Текст книги "В большой семье"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

В пионерской комнате

На большой перемене в пионерской комнате так и пестрело от светлых, русых, черных голов. Алели красные галстуки. На большом столе стопками лежали книги. Пионерки из разных классов толпились вокруг стола, брали то одну, то другую книгу, рассматривали и листали их.

Раздавались замечания:

– Вот хорошая! Ты читала?

– Кто-то «Белеет парус одинокий» принес. Молодец!

– А я подарила «Дальние страны» Гайдара и «Детство» Горького.

Таня торжественно села за стол, взяла вставочку и деловито осведомилась:

– Ну, у кого записывать?

– У меня уже записаны, – отозвалась одна из шестиклассниц.

– И у меня.

– А мы вчера принесли.

Таня подняла белые брови.

– Значит, у меня простой. Верочка, почему книги не несут? – воскликнула она нетерпеливо.

Пионервожатая Вера сидела за маленьким столиком в углу комнаты. На танин возглас она только взглянула светлыми глазами и ничего не ответила: ей было некогда. То и дело к ней подходили девочки, спрашивали и рассказывали каждая о своем. Старшая пионерская вожатая Вера Сырцова, девушка лет восемнадцати, с золотистыми косами вокруг головы, отличалась строгостью. Девочке в несвежем воротничке или неаккуратно причесанной в пионерскую комнату лучше было не приходить. Вера безжалостно отчитывала нерях.

– Почему тут маленькие толкутся? – свирепо спросила Таня, сильно досадовавшая, что ей ни у кого еще не пришлось принять книг. – Ты, например, зачем сюда пришла? – наклонилась она к совсем маленькой девочке в коричневом платьице, стоявшей у самого стола и озиравшейся с любопытством.

– Я принесла подарить книги, – робко сказала девочка.

– Так что же ты стоишь? – взметнулась Таня. – Глупышка какая! Ой! А можно у октябрят принимать? Ведь дружина собирает.

– Конечно, можно, – заговорили девочки.

– Лишь бы побольше.

– Ведь и учителя книги приносят. Анна Петровна принесла полное собрание сочинений Некрасова.

– Ну давай! Что у тебя? – спросила Таня, очень довольная, что может, наконец, приступить к своим обязанностям.

Деловито нахмурив лобик, девочка протянула тонкую книжку большого формата.

Сразу несколько голосов прочли название:

«Приключение Бибишки».

Смех. Веселые восклицания:

– Да это для трехлеток!

– Пожалуй, для Бибишки наши подшефники немножко великоваты!

– Собачонка какая забавная на обложке!

– А растрепанная до чего!

– Я очень часто ее читала, – огорченно призналась девочка.

– Да это, может быть, самая любимая ее книжка, – вдруг догадался кто-то. – И вот принесла, не пожалела. Ай, девочки, какие вы!

Таня посмотрела на стоявшую перед ней маленькую фигурку и решительно заявила:

– Конечно, может пригодиться! Для сестер и братьев младших. Очень интересная книжечка. Спасибо, что принесла.

И она размашисто записала на листе бумаги: «Глушкова Валя, первый пятый класс, «Приключения Бибишки».

– Но растрепанная, в самом деле, жутко, – добавила Таня, когда Глушкова Валя, радостно улыбаясь, отошла от стола. – Ой, девочки, сколько книг рваных! Что мы станем делать?

* * *

После уроков в пионерской комнате пахло клеем, шуршала бумага, звякали ножницы.

Две бригады по ремонту книг трудились усердно. Но подклеивать страницы и ставить новые матерчатые корешки только на первый взгляд казалось легко. Это дело поручили самым аккуратным и проворным девочкам, и все-таки работа двигалась медленно.

И вдруг пришла неожиданная помощь. В один из самых горячих дней, когда книг, требующих ремонта, скопилось особенно много, библиотекарь Мария Александровна привела в пионерскую комнату маленького старичка.

– Ну-те-с, что тут у вас? – спросил он таким тоном, каким врач спрашивает у больного.

Девочки встали и с любопытством смотрели на старичка. Он был сухонький, с блестящей лысиной и с пушистыми белыми бровями. Узловатыми пальцами он проворно брал то одну, то другую подклеенную книгу, подносил ее к очкам и разглядывал.

– Аккуратная работа, молодцы! – похвалил он один из переплетов.

Рита Харламова, долго трудившаяся над этой книгой, зарделась от удовольствия.

Старичок был переплетчиком. Он пришел в школьную библиотеку за книгами, отложенными в переплет. Мария Александровна рассказала ему о том, как их пионерская дружина взяла шефство над сельской школой, как собирают девочки книги и приводят их в порядок. Переплетчик заинтересовался и пожелал взглянуть на работу девочек.

Сухонький старичок оказался настоящим чудодеем: под его указкой из рук пионерок выходили обновленные книги. Какие красивые уголки из плотной бумаги на них появились, какие аккуратные ровные корешки! А изорванные страницы плотно затянула тонкая папиросная бумага: страницы стали прочными, а каждую букву на них все-таки можно было прочесть.

Еще недели полторы тому назад был помещен в газете ответ ленинградских пионерок на заметку подгорновцев. Они писали, что собрали для Подгорной школы 600 книг и привезут их. Книги должна была отвезти делегация из двадцати пяти лучших пионерок.

Еще один член «сборной семейки»

Вскоре после поездки в Ленинград Сахаров демобилизовался. Он стал работать технологом на том же заводе, где работал до войны.

В огромных цехах завода многое изменилось. Новые люди, новые станки, даже стены частично стали другими: разрушенные немецкими снарядами теперь отстроили заново. Завод восстанавливался и расширялся.

Сахаров с волнением слушал рассказы своих товарищей о том, как они работали в блокадную лютую зиму.

– Да ты точь в точь такой же, как до войны, Петр Сидорович! – говорил он с удовольствием, пожимая руку старичку-инструментальщику, растроганно хлопавшему его по рукавам защитного кителя.

Но вскоре Иван Антонович увидел, что изменились не только цехи, но и люди. Они стали требовательнее к себе, к своей работе. На заводе осваивали новое оборудование. Хотели добиться отличного качества изделий.

С утра до вечера Сахаров проводил в цехах. Дома ему было очень тяжело одиночество и каждый вечер хотелось, чтобы поскорей настало утро и можно было снова итти на завод.

– Иван Антонович, а что если увеличить скорость оборотов шпинделя? Выдержит станок? – спрашивал его новичок-рабочий.

– Взгляните, товарищ Сахаров, почему на этом новом станке у меня сегодня не ладится? Вчера лучше шло…

Молодые рабочие охотно обращались к нему с вопросами. Этот невысокий плотный человек с седым ежиком волос так внимательно и спокойно всё разъяснял.

Заметили, что с особенной теплотой Сахаров относится к подросткам, совсем еще мальчишкам, недавно вышедшим из ремесленного училища. Стоя у станка какого-нибудь паренька, он пристально-задумчиво, а иной раз с какой-то грустью вглядывался в мальчишеское лицо и часто мягко расспрашивал паренька, откуда тот пришел на завод, есть ли у него родители…

С большим вниманием он наблюдал за работой подростков. Вот стоит Петя Маслов, широкогрудый, с кудрявым чубом, свисающим на лоб. Петя запорол деталь. У него смущенный вид и хмурые глаза. Испорченное металлическое кольцо он крепко зажимает в перепачканных эмульсией пальцах. Мастер только что отругал мальчишку. Проходя по цеху, Сахаров наблюдал всю сцену.

Когда рассерженный мастер отошел, паренек почесал затылок, вздохнул и решительно зажал в патрон следующую деталь. Лицо у него было упрямое.

В конце смены Иван Антонович как бы невзначай заговорил с Петей и незаметно подбодрил его. Парень ушел из цеха в хорошем настроении. Сахаров уже знал, что дома Петю ждут мать и брат.

Но были ребята и совсем безродные. К ним Иван Антонович присматривался особенно внимательно. Ему всё чаще и чаще приходила в голову мысль усыновить какого-нибудь мальчика, у которого погибли и мать и отец…

Как-то вечером Иван Антонович поднялся по лестнице серого дома на Карповке и позвонил у дверей квартиры, где жил Викентьев со своими питомцами.

Сахарова встретили приветливо, как родного. Он просидел весь вечер, говоря о сыне. Ивану Антоновичу казалось, что когда он говорит об Алике, то становится как-бы ближе к нему.

Провожая Сахарова в переднюю, Матвей Иванович ласково твердил:

– Приходите же, голубчик. Не забывайте нас!

С тех пор Иван Антонович стал частым гостем в «сборной семейке».

Он уже прекрасно знал, как в блокаду Викентьев приобрел обширную семью.

Об Алике теперь почти не говорили. Все не хотели напоминать Сахарову о сыне. И только Димка иногда задумчиво спрашивал:

– А что ваш Алик умеет играть в футбол?

– Конечно, он умеет играть в футбол, – отвечал Сахаров.

Оля с упреком взглядывала на Димку:

– Ну, что ты пристаешь к Ивану Антоновичу?

– Ничего. Ему же интересно знать… – говорил Сахаров. – А что было у тебя сегодня в школе, Дима?

И Димка с увлечением принимался рассказывать Ивану Антоновичу, – так быстро произнося имя и отчество Сахарова, что получалось «Ван Тоныч», – как в школе учительница «выставила» к стенке Валерку Петрова. За что? Ну, как же – он снял на уроке арифметики ботинок с левой ноги и стал им играть, потихонечку возя взад-вперед по полу, будто это грузовая машина.

Как только Сахаров переступал порог, Димка кидался к нему навстречу и радостно прыгал вокруг него.

Иван Антонович быстро проникся интересами своих юных друзей.

Олины дружинные дела Сахарову очень понравились.

– Отлично делаете, что собираете книги для ребят, которые у немцев намучились, – сказал он. – Досталось этим ребятишкам…

И на другой день принес пачку книг: «Прими, Оля, и меня в долю».

Все члены «сборной семейки» стали близки ему: и добрейший старик, и порывистый, то безудержно-веселый, то задумчивый темноглазый мальчик, и эта девочка, которой в четырнадцать лет приходилось хозяйничать, как взрослой, проворная и в то же время неторопливая, сосредоточенная и подчас немножко суровая. Иван Антонович догадывался, что Оля до сих пор тоскует о матери.

Все в семье привыкли к Ивану Антоновичу. Если он не появлялся три дня подряд, ему говорили с упреком:

– Как вас долго не было!

Как-то Ося серьезно сказал Сахарову:

– Вы теперь тоже член «сборной семейки». Правда?

– Приходящий, – добавил Димка.

Все засмеялись.

– А что я сказал такого? – обиделся Димка. – У сестренки одного нашего мальчика есть приходящая нянька.

Вместе со всеми весело рассмеялся и Сахаров. И вдруг что-то больно кольнуло его в сердце: «Веселюсь тут. А где-то Алик?»

С неменьшей болью и тоской, чем всегда, он думал о сыне. Но боль была какая-то другая. И он понял: горе, тоска, тревога и беспокойство за сына остались, но чувства одиночества у него уже не было. Он не один: у него есть друзья: Викентьев, Ося, Оля и Димка. У него есть семья.

Глава пятая. Начало дружбы

Письмо отцу

Улицы в поселке Подгорное неровные: то круто взбираются вверх, то сбегают вниз. И по широкому шоссе и по каждой тропиночке иди, куда вздумается. Никто тебя не задержит. Хочешь иди тихонечко, хочешь беги во весь дух.

Нет, Аня не хочет ни бежать, ни скакать. Она уже большая: ей четырнадцать лет. Степенно, неторопливо идет она по улицам и смотрит по сторонам. Глядит – не наглядится.

А не хочешь ли, Аня, запеть? Ведь можно. Да, запеть она хочет. И низким грудным голосом Аня поет:

 
Широка страна моя родна-ая…
 

Как хорошо! Уже сколько времени она дома, а всё не может привыкнуть. Утром проснется – так сердце и забьется от радости: «Дома! Дома!»

– Мама! – окликает Аня громко, во весь голос, ни от кого не таясь.

Вот мать сейчас же отзовется: «Что, дочушка?»

И ничего подобного. Не отзывается мама: нет ее дома. Раным-рано, когда Аня еще сладко спит, мать уходит на колхозные огороды или на ферму. Дела-то сколько! И за всякое дело мать хватается с жадностью. Она так работает, словно хочет наверстать всё то время, что отняли у нее гитлеровцы.

Пусть себе мама работает спокойно! Придет домой – всё будет сделано: и печь истоплена, и прибрано, и обед приготовлен. Аня вернется из школы и всё сделает. И еще успеет погулять.

Солнышко светит – Ане весело. Дождь идет – Ане тоже весело. И в ведро, и в непогоду – каждый день светел, как ясной улыбчивой весной.

А по вечерам, приготовив уроки, Аня сидит за столом у керосиновой лампочки – еще не загорелась под потолком круглая электрическая, но скоро загорится – и пишет письма отцу.

Сразу, как вернулись в свой поселок, мать съездила в Ленинград и в военкомате узнала номер полевой почты отца. И какое это было счастье, когда пришло ответное письмо! От радости мать и плакала и смеялась. Отец был жив-здоров. Он побывал в четырех столицах.

В своем письме отец просил:

«Пиши мне, дочка, обо всем. Ты уже большая теперь. Чтобы я доподлинно знал, как вы теперь живете, дорогие мои».

И крупным неуверенным почерком, не очень-то быстро выводя буквы, Аня старательно исписывала листки почтовой бумаги, привезенной матерью из Ленинграда.

«Здравствуй, дорогой папа!

Помнишь, как мы хорошо жили в своей родной неразлучной семье? А потом на нас звероломно напали гитлеровцы, и жить нам стало так плохо и худо, что я даже не могу тебе описать.

Но теперь фашистов прогнали, и мы с мамой живем очень хорошо, а также и другие колхозники. Я каждый день всё радуюсь, что стала опять свободная. И никто на меня не закричит и не ударит. И никого я больше не боюсь.

У нас так много интересного, что не знаю, о чем и писать сначала.

Школу отремонтировали. Строят новые дома вместо разрушенных и сожженных гадами. И всё кто-нибудь новый у нас поселяется. Приезжают многие из эвакуации, которые под немцами не были, а жили в войну на «Большой земле». Недавно приехал смешной такой дядька – агроном Петренков…»

Аня прикусила зубами кончик вставочки. Брови ее приподнялись, карие глаза стали задумчивыми. Ей представился агроном Петренков, пожилой человек с острой бородкой, в очках. Опираясь на палку и сильно прихрамывая, агроном день деньской ходил по полям, а на дальние участки ездил в двуколке.

Снова заскрипело перо.

«У этого агронома нога деревянная и семья большая: жена, две дочки и два сына, – писала Аня. – Он очень веселый, всё шутит. Мама его очень хвалит. Дочка у агронома уже большая, а мальчишки учатся в нашей школе. Юдин озорной какой-то, в шестом классе. А другой уже в седьмом. Он старше меня немного, а может, и не старше. Этот Алеша Петренков такой…»

Аня долго сидела и думала, что написать об Алеше Петренкове.

Недели две тому назад Аня, проходя мимо школы, остановилась посмотреть, как мальчики копают землю.

Копать землю вокруг школы начали с тех пор, как приезжала в поселок Тамара Сергеевна, которая работала в их школе завучем до войны. Она приезжала, чтобы показать то место, где зарыты от фашистов ящики с учебниками. Но, приехав, не могла определить его и указала только участок. Ребята решили найти учебники во что бы то ни стало. Они копали ямы в разных местах, но ничего не нашли. Сначала копало много народу: Потом бесплодные поиски всем надоели. И только три мальчика продолжали изо дня в день упорно заниматься раскопками.

В тот момент, как Аня остановилась посмотреть на копавших, один из мальчиков палкой счищал с лопаты землю. Снега еще не было, но прошли осенние холодные дожди. Тяжелыми черными комьями земля налипала на лопату. Очистив лопату, мальчик воткнул ее в землю, выпрямился, снял кепку и отодвинул со лба светлые волосы.

– Чего глядишь? Помогла бы лучше, – крикнул Ане Коля Рогов.

– Чей это? – кивнула Аня на светловолосого мальчика.

– Алеша Петренков, агрономов сын, – ответил Коля. – А что?

– Ничего… До самой зимы будете, как кроты, в земле копаться?

– Кроты книги не ищут, – ответил за Колю Алеша.

Аня смутилась и пошла от школы, но, отойдя несколько шагов, услышала радостный крик. Она побежала обратно. Все три мальчика стояли над ямой, которую копал Леня Петров.

Весь красный, сверкая глазами, Леня кричал:

– Нашел! Нашел!

И верно: из земли торчал твердый угол ящика.

– Девочка, зови ребят! – сказал Алеша Ане. Синие глаза у него блестели.

Вот было замечательное событие! Сбежались ребята. Ящик вытащили, отнесли в школу и с волнением извлекли оттуда учебники, макет человеческой головы для занятий по анатомии и четыре карты. Кое-что зацвело, но не попортилось сильно, так как было плотно завернуто в клеенку.

Аня подкрутила фитиль у лампы, вздохнула и жирно зачеркнула начатую фразу: «Этот Алеша Петренков такой…» Вместо этого, она быстро написала:

«Папа, тот Алеша Петренков учился на «Большой земле», а у нас проклятые фрицы отняли столько лет. Какая жалость! Сколько мы могли бы уже знать, я и другие девочки. Папа, я хочу всё-всё скорей узнать. У меня пятерки и по русскому языку, и по географии, и по естествознанию. Только по арифметике всё что-то четыре, а то и три. Папа, я хочу много узнать – про всё. Я бы читала и читала книги целый день, самые толстые и про всякое разное. Но у нас книг-то и нет. Привезут из Ленинграда кому-нибудь книжку, я сразу прошу, но очередь доходит нескоро. Пиши, дорогой папа, когда вернешься и как поживаешь.

Твоя верная дочка Аня Бодрова».

Алеша Петренков

Мать посоветовала Ане:

– Пойди к Петренковым попроси. У них, наверно, книги найдутся.

– Неудобно…

– Чего там неудобно? Пойди и попроси, иди. Александра Николаевна наверно дома. Да и Федор Петрович, должно быть, вернулся. Время уж под вечер.

Аня накинула на голову теплый платок, выскочила на улицу, влетела на косогор и мигом очутилась перед домом Петренковых. На крыльцо она поднялась потихоньку, переставляя ноги с первой ступеньки на вторую, со второй на третью… А на верхней ступеньке стояла долго, закутавшись до бровей в платок, и не решаясь постучать.

Ветер раскачивал верхушки осин. Заря стояла низко над горой, а выше, там, где небо было зеленоватым и прозрачным, быстро неслось сверху лиловое, а снизу алое облако. Аня поглядела на облако, такое стремительное, красивое, и чуть не заплакала от досады на себя за свою нерешительность. Бойкостью она никогда не отличалась, и мама нередко бранила ее за стеснительность, но чтобы вот так – порога не переступить – этого с ней еще не бывало.

Если бы только она знала наверное, что этого Алеши Петренкова нет дома! А почитать книжку так хочется…

Аня глубоко вздохнула, покрепче прихватила рукой платок под подбородком и локтем толкнула дверь в сени.

Жена агронома Петренкова, Александра Николаевна, сидела у стола и шила на швейной машинке.

– Проходи, девочка, садись, – сказала она приветливо. – Ты ведь Бодровой дочка? Мама за чем-нибудь прислала?

Аня присела на стул и подобрала ноги.

– Спасибо.

Накручивая на палец бахрому теплого платка, Аня одним духом проговорила:

– Дайте мне, пожалуйста, книжечку какую-нибудь почитать.

Александра Николаевна ласково взглянула на смущенное лицо девочки:

– Читать, значит, любишь?

– Так бы всё и читала, было бы чего, – пробормотала Аня.

– Какую же я тебе книжечку дам? Я без ребят и не знаю… А их дома нет.

– Ни одного нет? – Аня подняла голову, почему-то вдруг перестав стесняться.

– Ни того, ни другого нет. Алеша к Варе в Ленинград поехал, молоко отвезти. А Ленька где-то на улице бегает.

Теперь Аня отчетливо разглядела жену Петренкова. У Александры Николаевны было полное спокойное лицо и добрые глаза, окруженные легкими морщинками. Темные с проседью волосы ее были зачесаны назад и на затылке скручены в маленький тугой узел.

«Славная она, – подумала Аня. – Но нисколько на нее Алеша не похож».

Несколько минут просидев молча, Аня встала:

– Ну, пойду.

– Посиди, чего ты! – сказала Александра Николаевна. – Расскажи, как вы с матерью живете? Отец-то пишет?

Аня рассказала немного про папу и маму. Потом, осмелев, спросила:

– Кажется, ваш старший сын очень хорошо учится?

– Алексей у нас молодчина, – ответила Александра Николаевна и почему-то вздохнула. – Он и сам учится хорошо и Леньку тянет. Ленька-то тоже способный, да ленивый. Что ему нравится, то и делает. Вот математику любит, так это у него ничего, идет. А по литературе, по истории – одна беда.

Она разгладила шов и быстро прострочила его.

– Да, самостоятельным Алексей растет, – продолжала Петренкова. – И упорный. Чего захочет, так добьется. В деревне на Алтае когда были, верховая езда ему не удавалась. Падал он с лошади. До крови разольется другой раз, а снова лезет. И научился ездить. Тихий он такой, сдержанный, всё у него внутри. Не то, что Ленька, у того душа нараспашку. Будто и суровый Алексей-то, так кажется. А вот, к примеру, заболела у нас Варька. Так он за 15 километров в районную аптеку бегал. По морозу… И Леньке он как за старшего, уступает ему. А ведь чуть-чуть постарше… Уж так мы его полюбили, Алексея, так полюбили!

Всё время Аня жадно слушала, не спуская с Александры Николаевны внимательных глаз, но тут она заморгала от удивления. Ей показалось странным, что Петренкова сказала о сыне: «Полюбили». Вдруг бы анина мама так сказала об Ане: «Полюбила я свою доченьку». Ане стало смешно. Да ведь мама ее всегда любила, еще когда Аня ни ходить, ни говорить не умела, а не то, чтобы она ее потом полюбила…

– Трудно ему сперва было на крестьянской работе… – Александра Николаевна внезапно замолчала и потом совсем другим голосом, не задумчивым, а живым и громким спросила входившего Алешу:

– Ну, рассказывай, как они там?

– Хорошо. Привет всем от Вари, – Алеша снял у двери пальто и шапку и подошел к Ане.

– Здравствуй.

Аня слегка покраснела.

– Здравствуй.

И застенчиво улыбнулась, подумав: «А я знаю, что ты с лошади падал».

– Дай ей книжку почитать, – сказала Александра Николаевна.

Алеша ушел в горницу и через минуту вернулся с книгой в руках.

– Вот «История одного детства». Очень хорошая книга. Не читала? Это мне Варя в Ленинграде в библиотеке достала. Только смотри не испачкай. И очень долго не читай: ее отдавать надо. Ты в каком классе?

Он говорил спокойно, просто, точно знал Аню давным-давно.

– Я только в четвертом! – тихо сказала Аня. – Мне учительница говорила… Но только трудно это…

– Что трудно?

– Она сказала: позанимайся хорошенько и сдай за пятый класс, тогда осенью сразу в шестой переведем. У нас Стеша Логунова так сделает, она сможет, а я нет. У меня арифметика хромает. В диктовке я ошибок не делаю, а задачи не выходят.

Алеша мельком глянул на Аню и в раздумье сдвинул брови.

– А с остальными предметами справишься?

– Справилась бы. Занималась бы и занималась. А вот задачи…

– Знаешь что?.. Хочешь, я займусь с тобой арифметикой?

Аня замерла от удивления и радости.

– О-ой! Правда?

– Попробую, – сказал Алеша.

Сердце у Ани билось, и ей хотелось петь, когда, прижав к груди взятую у Алеши книгу, она бежала домой.

«Неужели перешагну через класс? Неужели своих догоню?»