Текст книги "В большой семье"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Аделаида Александровна Котовщикова
В большой семье

Глава первая. Где мой сын?

Разговор с инспектором

По Невскому проспекту в направлении от Московского вокзала к Адмиралтейству шел военный. На каждом погоне его офицерской шинели серебрилась одна крупная звездочка. В руке он держал небольшой чемодан желтой кожи.

Военный шел медленно, с радостным любопытством разглядывая всё вокруг.

Проходя по Аничкову мосту, через Фонтанку, он остановился и долго смотрел на вздыбленных бронзовых коней: юноши с трудом удерживали их.

Была осень 1945 года. Недавно выпал ранний снег; на тротуарах он уже растаял, а на металлических гривах коней еще белели легкие хлопья.

– Вот и кони уже на месте, – сказал вслух военный и улыбнулся.

Зажглись фонари на Невском. Сумерки, пронизанные огнями, сразу засинели глубоко и густо. Оживленная толпа прохожих двигалась по панели.

Навстречу военному шла молодая женщина и вела за руку мальчика лет девяти. Рассказывая о чем-то матери, мальчик звонко засмеялся. Военный посмотрел на веселого мальчика, нахмурился и ускорил шаги…

* * *

Сотрудники Гороно разошлись час назад. Но в кабинете инспектора по розыску всё еще горела настольная лампа, освещая большой письменный стол и на нем пачку раскрытых конвертов.

Пожилая женщина с седыми волосами, собранными на затылке в рыхлый узел, сидела за столом. В тишине скрипело перо и на белый лист бумаги ложились ровные строчки.

Женщина писала и слегка улыбалась.

«Как удачно окончились поиски маленькой Зои Николаевой!» – подумала она, смотря на письмо родственников девочки.

Отыскать Зою было нелегко. По так называемой военной картотеке удалось установить, что Зоя Николаева эвакуирована в 1941 году в Омск с Пятым детским домом.

Из Омска на запрос инспектора ответили, что Николаева есть, но не Зоя, а Елена.

Ксения Семеновна сличила данные картотеки со сведениями, присланными детским домом. Всё сходилось: фамилия, отчество, возраст, номер дома, в котором девочка жила в Ленинграде. Только имя было другое. Очевидно, это была не та девочка. Одинаковый адрес ничего не значил: в огромном ленинградском доме могли жить несколько семей Николаевых.

Но куда же девалась Зоя Николаева? Картотека ясно говорит, что она уехала именно с Пятым детским домом.

Еще и еще раз обращалась Ксения Семеновна в детский дом с просьбой сообщить о всех девочках Николаевых, находившихся там с момента эвакуации. И, наконец, пришел ответ:

«Николаева Зоя-Елена Федоровна, 1937 года рождения, поступила в наш детский дом 3 сентября 1941 года и в настоящее время воспитывается у нас».

Ксения Семеновна немедленно сообщила об этом родным девочки, и вот радостное, полное благодарности письмо…

Как у четырехлетней девочки изменилось имя? Возможно, что она сама называла себя «Ляля», и ее стали считать Еленой. Ксения Семеновна не удивлялась: недаром всю войну она проработала на трудном посту инспектора. Сколько необычайно сложных и, казалось, безнадежных дел удалось ей распутать за эти годы!..

– Разрешите войти? – раздался голос у двери.

Ксения Семеновна подняла голову и нахмурила брови, вглядываясь. Яркий свет лампы заливал только стол в глубине комнаты. У двери было полутемно.

– Простите за беспокойство, я прямо с вокзала. На всякий случай зашел. Вдруг, думаю, еще застану кого-нибудь.

Военный с чемоданом в руке шагнул от двери и остановился у стола.

– Я переписывался с инспектором Вихровой Ксенией Семеновной. Ее можно видеть?

– Как ваша фамилия? – спросила женщина.

– Сахаров.

– Майор Сахаров? – воскликнула Ксения Семеновна. – Садитесь, Иван Антонович. А Ксения Семеновна – это я… – и протянула пришедшему руку.

– Вы даже имя мое помните? – удивился военный.

– Что же тут удивительного? Ведь мы давно в переписке, – отозвалась Ксения Семеновна.

Майор поставил на пол чемодан, снял фуражку и провел рукой по седеющему ежику волос. Потом расстегнул шинель и сел на стул. Лампа осветила чисто выбритое лицо с высоким лбом и добрыми, мягкими губами. Небольшие серые глаза, живые и умные, смотрели прямо и внимательно.

– В отпуск приехали? – ласково спросила Ксения Семеновна.

– Да, недели две могу здесь пробыть…

Ксения Семеновна покосилась на грудь майора и произнесла с уважением.

– Наград у вас сколько! Наверно, где только ни воевали…

– В пяти странах побывал, – просто сказал майор и, сдерживая волнение, тихо спросил:

– Ксения Семеновна, узнали что-нибудь?

– Голубчик, – доброе морщинистое лицо женщины стало взволнованным и виноватым, – ведь я вам писала обо всем не так давно. Получили? Знаю, что получили, потому что ответили.

Сахаров еще ниже опустил голову.

– Давайте еще раз представим, какими данными мы располагаем. – Из ящика стола Ксения Семеновна достала папку и раскрыла ее. – Ваш сын Алексей Сахаров, 1930 года рождения, был эвакуирован на «Большую землю» в апреле 1942 года с детским домом номер 14, Петроградского района. Так. В детский дом он поступил из больницы имени Эрисмана 15 января того же 1942 года…

Почти детское выражение внимания не сходило с лица майора. Всё, что говорила Ксения Семеновна, он уже знал. Но деловой тон инспектора вселял в него надежду.

– В апреле сорок второго года Четырнадцатый детский дом был эвакуирован… – задумчиво повторила Ксения Семеновна и, помолчав, продолжала: – Когда эшелон стоял в Вологде, немцы стали бомбить станцию. Детей выводили и выносили из вагонов в укрытие, в лес.

– Жертвы среди детей были? – тихо спросил майор.

– Только две девочки. Одна из них, тяжело раненная, была сразу же направлена в госпиталь, другую убило осколком. – Ксения Семеновна вздохнула и снова помолчала. – После налета была, разумеется, произведена тщательная проверка: все ли дети вернулись в поезд. И тут обнаружили, что нет трех мальчиков. Потом один пришел перед отправкой поезда. Другой позднее попал в приемник на станции. Наверно, бродил по путям и его подобрали. Этот мальчуган был отправлен дальше с другим эшелоном…

– Как об этом узнали? – перебил майор.

– Детский дом запрашивал о мальчиках, которые отстали в Вологде. – Ксения Семеновна строго взглянула на собеседника. – Ведь воспитатели за ребенка отвечают.

– Я понимаю, понимаю, – смущенно пробормотал майор.

– А третий мальчик, – сказала Ксения Семеновна, – не был найден. Я запрашивала детский приемник Вологды, бюро госпитализации. Недавно я вторично запрашивала ЦСБП.

– Это что за ЦСБП?

– Центральное статистическое бюро о перемещенных лицах отдела Красного креста и красного полумесяца.

Глаза майора рассеянно смотрели куда-то в сторону.

– Когда я видел его в последний раз, – сказал он негромко, – это был совсем маленький мальчик. Ему было десять лет, но на вид ему давали восемь-девять. Такой светлый, светлый хохолок стоял у него на затылке… А нельзя запросить все детские дома Советского Союза? – быстро спросил Сахаров.

– В детском доме его нет, – решительно заявила Ксения Семеновна.

– Как… нет? – растерянно спросил майор. – Почему вы в этом так уверены?

– Мальчик тридцатого года рождения. Ему пятнадцать лет. А в детских домах воспитывают до четырнадцати.

– Да, да, правда… Но где же, как же искать? – с горечью спросил Сахаров.

– Советский Союз велик, поищем и… найдем!.. – ответила женщина.

«Он даже не допускает мысли, что сын его погиб», – с теплым сочувствием подумала Ксения Семеновна, и ей стало жаль сидящего перед ней человека. «Вот бедняга. Жена погибла в блокаду, а сын… может быть, и его давно нет на свете».

Как бы отвечая на ее мысли, Сахаров сказал с большой твердостью:

– Если только мой сын жив, я его найду! Всю жизнь буду искать, а найду!

– Желаю вам удачи, майор Сахаров, – от души сказала Ксения Семеновна. – И я буду продолжать розыски и, если только нападу на след, тотчас же вас извещу. – Она крепко пожала руку майора.

По следам сына

Сахаров стоял в своей комнате. Каждый предмет напоминал ему о тех, кого он так любил. Ему даже казалось, что вот сейчас они должны войти в комнату.

На полке лежали школьные тетради сына, его книги. Некоторые из них он читал Алику вслух. А тот слушал, и глаза у него были большие, задумчивые.

В шкафу висят платья жены Вали. Вот это синее было на ней, когда она провожала его на фронт. Стояла на перроне белокурая, тоненькая, и улыбалась ему сквозь слезы… А теперь платье висит в шкафу. И никому оно не нужно…

При виде знакомых вещей больно сжималось сердце. Они точно рассказывали и заставляли вспоминать…

Вот коричневое пятно на клеенке обеденного стола. Это они с Аликом пытались выжигать на дереве, но забыли снять клеенку и прижгли ее. Мамочка оттрепала за уши обоих – и отца и сына. Алик тогда последний год ходил в детский сад. Топотали по комнате его быстрые ножки. Шумным и капризным Алик никогда не был. Иногда Сахарова даже огорчало, что сын у него такой тихий. Мальчики должны быть буйными. А он был ласковый, как девочка. Прижмется к отцовскому плечу и стоит… Но с какой неожиданной твердостью он сказал при прощании с отцом: «Теперь я буду о маме заботиться. Ты не беспокойся». Отец тогда обнял сына за тонкие плечи, привлек к себе и сказал нежно и шутливо: «Береги маму, сынок!» Таким он вспоминал сына всю войну.

Когда Сахаров уезжал в отпуск из Румынии, образ белокурого мальчика с серьезными глазами встал перед ним с такой ясностью, что заслонил собой всё окружающее.

Тогда Сахаров встряхнул головой и снова увидел привокзальные домики, крытые белой черепицей, пыльные акации, синее небо. Молодой румын в бархатном жилете и в рубашке с расшитыми рукавами медленно проходил по перрону, разглядывая русских офицеров.

Иван Антонович услышал голос своего ординарца-ефрейтора Николая Панкова. Тот стоял в нескольких шагах от Сахарова и о чем-то с увлечением рассказывал капитану Фоменко, тоже уезжавшему в отпуск, только не в Ленинград, а в Калугу.

– Танки совсем уж близко, проклятые. А наш старший лейтенант всё не дает команды «огонь!» Смотрит и молчит. Мы так и замерли у орудий, а у него хоть бы что в лице дрогнуло. Бесстрашный человек! – убежденно добавил Панков.

– Да, выдержка у него крепкая, – согласился капитан и посмотрел в сторону Сахарова.

– О ком это он? – подходя ближе, спросил Сахаров.

Капитан рассмеялся.

– О ком? Да о вас, товарищ майор. Вспоминает, как вы в сорок втором танковую атаку отбивали.

– Всякое было, – сказал Сахаров.

Ему вспомнилась белая пелена озера и обратный скат высотки, где окопалась его батарея.

Чувство огромного напряжения охватило тогда людей. Нужно было выждать, не обнаруживать себя, открыть огонь лишь в самый последний момент, когда танк противника начнет вползать на холм и водителю будет видно в щель только небо. Сахаров дождался этого и обрушил на танки лавину огня, из четырех орудий… Черные фонтаны земли взлетели вокруг вражеских машин. Один танк взорвался и куски брони с визгом разлетелись во все стороны. Другой танк вертелся на одной гусенице, как волчок. Металось пламя. А Сахаров продолжал кричать: «Огонь! Огонь! Огонь!»…

Но почему Панков вдруг вспомнил об этом здесь, в румынском городке, когда по-летнему жаркий сентябрьский день ничем не напоминал вьюжную зиму сорок второго года, – Сахаров так и не понял.

Подошел поезд.

– Будь здоров, Панков! – Иван Антонович улыбнулся и крепко пожал руку ефрейтора. «Хороший солдат!» – подумал он.

– Отдыхайте счастливо, товарищ майор! – весело ответил Панков и, передавая Сахарову чемодан, быстро произнес, понизив голос: «А, может, оно и сбудется, товарищ майор…»

«Это он пожелал мне найти сына», – подумал Сахаров и с благодарностью взглянул на Панкова.

И сейчас, вспомнив этот короткий разговор на вокзале, Иван Антонович опять подумал: «Хороший человек». В эту мысль он вкладывал нежность не только к Панкову, но и ко всем своим боевым товарищам.

«Эх, если бы сбылось!» – подумал тогда Сахаров.

Давным-давно он перестал получать от семьи письма. Правда, у него менялся номер полевой почты. Три раза он был ранен. Подолгу лежал в госпитале, а потом направлялся в другую часть. Каждый раз он писал домой, сообщал новый адрес, но ответа не было.

В сорок третьем году он запросил домоуправление. Ему ответили, что зимой сорок первого года его жена погибла. Ушла из дома и не вернулась.

В бою под Псковом во время перемены наблюдательного пункта Сахаров был тяжело ранен. Его подобрали санитары другой части. После госпиталя он попал на другой фронт.

Сахарову посоветовали написать в Ленинградский городской отдел народного образования, который ведает розыском детей.

В момент передышки между боями, где-то в Румынии, он с волнением распечатал письмо от инспектора Вихровой. И вскочил от радости, прочитав: «Имеются сведения, что ваш сын Алексей Сахаров эвакуирован на «Большую землю» с детским домом…» Но дочитал письмо до конца, и радость сменилась мучительным беспокойством. По дороге на «Большую землю» Алик пропал…

«Где же ты, мой беленький мальчик?» – думал Сахаров.

Еще и еще раз он вспоминал рассказ о бомбежке эшелона у Вологды. Воображение беспощадно рисовало ему, как Алик, худенький, бледный, с огромными испуганными глазами вылезает из воронки или из канавы. А поезд ушел. И он бредет… куда?

Или другое: он лежит, оглушенный взрывной волной, засыпанный землей, или сидит один в этой самой комнате, ждет мать. Ждет-ждет, а мать не пришла…

Вихрова сказала, что в детский дом мальчик отправлен из больницы имени Эрисмана. А как он попал в больницу? Кто его туда доставил? Сам пришел? На улице подобрали? Он пойдет в больницу Эрисмана и узнает, как попал туда его сын.

* * *

Низенькая женщина в белом халате нервно уговаривала Сахарова:

– Товарищ майор, да какое для вас имеет значение, как мальчик попал в больницу? Зимой сорок первого года с улицы приносили людей, соседи приводили. Мало ли… Вы ведь сами говорите, что потом мальчик был переправлен в детский дом. От нас, значит, ушел в порядке!..

Сотруднице регистратуры было очень жаль этого майора с грустным лицом. Она рада была ему всячески помочь, но это было очень трудно… Потому она и нервничала.

– Я понимаю, что для меня не могут бросить текущую работу, – сказал Сахаров, оглядываясь на больных, сидевших на скамье у стены. – Понимаю, что только в свободные часы ваши сотрудники могут пересмотреть старые книги… Но я очень прошу вас найти…

– Хоть бы месяц вы знали, – вздохнула женщина.

Иван Антонович не знал, когда сын его был доставлен в больницу и сколько времени в ней пролежал. Это сильно затрудняло поиски. Пришлось поднять все архивы, начиная с ноября сорок первого года и кончая январем 1942 года. Дело было нелегкое.

Когда Сахаров объяснил, зачем ему нужна эта справка, ему обещали всё сделать и попросили прийти через два дня.

Наконец его усадили в дежурке и торжественно развернули перед ним толстую канцелярскую книгу. За его стулом стояли и слегка улыбались сестры, забежавшие в дежурку.

Одна из них сказала, покраснев:

– Это я нашла… Сахаровых ведь много.

Своими глазами он прочел всё… Диагноз – известный заранее – дистрофия. И ниже запись: «Доставлен в больницу комсомолками Лопуховой и Фединой по поручению Петроградского райкома комсомола».

– Были в блокаду такие бригады комсомольские. Помогали людям. От смерти спасали, – сказала старшая медицинская сестра.

Он записал фамилии, поблагодарил регистраторов, врачей, – всех, с кем ему довелось разговаривать в эти дни, и ушел.

А на другой день он уже сидел в кабинете секретаря Петроградского районного комитета комсомола.

– Ваши комсомолки в декабре сорок первого года поместили в больницу моего сына, – сказал Иван Антонович. – Нельзя ли узнать, где сейчас эти девушки?

Ему казалось, что то же самое он рассказывает уже в тысячный раз, и потому чувствовал себя немного виноватым перед людьми, которых отрывал от работы и заставлял искать, вспоминать. Но ему было совершенно необходимо узнать о сыне всё, что только возможно.

И люди это понимали. Его выслушивали внимательно, с теплым сочувствием.

Секретарь райкома, молоденькая круглолицая женщина с коронкой из кос на голове, смотрела на него приветливо и сейчас же принялась звонить по телефону.

Оказалось, что Федина давно уехала из Ленинграда, а Маша Лопухова и сейчас состоит на учете. Она – студентка Электротехнического института. Ему дали ее адрес, но Сахарову не сразу удалось застать девушку дома… А когда они встретились, Маша, высокая цветущая девушка, сразу вспомнила:

– Да, да, мы с Фединой несколько человек отвозили в стационар. А одного мальчика несли на руках, по очереди. Так это был ваш сын? Ну, как он теперь? Вырос, наверно… Как?! Неизвестно где он? – Девушка прикусила губу.

Нет, совсем не с улицы они забрали этого мальчика в больницу. И не из дома, а от одних людей. Фамилия? Нет, фамилии она не помнит. Адрес? Маша подумала, потерла лоб и вскочила. Она не помнит адреса, но, наверно, он записан у Зины. Зина тогда была секретарем райкома комсомола и вела дневник.

Маша долго звонила по телефону.

Вместе с Машей Сахаров побывал и у Зины. Та нашла в своем дневнике запись о том, что, по сообщению лейтенанта Ермаковой, в доме на Геслеровском переулке лежит больной мальчик, которого надо доставить в стационар. Номер дома был записан, но ни номера квартиры, ни фамилии людей, у которых находился мальчик, не было.

– Ничего, – весело сказала Маша. – Я и так узнаю, на глаз. Мы с вами туда поедем…

– А можно сегодня? – спросил Сахаров. – У меня осталось три дня отпуска.

Так Сахаров шел по следам сына.

Полуразрушенный дом

– Этого я не ожидала!

Девушка быстро и виновато взглянула на майора Сахарова. От холодного ветра носик ее покраснел, она зябко передернула плечами.

– Я отлично помню, что подъезд был прямо против ворот, а этаж, кажется, третий. Тогда было трудно подниматься, но все-таки я помню, что не очень высоко. А теперь видите, что делается…

Сахаров молча смотрел на дом, перед которым они стояли.

Под хмурым, низким, затянутым тучами небом печально торчали стены с изломанными, неровными краями. В глубине тянулись железные балки и странным зигзагом висел остов лестницы…

А в другой половине дома жили. В сером воздухе тускло отсвечивали стекла окон, за ними белели занавески.

Перед окном четвертого этажа на веревочке мирно сушилась ребячья одежда.

– Как неудачно получилось! – жалобно воскликнула девушка. – Я помню, что вот тут был подъезд! А здесь лежали сугробы снега…

– Разыскать тех людей надо! – твердо сказал Сахаров. – Пойдемте к управхозу.

Управхоз, озабоченная женщина, по домовой книге старательно перечисляла всех жильцов, населявших разрушенную часть дома до того, как упала бомба. Десятка три-четыре фамилий. Но у кого из этих людей временно находился больной мальчик Алеша Сахаров, она и понятия не имела.

Прежний управхоз умер в блокаду, она здесь работает всего второй год.

– Да от кого вы мальчика брали? – допытывалась управхоз у девушки. – Неужели там у вас, в райкоме комсомола, не записано?

Маша пожала плечами и расстроенно отвернулась.

– Да вы не огорчайтесь. Непременно найдем, – сказал Сахаров и притронулся к ее плечу.

– Вы же меня и утешаете, ну-ну! – со вздохом покачала головой Маша.

Они медленно шли к воротам.

«Отпуск кончается, – думал Сахаров. – Значит, так и придется уехать, ничего не узнав…»

– Товарищ майор! А вы думаете, что те люди, у которых жил ваш сын, могут знать, где ваш мальчик? – неуверенно спросила Маша. – Ведь он потерялся уже из детского дома…

– Раз эти люди взяли к себе моего мальчика, – значит, они знали его. Впрочем… – голос Сахарова прозвучал глухо, – может быть, и на улице подобрали. Разве не помогали ленинградцы друг другу – совсем незнакомым? Тем более ребенку… Постойте! – Он внезапно остановился и окликнул проходившего мимо подростка в шинели ремесленника.

– Ты из этого дома, мальчик? – спросил Сахаров.

– И блокаду здесь жил?

– Зиму сорок первого года жил.

– А ты не знал такого мальчика – Алешу Сахарова?

– Алешу Сахарова? – Мальчик подумал. – В нашем доме что-то не припомню.

– Он жил на Гулярной, но, может быть, здесь бывал. А в блокаду некоторое время и жил у кого-то в этом доме.

Внимательно глядя в лицо майору, ремесленник отрицательно покачал головой.

Маша воскликнула нетерпеливо:

– В этом разрушенном доме жили люди, у которых в блокаду временно находился Алеша Сахаров! Там девочка была лет десяти. Глаза серые, большие… Хотя тогда у всех были большие глаза!..

– Тут Хрусталевы прежде жили. Они и теперь живут… Погодите! – Глаза у мальчика радостно заблестели. – А ведь и верно, у Оськи бывал Сахаров! Жил ли он у них, я не знаю, но бывал.

– У Оськи Хрусталева? – жадно спросил Сахаров.

– Нет, фамилия Оськи: Абелин. Только знаете, – тише сказал ремесленник. – Того мальчика, кажется, звали не Алеша.

– Ну, вот опять! Только на след напали!.. – с горечью вскричала Маша.

– А может быть, его звали… – сдерживая волнение, майор пригнулся почти к самому уху мальчика и назвал имя.

– Да, да, точно! – Мальчик весело закивал головой.

– Пойдем, мальчик, сядем где-нибудь и побеседуем, – взволнованно сказал Сахаров.