сказали, ваша знакомая преподает в Карне? Надо же! Она ужасно светская, должно быть. Интересно, какой принц в жизни? На снимках он немножко рохля. Мой двоюродный брат там учится – зануда отчаянный. Он знаете что мне рассказывал? Во время Эскотских скачек они всю неделю… Привет! Вот и посылка!

Она разогнулась, держа в руках объемистый прямоугольный тючок, перенесла его на стол под лестницей. Принялась аккуратно развязывать крепкий шпагат. Мисс Бримли, стоя рядом, взглянула любопытно на печатную этикетку. В левом верхнем углу ее отштамповано К – видимо, присвоенный Карну индекс, а к четверке приписана шариковой ручкой буква Б.

– Что означает Б? – спросила мисс Бримлй.

– А это они сами там в Карне условились. Уполномоченной там выбрана мисс Д'Арси, но у них сбор идет теперь с таким успехом, что она кооптировала себе помощницу. Подтверждая получение, мы всегда указываем, кто послал – А или Б. Не знаю, кто эта Б, но она ужасно деловая.

Мисс Бримлй воздержалась от вопроса, какую долю присланных из Карна вещей отправляла мисс Д'Арси, а какую – ее неназванная помощница.

Девушка развязала шпагат и перевернула посылку вверх дном, чтобы выпростать загиб бумажного мешка. И в это время мисс Бримли заметила на сгибе тусклое бурое пятно размером в шиллинг. Здраво–рассудительная во всем, она и тут попыталась в уме подыскать пятну иное объяснение, чем то, что так явно напрашивалось. А девушка, продолжая распаковку, сказала вдруг:

– Послушайте, это ведь в Карие случилось – цыганка жену учителя убила? Ужасно, сколько этих убийств происходит, правда?.. Хм! Так я и думала, – оборвала она себя. Она уже опростала мешок и принялась было разворачивать внутреннюю обертку, но, очевидно, вид посылки ее остановил.

– А что? – быстро спросила мисс Бримлй.

– Да упаковка не блещет, – со смехом ответила девушка. – Обычно, когда с меткой К Б, то упаковано так аккуратно, как ни в какой другой посылке. А эта совсем не так. Не узнать прямо. Наверно, заменял временно другой кто–нибудь? Я сразу по внешнему виду подумала.

– Почему вы так уверены?

– О, это как почерк. У нас глаз наметан.

И, снова засмеявшись, она без дальних слов сняла остальную обертку.

– Серое, вы говорите, платье? Сейчас увидим. Обеими руками она стала перебирать вещи и откладывать их в стороны. Разобрав кучу почти уже наполовину, она вдруг воскликнула:

– Это надо же! На них, наверно, затмение ума нашло. – И вытянула из груды ношеного платья прозрачный пластиковый плащ, пару кожаных перчаток, очень старых, и пару ре зиновых галош.

Мисс Бримли крепко схватилась руками за край стола. Ладони ее покалывал озноб.

– Плащ. Да еще мокрый, – прибавила брезгливо девушка и отбросила всю эту гадость от себя на пол.

Мисс Бримли невольно вспомнилось письмо Смайли: «Убийца был забрызган кровью». Да, и на убийце был пластиковый с капюшоном плащ, галоши и эти старые кожаные перчатки с пятнами цвета обожженной глины. И не забрел случайно он ночью к Стелле в дом, а рассчитал все загодя, задолго, и ждал. «Да, – подумала мисс Бримли, – ждал долгих ночей».

– Боюсь, что серого платья здесь нет, – дошел до нее голос девушки.

– Да, милая, – отозвалась мисс Бримли, – вижу, что нет. Благодарю вас. Вы были очень любезны. – Голос ее дрогнул, но она, крепясь, продолжала: – Думаю, милая, что вам не следует прикасаться к этой посылке – и обертка и вещи пусть вот так и лежат. Случилось ужасное что–то, и полиция захочет… провести дознание, обследовать посылку… Доверьтесь и поверьте, дорогая, – за этими вещами кроется совсем не то…

И, кое–как простясь, она вышла на воздух и волю Йоркских садов, навстречу большеглазому удивлению детворы.

Найдя телефонную будку, она через междугородную позвонила в «Герб Солеев». Ей ответил донельзя скучающий голос, она попросила позвать мистера Смайли. На линии воцарилось полное молчание. Засим с междугородной попросили бросить в автомат еще три с половиной шиллинга. Мисс Бримли резко возразила, что покамест за свои деньги ничего, кроме трехминутной тишины, не получила. Послышался особый звук – это цокнула языком телефонистка, – а затем, очень неожиданно, пришел голос Джорджа Смайли.

– Джордж, это Брим. Пластиковый плащ с капюшоном, резиновые галоши и какие–то перчатки кожаные, а на них вроде бы пятна крови. И на посылочной обертке тоже кое–где пятна как будто.

Пауза.

– Адрес на посылке от руки написан?

– Нет. У них печатные этикетки.

– Где теперь эта посылка? У вас?

– Нет. Я не велела приемщице ничего трогать. Так что часок–другой все пробудет в сохранности… Алло, Джордж!

– Да.

– Кто это сделал? Муж?

– Не знаю. Право, не знаю.

– Относительно этих вещей – мне что–то надо предпринять? Позвонить Бену Спэрроу?

– Не надо ничего. Я сейчас же увижусь с Ригби. До свидания, Брим. Спасибо, что позвонила.

Она повесила трубку. Как странно иногда начинает звучать его голос, подумала она. Точно он вдруг вышел из контакта. Отключился.

Она пошла на северо–запад, к набережной. Время близилось уже к одиннадцати – впервые за бог знает сколько лет она опаздывала на службу. Надо бы взять такси. Но, будучи привычек бережливых, она вместо этого села в автобус.

Эльса Бримли не признавала спешек и авралов; столь дисциплинированный ум нечасто встретишь даже у мужчин. Чем экстреннее дело, тем неколебимее было ее спокойствие. Джон Лэндсбери заметил как–то: «У вас, Брим, иммунитет к сенсациям и драме – редкостный дар презрения к спешному. Я знаю десяток–полтора людей, которые охотно бы платили вам пять тысяч фунтов в год за то лишь, чтобы вы втолковывали ежеднево им, что существенное редко бывает спешным. Спешное – значит, преходящее и, значит, несущественное».

Аккуратно бросив билет в ящик для мусора, она вышла из автобуса на улицу, на солнышко. Взгляд ее упал на щит, где расклеены были уже анонсы вечерних газет. Она не обратила бы внимания, но солнце ослепило и заставило опустить взгляд. И в глаза ей ударила жирная чернь непросохшей газетной краски – машинно расфасованная истерия Флит–стрит: «Карн – всю ночь поиски пропавшего ученика».