Текст книги "Тревога"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

– Что ему еще от меня?

– Э, ну его! – Рузимат махнул рукой. – Я ему все рассказал. Говорю: «Сам я виноват во всем, один. Протокол подписываю и все – сажайте!»

Мутал положил руку ему на плечо.

– Больно ты расхрабрился, Рузимат.

– Да и ты героем себя не выставляй! – Рузимат дернул плечом, скинул его руку.

– Ладно, – мягче сказал Мутал. – Езжай, я уж сам решу, как быть.

Он сел за руль и тут же услышал горячий шепот Гульчехры:

– Ну чего он хочет, этот Джамалов? Я поеду с тобой.

– Незачем.

– Поеду!

– Я сказал: не поедешь!

Он думал: все-таки нужно было днем заехать к Джамалову. Задевать самолюбие человека не годится. Но где тут было успеть!

Колхоз уже несколько месяцев назад перешел на ежемесячную оплату труда, и Мутал всеми силами старался не запаздывать с выдачей денег. Это обычно удавалось, но тут как раз перед выплатой аванса в районе докопались до каких-то старинных долгов колхоза, и банк закрыл ему счет.

Сегодня Муталу, наконец, удалось все уладить и получить в банке деньги. Он отправил с ними кассира в кишлак. Но еще оставались хлопоты с получением нового комбайна. Уборка на носу, а в колхозе один комбайн, и тот старый.

Пока Мутал бегал из одного учреждения в другое, рабочий День приблизился к концу. А тут подъехала Муборак, с которой они договорились вместе посетить Шарофат. И Мутал подумал о прокуроре: «Подождет».

Теперь Джамалов сам приехал в кишлак. Не иначе, оскорбился.

Оставив жену дома, Мутал поехал в правление.

Едва он подъехал к ворота-м, позади с лязгом остановилась еще какая-то машина. Мутал обернулся: так и есть, «Волга» Латифа! И тут же из калитки напротив вышла Апа. На ней атласное платье, отливающее блеском, цветастый платок, на ногах лакированные туфли на высоком каблуке. Куда-то собралась.

Мутал не видел ее, кажется, с того времени, как приезжал следователь. Тогда она держалась непримиримо. А теперь улыбается. «Что это с ней?» – мелькнуло в голове.

– Привет, раис-ака! – будто ни в чем не бывало поздоровалась Апа. – Вы еще здесь?

– Как видите. Пока не забрали.

– Ну-у, зачем вы так, Муталджан? Разве я о том?

– А разве не о том?

Апа прикусила губу, улыбка сползла с ее широкого лица. Она хотела еще что-то сказать, но тут от ворот раздался голос Равшана:

– Приехал, Муталджан? – Он, видимо, смекнул, что за разговор начинается у Апы с председателем. – Пойдемте, вас ждут.

Подойдя к ним, он строго поглядел на Латифа:

– А ты чего глаза пялишь? Отправляйтесь по своим делам!

Латиф промолчал, потом обернулся к матери.

– Ну, нечего с ним сейчас разговаривать. Поехали!

Когда Мутал с Палваном шли по двору, Палван как бы невзначай бросил:

– Там еще телеграмма лежит. Вроде в обком вас вызывают.

«В обком? Зачем?» Но думать было некогда: на пороге своего кабинета Мутал столкнулся с Джамаловым.

Джамалов был в белом, аккуратно отглаженном кителе с форменными петлицами на воротнике. Широкие и прямые брови припорошены пылыо.

– Наконец-то, раис-ака! – Тонкие губы прокурора скривились в усмешке. – Я уже собрался ехать…

Он отступил на шаг – дал дорогу Муталу.

Не сразу поборов неловкость, Мутал вошел в кабинет и рукой указал Джамалову на диван: садитесь. Но тот не сел, остановился у стола и чуть склонил голову, приняв задумчивый вид…

Мутал помедлил, но Джамалов не начинал разговора. Тогда Мутал сказал:

– Пожалуйста, извините меня. Сегодня никак не удавалось…

– Ну, а я, – Джамалов вскинул голову, – нашел все-таки время приехать. Впрочем, вы – раис, большой хозяин. К вам только и ездить на поклон…

Джамалов начал с язвительной усмешкой, но, закончив фразу, мирно улыбнулся. Чутье, выработанное долголетним опытом и спецификой работы, подсказало: после победы Мутала в Чукур-Сае с ним нужно быть осторожным до предела. Настораживало и поведение Валиджана в последние дни.

Всю дорогу Джамалов обдумывал те несколько слов, которые он собирался сказать Муталу, заносчивому молодому председателю.

Разве мог Джамалов предполагать, что наступит время, когда он, занимая пост прокурора, очутится в столь унизительном положении, будет вынужден осторожничать с человеком, которого не любит и который, по сути дела, уже в его руках? А ведь как он умел говорить с теми, кого готовился свалить! Да и сейчас, когда ехал сюда, какие только слова не приходили на ум! Они будто кинжалом пронзили бы грудь того молодого выскочки! Но нет, времена не те… Джамалов, обладая сильной волей, умел обуздывать и себя.

И вот сейчас он не удержался, съязвил – то ли под впечатлением разговора с Рузиматом, тоже заносчивым гордецом, то ли давняя неприязнь к Муталу оказалась сильнее. И улыбнулся, когда уже понял, что не удержался.

Однако странное дело! Мутал сегодня был каким-то другим. Карие глаза мягко светились, и на лице покой, сознание правоты. Когда Джамалов улыбнулся, Мутал опустил голову, проговорил тихо:

– Вы… простите меня. Конечно, я должен был приехать к вам. Я сознаю, что виноват.

Джамалов посмотрел на него внимательно, даже с удивлением.

– Вот что, – сказал он, помолчав. – Я считаю, что следствие в основном закончено. Хотя надо еще кое-что уточнить. И я хотел, прежде чем представить все материалы в соответствующие органы, побеседовать с вами. Но… – он посмотрел на Мутала и кивнул на стол. – Вас, оказывается, вызывают в обком. Поэтому я решил: поговорим после. А пока – счастливого пути!

Обернувшись у двери, бросил:

– Вы человек занятой, можете не провожать.

Мутал, шагнув было за ним вслед, остановился.

Поглядел на телеграмму, которую только теперь заметил среди бумаг, подумал: «Ну, это даже к лучшему. Пусть хоть какой-нибудь конец!»

ХIII

Муминов подошел к раскрытому окну.

Солнце уже поднялось выше тополей, и сад, разросшийся, диковатый в своей запущенности, весь купался в море света, дышал зноем. Листва на деревьях поникла. Нигде не дрогнет ветка. Даже птицы, кроме юрких маленьких воробьев, приумолкли.

Мысли опять вернулись к Муталу. Очень сложно получается с ним… И главное – время такое напряжённое!

В эти дни Муминов дважды побывал у шахтеров, чья парторганизация подчинялась непосредственно обкому. Он разговаривал с секретарем парткома, с директором комбината. Дело в том, что в своем последнем заключении Джамалов делал упор на зло-получные трубы. Но поездка Муминова мало что изменила. Товарищи, с которыми он беседовал, отлично понимали суть этого, что ни говори, щекотливого дела. И сами готовы были помочь, уладить. Но беда в том, что по сигналу районной прокуратуры снабженческие органы не отпустили комбинату для текущей работы как раз то количество труб, которое получил колхоз имени XX съезда. Утешением, хотя и слабым, было то, что на комбинате составили и послали в обком письмо с просьбой отпустить эти самые трубы через комбинат для колхоза, который взялся за орошение засушливой долины. Ответа на письмо пока, правда, не последовало…

Насчет главного обвинения против Мутала – по делу о катастрофе – Муминов счел возможным написать в обком сдержанно. Шарофат выздоравливала, и, кроме того, Валиджан, ее муж, давал теперь совсем другие показания. Муминова это особенно радовало, хотя причины он пока не знал.

Муминов посмотрел на часы. Уже без четверти десять. Мутал запаздывает!

Сегодня они вдвоем должны были ехать в обком.

Его раздумья прервал мягкий знакомый голос:

– Здравствуйте, Эрмат Муминович!

Он живо обернулся: на пороге стояла Муборак. Обеими руками она держала маленький чемоданчик. Волосы – под сиреневой косынкой в цветочках, на ногах черные, на высоких каблуках туфельки. Она была похожа на молоденькую учительницу. Смущение, которое светилось в прищуренных глазах, усиливало это сходство.

– Вот какая красавица! – Муминов засмеялся. Увидев, как зарделась Муборак, добавил: – Ну, нечего смущаться. Я правду говорю… А где Мутал?

– Дома остался.

– Как так?

– А вот так! – сказала Муборак и, краснея, неуверенно пошутила: – Вы, значит, не хотите, чтобы вместо него с вами поехала такая красавица?

Муминов развел руками.

– Это было бы великим счастьем для вашего покорного слуги. Только разве я вам под стать?

Улыбаясь и поглаживая седые редкие волосы, он сел в свое кресло.

– А что с рапсом? Не заболел случайно?

– Нет, не заболел. Это я… Вернее, наше бюро не разрешило ему ехать.

– Как это вы не разрешили? Садитесь, нечего стоять, как школьница!

Муборак поставила чемоданчик и опустилась в глубокое кресло напротив. Смущение в ее темных глазах исчезло, краска сошла с лица.

– Мы решили, Эрмат Муминович, – проговорила она спокойно, – что сначала в обком должна поехать я.

Муминову ее спокойствие понравилось. Но все же он сказал:

– Вызывали-то в обком Мутала…

– Он поедет, если нужно, после того, как я поговорю с первым секретарем. Но сначала я должна с ним поговорить. Так мы решили на бюро. В конце концов у меня есть что сказать секретарю обкома!

– Что-нибудь новое?

– Да, и новое!

Муборак опустила глаза. Вспомнилось осунувшееся лицо Нурхон – жены Султана, ее глухой голос: «Не могу я так, милая Муборакхон! Сил моих нет!..»

…Она неожиданно пришла вчера утром. Муборак разжигала самовар, когда в калитку постучали. Рузимат накануне лег спать поздно и еще не просыпался. Муборак, чтобы его не разбудить, ходила на цыпочках. Отворив калитку, она изумилась: Нурхон! За последние полторы недели Муборак лишь мельком видела ее.

Сейчас на Нурхон тяжело было смотреть: тонкое девичье лицо поблекло, в светлых глазах испуг. Впрочем, не только испуг, но и какой-то лихорадочный блеск.

– Заходи, пожалуйста! – пригласила Муборак. – Все благополучно дома? Как тетушка Огулай?

– Спасибо… Два слова у меня к вам.

– Так пойдем в дом! Я только на минутку…

Подбросив щепок в самовар, Муборак провела гостью в комнату, раскинула на супе достархан, достала закутанный в полотенце горячий чайник.

– Ну, рассказывай.

– Сейчас… – Нурхон в сильном смущении наматывала на палец кисточку своего платка. – Я пришла к вам, я хотела просить вас… – Она не договорила, голос ее вдруг дрогнул. – Не могу я так, нет сил больше!.. – И она закрыла лицо ладонями.

Муборак села ближе, обняла ее худые плечи.

– Что с тобой?

Нурхон быстро отняла руки от лица. На кончиках густых коротких ресниц блестели слезы.

– Я прошу вас: отправьте его куда-нибудь! Хоть в Чукур-Сай. Я о Султане, о муже моем… – Она говорила торопливо, захлебываясь. – Ведь хочет Усто-ака взять к себе Валиджана! Почему моего не берут? Пусть бы работал, как все. А то пропадет же он здесь, с этим своим дружком. Недобрые у них идут разговоры. Вот вчера…

– Что вчера?

– Начали болтать, зубоскалить: мол, вызывают Мутала-ака в обком. Радуются: теперь исключат его из партии!.. Мама говорит ему: «Не рой яму другому…» Не слушает.

Нурхон подняла покрасневшие, влажные глаза на Муборак, проговорила твердо, даже требовательно:

– Прошу вас, отправьте его в Чукур-Сай! Пусть поработает. И дурь в голове пройдет.

Муборак с трудом успокоила Нурхон. Пообещала в тот же день поговорить с Усто. Проводив ее, стала торопливо одеваться.

Она знала о телеграмме Рахимджанова, вызывающей Мутала в обком, от самого Мутала. Но сообщение Нурхон встревожило ее.

В последние дни она все больше думала и о Му-тале и о следствии. Не раз приходила мысль: что, если обсудить все вопросы, а заодно и поведение Палвана и Апы, на партийном собрании? Но можно ли, это делать, пока идет следствие? Да и найти время в пору работ в Чукур-Сае оказалось невозможным. Однако теперь, после разговора с Нурхон, Муборак поняла: нужно что-то делать, и немедленно!

Муборак торопливо шла тихим переулком, опустив голову, думая о своем.

Когда сворачивала на главную улицу, снова столкнулась с Нурхон и тетушкой Огулай. Нурхон, взобравшись ка лестницу, обрубала сухие ветки тутовника, а Огулай собирала их на разостланное полотнище.

За эти дни Муборак всего один раз – кажется, на второй день после аварии – навестила Огулай, и то поговорили наспех. Потом из-за дел в Чукур-Сае зайти не смогла. Впрочем, оправдание всегда найдется. А разве не ее долг ободрить эту женщину, столько уже натерпевшуюся? И разве сама она не знает цену дружеской поддержке в трудный час? В детстве, когда арестовали отца и многие отвернулись от их семьи, сколько утешения и радости доставлял каждый приходивший к ним в дом! Совсем маленькой она это понимала очень хорошо. А теперь, когда стала секретарем парторганизации, выходит, перестала понимать и ценить!

Заметив приближавшуюся Муборак, тетушка Огулай поправила платок, присела на полотнище. Нурхон лишь мельком глянула и продолжала работу.

Огулай тоже изменилась за эти дни – похудела, рябинки на лице сделались, кажется, еще глубже. И, может быть, от этого словно что-то перевернулось в душе Муборак. Она опустилась на корточки рядом с Огулай, сказала дрогнувшим голосом:

– Как здоровье, милая тетушка? Простите, – добавила она тихо, – не могла заглянуть к вам…

– Да, – Огулай кивнула. – Когда такое несчастье свалилось на голову рапса, конечно…

– Дело не только в ранее, тетушка, – помедлив, ответила Муборак. В словах Огулай ей послышался упрек. – Тут кое-кто постарался все запутать и замутить – не сразу разберешься. Но поверьте мне: все их козни во вред не только председателю, но и вашему сыну. Ведь мы знаем Набиджана. Он честный, хороший. И уж мы постараемся, чтобы все было учтено, как этого требует закон.

Только после этих слов Муборак заметила, что Нурхон давно уже сошла с лесенки и подсела к ним.

– Спасибо и на этом, дочь моя! – У тетушки Огулай слезы сверкнули в уголках глаз. – Видит бог, я никому не желаю ничего дурного. Никому!..

– И вам большое спасибо! – сказала Муборак. – Нурхон была у меня. Рассказывала про вас.

Нурхон нежно посмотрела на свекровь.

– Мама сама посылала меня к вам.

– Вот и хорошо! – сказала Муборак. – Вы не расстраивайтесь, тетушка. Мы всё помним и всё сделаем, чтобы ваш сын не пострадал невинно.

Эта встреча разволновала Муборак. Нужно что-то делать! Вот уже и люди начинают подталкивать. Она не заметила, как подошла к правлению. Проходя коридором, заглянула в кабинет председателя. На диване против двери, обхватив ладонями согнутые в коленях ноги, сидел Усто.

Едва Муборак приоткрыла дверь, Усто поднялся:

– А, доченька, здравствуй!

За два-три дня лицо его еще больше обветрилось, загорело прямо до черноты, курчавая борода и усы отросли, выцвели на солнце.

– Мы вот к тебе, – сказал Усто.

Тут только Муборак заметила неподвижно сидевшего в углу Валиджана.

Валиджан был замкнутый и хмурый, как обычно. Он сидел, опустив голову, поигрывая веточкой тала в руках. Но как только Усто издалека повел свой неторопливый разговор, Валиджан вспыхнул, прервал его и заговорил сам.

Видно, десять дней не прошли для него даром. Он был издерган, говорил нервно, путался, повторялся. Но за всем этим чувствовалось одно: он говорил искрение.

Валиджан был из тех людей, которые за все берутся со страстью, не жалея себя. Они и любят, и ненавидят, и ревнуют с одинаковой силой, безудержно… Раскаяние его было таким же страстным, как и былая неприязнь к Муталу. Он сейчас обвинял себя во всем: потеряв голову от страха за Шарофат, не понял, с кем и на что идет, не догадался, что клюнул на удочку тех, кто первый посочувствовал ему. Смалодушничал в такой трагический, ответственный момент…

По его словам выходило, что теперь уже не Мутал, а он сам виноват во всем.

Муборак попыталась успокоить его. Ее веско поддержал Усто. И Валиджан немного притих. Разговор кончился тем, что Валиджан тут же отправился в Чукур-Сай, а Усто по просьбе Муборак пошел разыскивать Султана.

События этого утра, усилившие возникшее уже чувство, что люди ждут от нее решительного шага, натолкнули Муборак на мысль самой поехать в обком. Но Мутал, когда она ему это сказала, даже расхохотался. Никакие доводы не могли его убедить. Тогда Муборак решила созвать партийное бюро. И только после того, как члены бюро высказались за то, чтобы в обком сперва поехала Муборак и подробно рассказала обо всем, Мутал сдался, но с условием, что Муборак предварительно поговорит с Муминовым.

Прищурив глаза, Муминов терпеливо дослушал рассказ Муборак. Про себя он не сразу согласился с ней, сначала даже хотел отправить ее обратно. Но в конце концов изменил решение.

– Так о чем же вы будете говорить с секретарем обкома? – спросил он.

– Как о чем? – Муборак, видя улыбку секретаря райкома, улыбнулась сама. – Вот обо всем этом и поговорю. Расскажу, что думают настоящие коммунисты нашего колхоза!

Муминов покачал головой. И вдруг с неожиданной легкостью встал с места.

– Ну что ж. Так и быть – согласен! А я, хоть и старик и не гожусь вам в кавалеры, с удовольствием поеду с такой красавицей!

С шутливой церемонностью он отворил перед ней дверь,

– Прошу!

XIV

Из ночной темноты перед Муталом вдруг возникло что-то черное, громоздкое на фоне звездного неба. Он словно очнулся: оказывается, он стоял на вершине холма, там, где гряда их обрывается во впадину Чукур-Сай. Перед ним одинокая скала, та самая, у подножия которой дней двадцать назад он на рассвете разговаривал с Усто Темирбеком. Да и сейчас до рассвета уже недалеко – внизу, на полевом стане, вспыхнул огонек, а позади, в кишлаке, начали перекличку петухи; предутренним ветерком повеяло с гор.

Мутал не мог вспомнить, как он очутился на этом месте. Помнил только, что шел из летнего клуба, где на собрании продолжали бурлить и клокотать разгоревшиеся страсти. Он никого не предупредил о своем уходе, даже Гульчехру. Шагал по улицам, весь переполненный думами. И вот очутился здесь, на знакомых холмах.

…Это началось третьего дня. Мутал приехал из Чукур-Сая, где спешно оборудовались силосные ямы. А бригада строителей под руководством Рузимата возводила новый полевой стан для комбайнеров и трактористов: через неделю, не позже, должна была начаться косовица. Хлеба почти созрели.

Мутал, как всегда в последние дни, возвратился из Чукур-Сая в приподнятом настроении. В кишлаке его ждала еще одна радость: прибыл, наконец, бульдозер, который так долго ждали!

Дело в том, что Мутал давно уже решил срезать все бугры на холме, где строили здания яслей и детсада, и разбить перед ними садик. Но без бульдозера тут было не обойтись.

И вот его прислали.

Мутал так обрадовался, что сам скинул рубаху, сел за руль, а в помощники взял Тахира.

Они начали с небольшого бугорка па краю холма, перед самым зданием яслей, стены которого поднялись уже выше роста человека. Этот бугорок мешал строителям.

Когда-то здесь стояли глинобитные мазанки. Как только стальное лезвие бульдозера врезалось в податливую землю, начали попадаться разбитые глиняные горшки, миски, какие-то полусгнившие сундучки. И сразу же к бугру повалила детвора. А к вечеру собралась целая толпа людей. Еще бы: срезали древний, уже давно ставший привычным бугор! К тому же за рулем необычной, хотя и не слишком диковинной для кишлачных жителей машины сидел сам председатель. Люди не разошлись и после того, как зашло солнце и Мутал с Тахиром кончили работать.

Усталый, в пропотевшей запыленной майке, Мутал поднялся на гребень бугра, где собрались колхозники. Отсюда был виден весь кишлак – дома, сады, знакомые, милые сердцу предвечерние струйки дыма из тандыров; доносились блеяние овец, перекличка женщин, плач детей. И, может, поэтому разговор опять зашел о перепланировке кишлака – о том, что стало заветной мечтой Мутала, особенно после того, как за Чукур-Саем возник шахтерский городок из стекла и алюминия. Мутал увлекся и не заметил, что неподалеку от бульдозера, у только что срезанных пластов сухой глины, остановилась знакомая «Волга» Латифа. Из машины вылез ее обладатель, за ним Апа. Видно, они возвращались из города. Латиф поглядел на Мутала, потом, щуря глаза, усмехнулся:

– Поздравляю, раис-ака! Работенку себе подыскали неплохую.

Мутал понял. Но странно, сейчас это не задело его, а только развеселило:

– Спасибо, Латифджан! Работенка очень даже по душе!

Люди вокруг рассмеялись. Латиф хотел еще что-то сказать, но тут вперед выступила Апа, закинула за спину конец шелкового платка и заговорила с недоброй усмешкой:

– Удивляюсь я начальству, Муталджан! Неужели нельзя было подыскать для вас работу получше? За все ваши заслуги…

Мутал медленно выпрямился, в груди, сделалось жарко. Но в следующую секунду понял: надо сдержать себя. Не место для серьезной стычки.

– А мне лучше и не требуется, уважаемая Апа, – тоже с улыбкой сказал он. – Я не из тех, кто сойдет с коня, но с седла не сойдет. Я солдат партии; куда она пошлет, туда и пойду. Прикажет, останусь работать и на этой вот машине. Словом, теплого местечка искать не стану!

Апа не успела ответить – вмешались люди, завязалась перепалка. И скоро Апа вместе с сыном вынуждена была удалиться, провожаемая насмешками кишлачных острословов – аскиячи.

Эта маленькая победа помогла Муталу освободиться от всего, что накопилось в душе за неделю.

А накопилось немало. Через день после отъезда Муборак приехал человек из партийной комиссии обкома. Он провел в кишлаке два дня. Беседовал со многими колхозниками, побывал и в Чукур-Сае и у шахтеров. Но его выводы, очевидно, не удовлетворили Aпy. И вот – то ли она успела нажаловаться раньше, то ли после его отъезда – едва член парт-комиссии уехал, нагрянул представитель из Ташкента, за ним корреспондент областной газеты.

У Мутала чувства притупились, и он почти равнодушно встретил того и другого. Зато Муборак пришла в ярость. Ее особенно возмущало, что все это происходило, когда со дня на день должна была начаться уборка в Чукур-Сае и дел было столько, что ни у нее самой, ни у Мутала почти не оставалось времени даже для сна.

Муборак не ограничилась словами и развила бурную деятельность. Результатом явилось сегодняшнее общее собрание.

С этого-то собрания, не дожидаясь, когда и чем оно закончится, Мутал ушел сюда, к холмам Чукур-Сая. Ушел и просидел один со своими думами до самого рассвета.

Собрание было назначено в летнем клубе. Мутал даже не помнил, когда в последний раз собиралось так много народу. А собралось столько, что мест не хватило, и некоторые взобрались на заборы и даже на обступившие клуб деревья. И странно: такая масса людей – однако тишина полная, ни смеха, ни возгласа. Лишь изредка люди перешептывались, будто в ожидании чего-то необыкновенного.

Собрание обещало быть острым: из области опять приехал Рахимджанов. Мутал потом узнал, что по просьбе Муминова его прислал секретарь обкома.

Длинный неуклюжий стол на сцене накрыли бордовым полотнищем. Президиум разместился и на стульях, принесенных из правления, и на скамьях, поднятых из зрительного зала.

Мутал занял место у края стола и разглядывал собравшихся. Сразу бросилось в глаза: два первых ряда заняли родичи и приближенные Палвана. В центре первого ряда – Апа. Чуть в стороне Латиф с Султаном, правее их – Тильхат. При слабом свете со сцены трудно различить сидящих далее.

В президиум выдвинули и Усто Темирбека. «Есть!» откликнулся он откуда-то из задних рядов, боком прошел на сцену и сел рядом с Муталом. На Усто белая рубаха с закатанными рукавами, из-за расстегнутого ворота виднеются крупные ключицы, обтянутые бронзовой коже».

Наконец Муборак открыла собрание:

– Товарищи, я думаю, прежде всего выслушаем председателя.

Мутал давно готовился к этому. И все-таки у него так заколотилось сердце, что он помедлил секунду, прежде чем встать. Но не успел, он открыть рот, как с места вскочила Апа. Обернувшись к залу и поправляя съехавший на сторону платок, она возбужденно заговорила, хотя слова ей никто не давал:

– Люди! Здесь присутствуют представитель обкома и наш районный прокурор товарищ Джамалов. Так вот я хочу спросить уважаемого товарища Джамалова: что же это такое?! Человек растоптал советские законы, совершил тяжкое преступление. А его, вместо того чтобы предать суду, избирают в президиум! Дают слово!! И мы должны его слушать!!! Что это такое, я спрашиваю?

По залу прокатилась волна ропота и разом смолкла, точно ударившись о берег.

Медленно, словно нехотя, в президиуме поднялся Джамалов. Седоватые волосы его уже отросли и правильное лицо приняло то умное, чуть задумчивое выражение, которое всегда располагало к себе. Однако сейчас Джамалов весь напрягся, чтобы не выдать своих чувств. Он с горечью видел, что следствие, которое он направлял так тонко, начало расползаться по швам, будто халат, сшитый неумелой рукой. Джамалов начал уже радоваться тому, что в общем он проявил осторожность в этом деле, что чутье и многолетний опыт не изменили ему. И вот вылезла эта Апа со своим глупым вопросом. Злобная старая ворона! Ничего не понимает, ничему не научилась…

– А почему бы и не выступить председателю перед колхозниками? – Джамалов принудил себя улыбнуться. – И вообще… пока вопрос о степени ответственности Каримова не решен окончательно, он имеет право выступать. Это Не против закона, прошу мне верить.

Мутал вышел к самому краю сцены. Теперь стал виден весь зал. Сколько глаз устремлено на него! И в каждой паре глаз свое: тут и сочувствие, и любопытство, и недоверчивое ожидание, и настороженность, и откровенная неприязнь.

– Товарищи, – начал он, – уже два года, как я работаю председателем…

– Знаем, как вы работаете!

Голос Латифа-чапани прозвучал задорно и звонко. «Опять выпил, безмозглый!» – отметил, сидя в президиуме, Палван.

– Знаем, дорогой раис-ака, о ваших заслугах! – опять выкрикнул Латиф. – К чему повториться? Переходите-ка лучше к делу!

Мутал не успел ничего ответить – в зале поднялся шум. Муборак подняла руку:

– Товарищи, к порядку!

Тотчас ее заслонила могучая фигура Усто.

– А почему это он не должен говорить о своей работе?! – зычным голосом спросил Усто, потом шагнул к Муталу и положил тяжелую руку ему на плечо. – Говори, брат, все! Все, что на сердце, выкладывай народу! А ты, – он нагнулся, пытаясь разглядеть Латифа, – а ты пока помолчи! Дадут тебе слово, тогда и запоешь, если есть о чем…

По залу прошелестел смешок.

Муталу от прикосновения сильной руки старика сделалось как-то особенно легко. Он почувствовал себя более уверенно.

– Ты поторопился, дорогой Латифджан, – заговорил он, поглядев сперва на Латифа, потом на весь зал, на задние ряды. – Я и не собирался говорить о своей собственной работе. Но раз об этом зашла речь, то скажу: какие бы ошибки я ни допускал, я никогда не пытался их скрыть. И сейчас я вышел сюда, чтобы говорить о деле, которое нас всех занимает, одну лишь правду.

Теперь воцарилась гробовая тишина. Только слышно было, как падают на землю недозревшие яблоки, когда кто-нибудь шевельнется на дереве.

– Я виноват в том, что разрешил Набиджану вести машину вместо Султана, – сказал Мутал. – Это причинило много горя и страданий людям и больше всех нашей Шарофат, ее семье. И еще тетушке Огулай. Я знаю и понимаю это. И все-таки я не мог принять и никогда не приму те обвинения, которые возводят на меня некоторые наши друзья…

Мутал нарочно сказал: друзья.

– Что касается труб, – помолчав, продолжал он, – то и здесь я не отрицаю, что допустил нарушение закона. Однако скажу прямо: я пошел на это сознательно. Потому что, если б не трубы – и колхоз и государство лишились бы урожая, который в тысячу раз дороже нескольких десятков труб!

Мутал немного подождал, не подаст ли кто реплику. Но все молчали. И эта глубокая тишина, насыщенная вниманием и сочувствием людей, теплом отозвалась в сердце Мутала. Он заговорил снова. Теперь он чувствовал себя спокойно и заботился лишь об одном: не сглаживать и не умалять свою вину…

– Вы теперь знаете все, товарищи, – сказал он, заканчивая. – Новое следствие…

– Никто не верит ни новому следствию, ни следователю! – опять выкрикнула Апа.

– Это ваше право. – Мутал улыбнулся. – Вас лично я и не надеялся убедить в чем-нибудь. Да и никого я не убеждал, а только изложил факты. Я не прошу снисхождения для себя. Единственная моя просьба: ходатайствуйте перед судом об участи Набиджана Джалилова.

Он сел на свое место. Сразу же в зале поднялся нестройный шум. Все заговорили, задвигались, заспорили разом. Не дожидаясь, пока шум стихнет, Муборак подняла руку:

– Послушаем теперь Султана Джалнлова!

В зале долго не могли угомониться. Султан поднялся с места, мял в руках тюбетейку. Потом заговорил, глядя в землю:

– Что мне сказать? Я все уже сказал, кому Нужно. Председатель хвастался тут, что он, мол, одну правду говорит. Выходит, я один виноват и говорю неправду. Ну что ж, они все мастера говорить…

А мы не мастера! Вот! Всё.

Он хлопнул сложенной тюбетейкой по ладони и двинулся к выходу.

– Погоди, Султан! – Муборак постучала карандашом о графин. – Могут быть вопросы к тебе.

– Я все сказал! – не останавливаясь, упрямо повторил Султан.

– Да не задерживайте вы его! – пробасил кто-то из задних рядов. – Послушаем лучше дорогого нашего Тильхата.

Раздался веселый хохот. Покрывая его, чей-то озорной голос выкрикнул:

– Э, нет! Не пройдет номер! Тильхат без расписки ничего не скажет…

Захохотали еще громче и веселее, а Муборак что есть силы начала стучать по графину. Мутал, не поворачивая головы, глянул на Муминова, тоже сидевшего в президиуме. Секретарь райкома с чуть заметной улыбкой наблюдал за происходящим в зале. Рядом с ним сидел Рахимджанов. Он почти все время склонялся над какими-то бумагами, а когда подни-мал голову, полное гладкое лицо его казалось растерянным.

Глядя на Рахимджанова, Эрмат Муминович вспомнил свою встречу с ним в обкоме.

Встреча эта состоялась в кабинете первого секретаря уже после того, как тот увиделся с Муборак.

Муборак, как всегда, говорила очень горячо, даже резковато, – даром, что перед ней был секретарь обкома. Но он выслушал до конца, ни разу не перебил. «Изредка задавал вопросы:

– А кто такой Палван?

Или:

– Тильхат? Откуда такое имя?

И весело смеялся, когда Муборак объяснила.

Рахимджанов вошел уже после того, как секретарь обкома отпустил Муборак и оставил Муминова, чтобы побеседовать наедине.

Он пришел с какой-то бумажкой на подпись и, пока секретарь обкома не прочитал и не подписал ее, стоял, чуть нагнув голову, в позе готовности. Он тщательно скрывал тревогу, но Муминов все же догадался, в чем дело.

Рахимджанов был встревожен поведением секретаря обкома.

Не будучи от природы проницательным, Рахимджанов обладал особым, недоступным для многих, тонким чутьем – по одному взгляду начальника мог догадаться, о его настроении.

И это чутье подсказало, что секретарь обкома остался не вполне доволен его докладом о поездке в колхоз имени XX партсъезда. Это недовольство – чутье и тут не обмануло Рахимджанова – усилилось после приезда в обком Апы. Но странное дело: о причинах этого недовольства он никак не мог догадаться.