Текст книги "Тревога"

Автор книги: Адыл Якубов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Латиф-чапани [11]11
  Чапани – ухарь, сорвиголова.


[Закрыть], – почему-то шепотом сказала Муборак.

– Ха-ха, привет! – заговорил хрипловатым голосом прибывший. – Раис-ака, партком-апа, чем это вы заняты посреди дороги в поздний час?

Латиф, сын Апы, долголетней бессменной председательши, и племянник Палвана, до прихода Мутала занимал должность экспедитора, а после, уже довольно долго, не работал вовсе. Кажется, подспорьем ему служила эта вот полуразбитая «Волга» – собственная машина.

– Ты из района? – нахмурившись, спросил Мутал. – Что там, не слыхал?

Латиф ехидно сощурился.

– Стоит ли спрашивать, товарищ председатель? Лучше поезжайте скорее, увидите сами. – Повернулся, вразвалочку побрел к своей машине.

Мутал, не сдержавшись, крикнул:

– Ну-ка постой!

Латиф полуобернулся:

– Чем могу служить?

– Ты в кишлак? Отвезешь Муборакхон.

– Вы, вероятно, хотели попросить, чтоб я ее отвез? – стоя вполоборота, процедил Латиф. – А разве товарищ секретарь партбюро не едет в район?

– В район поеду я один.

– В таком случае милости прошу!

Муборак, похоже, хотела что-то сказать председателю, но сочла неудобным при Латифе. Молча села в машину; дверца с лязгом захлопнулась, мотор застучал.

– Поехали! – Мутал тронул за плечо Тахира.

Вскоре выбрались на асфальтированный тракт; машина с ровной дрожью и монотонным жужжанием понеслась плавно, будто по водной глади. Только Муталу по-прежнему казалось, что он слишком медленно приближается к цели.

– Ну и подлый же они народ! – вдруг, не оборачиваясь, проговорил Тахир.

Мутал отлично понял, кто это «они», но промолчал. Ему пришла на память одна из недавних стычек с этой крепко сбитой компанией. Апа, снятая с руководящих постов, на которых она пребывала долгие годы, поработала некоторое время на ферме, а потом была назначена бригадиром шелководов. Осенью Мутал, изучая планировку посевов, пришел к выводу, что старые тутовые деревья на межах сохраняют дробление полей на мелкие участки, где невозможно применить хлопкоуборочные машины. Он велел пересадить деревья в другое место, добавить саженцев. Но весной некоторые деревья не дали почек – посохли. Тут-то Апа, скрепя сердце мирившаяся с нововведениями, подняла шум… С каким трудом доказал Мутал, что дело это нужное, выгодное! Но зато уж после, на правлении, он высказал Апе все, что думал о ней. Палван при всех хранил молчание, а когда расходились, сказал Муталу:

– Что ты мою невестку отчитал, на это я не обижаюсь. Но плохо то, сынок, что ты со мной не посоветовался, когда затевал это дело с пересадкой деревьев. Советую быть осмотрительней. Председательское кресло – штука коварная! Сядешь – голова кружится…

Интересно, что Палван скажет теперь?

«А, черт бы его взял! – со злобой оборвал он себя через секунду. – Там люди при смерти, а я тут гадаю, что скажет Палван».

– Что же это мы тащимся еле-еле? – бросил он Тахиру, обеими руками стиснув поручень перед собой.

– Восемьдесят даем, Мутал-ака…

– Ну, жми, дружок, жми!

…Председательский «газик» остановился у ворот районной больницы. На улице, освещенной редкими лампочками, царила тишина.

Хирургическое отделение помещалось, кажется, в одном из домиков поблизости. Так и есть: чуть наискось, под тополями, перед домом с высокими окнами Мутал увидел несколько знакомых мужчин и женщин.

Когда Мутал приблизился, все поднялись с земли. Одна из женщин всхлипнула, прикрыла лицо рукавом.

Мутал поздоровался со стариком Рахимом из бригады Шарофат, спросил глухо:

– Ну как тут, отец?

– Слава всевышнему! – торопливо заговорил Рахим-ата[12]12
  Ата – отец; употребляется с именами пожилых мужчин.


[Закрыть], кругленький, словоохотливый старичок. – Одна Шарофат, слышно, очень пострадала. Да ниспошлет аллах ей исцеление!

– Остальные?

– Остальные, слава аллаху, будто ничего. – Старик покосился на женщин. – Только бы Шарофат выздоровела. Тут сейчас были отец ее и муж. Прогнал я их, чтобы хоть чаю попили.

Мутал прикусил губу. Подошел еще один старик, высохший, в белой чалме,

– Тяжелее всех, по правде сказать, Валиджану, – заговорил он, покачивая головой. – Ведь как они с Шарофат любили друг друга! Прямо Юсуф и Зулейха… Не дай аллах, чтобы она…

– Эх! – Рахим-ата отвернулся и в раздражении плюнул. – Ну, зачем он погнал, будто на скачках?! Глупая голова! Не умеешь – не садись править машиной!..

«А меня-то что ж не трогаете?» – подумал Мутал.

– Иди, – сказал Рахим, потом закашлялся и добавил: – Там и моя дочь, нога у нее, говорят, сломана. Не отрезали бы… Пойди к ним.

В прихожей его никто не остановил. Двери по сторонам были затворены. Толкнув дверь напротив, Мутал очутился в просторной палате. В левой половине, за марлевой занавеской, – два ряда белых кроватей, на них люди с забинтованными головами. Слабый свет от лампы под потолком. И почти беспрерывный тихий стон.

С гнетущим чувством Мутал несмело шагнул вперед. Сейчас же отодвинулся марлевый занавес, вышла девушка в белом.

– Вы зачем здесь?

– Я… Я председатель колхоза.

– Вот как! – Девушка кивнула головой. Потом сняла с вешалки белый халат, протянула ему. – Тогда пожалуйте сюда.

И она повела его обратно в прихожую, затем в одну из боковых дверей. Тут оказалась небольшая комната с окнами в сад. На выкрашенных в белое стульях и столике – сверкающие никелем хирургические инструменты. На полу пустые коробки, ампулы с отбитыми головками. У стола с лампой, спиной к двери, сидел сухощавый старик и что-то писал. Мутал его узнал – главный врач. Девушка-медсестра не спеша собирала инструменты и коробки. А у крана, чуть склонившись над раковиной умывальника, незнакомый человек в белом халате, плотный, с красной шеей, на которой курчавились темные волосы, намыливал руки, мясистые и такие же красные, как шея.

Мутал вполголоса поздоровался. Главный врач отложил ручку:

– Проходите, проходите, товарищ председатель.

Тот, который мыл руки, живо обернулся. Сверкнули стекла роговых очков на горбатом носу, блестящая лысина во все темя.

– Я хотел бы узнать о состоянии людей… – начал Мутал.

Очкастый вдруг выпрямился, глянул на него в упор.

– Не здесь, товарищ председатель! – загремел он, и очки странно задвигались на мясистом носу. – Об этом вам лучше узнать у прокурора. Понятно? Туда вам и следует обратиться!

И он сорвал с себя очки, забыв, что руки намылены. Крякнув от негодования, бросил очки, принялся полоскать руки, потом вытирать. Мутал, опустив голову, стоял молча.

– Так-кая безответственность! – Толстый доктор воздел очки на нос, вытер насухо руки, зашагал по комнате. – Катастрофа, люди искалечены, а председатель гуляет себе где-то в горах… Да вы понимаете, что это такое?!

Он остановился перед Муталом. Тот коротко, гневно глянул ему в лицо. Хотелось спросить: «Вы уверены, что председатель гуляет?» Но тут взгляд Мутала упал на Крепкие, докрасна растертые полотенцем, волосатые руки врача. «Добрые руки! – подумалось ему. – Скольких исцелили…» И он сказал со вздохом:

– Понимаю, товарищ доктор.

– Что вы понимаете?! – почему-то еще сильнее рассердился тот. – Голова у вас есть на плечах? А человеколюбие? А чувство ответственности?..

Его прервал телефонный звонок. Трубку снял главный врач. Послушав, сказал коротко: «Да». Потом: «Хорошо. До свиданья». Положив трубку, он

подошел к Муталу с каким-то виноватым выражением.

– Состояние людей, – нерешительно начал он, – ничего. Неплохое в общем…

– А Шарофат Касымова?

– Вас, голубчик, – почему-то не ответив на вопрос Мутала, тихо проговорил старик, – Джамалов просил зайти.

– Кто это? – Мутал сразу не мог вспомнить, чья эта фамилия, очень знакомая. Взглянув на врача и увидев виноватое выражение его глаз, вспомнил, точнее, догадался: прокурор!

– Сейчас зайти?

– Да, я так понял.

Главный врач проводил Мутала до выхода.

– Вы не сердитесь: коллега был немного резок… Это, знаете, известный хирург, из области прибыл самолетом.

– Ну, пустяки! – Мутал поймай руку старика, в упор заглянул в его слезящиеся добрые глаза. – Скажите мне правду о Шарофат. Как она?

– Как она? – переспросил тот. – Ну, как бы вам объяснить… Состояние чрезвычайно серьезное. Критическое, можно сказать…

Мутал почувствовал, как пересохло в горле,

– Что с ней?

Старик осторожно высвободил свою руку,

– У нее, друг мой, так называемый открытый перелом бедра, да еще и трех левых ребер, с повреждением плевры. То есть верхней части легких. Словом, если бы не он, – старик многозначительно кивнул в сторону двери, – я не знаю, что было бы, душа моя… Почти два часа бились, чтобы вывести из шокового состояния.

– А как же сейчас?..

– Сейчас сделали все, на что способна медицина. Женщина молодая. Будем надеяться, друг мой.

Мутал потупился. Мучительно хотелось спрашивать и спрашивать об одном и том же: «Выживет она? Есть надежда? Выживет?»

– Может, надо еще чем помочь? Лекарство из города? Мы бы послали человека…

Старик грустно улыбнулся:

– Не беспокойтесь, все есть. Не было противошоковой жидкости – достали в больнице шахтеров. Понадобилась кровь – нашлись люди, дали. Впрочем, переливание сделаем еще раз…

– Пожалуйста, я дам кровь!

– Хорошо, голубчик, мы будем иметь в виду. – Врач подал ему руку и добавил: – Будем надеяться – молодость пересилит. Ну, об остальных не беспокойтесь. И отец девушки той, что с переломом, пусть не тревожится: в гипсе кость живо срастется.

Они простились тепло. Коротко пересказав ожидавшим слова врача, Мутал сел в машину.

– Теперь в прокуратуру, – сказал он вслух то ли самому себе, то ли шоферу.

Тот обеспокоенно глянул на председателя:

– А зачем… туда?

– Там видно будет!

Когда свернули с главной улицы у здания райкома партии, мелькнула мысль: «Зайти?» Но в окнах не было света. Он вспомнил: ведь сегодня еще праздник, да и время позднее.

Машина остановилась у невзрачного здания на боковой улице, снаружи освещенного сильнее, чем соседние. Почувствовав, как защемило сердце, Мутал нарочно с шумом распахнул дверцу, спрыгнул на землю.

Из прихожей широко раскрытая дверь вела в комнату, где сидели два милиционера. Один склонился над чайником, закипавшим на электроплитке. Другой, круглолицый и плотный, показался знакомым. С телефонной трубкой, прижатой к уху, он что-то записывал в тетрадь.

Увидев и узнав Мутала, круглолицый кивнул в знак приветствия, потом указал карандашом через прихожую на дверь, обитую дерматином.

Районного прокурора Джамалова Мутал почти совсем не знал. Только один раз встречался и разговаривал с ним – когда Апа подняла шум из-за тутовых деревьев. Эту встречу Мутал не любил вспоминать: уверенный в своей правоте, он разговаривал тогда с прокурором довольно резко. Джамалов, наоборот, держался очень тактично. Это был мягкий в обхождении человек, с открытым правильным лицом, всегда подтянутый. Несмотря на седину, он казался моложе своих сорока пяти лет.

В комнате секретаря горел свет, но никого не было. Мутал пересек ее и шагнул в раскрытую дверь кабинета.

Джамалов стоял у сейфа, перелистывая папку – «дело». Чем-то он показался Муталу незнакомым, новым. Ага, голова обрита наголо, блестит при свете лампочки. Но на лице прежняя располагающая улыбка; только глаза чуть сощурены.

– Садитесь, пожалуйста. – Джамалов указал на кресло.

Мутал сел на самый край. В кабинете обстановка старомодная: плотные бархатные занавеси, тяжелые кресла, массивные чернильницы на просторном столе.

Джамалов тоже сел, провел ладонью по гладко обритой голове, нахмурил брови и задумался, глядя куда-то в сторону.

Ну что ж, он и ожидал увидеть Мутала таким вот притихшим, озадаченным, хотя и чувствовалось, что тот держит себя в руках. Он, Джамалов, предвидел, что так случится, предвидел давно, еще когда утверждали этого молодого честолюбца председателем взамен Палвана – пусть необразованного, зато с многолетним опытом, волевого, умеющего держать людей в узде. Еще отчетливей почувствовал Джамалов, куда идет дело, когда столкнулся с Каримовым в истории с тутовыми деревьями. Ого, как этот непрошеный «преобразователь» тогда разговаривал с ним! Будто не с прокурором, а с шофером своей персональной машины. Какая наглая самоуверенность! Все они одинаковы, «новые кадры»! Пусть призывают опираться на них, верить им, – он, Джамалов, подождет. Муминов тогда раскритиковал его на бюро райкома – пускай теперь полюбуется на своего питомца! Впрочем, стоп! Ни у кого даже догадки не должно появиться об этих мыслях.

Джамалов кашлянул и перевел взгляд на председателя. И Муталу подумалось: прокурору самому представляется нелегким этот разговор.

– Значит, вы находились в горах? – заговорил, наконец, Джамалов.

– Да. Ездил к Кок-Булаку.

По правде говоря, начало разговора ободрило Мутала: он ожидал другого. Исчезла тяжесть на сердце, хотелось скорее рассказать все этому мягкому, даже чуть застенчивому человеку. Джамалов еще помолчал, погладил бритую голову. Потом заговорил, с грустью покачивая головой, глядя в сторону:

– Вы ведь уже были в больнице и знаете последствия. Случай исключительно тяжелый… – Мутал в знак согласия наклонил голову. – Как нехорошо получилось, что вы доверили машину этому пареньку!

«Нехорошо получилось, – повторил в уме Мутал. – Безответственный поступок, преступление!»

– Трое раненых, одна при смерти, – тем же тоном продолжал прокурор. – Дорогой товарищ Каримов, ведь это ужас!.. Подумать только!.. Давно такого не случалось у нас в районе. Вы… вы представляете всю тяжесть вашей ответственности?

Голос прокурора дрогнул, и дрогнуло сердце у Мутала.

– Я, – поперхнувшись, глухо заговорил он, – сознаю тяжесть всего случившегося и – поверьте – вину свою умалять не собираюсь.

Джамалов сочувственно покачал головой, потом достал из ящика стола какой-то бланк розового цвета, написал что-то сверху. Поднял карие усталые глаза на Мутала.

– Вы удостоверились, что шофер Султан Джалилов был пьян, когда явился по вашему вызову?

– Да, это было очевидно.

– Почему же в таком случае вы не вызвали заведующего гаражом, не сняли Джалилова, с дежурной машины?

– Так ведь его братишка, Набиджан… – Мутал увлекся, не замечая, что прокурор не сводит с него пристального, изучающего взгляда. – Он часто водил эту машину, и я был уверен…

– Вы хотите представить дело так, – неожиданно резко перебил Джамалов, – будто не знали, что Набиджан Джалилов не имеет водительских прав?

– Я не сомневался, что права у него есть.

– Сомневались или нет – установит следствие. – Джамалов взмахом руки рассек воздух. Помолчав, он вдруг криво усмехнулся: – Надеюсь, вы не станете отрицать, что затеяли драку с пьяным шофером? Рубаху на нем порвали, самого оскорбили. Признаться, я изумлен. Не предполагал, что вы такой… извините, легковесный!

Мутала бросило в жар, точно ему дали пощечину, неожиданно, из-за угла.

– Я уверен, – сказал он, стиснув кулаки, – следствие выяснит, кто кого оскорбил.

– Да, конечно. Вы, однако, не станете отрицать, что рубаха Джалилова была порвана?

– Нет.

– Хорошо. – Джамалов поднялся с места, одернул белый китель, прошелся по кабинету, скрипя начищенными сапогами. Потом остановился у стола. – Допрашивать вас я не собираюсь, назначено следствие. Однако порядок требует… Не потому, что я не доверяю вам… Распишитесь, пожалуйста, вот тут. Подписка о невыезде из района.

– Пожалуйста. Все?

– Да. Всего хорошего! – Джамалов слегка поклонился.

Выйдя на улицу, Мутал рывком расстегнул ворот – не хватало воздуху. Он не заметил, как от машины отделилась тень, скользнула к нему. Знакомые женские руки обвили шею. Жена, Гульчехра.

– Зачем ты здесь? – спросил он.

Женщина еще теснее прижалась к нему, на глазах ее выступили слезы.

– Отпустили? – выдохнула она почти без звука.

– А почему ты… С чего ты взяла, что меня арестуют?

– Боже мой, да весь кишлак говорит!..

На какую-то секунду– только на секунду! – он почувствовал дрожь в коленях. Но тут же выпрямился. Какой вздор! В сравнении с этим несчастьем…

– Ты не побывала ни у кого?

– У кого же?

– Ну, хотя бы у матери Шарофат?

– Нет.

– Почему?

– Но ведь ты, – начала Гульчехра, – ведь тебя же…

– А!.. – Он резко взмахнул рукой. – Садись, едем домой. Поехали, Тахир!

IV

За полчаса до этого Латиф на своей потрепанной «Волге» подъезжал к кишлаку. На заднем сиденье молча, будто воды в рот набрала, сидела Муборак.

На улицах кишлака было безлюдно, тихо, темно, хотя на редких столбах светились лампочки, прикрытые листвой деревьев.

Латиф задумался: ехать прямо домой или заглянуть сначала к дяде? Впрочем, с ним ведь Муборак, и не нужно, чтобы она знала о его позднем визите к Палвану. К нему можно и после зайти.

Подъехав к правлению колхоза, Латиф затормозил, обернулся к спутнице:

– Как себя чувствуете, Муборакхон?

– Спасибо, – отозвалась она и стала открывать дверцу.

– Я бы вас прямо к дому подбросил, да, глядишь, молодой муж подумает: «Откуда бы это в такой час?..» А? Ха-ха!

Муборак с грохотом захлопнула дверцу.

– Я слышала, вас называют трепачом. Теперь вижу: правильно называют!

Латиф успел только процедить сквозь зубы:

– Погоди ж ты, желтоклювая!..

…Старый, но все еще крепкий и внушительным дом Равшан-Палвана стоит на самом перекрестке. Сад и дом обнесены прочным высоким дувалом. Тяжелые, с железными бляхами, ворота теперь почти всегда на запоре. Ход – в калитку.

А еще совсем недавно, каких-нибудь два года назад, было иначе: ворота почти не закрывались с утра до поздней ночи, пропуская за день не одну автомашину. В те добрые времена люди со всего района – и не только района – охотно пользовались гостеприимством Палвана, хлебосольного хозяина, щедрого для гостей председателя колхоза. Кого только не перевидали за свой долгий век эти крепкие ворота!

Первое время после ухода с председательского поста Равшан еще пытался сохранять хотя бы видимость былого великолепия в доме. Созывал гостей, родственников. Но где там! Как говорится: «Сколько жеребенок ни старайся, с иноходцем не сравняешься». Заместитель, он и есть заместитель… И закрылись наглухо ворота, да и сам дом будто съежился, приник к земле.

Потому-то и Латиф, подогнав свою «Волгу» вплотную к самым воротам, вошел во двор через калитку. Внутри темно и пусто, лишь на айване [13]13
  Айван – веранда (у домов местного типа).


[Закрыть] мерцал свет.

Не постучавшись, распахнув дверь настежь, Латиф вошел в прихожую, потом в жилую комнату. Здесь при неярком свете жена дяди, сухонькая пожилая женщина, поседевшая, но еще красивая, укачивала ребенка в колыбели.

– Ой! Кто это? – Она встревоженно поднялась. Узнав Латифа, села, успокоенная. – А я думаю, кто бы… Проходи, милый, присаживайся.

– Ну-у, кеннаи [14]14
  Кеннаи – старшая невестка, жена дяди.


[Закрыть], чего пугаться-то? – развязно ухмыльнулся Латиф. – Были б молоденькой, другое бы дело… Тогда уж не попадайся какому-нибудь Латифу-чапани!

– Да и мне-то молодой ни к чему, – мягко улыбнулась женщина. – Только бы с моим стариком не разлучил всевышний!

– Вот это мне по душе! А дома старик?

– Он к Огулай ушел. Ох, да ты, верно, не слышал, какое несчастье…

– Слышал, будьте покойны.

Огулай – это мать Султана и Набиджана, тоже родственница, хоть и дальняя. Если Палван у нее – значит и другие родственники собрались там же.

Латиф хотел было прямо туда и поехать, но, подумав, решил оставить машину дома.

Матери он тоже не застал: младший братишка сообщил, что и она отправилась к тетушке Огулай.

До ее дома всего с километр, если по главной улице, но Латиф подумал, что ближе да и вернее будет направиться садами. Он перемахнул один дувал, потом еще один и вышел к тесному дворику, обсаженному многолетними вишнями. Полоса света падала из раскрытых дверей низенького дома. Взобравшись на дувал и раздвигая прохладные на ощупь ветки вишневых деревьев, Латиф довольно долго разглядывал освещенный двор и дом. Он увидел, как Нурхон, молодая жена Султана, подбросила углей в закипающий самовар; в полузавешенных окнах домика мелькали чьи-то головы. До слуха донесся знакомый низкий голос матери – Апы.

«Чужих вроде нет», – подумал Латиф и бесшумно спустился во двор. На цыпочках подкрался к Нурхон.

– Ай! – вскрикнула она и уронила чайник. – Вечно ты так…

– Кто там? – послышался из дверей властный окрик.

– Я, Латиф, не волнуйтесь.

– А, Латиф, заходи, дорогой! – Палван очень любил племянника – единственного сына своего давно умершего брата, любовался и гордился парнем: «Весь в меня! Такой же сорвиголова!..»

В дверях показался Султан. Сунув ему руку, Латиф шагнул в прихожую. Спотыкаясь о расставленные повсюду калоши, прошел в комнату.

Стены комнаты были увешаны не только обычными сюзане, но еще и полотенцами на колышках; это означало, что в доме лишь недавно появилась молодая невестка. На почетном месте, опираясь на подушки и разглаживая усы, восседал Палван, как всегда, подтянутый, несмотря на массивное туловище и плотную шею. Тюбетейка со сверкающими белизной узорами, будто надетая в первый раз, лихо сдвинута на висок. Рядом с ним сидела Апа.

Кроме них, в комнате находилась только Огулай. Она приткнулась в углу, напротив маленькой железной печки, в которой тлели щепки. Лица женщины не было видно – она вся закуталась платком, и только худые кисти рук застыли на коленях. Во всей фигуре и позе глубокая скорбь – так скорбит мать, потерявшая сына.

Огулай даже не шевельнулась, когда вошел Латиф.

– Ну, как там? – спросил его Палван.

– Да как… – Латиф махнул рукой и глянул на Огулай. – Заперли – и конец!..

Женщина вздрогнула, уронила голову в колени, плечи ее затряслись. Не глядя больше на нее, Латиф наклонился над достарханом – скатертью с угощениями. Обеими руками отломил кусок лепешки, намазал маслом. Подошедший Султан молча опустился на ковер рядом с ним.

– Ну, ладно, – едва прожевав первый кусок, заговорил Латиф. – Что было, то было!.. Я в районе говорил со знающими людьми. Они сказали: «Если у вас будет все в порядке, то, мол, и у нас тоже».

– А как же иначе! – громко и уверенно вставила Апа. – Как только докажем, что он первым полез в драку, избил ни в чем не повинных людей, так и делу конец!

– Думаете, сможем это доказать? – вполголоса спросил Султан, искоса глянув на мать, беззвучно плакавшую в углу.

– Как это не сможем?! – прикрикнула Апа. – Есть свидетели! Я сама видела через окно. Пусть попробует отпираться – до Верховного суда дойду!

– Так, так, – покивал головой Пал ван. Затем обратился к Султану: – В самом деле, племянник, ты крепко держись своих показаний. А то запутаешься – беда… Понял?

– Мудрые слова приятно слышать! – поблескивая маслянистыми глазами, довольно проговорил Латиф. – То же самое и знающие люди сказали. Так что, дядя, одним зарядом двух зайцев сможем убить: и Набиджана вызволим и председательское кресло к рукам…

– Глупец! – оборвал его Равшан и сам вздрогнул, точно от удара нагайкой. – Чтоб я больше не слышал таких слов! Дело не в председательском кресле. Дело в справедливости, понял? Глупец!

Никто не проронил больше ни звука. Палван секунду еще посидел, о чем-то размышляя, потом вскочил на ноги. У самого порога сорвал с бритой головы тюбетейку, хлопнул о ладонь.

– Запомните: я через этот порог не переступал, ничего здесь не говорил и не слышал!

Потом он надел тюбетейку, как прежде, сдвинув на висок, и добавил мягче:

– Хорошенько зарубите на носу: главное – свидетели!

– Будьте покойны, дядя. – Латиф многозначительно сощурил глаза. – Свидетели найдутся. Сам за это берусь!

– Ты? Глупец!

– Пусть! Но дело знаю.

– Глупец, – совсем уже ласково повторил Равшан. Затем обратился к Апе тоном приказа: – Сестрица, и ты запомни: отныне ты не й родстве с этой семьей. Иначе твои свидетельские показания и медяка не будут стоить. И все запомните: наши разговоры должны остаться здесь! «Верблюда видел?» – «Нет». – «Кобылу видел?» – «Нет». Вот так! А главное – свидетели! Понятно?

Снова никто ничего не сказал. И вдруг тишину нарушили громкие всхлипывания Огулай.

– Да вознаградит вас всевышний, дядя! – запричитала она. – Но только я никому не желаю зла. И председателю… А моего Набиджана пусть бог возьмет под защиту!

Опять воцарилась тишина. Огулай, немного успокоившись, заговорила ровнее:

– Да, дядя, я не желаю зла никому. Как старики говорят: «Не рой яму для другого, сам в нее свалишься…» А что от бога…

– Ну, заладила: от бога, от бога! – грубо прервал ее Латиф. – Не обтяпаем дело мы сами, расстреляют твоего сыночка!

Огулай пошатнулась, точно ее ударили в грудь, еще ниже опустила голову, мелко задрожали худые плечи. На пороге застыла Нурхон с кипящим самоваром в руках-

– Да, расстреляют! – любуясь эффектом своих слов, повторил Латиф. – Столько людей искалечил, а про Шарофат нечего и говорить – не сегодня-завтра отправится на тот свет. Думаешь, за это по головке погладят твоего любимца?

Палван нахмурил седые брови. Он один, может быть, понимал всю бесчеловечность того, что сказал Латиф, на секунду в глубине его души вспыхнула даже искра сожаления, но тут же погасла.

– Хватит! – проговорил вдруг Султан, угрюмо молчавший все время. – Успокойтесь, мама! И молчите. Не вмешивайтесь, если дело непостижимо для вашего ума!

Но Огулай не могла успокоиться, глубоко и горько всхлипывала, уронив голову и закрыв лицо ладонями. К ней подошла Апа, обняла за плечи.

– Сестрица, что ты говоришь? Кто кому роет яму? Ведь я же собственными глазами видела, как председатель издевался над Султаном! Неужели ты хочешь, чтобы мы скрывали истину?

Она собиралась еще что-то сказать, но Равшан знаком велел: помолчи! Потом обратился к Нурхон, все еще стоявшей с самоваром в руках:

– Невестушка, ну разве нам сейчас до чаю? Неси его назад.

И, как только она исчезла, прикрыл дверь, стал к ней спиной и заговорил тихо и твердо:

– Дорогая Огулай, мы пришли сюда потому, что жалеем тебя и нашего племянника Набиджана. Латиф – пустая голова, ты знаешь; не слушай, что он болтает. Разве дело в председательском кресле? Наша цель – помочь тебе и племяннику. Но… я совсем недавно ушел с поста председателя. И потому не только Латиф, но и другие могут сказать, что я, мол, снова стараюсь занять этот пост. Поэтому я должен стоять в стороне… И особенно прошу: забудь то, что сболтнул Латиф. Иначе я этого порога больше не переступлю. А пока будь здорова!

И он вышел, пригнувшись, чтобы не задеть притолоки. Латиф и Султан сразу же поднялись и пошли вслед за ним, то ли проводить, то ли зная, что понадобятся ему.

Выйдя из дому, Равшан двинулся не к воротам, а в глубь двора. Дойдя до виноградника, обернулся, двумя руками крепко взял за воротники Латифа и Султана, притянул к себе.

– Вот что, друзья. Внимательно слушайте: в словах Огулай – истина! Не дело мужей копать яму другому. Главное сейчас – восстановить справедливость! Понял, племянник? – Он слегка тряхнул Султана.

– Да. Спасибо, дядя…

– Ведь мы все болеем душой, оттого и пришли, – угодливо вставил Латиф.

– Вот правильно! И самое главное тут – стоять на своем. Не отступать от прежних показаний. Подумай над этим, Султан, крепко подумай!..

– Будьте покоимы, дядя! – снова ощерился Латиф.

– Глупец! – Равшан ласково потрепал своего любимца по плечу. – Ну, кончен разговор. И чтоб он остался между нами. Все!

Едва он скрылся за воротами, Латиф хлопнул Султана по спине.

– Пошли. Утопим все наши горести!..