Текст книги "Кто бы мог подумать?"

Автор книги: Аделаида Котовщикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Бабушка разбушевалась

Бабушка Аллы Печкиной, полная, грузная, в переднике и с засученными рукавами, – видно, возилась по хозяйству, – встретила Костю приветливо:

– Проходи! Будь гостем!

– Спасибо. Я на минутку. Мне с Аллой поговорить…

– Проходи! Проходи! Аллочка скоро кончит.

Из комнаты доносились звуки пианино. Таня была права: Алла занималась музыкой.

Костя повесил пальто на вешалку, сбросил с ног сапоги, в одних носках вошёл в комнату. Ножки стульев отражались в натёртом до блеска паркете, в серванте нарядно отсвечивал сервиз, сияла крышка пианино, нигде ни пылинки.

Алла сидела за пианино на круглом табурете. Она скосила глаза на Костю, зарозовелась, склонила голову в лёгком кивке, но рук с клавиш не сняла, продолжала играть.

– А пошли покамест на кухню, – предложила бабушка. – Я там стряпаю, времечко-то бежит…

Костя прошёл за бабушкой по коридорчику. Кастрюли на кухонных полках до того начищены – смотрись в них, как в зеркало.

Бабушка обмахнула передником табуретку:

– Садись, милый.

Костя покорно сел.

– Ты, значит, будешь их вожатый? Аллочка мне рассказывала, как же! – Улыбаясь всем своим добродушным полным лицом, бабушка принялась проворно резать капусту на деревянной дощечке.

К игре на пианино присоединилось негромкое пение. Низкий голос Аллы был звучен и мягок. «А ведь здорово поёт!» – подумал Костя.

Бабушка тоже прислушалась и подмигнула Косте:

– Разучивает. Это уж она помимо музыкального задания. На школьном вечере выступать будет. Соло. А твоя как фамилия?

– Дёмин.

– А ты не бригадира ли Дёмина сынок? То-то, я вижу, лицом больно смахиваешь.

– Вы знаете моего папу?

– А кто ж его на заводе не знает? Сын мой, Аллочкин батя, в одном с Родионом Макаровичем цехе работает. Наш механиком, ваш – сборщиков бригадир. Да и парторг ихний.

Бабушка Аллы знает его папу? Костя почувствовал себя увереннее. Брякнул напрямик:

– Алла вам помогает? Ну, там пол подмести, мусор вынести…

Грузное тело бабушки заколыхалось от смеха.

– Это ещё зачем? Руки только портить. Её дело учиться и вот – музыка. У неё талант. Зачем ей в грязи копаться? Раза два Аллочка за веник ухватилась, да я отняла.

Вот оно что! Теперь понятно, почему Алла отмалчивается, когда другие ребята рассказывают, какие они «домашние тимуровцы»: Алле не дают ничего делать.

– Зачем же вы отняли? – с упрёком сказал Костя. – Ведь она вырастет белоручкой!

– Эка выдумал! Понадобится – всё сделать сумеет. Мы на своём веку намаялись, так уж внучатки пускай…

– У нас трудовое воспитание! Советская власть всё детям даёт…

Внезапно бабушка разгневалась. Швырнула на стол нож, которым резала капусту, и обрушилась на Костю:

– Будешь меня агитировать? Поросёнок ты этакий! Я Советскую власть в лесах да по болотам всю войну защищала! Когда не то что тебя не было, а мать твоя, поди, под столом пешком ходила! Хошь, свою медаль партизанскую покажу? Ты не смотри, что я сейчас… квашня-квашнёй! Сердце попорчено, с того и полнота напала! А бывало…

Бабушка задохнулась, и Костя растерянно прорвался в поток возмущённых слов:

– Простите, пожалуйста! Я же не хотел вас обидеть! Если сердце у вас испортилось, тем более Алла должна помочь. Вон у вас чистота какая…

– Для того мы и мёрзли в болотах, – не слушая, продолжала бабушка бурную речь, – и гибли, и страдали, чтобы родную власть отстоять от врага проклятого! А дети, какие тогда были по деревням, по сёлам… худые, голодные… больно смотреть…

– Я же не знал, не сердитесь! – бормотал Костя. – Алла никогда не говорила, что у неё бабушка награждённая партизанка… Я лучше пойду…

Алла посторонилась, пропуская Костю. Она стояла в дверях с разинутым ртом.

В передней Костя поспешно всунул ноги в сапоги, напялил пальто и с шапкой в руках, с портфелем под мышкой вылетел из квартиры.

Фу, как дико получилось! Что он за дурак такой! Обидел заслуженного человека, при девчонке, своём октябрёнке, спасся бегством…

Ругая себя на все корки, Костя бежал домой.

И как же он удивился бы, если б знал, что произошло, когда захлопнулась за ним дверь.

Бабушка плюхнулась на табуретку.

Сидела, отдуваясь, обмахивая передником побагровевшее лицо.

– Бабушка, ты не сердись, – просительно сказала Алла. – Он у нас такой, Костя… Немножко не такой, как все. Но он – хороший!

Бабушка посмотрела на внучку, ещё раз обмахнулась передником и вдруг сказала строго:

– А ну, протри пол в кухне! Живо! Вон ты у нас какая… кормлёная!

– Бабушка, ты что? – жалобно вскрикнула Алла. – У меня же руки…

– Вымоешь руки! – отрезала бабушка. – Ничего тебе не сделается. Пальцы крепче станут.

С недоумением и обидой поглядывая на бабушку, Алла неловко взялась за половую тряпку.

– Да ты смелее, смелее! – командовала бабушка. – Не укусит тебя тряпка!

Родители бывают разные

Вечером Костя взволнованно рассказывал отцу:

– Папа! Ты подумай! Оказывается, бабушка Аллы Печкиной заслуженная партизанка! И никто об этом не знает!

– Почему же – никто? – усмехнулся отец. – Все мы прекрасно знаем, что у Прасковьи Ивановны Печкиной, матери нашего механика, боевая биография. В День Победы шлём ей поздравления, на торжественных собраниях она у нас часто в президиуме сидит. Знаем, очень даже знаем. А вот многие ребята и, правда слишком мало знают о своих родных и о родных своих товарищей. Почему бы вам когда-нибудь ту же Прасковью Ивановну не пригласить в школу? Чтобы порассказала ребятам о боевых делах партизан.

– Ну, в шко-олу… Это для пионеров скорее. А вообще, папа, мне казалось, что уже знаю своих октябрят, а ничего я не знаю, как они дома живут. Дурак я. Ведь меня бабушка Аллы Печкиной, можно сказать, выгнала…

Опустив голову, Костя рассказал отцу, что произошло.

– Думается, не столько она тебя выгнала, – сказал отец, – сколько ты сам удрал. Выдержки маловато. И конфузливость твоя здорово тебя подводит. Ничего, не унывай!

– И, кажется, я опять не знаю, чего мне с ними делать. Они всё чего-то другого, нового хотят. И чтобы особенное было! Ира насчёт альбома сколько раз… Ой, что я надумал! – Костя оживился. – А что, если мы заведём альбом родственников заслуженных? Очень может быть, кроме бабушки Печкиной найдутся. И не только во время войны, а и сейчас, кто на заводе прославился. Аркашку Звягина попрошу сфотографировать, он фотографией увлекается. Наклеим фото в альбом, подписи составим…

Отец качнул головой отрицательно:

– Не советую. Ничего из этого не получится.

– Почему?

– Во-первых, родственниками твоих октябрят не обойтись. Сколько там у тебя в звёздочке? Шесть человек? Но дело даже не в том, что фото на целый альбом не хватит. Пойми, ведь далеко не у всех родные – люди заслуженные… Косте сразу вспомнился отец Тольки Акимова: «Да, этого, пожалуй, фотографировать не стоит…» – И ребятам, у кого не будет в альбоме родственников, станет обидно. Для каждого его папа и мама – самые близкие, самые нужные… Ну, а если в каком-нибудь деле попросишь товарищей помочь, того же Аркашку, очень даже славно будет. А сейчас живо матери помоги! Картошку почисти. Сам ты, надеюсь, не белоручка?

Костя рассмеялся, ткнул легонько кулаком в отцовское плечо. Уж этот папка! Непременно подденет. А после каждого с ним разговора легче жить становится.

Таня Зимкова

Мать Тани Зимковой с тревогой присматривалась к дочке. Девочка совершала какие-то странные поступки.

То веник, весь в висюльках свалявшейся пыли, водрузит на кухонный стол. А соседка, ясное дело, раскричится: «Совсем уж ты, Лариса Ивановна, того! Стол хоть и не мой, а всё одно – на нём пищу ставят. Смотреть тошно». Зимкова отругнётся, но вяло, не по-обычному, потом думает: «Не рехнулась ли доченька? Какая ей надобность до веника касаться?»

То вдруг галоша вымытая – вся в ярких бликах – на диване очутится. Одна галоша. А другая где? Разве угадаешь. Тоже Танькиных рук дело. И когда это она галоши свои мыла? Сроду такого не бывало.

То лужицы по всему полу. Где подсохли, а где разлились, мокрёшенькие.

– Доченька, это чего ж такое? Неужто потолок в десяти местах протёк?

Танька смеётся:

– Какой потолок? Я тебе помогла, пол вымыла. Немножко только не кончила, на улицу побежала. Но это тайна, ты никому не говори!

Да этакую тайну за километр видно! И хороша помощь! Сама Зимкова сегодня браться за мытьё полов не собиралась, а теперь ползай с тряпкой.

А раз вообще какая-то перетасовка вещей получилась: на этажерке, на столе, на тумбочке с телевизором – да везде. Из посудного шкафчика Танина кукла с отбитым носом таращится, отцовы выходные ботинки в ящик с игрушками запрятались. Уж Михаил искал их, искал, на неё, жену свою, шумел. Танька вдруг как крикнет: «Ой! Я же, папа, твои ботинки на минутку в ящик с игрушками сунула, когда прибиралась!»

И прежде с Таней разное случалось: растеряшка она, недаром её ребята так кличут, суетиться любит, что поделаешь, раз такая уродилась.

Вот, к примеру, обронит галошу с валенка на лестничной площадке, стоит и смотрит: «Моя это или не моя?» А чья же ещё у самых дверей, и такая маленькая? Когда в их небольшом доме других и школьников нет. Одни взрослые да два грудника-близняшки, которые галоши пока не носят.

Бывало, бывало с Танюшкой, но чтобы такое…

И началось это бедствие с приборками да – не дай бог! – с мытьём полов после того морозного воскресенья, когда прибежала Таня с расчистки снега. Прискакала весёлая, радостная и объявила громогласно:

– А у нас фияска!

– Какая ещё фияска? – всполошилась мать.

– Не знаю… А, вспомнила: приятная. Вот какая! А ещё у нас тайна!

От матери родной тайна? Лариса Ивановна, понятно, приступила с расспросами. А Танька головой мотает и смеётся: «Ни за что не скажу!»

В школу, что ли, сходить, разузнать, что такое с девчонкой содеялось?

Но муж запретил строго-настрого:

– Не позволю на дочку жаловаться! Чтобы и ноги твоей в школе не было! На родительское собрание, когда позовут, сам пойду. Лучше бы поучила её убираться по-человечески.

Так и пребывала Лариса Ивановна в тихой панике.

А Танька довольная и развесёлая. Ворчит, плаксивится куда реже, чем прежде. Даже учиться стала получше: по чтению две пятёрки в дневнике принесла.

Толька Акимов

Жил Толька Акимов лихо и беззаботно.

Притаиться, чтобы не попасть под руку разбушевавшегося отца, – забота невелика. Главное, Шарика уберечь. А самому что – вмиг удерёт. Тем более Серафима, как страж, начеку. Папка если не в порядке, она Тольку живо к соседям спровадит, а не позднее время, так во двор, на улицу.

В тот вечер, как Костя его домой тащил, Толька нарочно прикинулся таким запуганным. Просто захотелось пожить в снежной пещере. И зло взяло, что насильно его волокут.

Двойки – не шибкая печаль, их ведь исправить можно. Выслушивать замечания учительницы нудно. Зато стрелки бумажные пускать на уроке, в спину кому-нибудь шептать небылицы, чтобы тот закорчился от смеха, – удовольствие. Одно на одно получается.

Неплохая, в общем, жизнь, всё в ней ясно. День за днём так и катится.

И вдруг в Толькину бездумную жизнь вошёл новый вожатый.

Костя этот поначалу был хмурый, сердитый, будто кто его силком к ним в класс притащил, а потом оказался простым и смешливым. О чём хочешь его спроси, вроде как старший брат у Тольки завёлся. И так здорово, что об отметках Костя никогда не спрашивает. От Светы, бывало, без конца слышишь и на сборе, и на переменах: «Какие отметки получили?» А Косте отметки без надобности. Толька сам как-то ему признался: «А я двойку за диктовку получил». А Костя: «Вот как? Не мешает нам подтянуться». Нам! Значит, они заодно, вместе… И никаких попрёков. Затея с «домашними тимуровцами» сначала показалась Тольке преглупой. Мусор вынести, посуду вытереть, за хлебом сбегать – чепуха какая-то!

Однако ребята с жаром рассказывали друг другу и Косте, как помогают они дома, стараясь сделать это незаметно. Придут мама или бабушка домой, смотрят, а уже и сделано! Будто добрые домовые у них побывали. Танька Зимкова, растеряшка суматошная, и та подскакивает от радости:

– И я стараюсь, так стараюсь! Что я, хуже других?

Тольку досада взяла: «А я, выходит, хуже?»

Дома в тот день он важно заявил Серафиме:

– Бабушки у меня тут нет, в деревне осталась, придётся мне обойтись тобой, Серафима. Давай вынесу мусорное ведро!

Серафима сразу расчувствовалась:

– Милый ты мой! Помощничек растёт! – И хотела Тольку поцеловать.

Толька отстранился:

– Но-но! Без нежностей! – Ухватил за ручку мусорное ведро и понёс.

И частенько стал подсоблять: то подметёт, то половики вытрясет, то лучины для печки наколет. Плохо ли, хорошо ли сделано, Серафима каждый раз радовалась, точно ей подарок преподнесли. Не у всех ребят так. Вот Ира Сергеева однажды сказала со вздохом:

– Домашними тимуровцами быть труднее, чем для чужих. Если посторонним людям ребята помогают, все их хвалят. А дома не замечают, ещё и скажут: «Ты не так сделала».

А раз как-то Ира задумчиво спросила Костю:

– Это плохо, когда двойка?

– Хорошего мало, – ответил Костя.

– Но… это очень-очень ужасно? – настойчиво спросила Ира.

– Не смертельно, – спокойно ответил Костя. – Но лучше бы без двоек.

– Попробую, – серьёзно сказала Ира.

– Что ты попробуешь? – заинтересовались ребята.

– Двойку получить попробую.

Танька засуматошилась:

– Зачем? Зачем тебе двойка?

– Так, – сказала Ира. – Испытаю.

И ведь правда попробовала, вы только подумайте! Вызвала её учительница правило по русскому сказать, а Ира мямлит, запинается.

Тамара Георгиевна удивилась:

– Что с тобой? Никогда ты так не отвечала.

– Двойку мне поставьте, – дрогнувшим голосом попросила Ира.

Весь класс удивился.

Даже не засмеялся никто. И у Тамары Георгиевны глаза широко раскрылись.

– Странное желание, – сказала она. – Но не будет тебе двойки, по лицу вижу, что знаешь. Садись!

Сорвалось у Ирки. Кому другому двойку схватить – чистый пустяк, а ей вот не удалось. Ну, чудачка!

Однако, непонятно почему, Толька почувствовал к Сергеевой нечто сильно смахивающее на уважение. Прежде у него одни дразнилки для неё находились: «Отличница-яичница и сверху посолить». А теперь как-то язык не поворачивался Иру дразнить.

Или вот Мухин. Прежде Тольке на этого толстяка начхать было: драться не умеет, вечно что-то жуёт. Аппендицита у него тогда не оказалось, просто, наверно, объелся обжора, его из больницы часа через три выписали. Но как здорово Серёжка читает вслух – на разные голоса. И не только читает, а и рассказывает.

Случается, они на сборах просто рассказывают, кто что хочет. А Мухин пересказал очень страшное – Алка могла быть довольна, она же страшное любит. Про такого Вия Серёжка рассказал. Эту историю он от двоюродного брата слышал, брат её где-то вычитал.

Костя послушал-послушал и вдруг сказал:

– Это же Гоголя! «Вечера на хуторе близ Диканьки».

– А кто же он всё-таки такой, этот Вий! – испуганно вытаращилась Танька.

– Предводитель чертей! – ответил Мухин.

– Да-а, – протянули ребята с уважением.

– Но чертей на самом деле нет, – сказал Костя. – Это в сказке.

Слава Курков как-то странно посмотрел на Костю. Толька это заметил. Он вообще стал многое замечать. И задумывался, чего прежде с ним не случалось.

А как не задуматься? Папка-то здорово изменился: давно с ним худого не случалось – насчёт выпивки. Серафима сияет. Помогли её уговоры – это само собой. Но не только в Серафиме дело. А приходил к ним Костя. И не раз. Сидят они с папкой друг против друга. Костя, весь красный, как рак варёный, на отца наседает, сердитым шёпотом что-то ему толкует. Папка слушает и то посмеивается, то нахмурится, исподлобья глядит. А о чём говорят, неизвестно. Серафима Тольку непременно выпроваживает: «Дай людям поговорить». Раза два и сама с ним из дому ушла. Поневоле задумаешься, когда столько вокруг такого делается, чего никогда не бывало.

«Просто мальчик»

Костя неторопливо пересекал площадь.

На днях он взял в библиотеке «Вечера на хуторе близ Диканьки». Надо же с Вием-то познакомиться, разузнать, что Мухин приврал, а о чём там и в самом деле написано. А сегодня утром сбегал к Генке Круглову за рассказами о Шерлоке Холмсе. Генка уговаривал его пойти погулять, но Костя отказался: не терпелось нырнуть в чтение. Да и позаниматься не мешает. По истории у него тройка, изрядно хромоногая, того и гляди, в двойку превратится. По остальным предметам четвёрки – сойдёт. Только за сочинения всегда пять.

Воскресный день выдался солнечный. Сосульки под крышами, как бороды стеклянные. Нет-нет и упадёт с кончика то одной, то другой бороды прозрачная капля. Воробьи горланят: весну почуяли.

Небольшая церковь стояла на краю площади. Костя на неё и внимания никогда не обращал.

Кто-то туда ходит, и пускай – ему-то что, ни капли неинтересно.

Двери церкви были распахнуты настежь. Перед церковью прохаживался молодой милиционер. А в распахнутые двери заглядывал снаружи гражданин в меховой шапке. Довольно сильный шум доносился из церковного чёрного зева.

Заглянул в церковь гражданин, отошёл и спросил милиционера:

– Чего это там?

– А так… – равнодушно отозвался милиционер. – Разодрались немножко… молящие.

Слово «молящие» насмешило Костю. Слегка фыркнув, он пошёл было дальше. Но вдруг остановился. Это что такое? Из церковных дверей вышмыгнул этаким мышонком… Слава Курков. Торопливо засеменил прочь с лицом озабоченным, а в руках свёрточек.

В два прыжка Костя догнал Куркова.

– Постой! Ты что в церкви делал?

Слава поднял на него глаза, слегка покраснел, но ответил спокойно:

– Молился.

Удивление Кости было так велико, что с минуту он, молча, разглядывал Славу. Потом спросил:

– Как так молился? Зачем?

– Обыкновенно. Как люди молятся. Ты только ребятам не говори, ещё смеяться станут.

– Тайком, значит, ходишь? Красиво! Но ведь бога нет!

– А ты докажи!

– Чудило! – воскликнул Костя. – Что ж тут доказывать? Космонавты давно выше всяких облаков летают… Нет на небе никакого бога!

– А он, может, невидимый? А сам всё равно всё видит и знает. Бабушка говорит: очень всемогущий.

– Это тебя бабушка в церковь водит?

– Ага! Она осталась службу достаивать, а меня домой услала, мне жарко стало. Вот свечек купили. – Он показал свёрточек.

Костя уставился на свёрток: из бумажной обёртки концы тонких свечек торчат. Голова у Кости шла кругом.

– И часто ты ходишь в церковь?

– Раз в неделю – это уж непременно. А то и чаще.

Костя взял Славу за руку.

– Пошли. Что мы стоим… как два барана? Славка, я тебя уверяю: никакого бога нет!

– А ты откуда знаешь? – Слава покорно шёл рядом, руки своей у Кости не отнимал, но тон у него был непреклонный.

– Да нету, нету! – горячо убеждал Костя. – Был бы, давно появился бы… От ребят таишься, значит? Надуваешь их…

– Я не надуваю, просто не говорю.

– Всё равно нехорошо. И как же ты пионером станешь, если ты… верующий?

Слава погрустнел, вздохнул легонько:

– А пионером мне быть и не придётся, наверно…

– Это ещё почему? Ты же октябрёнок!

– Октябрёнком можно. А пионером… это уж навряд ли.

– Почему?

– Октябрята все. А пионеры… это уж такое… партийное. – И опять попросил: – Ты не говори ребятам, что я… в церкву хожу.

– Не скажу, не бойся! – сердито пообещал Костя. – Но, Славка, я тебе клянусь, что никакого бога нет!

Слава промолчал.

На углу они расстались. Слава пошёл к своему дому, бережно неся свёрточек. Костя постоял, глядя ему вслед…

В квартиру он ворвался сам не свой. К счастью, родители были ещё дома, успел застать. Они собирались куда-то уйти. Мама прихорашивалась в спальне перед зеркалом – в открытую дверь видно. Отец, с газетой в руках, сидел на диване в выходном костюме.

– Папа, папа! – закричал Костя. – Он в церкву ходит, ты подумай!

Отец опустил газету:

– Почему в церкву, а не в церковь?

– А, да не всё ли равно? Он так сказал, ну и я нечаянно…

Мама вышла из спальни:

– Кто ходит в церковь? Что ты так расшумелся?

– Да Славка же Курков! Бабушка его туда таскает. Я ему говорю: бога нет! А он: докажи!

– Один из твоих октябряток в церковь ходит? – сказала мама. – И чего ты так с ума сходишь? Он же ещё маленький, подрастёт – поймёт.

– Мама, ну как ты… – возмутился Костя. – Ведь он даже пионером не надеется стать! А Светка ещё говорила про него: просто мальчик. Ничего себе – «просто мальчик»!

– Не кипятись, сын. Сядь, – сказал папа. – Курков… Курков… Есть у нас на заводе такой фрезеровщик. Где они живут, не знаешь?

– Да тут не далеко, на Продольной улице. Папа, ну что делать? Как Славку убедить? – Сидеть Костя не мог, сновал по комнате.

– Родя, мы же хотели прогуляться. И к Пименовым зайти. Костя, если есть захочешь, нас не дожидайся. Обед на кухне готовый.

Костя с досадой покосился на маму: прогулка, обед – какое это имеет значение, раз обнаружилась такая дикость?!

Папа поднялся с дивана.

– Очень на этого «простого мальчика», – он слегка усмехнулся, – не наседай! Потихоньку, без нажима. Мы ещё с тобой посоветуемся. И знаешь, есть хорошие антирелигиозные книги. Почитаешь, разберёшься и убедишь своего Славку. Пошли, Клавдия.

– Завтра же пойду в библиотеку! – воскликнул Костя. Немного успокоенный, он взялся за учебник истории.