Текст книги "Кто бы мог подумать?"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

Чикот

Кто стоял посреди площадки в толпе ребят? Стеша! Она держала в руках клетку с какой-то птицей.

– Расступитесь пошире! – приказала Стеша.

Ребята расступились, образовав широкий круг. Над всеми возвышалась Тоня, очень довольная, что никто не убегает. Лихов и тот живенько спустился с ореха. Матвей протиснулся вперёд.

– Вообще незачем его тут прогуливать, – проворчала Стеша, – ну да уж ладно. Полюбуйтесь на Чикотушку.

Она поставила клетку на землю, нагнулась, открыла дверцу и отошла в сторону:

– Выходи, разомни свои ножки, побегай!

Птица высунула из клетки голову, повертела ею в разные стороны, протрещала тревожно:

«Чкт! Чкт! Чкт! Тр-р-цип!»

Ребята рассмеялись.

– Тише! – сказала Стеша.

Выпрыгнув из клетки, птица ещё осмотрелась и забегала по земле.

Была она ростом с небольшую галку, вся чёрная, как уголь, только клюв жёлто-белый и вокруг глаз бурые ободки. Одно крыло у птицы было прижато к боку, другое опущено и слегка волочилось. На этом опущенном крыле белел бинтик.

«Тр-р-чк-чк-чок!» – прокричала птица.

– Сердится, – промолвила Стеша, – зачем народу много.

Она порылась в кармане платья, присела на корточки, раскрыла ладонь. Бочком-бочком птица подскочила и стала клевать крошки со Стешиной руки.

– Это какая птица? – спросила Тоня. – Галка?

– Дрозд! – ответила Стеша. – Неужели ты дроздов не знаешь? Их здесь полно. Постоянные жители. И на зиму не улетают. Чикот – чёрный дрозд. А бывают всякие: серый, белозобый, певчий, каменный, даже синий и голубой, только те в Африке живут. А Чикот – простой чёрный дрозд.

Матвей рассматривал птицу с интересом, но и с разочарованием. Конечно, он не думал, как Воронков, что Чикот – слон. Но всё-таки был уверен: это что-то необыкновенное. А оказывается, простой чёрный дрозд. Правда, презанятный.

Чикот опять сновал по земле. Не разглядеть, как он ножками перебирает. И не скачет, как воробей, а бегает. Быстро-быстро. Точно по льду скользит.

– Девочка, что у него с крылышком? – спросила Томка.

– Надломлено – было, – сказала Стеша. – Наверно, сойка напала. Сейчас почти срослось.

– Ты его нашла, этого дрозда? – спросила Клава Гущина.

– Нашла, конечно. Не сам же прибежал, попросил: «Перевяжи мне крыло». Смотрю, на земле трепыхается, взлететь не может, и поймала. Дрозды вообще невеликие летуны. Низко летают. Это бегающие птицы.

– Дай подержать твоего… – попросил Лихов, – как ты его называешь?

– Чикота, – подсказал Матвей.

И все стали просить:

– Можно поглажу? Позволь потрогать!

Но Стеша замотала головой:

– Ни-ни-ни! И не думайте! Птиц вообще гладить не надо. Это не кошка и не собака. Дрозды ведь пугливые. Говорят, дрозды когда-то совсем были дикие, жили только в лесах, не подпускали близко человека. Но уже давно они стали селиться в садах, в парках, привыкли к людям и сильно одомашнились. Я не замечаю в Чикоте особенной дикости, он ко мне скоро привык.

Лихов подмигнул Тоне:

– А ты знала, что дрозды одомашнились? Мотай на ус, член учкома!

Тоня покраснела:

– Нахал! Как ты смеешь всё время дразниться? Я…

– Член учкома – знаем! – ухмыльнулся Лихов.

Тоня схватила Лихова за плечо и стала колотить кулаком по спине, приговаривая:

– Получай! Получай! Завтра ваша воспитательница придёт, я ей на тебя нажалуюсь, хулиган! А сегодня получай за свое нахальство!

– Ой, караул! Убивают! – хохотал Лихов.

Он вырвался, отбежал в сторону, издали проговорил с некоторым уважением:

– А у тебя кулаки крепкие, ничего!

Во время этой короткой шумной потасовки Чикот почти прижался грудью к земле, замер на секунду, потом заметался, заскользил вокруг клетки. Все – и Стеша тоже – смотрели на Тоню и Митьку Лихова. А Матвей смотрел на Чикота. И поэтому заметил, как Соня Кривинская поспешно шагнула к дрозду, торопливо протянула руку… Но ей не удалось нарушить запрет. Стеша схватила Соню за руку:

– Это что? Сказано – нельзя! Хотела воспользоваться, что все отвлеклись? Так нечестно!

У Сони всё лицо и шея залились алой краской.

– Идиотская птица! – сказала она презрительно. – Кому она интересна?

– Неправда! Неправда! – заговорили ребята. – Ну что ты, Соня! Очень интересно.

Всё-таки Стеша ловко взяла Чикота в руки и посадила его в клетку:

– Ладно… И так у него сердце бьётся.

– Ну, подожди! Пусть ещё побегает! Не уходи! – просили ребята.

Однако Стеша с непреклонным видом подхватила клетку с Чикотом и унесла её в интернат.

– А всё Соня! – упрекнул кто-то из мальчиков.

– Недотрога какая, подумаешь! – обиженно заявила Соня. – Уж и не тронь и не взгляни!

Тоня захлопала в ладоши:

– Тихо, тихо! Ну, как вы будете играть? Играйте, детки, играйте!

– Лучше расскажи нам что-нибудь интересное! – попросила Маруся Петрова. – Любовь Андреевна часто нам рассказывает.

– Ещё и рассказывать вам! – недовольно протянула Тоня.

Но раздался гонг. Ударили в кусок рельсы, висевшей на дереве у кухни. Пора было идти ужинать. Сразу приободрившись, Тоня стала строить второклассников в пары.

Дядя Чертополох

– Что ты за мной ходишь?

Стеша обернулась и посмотрела на Матвея.

Матвей, молча, остановился на дорожке, нагнулся над клумбой, будто разглядывая увядшую растрёпанную астру. Он и сам толком не знал, почему его так тянет к этой девочке, изрядно ворчливой и сердитой.

Ребята из их класса постоянно звали его играть. Часто подступали с разговорами. Особенно девочки. Томка, та вечно на него наседала: «Матвейка, идём играть в мяч, ты будешь водить!», «Матвейка, ешь побольше! Ты в интернате похудел, а мы все поправились». Это надоедало, но было ясно, что Томка хочет ему добра.

И ребята, и воспитательница были к нему очень даже хороши, он это понимал. Но убегал от них при первой же возможности.

Стеша не звала его, а, наоборот, прогоняла. И всё-таки он шёл к ней, едва замечал одну, без пятиклассников. Вдруг она прокричит сойкой или дроздом? Вдруг поймает какую-нибудь птицу прямо у него на глазах? Вот он уйдёт прогнанный, а тут как раз и случится самое интересное.

Сердитый тон Стеши не обижал его. Он не верил, что она сердится на него по-настоящему. Просто ей, наверно, тоже скучно в интернате и тоже хочется домой.

Стеша ушла вперёд по дорожке. Вдруг она воскликнула жалобно:

– Дядя Микола! Ну что он за мной ходит и ходит? Седой загорелый старик поливал цветы из большой лейки. Услышав Стешину жалобу, он поставил лейку на землю:

– Вот тот хлопчик, шо посохшие астры разглядае, за тобой ходит? Нехай ходит! Чи тоби жалко, товарищ орнитолог? Ведь он не какой-нибудь там хулиган или шо. Дюже гарный хлопец!

Старик шагнул к скамейке и опустился на неё. Вытянув из кармана платок, вытер плешь:

– Поливка закончена. Треба трохи отдохнуть.

Стеша тоже села на скамейку.

– А что вы сами поливаете, дядя Микола? Где ваши цветоводы-садоводы?

– Куда-то побегли. Мабуть, к морю с воспитательницей подались. А от малышей проку с воробьиный носок, потому и пособлять не прошу. Пока я одну лейку принесу, им надо десять леечек натаскать. Вот на будущий год будут у нас седьмые, а там, глядишь, и восьмые классы. То будут помощники. Мы с ними тут разведём посадки!

Интернат существовал всего второй год. В него приняли младших учеников. Ребят старше шестого класса ещё не было.

– И теперь от ребят помощи много, – рассуждал старик. – Яблоки и груши на плодовом участке сами снимали, землю рыхлили сами. На помощников своих я не жалуюсь… Ходи сюда, орёл! Посиди с нами. Мы не кусаемся, нет! – Это было сказано Матвею, который с безразличным видом стоял поодаль на дорожке.

– Иди, Матвей! – разрешила Стеша. – Ты, может быть, ещё и с дядей Миколой не знаком? – И объяснила с гордостью: – Наш дядя Микола и садовник, и цветовод, и охотник, и…

– И кочегар нашего интернату по своей основной, значит, должности.

Старик рассмеялся дробным смехом. Потрепал по плечу присевшего на кончик скамьи Матвея:

– Не журись, Матвей! Всё будет у полном порядке.

– Он очень застенчивый, – сказала Стеша.

– Ну, и шо таке? Или ты хочешь, чтоб он был нахальный, как те синицы, шо в августе мой садочек атакували? До того же нахальны синицы – сил нет! Я палю из ружья, а им хоть бы шо! Персики клюют напропалую, у моей старухи чуть не с рук вырывают! Не иначе из Турции прилетели, бо шибко голодные.

– Ну, уж из Турции! – улыбнулась Стеша.

– И очень даже просто. Откуда-то ж они налетели, как всё равно якие собаки прожорливые. Пока море перелетали, с самой Турции до моего садочку, шибко оголодали. Ну, пора до дому.

Дядя Микола поднялся:

– Сильно задержусь – старуха меня съист. Бо строга у меня старуха. Дэмон!

Стеша расхохоталась. Матвей удивился: никогда ещё он не видел Стешу такой весёлой.

– Чистый дэмон! – повторил старик. – И не смотрит, что я как-никак гвардии старшина Чертополох. В войну был. Так-то! Ну, бувайте здоровеньки. До побаченья!

– До свиданья, дядя Микола. Тёте Доне привет!

Подмигнув Стеше, старик ушёл, прихватив с собой лейку и насвистывая какую-то песенку. Стеша и Матвей остались сидеть на скамейке.

– И всё-то он шутит, дядя Микола, – сказала Стеша.

– А почему он сказал про чертополох? – спросил Матвей.

– Фамилия у него такая. Он же украинец. Украинские фамилии всякие бывают… Ну, чего ты сидишь? Ступай! Тебя уже, наверно, ищут.

– Я сказал воспитательнице: «Вон идёт Стеша. Я пойду к ней».

– А воспитательница что?

– Говорит: «Ну, пойди. Только ненадолго».

– Уже «надолго». Иди, иди к своим второклассникам. А я делом займусь, слышишь? Ты, конечно, не как те синицы, но всё же…

Матвей встал и побрёл прочь. Но далеко не ушёл. Свернул за толстый, весь в разноцветной листве клён, за кустами сирени осторожно пробрался обратно к скамейке, притаился за Стешиной спиной.

Что она станет делать? А ну как вытащит из кармана какую-нибудь птичку или зверька и начнёт это животное прогуливать? Или подманит к себе кого-нибудь?

Вон Стеша и с дядей Миколой, как видно, хорошо знакома. А этот старик особенный: и садовод, и кочегар, и охотник, и неизвестно кто ещё.

Таблица умножения на девять

Стоя в кустах, Матвей вытянул шею: Стеша и в самом деле засунула руку в карман передника! Но извлекла она из кармана не птицу и не зверька, а всего лишь несколько тетрадочных листков и карандаш.

«Письмо будет писать», – разочарованно подумал Матвей и хотел было уйти: как-то неловко подглядывать за человеком, когда он пишет письмо. Тем более что дело это ужасно трудное и нудное…

Но опять не угадал. Стеша не стала писать. Наморщив лоб, она смотрела на листок бумаги и шептала:

– Значит, в двадцати пяти ящиках по десять с половиной килограммов помидоров в каждом, а ещё в скольких-то по двенадцать и две пятые… И что же в конце концов получится?

Никак она решает задачу? Матвей сразу заинтересовался. Крадучись вылез он из кустов позади скамейки, стал за спиной у Стеши. Он напряг слух, а Стеша бормотала без конца, записывала арифметические действия, положив бумагу на скамейку. Вскоре Матвей разобрал всё условие задачи. В сорока ящиках было разное количество помидоров, надо было сосчитать, сколько их всего.

– Господи, как хочется помидоров! – пробормотала Стеша. – Значит, двенадцать и две пятых килограмма. И это надо помножить на… Но как помножить две пятых?

– А зачем тебе какие-то две пятых помножать? – нечаянно сказал Матвей. – Ты помножь четыреста граммов на пятнадцать ящиков.

Стеша вскочила, роняя бумагу и карандаш.

– Как ты меня испугал! Ты опять прилез?

– Я хотел уйти. А потом вижу, ты задачу решаешь. А почему? Ведь уроки уже учили.

– Я не решила задачу.

– Как же тебя воспитательница отпустила?

– А я соврала, что решила.

Матвей сказал неуверенно:

– Врать нехорошо, да?

– А кто говорит, что хорошо? – рассердилась Стеша. – Так я и есть нехорошая, ленивая. Арифметику я просто ненавижу. Была б арифметика живая, я б её убила.

– Ну что ты! – воскликнул испуганно Матвей. – Да ты только так говоришь. Ты бы не убила. Ты хорошая.

– Уж куда лучше! – насмешливо скривилась Стеша. – Если хочешь знать, я из-за этой арифметики еле в пятый класс перелезла. Отойди! Дай я хоть что-нибудь попробую сообразить. Вообще эта задача нетрудная. Только дроби… Как помножать две пятых?

– А зачем? Я тебе говорю, помножь четыреста граммов.

– Да какие четыреста граммов? Откуда ты их взял?

– Там у тебя ещё есть полкило. Тоже надо помножать. Но ведь полкило – это пятьсот граммов. Об этом все на свете знают, даже бабушка.

– Ну, и я знаю, что полкило – пятьсот граммов. И что же?

– А пятая часть кило – это сколько? Это двести граммов. Но их две пятых части, значит, четыреста граммов. Вот ты сперва килограммы помножь на ящики, а потом граммы и сложи. В общем, всего будет… – Матвей подумал, пошевелил губами и выпалил: – Четыреста сорок восемь килограммов и пятьсот граммов. Вот как много помидоров в сорока ящиках!

На секунду Стеша замерла, удивлённо приоткрыв рот. Потом воскликнула:

– Ой! Как ты мог всё так сразу сосчитать? Это просто поразительно! Я помню ответ. Или ты его где-нибудь подглядел?

– Где же я мог подглядеть? Сосчитать недолго. Но дроби! Что это дроби? Я только слышал. Ты мне объяснишь дроби? Пожалуйста!

Стеша с огорчением покачала головой:

– Я и сама не понимаю дробей. Всегда путаю, где числитель, где знаменатель. Всё-таки как ты сосчитал? Ты же ещё маленький!

– Я не маленький. А считать меня научил папа.

– Так у тебя есть папа?

– Есть. Над ним летают рыбы.

– Что-что? Рыбы летают? Но где же он? Летающие рыбы есть только в тропических океанах.

– Он и плавает в каком-то океане. В письме он написал, что рыбы иногда летают прямо над его головой. А у тебя тоже папа уехал?

Стеша нахмурилась. Помолчав, ответила с запинкой:

– Никого у меня нет. Никого. А папы у меня никогда и не было…

– А кто же у тебя дома? Вот когда ты ездишь домой на воскресенье?

– По воскресеньям я чаще всего хожу к дяде Миколе. Он живёт в посёлке. Иногда здесь остаюсь. В интернате много ребят остаётся. Разве ты не замечал?

– За мной бабушка приезжает в субботу пораньше… – Матвей смутился.

Как так? Неужели есть ребята, которым некуда уехать в субботу? Он никогда не думал о том, все ли разъезжаются. Значит, у некоторых и дома нет… И у Стеши. А он-то думал, что ей домой хочется… Просто совсем никакого нет дома? Как странно!

– Пожалуй, попробую хоть так решить, как ты говорил, – сказала Стеша. – Без умножения дробей. Всё-таки задача будет решена. Сейчас запишу. Если бы ты знал, до чего я не терплю считать! Таблицу умножения на девять до сих пор не могу, как следует запомнить.

– На девять? – воскликнул Матвей. – Но ведь как раз на девять и запоминать не надо. Умножение на девять просто видно.

– Видно? Ты в своём уме?

Давно уже Матвей обежал скамейку и уселся рядом со Стешей. Теперь он протянул руки тыльной стороной кверху, растопырил пальцы.

– На руках десять пальцев, видишь?

– Ну, пальцы твои грязноватые я, конечно, вижу. Не слепая.

– На сколько ты хочешь помножить девятку?

– Ну-у, на пять, например…

– Так вот ты пятый палец опускаешь вниз. – Матвей быстро опустил мизинец на левой руке. – Сколько осталось? Четыре, да? А на другой руке все пять. Значит, пятью девять сорок пять.

– Батюшки мои! А ну-ка, помножь, девять на девять! – с недоумением в голосе потребовала Стеша.

Матвей живо пригнул к ладони девятый палец и объявил:

– Восемьдесят один! – Он радостно засмеялся. – Видишь? Слева остаётся восемь, а справа только один палец.

– Значит, слева десятки, а справа единицы… И загибать надо тот по счёту палец, на сколько помножаешь девять… Ма-атвей! – изумлённо пропела Стеша. – Ты… ты выдумал это сам?

– Не сам. Папа мне показал. Давно. Когда ещё… – Матвей вздохнул, весь сжался.

– Хоть и не сам, – быстро сказала Стеша, – всё равно, это просто чудо! А как ты эти несчастные помидоры в ящиках сразу сосчитал? Тоже каким-нибудь способом?

– Не знаю… Нет, без способа. Просто взял и сосчитал. Давай, я продиктую, а ты запиши. Только ничего, что без двух пятых этих?

– Да хоть и без двух пятых… Ну, диктуй. Первое действие…

Матвей диктовал цифры, умножая их и складывая. Стеша записывала, поглядывая на Матвея почти с опаской.

Что делать с Окуньками?

С большими садовыми ножницами в руках дядя Микола прохаживался по саду: где сухую ветку срежет, где подровняет буксус. Было время обеда, ребята ушли в столовую. На аллейках тихо и пусто. Однако за кустами жасмина белело чьё-то платье. Подойдя ближе, дядя Микола услышал лёгкий всхлип. Какая-то девочка плачет?

Живо вспомнилось, как года два назад услышал он вот также приглушённый плач. И вытащил из кустов девочку лет девяти. Остриженные под машинку волосы, короткие и светлые, топорщились у неё, как иглы ежонка. Казалось, они взъерошились ещё больше, когда он потянулся к голове девочки – погладить. Девчонка сердито оттолкнула его руку. На вопросы она не отвечала, молча, глотала слёзы и отворачивалась.

– А щеглиха-то удивляется, – сказал он усмешливо. – Кто это, думает, тут старого Миколу пихает? Говорит своим птенчикам: «Что ж это делается на свете, батюшки?» Вон глядит на тебя из гнёздышка.

Девочка подняла голову. Светлые глаза недоверчиво и вопросительно посмотрели ему в лицо, потом – осторожно – по сторонам.

– Идём, покажу щеглихин дворец!

Она покорно подала ему маленькую, мокрую руку. Он показал ей гнездо щегла в ветвях граба. Потом посадил рядом с собой на скамейку и рассказал о том, как летели щеглы через море из тёплой страны, чтобы вывести птенцов на родной земле.

– Ничего нет слаще родины на свете. Это уж шо для птиц, то и для людей. Так-то! – закончил он свой рассказ.

Девочка слушала не шелохнувшись, не произнеся ни слова. Лишь изредка взглядывала на него пристально и всё ещё с недоверием.

На другой день она ждала его у дверей кочегарки.

– Дядя, расскажи про ворону!

Про ворону так, про ворону. Они присели тут же на ступеньку, на которую он подстелил свой ватник.

Не спуская с него глаз, она слушала о приключениях вороны. Едва он замолк, убежала, даже не сказав спасибо.

Сердитая девчонка внезапно вырастала перед ним как из-под земли то в саду, то в кочегарке. Лаконично требовала:

– Про жаворонка! Про зайцев! Про самых, самых маленьких птичек!

– Ишь разохотилась! Тоже, значит, любишь пернатых?

Почему она тогда плакала, он так и не узнал. Зато узнал от воспитательницы, что у девочки нет родных. В одну из суббот он увёл её к себе домой, чтобы в воскресенье без помех потолковать о птичьей жизни. И вот Стеша увидела тётю Доню, а тётя Доня увидела Стешу и полюбила девочку как родную дочь.

Всё это промелькнуло в голове у дяди Миколы, когда он услышал всхлипыванье. Так кто ж там теперь плачет в кустах?

Старик раздвинул ветки, удивился, смущённо хмыкнул.

Прижавшись к стволу платана, стояла молоденькая учительница второго класса Антонина Васильевна. Плечи её тряслись. Услышав шорох, она испуганно оглянулась, но при виде кочегара-садовника облегчённо перевела дух. Пробормотала сдавленно:

– Это вы, Микола Устинович?

– Конешное дело, я. – Старик переступил с ноги на ногу, нахмурился, скрывая смущение. – Думаю, что там вроде девочка похныкивает… Иль случилось чего? Уж не заболел ли муженёк?

– Здоровёхонек. – Муж у Антонины Васильевны был военный, служил в частях неподалёку. – Вот завёз меня в такую… красоту. – Она повела рукой вокруг. – Скоро ноябрьские праздники, а тут цветы. Эти олеандры, кипарисы… Лавровый лист я ведь только в супе и видела. А здесь лавры на каждом шагу. И… – Губы у Антонины Васильевны дрогнули. – Ни одной берёзки!

– Субтропическая природа, известно. Ну, это ещё не причина расстраиваться. Привыкнешь.

– Да я не из-за лавровых листьев и плачу… Микола Устинович! Ну что мне делать с Окуньками?

– Чего-чего? Окуньки? Это кто ж такие?

– Да близнецы у нас во втором классе, – устало сказала учительница. – Окуньковы. Ребята их прозвали Окуньками, так уж и я так… Два Окунька и одно Лихо – мальчишка у нас есть Лихов – это, знаете, такая троица, что мне дивное крымское небо кажется с овчинку!

– Лихова я знаю, – сказал дядя Микола. – Озорник первостатейный. И горлодёр.

– И добавьте: лентяй первостатейный. Бывают такие изводители. Но это что ж – не редкость. А вот Окуньки… Что-то немыслимое! Они всё делают наоборот! Скажу: слушайте! А они уши затыкают…

– Аж затыкают уши? Ц-ц-ц! – Дядя Микола даже языком сочувственно поцокал. – Прямо пальцами затыкают? Це худо!

– Не знаешь, какой к ним и подход найти. У них мать какая-то… как в Сибири говорят, заполошная. Орёт на них, дёргает. Отец – пьяница. Их дома без конца колотят, я точно знаю. Мать меня сколько раз просила: «Вы бейте их рук, не жалея. Они только битья и слушаются». Озлобили их побоями. Они перестали понимать простые нормальные приказания. Ничего слушать не желают. Но не могу же я их и в самом деле бить!

– М-да, – отозвался дядя Микола. – Бить тебе не положено. Да это и без пользы. Ничего, значит, не слухают, не признают?

– Ничего, – грустно сказала Антонина Васильевна, достала из портфеля, лежавшего на траве, носовой платок, вытерла покрасневшие глаза.

– Шо-нибудь придумать треба, – задумчиво произнёс старик. – Хиба ж не добраться до дитёвой души? Гм! А знаешь что, Антонина Васильевна, позволь, я их, этих самых окунят, к себе заберу. Погуторю с ними, поразглядаю, шо за Окуньки такие, шо воспитанию не поддаются, пальцами уши затыкают? Заберу-ка я их завтра с собой, когда пиду до дому с работы? У меня и переночуют, а утром я ваших сазанов приведу обратно.

– Надо у директора спросить разрешение.

– Сергей Петрович разрешит. Он мужик хороший. Вы бы разрешили.

– Ну что ж. Поговорю с ним и с Любовью Андреевной. Не знаю только, как вы сможете на них воздействовать?

– А это уж глядя по обстановке. Тактику и стратегию обмозгуем на месте.

Антонина Васильевна слабо улыбнулась:

– Против этих близнецов и в самом деле надо тактику разрабатывать… Да, а уроки? Ведь ребята учат их позднее.

– У меня уроки приготовят. Пусть книжечки, тетрадочки с собой возьмут.

– И главное, Микола Устинович, чтобы не убежали они! Автобус от вашего посёлка гораздо ближе, чем от интерната. Да и к морю ближе… Ведь это просто счастье, что от интерната до моря километра три. Правда, по шоссе. Напрямик, по крутизне, гораздо ближе. Всё-таки даже озорнику надо решиться удрать к морю…

– Никуда твои окунята не убегут! – немного обиженно заявил дядя Микола. – От меня в войну и фрицам-то убегать не шибко удавалось.

Так случилось, что на другой день после обеда Любовь Андреевна сказала братьям Окуньковым:

– Сейчас вы возьмёте тетради и учебники и пойдёте в гости к нашему садовнику Миколе Устиновичу. Останетесь у него ночевать. Он пригласил вас с ночёвкой. Завтра утром он вас приведёт обратно. И ведите себя по возможности прилично. Не срамите самих себя и интернат.

Окуньки подозрительно переглянулись вытаращенными глазами.

– А зачем нам… – начал один Окунёк.

– …в гости? – закончил второй Окунёк.

– Мы, может, и не… – сказал один.

– …и не хотим, да! – подхватил другой.

– Не хотим мы, может, – добавили они хором.

– Директор велел, чтобы вы приняли приглашение, – твёрдо сказала Любовь Андреевна. – Разговоры окончены. Бегите за своими тетрадями.

– И я хочу в гости! – закричал Лихов.

– Пригласили Окуньковых, они и пойдут, – сказала Любовь Андреевна. – Когда тебя пригласят, пойдёшь ты.

Лихов скорчил обиженную гримасу. Окуньковы опять переглянулись: похоже, что их предпочли другим ребятам – хорошо это или плохо?

Когда Окуньки вернулись с тетрадями, книгой для чтения и задачником в руках, дядя Микола уже поджидал их на скамейке у входа в интернат. С обычным мрачноватым выражением на лицах, недоверчиво поглядывая на дядю Миколу и вопросительно друг на друга, Окуньки пошли рядом со стариком.