Текст книги "В стране приключений. Выпуск 1"

Автор книги: Агата Кристи

Соавторы: Роберт Энсон Хайнлайн,Клиффорд Дональд Саймак,Эдмонд Мур Гамильтон,Лев Никулин,Евгений Сыч,Александр Ярушкин,Рауф Хечким,Энтони Армстронг,Д. Мак-Муллен,Николай Курочкин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

4.

Как только археологи уяснили, что с помощью МОХЕРа можно не только реставрировать, но и датировать находки, начались интриги: у каждого было чем загрузить машину неотложно и надолго. Одни писали статьи в популярные журналы – в расчете на мощную поддержку заинтересовавшейся общественности, другие строчили кляузы и жалобы в инстанции. А после первых публикаций в «Вестнике СО АН» и «Археология СССР» посыпались заявки от зарубежных коллег. А после статьи в журнале «Природа» МОХЕР стал нужен всем: криминалисты привезли аккуратно вырезанную плитку дерна в квадратный метр – требовали, чтобы им без очереди восстановили следы, имевшиеся на траве перед начавшимся пять дней назад затяжным дождем, да еще пугали статьей за неоказание помощи в раскрытии преступления. Потом из Института ядерной физики позвонили заместителю Рысьева бывшие однокашники по университету и попросили загнать в МОХЕР всего-то навсего один протончик, но уж глубину дать до Большого Взрыва, до «сингулярности» (раз уж есть такая возможность и при ней свой человек) глянуть, как выглядел наш мир в его первую миллисекунду. «С ума сошли! А если Вселенная схлопнется?» – испуганно завопил замдиректора. – «Физики-шизики! Так и норовят, ну так и норовят мир погубить!» В трубке зашебаршило, видимо, абонент передавал ответ зама коллегам, потом шуршанье стихло и ядерщик печально сказал: «Избюрократился ты там в археологии, Сева. Мы думали – ты человек, а ты… Эх ты!» – и раздались гудки. Вечером, идя в дом культуры «Академия» на концерт, заместитель Рысьева заметил – собственно, заметила его жена, но это в общем одно и то же, правда? – что друзья молодости – ядерщики с ним не здороваются и даже как бы в упор не видят. Один даже попытался пройти сквозь зама!

Потом на НИИ МОХ навалились разворотливые и неукротимые новосибирские геологи. Они запаслись разрешением правительства, привезли громадную аэродромную бензовозку с палеозойской нефтью и стали ждать пуска второй установки, темпоральная глубина действия которой превышала миллиард лет. Слухи об ее пуске и всполошили ядерщиков, но геологи не спешили и не кипятились. Они ждали и пока запасались разрешениями и согласованиями: готовились к экспериментам основательно, как к выходу в поле. А когда пришел их день, они порциями по сто литров, на каждую порцию увеличивая глубину на пять миллионов лет, прокачали нефть через «МОХЕР-2». В институте воняло как в керосиновой лавочке, пол в машинном зале стал скользким, а потом случилось ужасное, такое, что Рысьева тошнило и через десять лет, когда он вспоминал. Ежеминутные звонки – сотрудники жаловались, зам. по хозчасти заявление «по собственному» подал, оттесненные геологами историки грозились – выкурили директора из кабинета, он пошел глянуть, что там происходит, и поспел как раз «вовремя». Едва он вошел, поводя крупным носом, в машинный зал, как поверх густого нефтяного хлынул куда более противный запах и из выпуска «МОХЕР-2» посыпались полуразвалившиеся, свежедохлые и вовсе разложившиеся трупики червей, громадных не то раков, не то скорпионов и среди них еще живой, трепыхающийся и меняющий цвет из серо-розового в ядовито-желто-зеленый осьминог. Вся пакость вылилась в пододвинутую геологами под выпуск машины емкость, а осьминог зацепился щупальцами за край, подтянулся, шмякнулся на пол, напустил лужу вонючих чернил и покраснел надолго, секунд на семь. Геологи схватились за руки и начали танцевать вокруг чернильной лужи, подхватывая оскользнувшихся и вопя: «Зооморфна, зооморфна! А что мы говорили?!» А один отошел, повернулся лицом в угол зала и, заткнув уши и нос пальцами, как ныряльщик, забубнил: «И ничего не доказывает! Случайный захват!»

Оценив обстановку, Рысьев понял: это – шанс! Можно избавиться от этих неугомонных раз и навсегда. Он поискал взглядом на кого опереться в эту трудную минуту. Свои не помогут: одна плачет, сраженная осквернением машинного зала, другая в обмороке, мужчины отводят ослабевших женщин в конец коридора… Кто же, кто? И тут он встретился с сухими горящими глазами: ждущий очереди, отпихнутый от машины историк-средневековик с тубусом подмышкой, грамоты стертые читать. Подозвав его взглядом, директор НИИ сказал:

– Давайте я ваши экспонаты подержу, а вы санврача вызовите. Одна нога здесь…

– Вас понял, – по-военному четко ответил историк, сунул Рысьеву трубку с грамотами и помчался к выходу.

Вы что, читатель, думаете, что, уплатив штраф, геологи успокоились? Э-э, не знаете вы ни геологов, ни тем более сибирских геологов! Они дали подписку не экспериментировать с органическими ископаемыми, уплатили штраф и привезли четырнадцать тонн базальта и гранита. Правда, это уж был их последний эксперимент с установкой обратного хода: полезшая из зева установки магма была, по словам специалистов, какая-то особенно кислая и проливающая новый свет на проблемы происхождения излившихся пород Средне-Сибирского плоскогорья, но пожарники уверяли, что магма самая обыкновенная и пожар тоже самый обычный.

После ремонта эксперименты долго не возобновлялись: Президиум Сибирского отделения Академии наук потребовал разработать инструкцию по технике безопасности при работе на «МОХЕР-1», а «МОХЕР-2» вообще законсервировать до поры. Кроме того, пользование установкой впредь дозволялось исключительно в интересах гуманитарных наук.

5.

Рысьев уже не раз каялся, что взялся за эту затею, опасную и хлопотливую. Но ему отступать было некуда – а зам. по хозчасти после пожара уволился-таки, переводом в «Союзвзрывпром», там-де спокойнее. Новый зам продержался три недели. Сначала народный контроль спросил с него за утечку энергии.

Разобрался – оказалось, сложилось по капле, сотрудники ножи точить перестали, носят на работу и прогоняют через «МОХЕР», на недельку в глубину – и так каждую недельку. Минута – и готово. Пришлось нанять шабашников из СКБ «Кибер» – блокировку с распознавателем образов ставить, чтобы предметы обихода не совали. А распознаватель с компьютером шестого поколения влетел в копеечку. Правда, уже и то хорошо, что шабашники все материалы вплоть до сверхдефицитного этого компьютера сами доставали. Но тут случилось такое, что все начеты и ревизии заму показались мелочью, нервов не стоящей: среди уборщиц затесалась сумасшедшая бабка, мечтающая сигануть в приемный бункер и вывалиться из выпускного двадцатилетней, при живых зубах и незамужней – а то попивать старик стал, как на пенсию вышел. Все это она многословно объяснила тому программисту, что джинсы некогда подновлял на «МОХЕР-1». После завотдельского подзатыльника парень посерьезнел и был даже облечен доверием: его избрали общественным инспектором охраны труда – должность не формальная в учреждении, где «ЧП» идут косяками, даже не одно за другим, а серия за серией. Парень все бабке объяснил: и что неизвестно, живая ли она выйдет из машины или так, в виде протоплазмы; и что из зарплаты за такие фокусы удержать могут; и что – на всякий случай, вдруг она верующая? Кто их, бабок, знает? – боженька накажет. Бабка пригорюнилась и все кивала. А через два дня ее за подол ухватили – бросилась в бункер! Хорошо, электрики в «козла» заигрались и спохватились, что рабочий день кончился, только в семь часов. Они ее и спасли. А зам. по хозчасти, узнав об этом, уволился.

Правда, замена нашлась, потому что институт срочно доукомплектовали опытными работниками. Дело в том, что искусствоведы, в порядке укрепления сотрудничества с французскими коллегами, подготовили акцию всемирно-исторического значения: из Лувра под охраной национальных гвардейцев и двух взводов «командос» отбыла в Новосибирск Венера Милосская! Рысьеву предложили, не афишируя этого и привлекая к работам предельно узкий круг сотрудников, расконсервировать восстановленную «МОХЕР-2», тщательно испытать и быть готовым. Официально было объявлено, что самая знаменитая в мире статуя будет экспонироваться в Доме Ученых, в обмен на выставку полотен сибирского живописца Грицюка во французском атомном центре Саклэ. Статую и должны были выставить в Доме Ученых, в тени знаменитого цитрусового дерева, доросшего до потолка вестибюля. Потом ее заменят копией, а оригинал пропустят через «МОХЕР»: надо в конце концов увидеть, какой ее изваял мастер, с руками или без. Есть ведь и такое мнение, что это специально сделано, для концентрации впечатления или еще почему. А если с руками, то какими они были и как располагались. Потому что кто бы ни бился над реконструкцией рук, у всех получалось неубедительно. Может, так? Может! А может, не так, а этак? И этак может.

И вот Венера в Новосибирске! Народ валом валит, социологи счет ведут: им предложили рассчитать момент падения интереса: мол, будет же «окно», когда те, кто рвется первым увидеть, уже увидели, а кто думает «я хитрый, я подожду, пока толкучка кончится да перед концом и посмотрю спокойно, со вкусом!», думают, что еще рано. Социологам и задача занятной показалась и объект. Они постарались и точно подсказали момент, когда подменят статую копией. Все это время французские искусствоведы жили в «Золотой долине» – гостинице Академгородка – инкогнито, под видом сержантов национальной гвардии.

На пятый день статую привезли в НИИ МОХ. Все было готово к Эксперименту Века. Мраморную фигуру специальным краном опустили в бункер, настала тишина, а через расчетные семнадцать секунд из выпускного отверстия повалил дым, посыпались какие-то камни, горшки и вниз головой, вращаясь, вывалилась крикливо раскрашенная статуя. Она задела край люка – и прекрасные руки с нарисованными браслетами, крошась, отпали! Венера мягко опустилась на воздушной подушке и возлегла на белом надувном пьедестале. Искусствоведы с криками кинулись к статуе. Из криков Рысьев понял: то, что она раскрашена, их не удивило, они пытались руки сложить из обломков.

Увы, это не получилось ни у них, ни у реставраторов. А в положенный срок пестрый подлинник и привычно-белая и потому кажущаяся более настоящей копия отбыли в Париж. Рысьев потом все шесть лет следил по прессе за баталией вокруг Венеры Многокрасочной: одни специалисты признавали реконструкцию окраски неубедительной, другие – неоспоримо убедительной, пока не вмешались власти и не распорядились вернуть статуе традиционный вид.

Самое смешное в этой невеселой истории – пыль, сыпавшаяся почему-то из МОХЕРа, помешала фотографам, и ни на одном кадре не было ясно видно положение рук. Что они есть, было ясно. Но восстановить их по этим снимкам никто не брался.

Рысьев ждал от этого самых крупных неприятностей для института. Но как-то обошлось и вскоре неуемные искусствоведы решили использовать машину обратного хода, чтобы без риска повредить подслой очистить картину семнадцатого века: рентген показал, что под посредственным натюрмортом таится портрет мужчины, предположительно притом рембрандтовский! Предположительно одна из самых ранних работ великого мастера. Итак, настроили МОХЕР на нужное время, опустили картину в бункер – и из выпускного люка выпал чистый, то есть без патины, пейзаж! Искусствоведы оцепенели. «A-а… А где портрет мужчины?» – сипло спросил старейший и схватился за сердце. Никто не ответил. Позднее выяснилось, что это был не ранний Рембрандт, а шутка мастера, стилизация под свою прежнюю манеру. И МОХЕР загнал полотно в междулетье, когда портрет еще не был написан, но ту манеру Рембрандт уже оставил. А пейзаж особой ценности, увы, не представлял. После этого и искусствоведы испугались и отказались от услуг НИИ Машин обратного хода. А инициаторов «легкой реставрации» из искусствоведов разжаловали в экскурсоводы.

Вскоре правительство и Академия наук решили НИИ МОХ закрыть, МОХЕРы демонтировать, а сотрудников трудоустроить по специальности, кого куда. Неофициально Рысьеву сказали, что работы по управляемому термоядерному синтезу, кажется, близки к завершению – и вот когда наступит, благодаря этим работам, изобилие энергии, МОХЕРами оснастят все исторические институты и кафедры. И все пункты сбора вторсырья. А пока… И ему предложили на выбор два места: либо зав. отделом в НИИ имени Зайкина – либо генеральным директором машиностроительного объединения. Подумав, Рысьев выбрал второе.

В две тысячи восемнадцатом году он вышел на пенсию. Вышел со здоровым сердцем, с нормальным для его возраста давлением и нормальной кислотностью. Когда геронтологи прослышали, что среди генеральных директоров есть кандидат в долгожители, они взволновались и начали осаждать Рысьева с анкетами и анализами. Он объяснял, что его опыт уникален и воспроизвести его невозможно, ибо такого иммунитета к стрессам, какой выработался у него в годы работы с МОХЕРом, нигде в мирном двадцатом веке получить нельзя. Он думал, тут они от него и отстанут. Черта с два! Узнав о МОХЕРе, геронтологи не попросили, не предложили, а потребовали, чтоб он довел свою установку до совершенства – то есть до возможности омолаживать организмы. Это, мол, его долг перед человечеством. Они так насели, что Рысьев чуть не согласился. И тогда ему приснился палеозойский осьминог. Тварь отламывала руки Венере Милосской, а та брыкалась и старушечьим голосом кричала: «Уйди от меня, нечистая сила! Химера из МОХЕРа! Омолодиться мешаешь!» И рук у нее было как шупалец у осьминога. А в остальном – Венера как Венера. И Рысьев выгнал геронтологов, взял справку о состоянии здоровья и нанялся в Узбекплодоовощторг экспедитором, персики на Крайний Север возить.

Сейчас ему за семьдесят, работу бросать он не думает, но старость уже сказывается. Нет, здоров он по-прежнему, но стал болтлив. Всем рассказывает – благо, на его работе новые люди каждый рейс, то в Ванкарем летишь, на Чукотку – то в Хатангу, на Таймыр, про МОХЕР, уверяя, что где-то эту историю вычитал. Не то у Михеева, не то у Курочкина – словом, у кого-то из сибирских писателей конца прошлого века.

Впрочем, с года двадцать седьмого пошли слухи, что уже осуществлена термоядерная реакция и энергии теперь будет – завались. Так что фрукты будут не возить на Север, а выращивать прямо там, под искусственным солнцем. И вообще будто есть – старик Рысьев не зря заливает – какие-то аппараты, которые из мохерового свитера могут овцу сделать или козу, из кого там мохеровый пух дергают? Но почему-то аппараты эти очень строго охраняют, мол, большие неприятности от них. Излучение, что ли?

Спросили у Рысьева, он засмеялся: «Э-э, пилоты, бедная у вас фантазия. Излучение что, там почище!» И замолчал. Надолго.

Самый гадкий утенок

Когда академика Филиппова или его соратников спрашивали (в основном журналисты): «Верно ли, что вы строите машину времени?», реакция была стандартной. Академик багровел, вставал из-за стола и, отпуская узел галстука, хрипел: «Выход налево по коридору, всего доброго, прощайте!» – а соратники хватали спрашивающего за лацканы или, если спрашивала женщина, отворачивались.

«Машины времени нет и быть не может! – твердили Филиппов и его ученики устно и на страницах прессы. – Не бы-ва-ет! Слышите?! Представьте, что время – поток, ну, река, что ли. Вы можете плыть по течению, допустим, можете выбраться на берег. Но точно в ту же воду, в которой были, вам уже ни за что не вернуться, она уплыла от вас навек. Так и с путешествиями во – или по, неважно, – времени. В сущности перемещаться во времени нельзя, это запрещено уравнениями Чандратилака, но можно выброситься из времени. Куда? Откуда мы знаем? Во вневременье, в ничто…»

Но такие пояснения лишь запутывали все дело. Ведь слушателю или читателю при словах «ну, река, что ли» виделись тихие воды, отпуск в глуши, может быть даже – кувшинки в заводи, в общем, воля вольная, захотел – поплыл по течению, захотел – поперек, а то и против, захотел – вышел, захотел – вошел… Ныряй, плещись, а воды текут ме-едленно, как… как годы. А темпоральщикам, при их особых и, в общем, недружественных отношениях с четвертым измерением, виделся свирепый поток в невылазно крутых, скользких берегах, ворочающий скалы и не позволяющий попавшему в него и помыслить о том, чтобы выскользнуть, или приотстать, или обогнать. Какое там!

И они невесело объясняли: «В принципе уже сегодня можно выкинуть материальный предмет, или даже человека, из времени. Но перемещать во времени? Нет. Вернуться именно в наш временной поток, в нашу Вселенную путешественник уже не сможет. Никогда. Он, можно сказать, выпадает из нашего мира. А как его спасать, то есть вернуть назад – о, это задачка на порядок сложнее, чем отправить. И не о „путешественниках во времени“ следует речь вести, а о „бросках во вневременье“ – бессмысленных и безвозвратных. Что? Благородный риск, жертвы во имя Науки? Бросьте, не тот случай. Что такое жертва ради Науки? Риск жизнью ради нового знания. А выкинуться из Вселенной в никуда – это и не наука, и не знания. Это просто дорогостоящее самоубийство, не добавляющее к нашим познаниям ни-че-го. Да-да, грустно. Все мы зачитывались Уэллсом в юности. Но – такова реальность…»

И хотя установка, в принципе годная для переброски материальных тел куда-то в иное время – возможно, в прошлое, скорее всего – в Никогда-Нигде, существовала, за три года после пуска она ни грамма вещества не отправила из нашего времени в иные времена. Гоняли ее исключительно в режиме нуль-транспортировки, то есть переброски из настоящего в настоящее. Это она тоже могла. Моментально на любое расстояние… Правда, с энергозатратами, растущими пропорционально четвертой степени расстояния и массы: грамм на метр – сто ватт, килограмм на километр – сто триллионов мегаватт, то есть… бр-р-р, подумать и то жутко…

Поэтому уникальная установка, вековая мечта человечества, можно сказать, работала только по ночам, когда потребление энергии минимально, и «кидала» на четыре метра пластинку тонкого оргстекла или замусоленный лист бумаги – недописанный черновик заявления об очередном отпуске старшему технику-лаборанту Иржи Вондраку за поза-позапрошлый год На этих двух объектах группа Филиппова изучала деформации и напряженность темпоральных полей, побочные эффекты, возникающие при нуль-транспортировке, и тому подобные малоромантичные вещи. Именно нуль-транспортировка, прежде всего пути снижения ее энергоемкости, и считалась темой работ группы, хотя наткнулся на нее Филиппов случайно, еще когда создавал с индийцем Раджендрой Чандратилаком математическую теорию темпорального поля.

А путешествия во времени считались в группе Филиппова (хотя именно из-за них, мечтая о них, пришел в группу каждый ее участник, от слесаря до самого академика) темой неприличной – ну, как тема омоложения старцев в другой группе темпоральщиков, у Рысьева.

…Ласло Фезекаш, один из самых способных темпоральщиков не только группы Филиппова, но и всего мира (то есть всех шести таких групп), был горячим скептиком. Знаете этот тип? Уж если он чему-то или во что-то не верил, он пылко и бескомпромиссно объявлял об этом. Вот если в динозавров не верил, то верящих и убеждал, и высмеивал, а то и за грудки в споре хватал.

– Да я скорее поверю в существование гениального таксидермиста с больной фантазией, чем пресмыкающихся такого размера! – кричал он, по-венгерски делая ударение в каждом слове на первый слог.

– Ты, Ласло, вырос в Будапеште, работаешь в Новосибирске и природу видел только на пикниках, – сердито отвечали динозавроведы и динозавролюбы. – А в ней, в природе, чудес больше, чем обыденности. Ты знаешь, к примеру, что у свиньи и у жирафа шейных позвонков поровну? Да-да, это факт.

Но переспорить Фезекаша было трудно.

Однажды он работал на установке ночью. Днем Филиппов загрузил ее своей работой, а ночью она свободна. Ласло же через неделю сдавать отчет и, пока жена гостит у мамы, он решил приналечь. И вот после восьмой чашки кофе в голове что-то забрезжило. Он осторожненько отодвинул чашку и замер, боясь спугнуть рождающуюся идею. Но вот она откристаллизовалась настолько, что можно было записывать и считать.

Через полтора часа он перечитал уравнения и понял, что знает, как в сотни, в тысячи раз сократить затраты энергии на переброску материальных тел, по крайней мере, в прошлое – не в какое-то там вневременье, а в реальное прошлое! И он ведь… Хо! Он ведь может теперь даже сам отправиться миллиончиков на сто лет тому назад и своими глазами увидеть, были там динозавры или нет. Он не будет даже выходить из установки, топтать землю мезозойской эры. Он только оглядится и – назад, дописывать и досчитывать то, что забрезжило полтора часа назад.

«Вот и увидим, что там за динозавры!» – бормотал он, перенастраивая схему. Когда пальцы устали, он прошел к терминалу ВЦ и заказал справку о времени расцвета динозавров. «Ну, я на сто миллионов лет и рассчитывал», – довольно протянул он, прочтя на экране дисплея справку. Можно было вводить данные и… И стартовать!

…Сиденье в установке, разумеется, было велосипедное – по традиции, как у Г. Дж. Уэллса. Ласло уже уселся было, как вспомнил, что нужно вещественные доказательства привезти оттуда, а Вондрак, кажется, свой фотоаппарат в лаборатории оставил. Он метнулся в закуток лаборанта, взял на шкафчике «Зенит», уселся поплотнее и попытался настроиться на торжественный момент. Но думалось о всякой ерунде. А вдруг там, в мезозое, Солнце иначе светит и экспонометр врать будет? Халат опять паяльником прожег. Интересно, а есть сейчас хоть кто-нибудь, кто серьезно верит в привидения? Кофейник выключен? Все в порядке. Блокнот с расчетами он взял с собой: вид-то у торопливых записей самый черновой, еще кинут в мусор утром. Лучше так. Надежнее.

Никаких сомнений в безопасности путешествия у Фезекаша не было. Он часто ошибался в людях – особенно в девушках, – но в расчетах? Никогда! Итак, вперед! В центре пульта управления была большая клавиша. Все в группе Филиппова знали, что это просто дань традиции, клавиша реального пуска на реальную временную глубину, – и каждый, от слесаря до академика, тайно мечтал когда-нибудь нажать или хотя бы увидеть, как другой это сделает… Он последний раз оглядел лабораторию, пожалел, что его не видят некоторые гордячки, нажал и… И почувствовал, что взорвался, в пыль рассыпался, исчез… Но тут же возник снова.

Установка, глубоко зарывшись в сырой красноватый песок, косо стояла на берегу заросшего исполинскими хвощами или чем-то вроде хвощей озера или морского залива. От воды пахло остро и неприятно. Летали, трепеща крыльями, полуметровые стрекозы. За полосой жухлой травы, над зарослями похожих на пальмы древовидных папоротников, возвышалась серая скала. Было душновато и прохлады озеро или море не давало…

А больше Ласло тогда ничего не успел разглядеть и заметить, потому что… Он как раз расчехливал фотоаппарат – и… И тут из озера, из-за стены хвощей, вышла…. Вышел… В общем, вышло нечто, похожее на черепаху без панциря или на объевшуюся ящерицу – но размером в экскаватор. Кряхтя и стеная, оно вперевалку подошло к установке, перешагнуло через пульт, встало враскачку над темпоральщиком, застилая небо, и мучительно содрогнулось. Ласло глянул через плечо: толстый хвост чудища был вытянут параллельно земле и вибрировал. Фезекаша передернуло, и он кубарем вылетел из установки. Чудище крякнуло и… Снеслось! Яйцо шмякнулось на пульт и тут же исчезло. Вместе с установкой. Чудище повело болезненно напряженным хвостом влево, вправо и выронило еще яйцо, теперь в ямку, где стояла установка, еще яйцо, еще и еще. Потом неуклюже нагребло на кладку прелых стеблей, помялось, как бы размышляя, что еще можно сделать для потомства, хвостом намело на прель песка, хвостом же чуть пришлепнуло – и пошло снова в воду.

И только тут Ласло понял, что случилось. Яйцо упало прямо на клавишу – черт дернул Вондрака сделать ее такой выпуклой! – на ту самую, заветную! – и улетело в наш век вместе с установкой. А он, Ласло Фезекаш, темпоральщик, остался тут один в лабораторном халате, с фотоаппаратом и блокнотом! Насовсем…

Фотоаппарат? На кой черт ему теперь этот аппарат? И в гневе он швырнул ненужную игрушку в удаляющееся чудовище. Но недобросил. Бульк – и «Зенит» утонул. Ласло трясло как на морозе. Утопиться, как этот аппарат? Бульк – и готово, все лучше, чем быть съеденным каким-нибудь ископаемым гадом…

Черт, и блокнот взял с собой. Оставил бы в лаборатории – глядишь, шеф разобрался бы в записях, а там и спасательную экспедицию организовали. Установка у них уже; по расходу энергии высчитают, куда он залетел, и вдогонку… На миг ему показалось, что так и будет, что его уже ищут и непременно найдут.

Потом вспомнил: это же все «если бы». Если бы он не взял с собой блокнот, если бы их сразу расшифровали… Но блокнот с ним, поэтому никто никогда его не найдет. Его и искать-то не будут. Потому что пока во второй раз додумаются до того же, до чего он нынче додумался, – спасать уже и некого будет.

«Итак, со мной покончено», – холодно и отстраненно подумал он. Стало все неинтересно и хотелось одного – чтобы скорее наступил конец. Все равно какой, только скорее…

Успокоившись – насколько возможно в такой ситуации успокоиться – он вдруг даже улыбнулся, криво – но улыбнулся: представил, что выведется из яичка, улетевшего в четвертичный период, как поразятся коллеги и как они сейчас спорят, отдавать яичко в инкубатор или самим высиживать.

Он не утопился. Ученый Фезекаш поставил последний в его жизни эксперимент, научного значения не имеющий, но единственно осуществимый в его незавидном положении: он попытался опытным путем установить, сколько может просуществовать в юрском периоде ничем, кроме интеллекта, не вооруженный человек конца двадцатого – начала двадцать первого века, если на уроках истории он не слушал, что рассказывает историчка о технологии каменного века, а тайно читал научно-фантастические журналы «Робур» и «Галактика».

Он прожил в мезозое почти два с половиной года. Очень трудных года. Его тошнило от горьких мхов. Он заставил себя есть насекомых. Ребром металлической пуговицы на мягком песчанике он выскребал черточки – счет дней. Он спал на деревьях, убегал от хищных ящеров и так, спасаясь, однажды свалился в ущелье и сломал ноги.

Долго, мучительно умирая, Ласло мечтал о паршивом пистолете с одной – ему бы хватило, в себя не промажешь, – пулей… Или хоть о глотке воды напоследок… И иногда криво улыбался распухшими синеющими губами: вспоминал о «гадком утенке», который, конечно, давно уж вылупился из того яичка и удивляет зоологов. А у темпоральщиков, небось, кто-нибудь говорит: «Эх, нет Фезекаша! Мы бы ему показали этого монстра, чтоб не кричал, что динозавров не было и не бывает!»

…Он ошибался. Яйцо не попало по назначению. Мама-динозавриха, должно быть, задела-таки хвостищем установку и сбила настройку. Разрегулировавшись, установка с яйцом ринулась не в Новосибирск начала двадцать первого века – а в Шотландию конца восемнадцатого. На дно длинного, узкого и глубокого озера Лох-Несс. «Гадкий утенок» вывелся, хоть и в неблагоприятных условиях (видимо, тепло атомных батареек установки его «высидело»), он поныне жив. Вот почему он один, пары ему нет, и вот почему о нем не слышно было в прошлые века.

О лохнесском чудище иногда, в перекур, говорят и темпоральщики. Но с исчезновением Фезекаша они это чудо не связывают. Известно же, что во времени путешествовать нельзя: Чандратилак и Филиппов доказали, что вас выбросит во вневременье, и все. Как беднягу Фезекаша. Сам пропал и уникальную установку загубил…

Так думают темпоральщики. А их установка – еще одно, пока что миру неведомое, чудо озера Лох-Несс, – ржавеет на дне. И только бедняга динозавр-мутант иногда доныривает до нее и трется о колючий остов: бедняга считает ее мамой.