Текст книги "Исповедь Еретика"

Автор книги: Адам Дарский

Соавторы: Кшиштоф Азаревич,Пётр Вельтровский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

Ты не упрекал себя в том, что так долго откладывал визит в больницу?

События развивались на протяжении всего нескольких недель. Кроме того, я спросил врачей, могла ли моя быстрая реакция что-то изменить. Услышал, что нет, хотя мое состояние было относительно тяжелым. Наверное, без немедленного медицинского вмешательства я прожил бы месяц или два. В моих легких скопилось около полутора литров жидкости. Именно она провоцировала проблемы с дыханием.

Откуда она там взялась?

Жидкость может появиться в легких. Не в таких количествах, но бывает. Но она из них выводится. У меня что-то – как оказалось, диффузная опухоль – мешало этому. Мне поставили дренаж, сделали в боку дырки. Как у Иисуса. Только сделали это не копьем, а специальной трубкой. В течение двух дней оттуда сочилась отвратительная желто-красная жидкость. Сейчас, смотря в зеркало, я вижу эти шрамы и еще два других, от центрального венозного катетера, и улыбаюсь. Благодаря этим ранам я выжил. Это мои стигматы. Шрам от дренажа напоминает мне о первой выигранной битве. Когда жидкость была откачана из легких, я впервые за многие дни дышал полной грудью. Почувствовал себя сильнее и мог сражаться дальше.

Родителям, в конце концов, рассказал обо всем?

Сначала я позвонил отцу. Подробно описал ситуацию и попросил, чтобы он деликатно подготовил ко всему маму. Мама – очень впечатлительный человек, иногда мне кажется, что у нес психическая организация маленькой девочки.

Как она отреагировала?

Лучше, чем можно представить. Когда родители появились у моей кровати, то на самом деле меня удивили. В их отношении не было излишнего драматизма. И мне нужны были не их слезы, но поддержка. И именно ее они мне дали. Очень зрело отреагировали.

Когда мы говорили о времени ожидания диагноза, ты был напряжен; теперь, когда мы говорим о времени в больнице, ты расслаблен. Странно.

Это отражает состояние моей нервной системы в те моменты. Когда я узнал врага, перестал паниковать и пришел в себя. Диагноз стал ударом, но чувство беспомощности и отчаяние быстро прошли. Я знал, с чем мне предстоит встретиться лицом к лицу. Если идешь через чащу и видишь, что кто-то скрывается во тьме, то паникуешь, но как только увидишь противника в свете фонаря, то раздумываешь над стратегией и над тем, как будешь сражаться. Мне нравится бороться, играть, поэтому я рассматривал болезнь как игру, как партию в шахматы.

Со смертью. У тебя не было моментов сомнения, моментов, когда ты просто боялся, что получишь от нее по полной?

Конечно, были. В моем отделении лежал один старик, ему было лет шестьдесят пять. Мы звали его Янковским, потому что внешне напоминал известного гданьского прелата. Это был самый позитивный человек в больнице. Он сыпал шутками, поднимал всем боевой дух. У него у самого был рак, но никто бы нс сказал, что его что-то беспокоит. Потом его положили в больничный бокс. Я возвращался с прогулки, когда он постучал в стекло и попросил меня подойти. Спросил, как я чувствую себя после первого сеанса химиотерапии. Пожелал мне всего хорошего, и… тогда я видел его в последний раз. Через два дня он умер. Это был один из первых моментов, когда появилась мысль, что и со мной может произойти всякое. В последующие недели таких моментов было больше. Тогда я познакомился со многими людьми, которых сейчас уже нет в живых.

Это не сломило твоего оптимизма?

Говорят, что отношение к болезни может иметь ключевое значение. Не знаю, правда ли это, но думаю, что так оно и есть. Даже если у меня и были моменты сомнения, то я старался отогнать от себя плохие мысли. Я нс хотел умирать. Это было мое кредо. Я не соглашался с тем, что моя жизнь может быть прервана. У меня было слишком много дел, которые надо сделать.

Каким было лечение?

Я называл это «сброс напалма». Так ласково. Понадобилось несколько дней, чтобы определиться с лечением. Наиболее важные решения принимал профессор Анджсй Гельман, ординатор клиники. Именно он предоставил мне вначале два варианта на выбор. Он много о них рассказывал, но это было не по мне. До меня дошло только то, что один из них – достаточно сильная химиотерапия, а второй – еще больший хардкор.

Ты должен был сам решиться на один из них?

Я не стал рассуждать долго. Мне в жизни не нужны полумеры, поэтому я выбрал второй вариант – радикальный. Лейкемия атаковала меня быстро и брутально, я знал, что должен отплатить ей тем же.

Ты не боялся, что не выдержишь этого?

Нет, наверное. Я чувствовал себя лучше, гораздо лучше. Стратегия тотальной войны с раком оказалась даже захватывающей. Все было пропитано военными метафорами. Это была не больница, а линия фронта, а я был в окопе. Дороги назад не было. Я действовал, как написано в книге «Искусство войны» Сунь Цзы: «Если знаешь врага и знаешь себя, твоя победа несомненна».

Сколько химиотерапий ты пережил?

Перед облучением два полных цикла, или четыре сеанса, химии. Позже стандартно – еще один перед трансплантацией.

Как ты себя после них чувствовал? Было тяжело?

Сначала было плохо. Я сгибался пополам, в буквальном смысле. Помню, что через несколько дней был настолько слаб, что совсем не мог выпрямиться. Я чувствовал себя полностью бессильным, все время лежал. Но самой большой проблемой была рвота, а точнее ее отсутствие. Несколькими годами ранее я чуть не умер, подавившись собственной блевотиной…

Очень роковая смерть…

Бон Скотт так умер. Джимми Хендрикс тоже. В моем случае я был близок к этому. Это было после последнего концерта из тура в поддержку альбома Demigod. Мы играли в Гдыне, в клубе Ucho. После концерта, естественно, была вечеринка. Я не много выпил, но опрокинул несколько бокалов отвертки. Домой приехал около двух часов ночи. И сразу пошел спать. В пять часов проснулся от чувства тошноты. Я жил один. Дотащился до туалета и стандартно сунул два пальца в рот. Проблема в том, что содержимое желудка не достигло гортани, а застряло и забило пищевод. Дыхание перехватило, глаза вылезли из орбит, а я упал на пол. Через несколько секунд, может, через минуту, я уже прощался с жизнью. В конце концов, что-то сдвинулось и я начал возвращаться в этот мир, дыхание медленно восстановилось. С того раза я просто не могу блевать. Физически. Это травма.

Тебя ни разу не вырвало после химиотерапии?

Ни разу. Удалось. Конечно, не без помощи космических доз противорвотных препаратов, о которых я почти умолял врачей. Мне повезло, что на меня они действовали, а вокруг было немало людей, которым они не помогали. Они блевали, как коты при смерти.

Другие «развлечения» тебя минули?

По-разному бывало. Бывали ночи, когда я бредил и мне являлись какие-то странные видения. Вероятно, препараты так действовали. Случались моменты непривычной ясности мысли, почти озарения. Мне хотелось взять тетрадь и записать все, что вертелось в голове. Но я был очень слаб. Измотан. Самым худшим была химиотерапия, побочным эффектом которой было разрушение слизистой оболочки полости рта. У большинства пациентов все заканчивалось израненными деснами, кровотечением и отсутствием возможности нормального приема пищи. Тогда их кормили внутривенно. Перед тем как броситься в омут прикладной химии, я разговаривал с людьми, которые уже пережили все это. Кто-то из них дал мне ценный совет: класть в рот и рассасывать кусочек льда.

Сработало?

Видимо так, потому что я прошел через это лечение более-менее нормально. У меня возле кровати стоял полный термос, а во рту всегда был кусочек льда. Я рассасывал его постоянно, без остановки. Когда один таял, я выплевывал остатки и клал другой.

Против выпадения волос способов не было?

О нет. Волосы полностью исчезли по всему телу. Я чувствовал себя очень странно. Весь белый, без волос на лице, как младенец-переросток. Я подслушал разговор двух медсестер. Они пересматривали мои документы, и вдруг одна удивленно посмотрела на другую и, указав на меня, спросила: «Этому парню тридцать четыре года?»

Нельзя было не заметить, что ты выглядел очень необычно.

Я сам на себя смотрел с большим удивлением. Но и с интересом. Было что-то захватывающее в метаморфозе, которой я подвергался. Это было мое тело, но вместе с тем не до конца мое. Я старался смотреть на себя как на участника необычного эксперимента, подопытного кролика. Я не чувствовал отвращения, когда смотрел в зеркало. Присматривался к себе.

Держался на расстоянии?

Можно и так сказать. Кроме того, я стараюсь всегда смотреть на себя со стороны, это облегчает жизнь. Борьбу с болезнью тоже.

Фотографии того периода не попали в желтую прессу. Папарацци смотали удочки?

Гиены тянутся к падали. Как минимум три раза меня сфотографировали. Но эти фотографии нигде не засветились. Сам не знаю почему, но не могу обвинять редакторов польских таблоидов в заторможенности.

Каким образом папарацци удалось тебя щелкнуть?

Это долгая история.

Рассказывай.

Когда я попал в больницу, началось настоящее сумасшествие. Как только информация о моей болезни попала в прессу, у дверей больницы выстроилась очередь из угрюмых типов с фотоаппаратами. В течение нескольких дней они ограничивались погоней за Доротой. Щелкали, когда она входила в больницу, щелкали, когда выходила. Со временем им надоело это занятие, и они начали охоту на меня.

Они пытались добраться до отделения, где ты лежал?

Они ворвались туда силой. Оскорбляли персонал. Несколько медсестер встали у них на пути, поэтому папарацци начали с ними перебранку. Я был так взбешен, что хотел выйти из палаты и сам надавать по морде этим болванам. Это был момент, когда я проходил стероидную терапию, поэтому некоторые эмоции чувствовал сильнее. Внутри меня что-то переключилось в тот день. Я поговорил с Доротой, и мы решили нанять телохранителей. На самом деле она предположила, что другого выхода нет. Сама все очень быстро организовала и оплатила. У меня не было ни сил, ни средств на это.

Они всегда находились возле тебя?

Да. Их было несколько. Работали посменно, один – днем, второй приходил и оставался на ночь. Я и сегодня поддерживаю с ними контакт. Они очень мне помогали. И оказались на самом деле сердечными людьми. Не только охраняли меня от злоумышленников извне, но также помогали в обычных ежедневных ситуациях.

_{Нергал, совершающий паломничество?}

_{Если только к могиле Бона Скотта из AC/DC.}

Сдерживали папарацци?

Если падальщики почувствовали кровь, то их ничто не остановит. Как-то раз двое стервятников приперлись в медицинских халатах. Они ходили по палатам, будто делая обход. К счастью, их быстро обнаружили. В другой раз один из телохранителей ворвался в мою палату с большим зеленым куском ткани и стал занавешивать окна. У меня округлились глаза. Оказалось, что отделение, в котором я лежал, ремонтировалось, а рабочие как раз устанавливали леса. Самые отчаянные из папарацци стали взбираться по ним вверх, только чтобы сделать мою фотографию. Как я потом узнал, одному из них в тот день удалось все-таки запечатлеть полуголого Нергала, лежащего на больничной койке. До сих пор жду, что эти фото появятся в каком-нибудь таблоиде.

Может, все-таки у редакторов желтой прессы есть тормоза?

Не думаю.

А ты не думал о том, чтобы лечиться за границей? Ты избежал бы этого цирка, и условия могли оказаться лучше.

Я слышал это довольно часто. «У тебя есть деньги, ты можешь выехать и лечиться в какой-нибудь спокойной больнице». Мне так говорили. Не скажу, что с деньгами было все хорошо, но такая мысль приходила мне в голову. Проблемой было время. Болезнь атаковала, и действовать нужно было быстро. Поиск другой больницы мог быть рискованным. До сих пор, наверное, выплачивал бы долги. Кроме того, в лечении лейкемии нет места креативности. Это стандартная терапия, во всем мире она одинаковая. И лекарства те же самые. Я быстро разведал, спросил людей, которые в этом понимали и узнал, что такого специалиста, как профессор Гельман, днем с огнем не сыщешь. Но у меня были и другие заботы.

Какие?

Здание Гданьской медицинской академии не назовешь новым. Это тоскливое, темное и угнетающее место. Я задумывался, особенно вначале, помогут ли такие условия в моей борьбе? В конечном итоге другие факторы возымели верх. Рядом был мой дом, родители, друзья – те, на чье участие и поддержку я рассчитывал. Я остался в Гданьске.

Мама и папа были со мной все время. И это было для меня чертовски важно. Я мог позволить себе многочасовые разговоры по телефону, что тоже было для меня важно. Кроме того, бывали дни передышки, и меня выпускали из больницы. Десять-пятнадцать минут на машине, и я был дома. В своих собственных четырех стенах.

Часто тебя выпускали?

Несколько раз. В перерывах между курсами химиотерапии. Но это были короткие перерывы. Большинство времени я был заперт в больничной палате.

ТРУД ОСВОБОЖДАЕТ

Как ты каждый день справлялся с этой ситуацией?

Я работал. Ну или, точнее, пытался работать. Короче говоря, я делал все, чтобы мобилизовать себя. Я не думал о настоящем, я строил планы. И если я что-то замышлял, то старался этого достичь, пусть и небольшими шагами.

Каждый пункт плана был важен. Благодаря этому я чувствовал себя лучше. Труд придавал всему смысл. Я боролся не только за себя, но и за группу тоже.

Но как может работать человек, который болен лейкемией и прикован к больничной кровати?

Дел было действительно много. У меня был компьютер, был телефон и возможность всем этим заниматься. Несколько недель заняла работа над нашим DVD. Я разрабатывал обложку, весь эскиз целиком, добавлял детали. Часами висел на телефоне и разговаривал с дизайнером, издателем и коллегами из группы. Когда я был настолько слаб, что просто не мог пошевелить рукой, то – на минуту – все перехватывал Орион, тянул мою руку дальше. Когда я снова чувствовал себя лучше, то возвращался в игру. Когда DVD вышел, я сидел и подписывал диски для фанатов, целую тысячу. Я делал это битых два дня.

_{Нергал два дня подписывал тысячи дисков Evangella Heretlka. Он не был уверен, что это не последние автографы в его жизни.}

Ты не думал о том, что это могут быть последние автографы в твоей жизни?

Такие мысли проскакивали в моей голове, но я боролся с ними. Честно говоря, на каком-то глубинном уровне мне было необходимо чувствовать себя полезным постоянно. Я не смогу? Не справлюсь с болезнью? Если и так, то по крайней мере тысяча фанатов останется довольной. Я применял принцип, которым руководствуюсь и сегодня: любое дело может стать последним в моей жизни, поэтому я отдаю ему все свое сердце. Это давало мне толчок.

Что еще давало силы для борьбы?

Помнишь такой мультсериал «Жила-была жизнь»?

Помню.

Так вот, похожее видео я представлял у себя в голове каждый день перед сном. Представлял себе армию красных кровяных клеток, которые выдвигались на последнюю битву, готовые побороть болезнь. Это был ритуал. Он помогал мне запрограммировать психику, настроить себя на борьбу. Я хотел быть все время сосредоточенным, готовым к действию. Избегал состояния ступора, мнимого покоя. И делал все, чтобы ему не поддаться. «Peace is only for the dead and the dying», как поют New Model Army. А я был все еще жив.

Как тебе удавалось поддерживать режим?

Это было несложно. Больница немного напоминает армию. Или тюрьму. Каждый день похож на предыдущий. Подъем в шесть. В мир меня возвращала медсестра. Обычно я встаю гораздо позже, поэтому в основном я был еще в полубессознательном состоянии. Я просто вытягивал руку, а медсестра брала у меня кровь и ставила капельницу. Когда она уходила, я старался заснуть. Окончательно просыпался к завтраку, который всегда подавали в восемь. Потом я проверял почту и брался за работу.

На отдых не было времени?

Времени для всего было предостаточно. Я решил изменить внешний вид моей палаты. Начал с распятия. Снял его со стены и на его место повесил четки с фигуркой Бафомета. Сбоку повесил портреты Брюса Ли, Кроули и Ницше. Это люди, которые в различных жизненных ситуациях мотивировали и вдохновляли меня. Позже возле них появилась золотая медаль. Мне ее принес знакомый. Оказалось, какой-то абсолютно незнакомый мне человек пробежал гданьский марафон. Он выиграл медаль и попросил передать ее лично мне как символ поддержки. Это действительно много для меня значило… Когда моя палата выглядела уютнее, я начал пересматривать сериалы. И просто влюбился в сериал «Спартак». Главную роль в нем играл Энди Уитфилд. Я случайно узнал, что еще во время съемок у него диагностировали лимфому. Через какое-то время появилась информация, что он справился с этим и начинает съемки в новом сезоне. Все это отлично переплелось с темой самого сериала, а я нашел вдвойне героический пример. Так же, как и он, я хотел вернуться. Ведь больше всего я боялся, что уже никогда не выйду на сцену. Она меня сформировала, закалила, стала моей стихией. Представляешь, сколько это дало мне сил?

Но Энди в конце концов проиграл в битве с раком.

Я узнал об этом несколькими неделями позднее. Это меня остудило. К счастью, у меня были и другие примеры людей, которые выиграли в этой битве. Я большой фанат «Декстера». Это один из моих любимых сериалов. У исполнителя главной роли, Майкла Холла, тоже был рак лимфоузлов. Он прошел химиотерапию между съемками сезонов сериала. И победил болезнь. Вернулся и снялся еще в двух. Это было для меня мощной мотивацией.

Ты читал что-то в больнице?

Взахлеб. Наверстывал упущенное за несколько лет.

Что именно?

Огромное впечатление произвела на меня книга Роберта Хайнлайна «Чужой в чужой стране». А также Кормака Маккарти «Кровавый меридиан».

Вот эта последняя не особенно оптимистичная.

Но отличная! Но, вообще, я читал разные вещи. У меня с собой была Библия и, для контраста, книги Ричарда Докинза. У него я обнаружил то, что меня сильно подстегнуло. Он описал эксперимент, проведенный над двумя группами серьезно больных людей. Человек из первой группы отправился на мессу и помолился за ее членов. В свою очередь, люди из второй группы были предоставлены сами себе. Естественно, обе группы получили хорошее лечение. Разница в состоянии и самочувствии пациентов обеих групп была незначительная, в пределах допустимой погрешности.

В сумме ничего нового.

Но послушай дальше. Это не самое интересно. Самое интересное – это результаты второго этапа эксперимента. Тогда группе, той, за которую молились, было сказано, что они получили ту самую божественную поддержку.

Они выздоровели?

Как раз наоборот! У пациентов из той группы стали наблюдаться худшие результаты.

Докинз как-то это объяснял?

Не помню, но вроде он никак это не прокомментировал.

А ты как это объяснишь?

Подумай. Ты болен и узнаёшь, что кто-то за тебя молится. «Раз кто-то за меня молится, должно быть, со мной на самом деле что-то серьезное». Это первая мысль, которая появляется. К тому же, если ты религиозен и знаешь, что кто-то за тебя молится, если веришь в то, что это тебе поможет, то доверяешься богу и расслабляешься. Расслабляешься, потому что считаешь, что исход битвы не от тебя зависит.

За тебя тоже молились.

Я даже получил специальный сертификат от одной из польских католических общин в Берлине. В официальном документе подтверждается, что члены этой общины собрались и помолились за меня. В больницу также приходил мой друг, Kikut из группы Pneuma, самый настоящий католик.

Он тоже пробовал за меня молиться. Я сказал ему: «Черт, старик, хватит, пожалуйста; хотя бы при мне этого не делай…»

Он прекратил?

Не знаю, но я не думаю, что он бы так легко поддался.

Но результат тебе не повредил?

И не мог, поскольку я не верю в этот бред. Скорее всего, это действовало по-другому. Kikut ужасно меня веселил.

Были и другие, кто иначе понимает заповедь о любви.

Они говорили, что болезнь – это наказание за грехи, что у Нергала есть последний шанс, чтобы измениться…

Читал такое. Получал письма, полные яда и ненависти. Иногда мне хотелось сесть и ответить, на самом деле зло. Но я не делал этого. Для чего? Единственный эффект, которого эти люди добились, – я остался при своем мнении.

ВСЕ ЗНАЮТ ДЗЮБУ

Так у тебя не было желания подружиться с Богом?

Нет, но благодаря болезни я подружился с человеком, которого много лет искренне и безосновательно ненавидел.

И кто был тем счастливцем?

Я имею в виду Томаша Дзюбинского, или Дзюбу, как назвали его Kat в одной из своих песен, ныне покойного главу студии Metal Mind.

Он был не самой популярной персоной в своей среде.

Я познакомился с ним в 1997 или 1998 году. Тогда он предложил издание целого бэк-каталога Behemoth со всем материалом, который у нас на тот момент имелся. Я был тогда в таких жизненных условиях, что посчитал это огромным шансом. А на самом деле это была ловушка.

Он обманул вас?

Скорее воспользовался моей неопытностью. Дзюбинский был архетипом кровожадного капиталиста, бизнесмена без каких бы то ни было угрызений совести. Контракт, который я с ним подписал, был полон так называемых крючков. На практике он полностью лишал меня прав на то, что я сотворил. Конечно, я сам был в этом виноват. Да никто и не посоветовал мне просмотреть контракт, поговорить с адвокатами. Тогда я был просто-напросто глупым. И предпочел поверить тому, что говорил Дзюба, а не тому, что написано в контракте.

И это стало поводом большой взаимной ненависти?

Нет, она была однобока. Я Тому нравился. По той же причине, по которой любят курицу, несущую золотые яйца. Думаю, что он много на мне заработал. Это я его ненавидел. И тогда, наверное, его смерть меня бы обрадовала…

Даже так?

Даже так. Я помню, как когда-то сказал, что никому на свете не желаю смерти, кроме одного человека.

Речь шла только о деньгах?

Речь шла о способе, которым он провернул эту сделку. Чашу переполнила ситуация с бокс-сетом Historica. Я уже смирился с тем, что Metal Mind забрала права на весь наш материал и зарабатывает на этом деньги. Но собирался показать средний палец. Тогда мне пришла идея записать все старые песни еще раз и издать бокс-сет под названием Historica. Во время одного из телефонных разговоров я упомянул об этом. Проходит несколько месяцев, я открываю издаваемый им же Metal Hammer, смотрю на страницу со свежими изданиями и глазам своим не верю… Этот парень выпустил на рынок бокс-сет с нашими старыми песнями и назвал ero Historica. Я был взбешен.

Долго это чувство не отпускало?

Несколько лет. Не то чтобы я просыпался с мыслью о том, как я ненавижу Дзюбинского, но она возвращалась ко мне бумерангом. Со временем, конечно, все поутихло. Даже один раз встретил его на концерте, по-моему, это были Soulfly. Я сидел в баре клуба, а он подошел ко мне.

Ты не подал ему руки?

Подал, даже улыбнулся. Мы проговорили несколько минут. Я был удивлен… Особенно своей реакции. Между нами не чувствовалось сильной вражды, а скорее типичная вежливость с обеих сторон. Он пожелал мне успехов, я поблагодарил. Подумал тогда, что время залечило раны.

Вот так просто?

Когда мы пожали руг другу руки, я почувствовал облегчение. Моя ненависть к нему была отравой. Она заставляла меня чувствовать, будто что-то гниет внутри. И это было плохо. Прежде всего для меня.

Ты поддерживал с ним контакт в последующие годы?

Он обратился ко мне несколькими годами позже. И предложил нам выступить на фестивале Metalmania. Словно ничего и не произошло. Мы даже начали обсуждать условия. Но, в конечном счете, нам предложили другой тур и мы должны были отказаться. Помнится, мы договорились вернуться к этому вопросу через год.

Вернулись?

Нет. Он заболел. Я узнал от Томаша Даниловича, который был нашим дизайнером, но также принимал заказы от Metal Mind. Как-то раз, во время одного из наших телефонных разговоров, он рассказал, что у Томаша Дзюбинского обнаружили рак. Это не было большой тайной, информация об этом распространилась в прессе моментально, а через мгновение уже сыпались комментарии о том, что он доигрался, что так ему и надо.

Ты тоже так считал?

Я бы сказал, что новость о его болезни меня расстроила, просто по-человечески, я волновался. Тем более что мое отношение к нему стало чуть лучше.

Но ты ему пожелал смерти.

Чего только люди не говорят со злости.

«We would like to see most of the human race killed olf, because it is unworthy, it is unworthy of the gift of life». Знакомо звучит?

Да, этими словами начинается наш пятый альбом, Thelета.6. Наверное, это взято из какого-то фильма, но я нс дал бы голову на отсечение. Мне показалось, что в этой фразе столько силы, что она станет идеальным вступлением к альбому.

Это тоже было со зла? Ты согласен с этой цитатой?

Я никому в принципе не желаю смерти.

_{У поддержки не было одного имени. Одни утешали, другие веселили, кто-то пытался молиться, что раздражало Нергала. Любая помощь была ценной.}

Но?

Человек – это животное. Каждый несет в себе божественное предназначение, у каждого есть возможность добавить что-то от себя и одарить этим мир. Мудрость и креативность наших трудов кажутся мне бесконечными. Бесконечной может быть также наша лень. Так же, как и наша глупость. Большинство людей просто-напросто выбирают образ жизни червяка, пустой и не имеющий цели, а я не собираюсь оплакивать людей, которые впустую тратят дар жизни.

Я надеюсь, убивать ты их не собираешься…

Мир отлично сам себя очищает.

Может, это звучит несколько безразлично. День ото дня мы насыщаемся картинами смерти и страданий, но я бы соврал, если бы ответил, что такая информация глубоко трогает меня. Во мне есть сострадание, но оно появляется в основном тогда, когда меня что-то связывает с теми, кто страдает. Но если кто-то будет убеждать, что его одинаково трогает как смерть, свидетелем которой он является, которая влияет на его близких, так и смерть кого-то на другой стороне земного шара, о которой он узнал из телевизора, то он, естественно, соврет. Я же не собираюсь никому пудрить мозг.

Неужели тебя не трогает смерть на другой стороне земного шара?

Это не значит, что я пожимаю плечами и усмехаюсь. Я не бесчувственный. Такие истории дают тему для размышлений. Я просто принимаю смерть. Это часть цикла. Мы рождаемся и умираем. Мы чувствуем и счастье, и страдание. Войны, конфликты, катаклизмы, болезни – все это часть нашей жизни.

И лейкемия тоже?

Конечно. Я сам не считал болезнь метафорическим воплощением зла. Была для меня просто врагом. Тем, что я должен победить.

НА МИЛОСЕРДИЕ НЕТ МОНОПОЛИИ

Ты победил рак, Томаш Дзюбинский нет. Как получилось, что вы сдружились?

Все началось с его письма, присланного на электронную почту.

Ты ему написал?

Нет. Это он мне написал, когда узнал, что я болен. Я ответил, и дальше все пошло само собой. Я рассмотрел человека за маской безжалостной акулы бизнеса. Вдруг оказалось, что все то, что нас разделяло, в свете последних событий, смерти – просто глупости.

Вы выяснили все недоразумения?

Не было такой необходимости. Мы переписывались, много разговаривали по телефону. Без обиняков или намерений делать бизнес. Мы могли часами разговаривать о еде, о спорте, обо всем. Мы играли в одной лиге, у нас был общий враг. Он боролся с лимфомой, я с лейкемией.

Кому удавалось легче?

Казалось, что ему. Его часто отпускали из больницы. Он все время работал, организовывал концерты и ездил по миру. Он был болен в течении долгого времени, освоился со своей болезнью и хорошо умел скрыть, что ему плохо. Я понял это потом, когда мы встретились.

Как это произошло?

Меня перевели в Гливице на облучение. Еще раньше я написал ему, что буду там лечиться на протяжении некоторого времени. У меня в голове крутилось, что и он там лежит. Он мне ответил, что лежит в больнице в Катовице. Я удивился, но не придал значения. Наконец, когда я собрался ехать в Гливице, я снова ему позвонил. Тогда он признался, что лежит в той самой больнице, куда я еду. До сих пор не понимаю, почему он пытался это скрыть. Наверное, потому, что он находился в гораздо более плохом состоянии, чем хотел казаться во время наших разговоров. Может, ему просто было стыдно.

Но вы встретились?

Да. Договорились встретиться сразу, как я приеду. Честно говоря, он выглядел не лучшим образом. Каждый, кто был с ним знаком, знал, что он был довольно крупным парнем. Он просто был сильным. Такое у него было строение тела. Однако тогда в Гливице я увидел только тень Дзюбы. И был поражен тем, что болезнь сделала из сильного мужчины узника Освенцима. Он был очень худой, очень бледный. Мне показалось, что передо мной стоит смерть.

А сам разговор? Каким он был?

Он был другим, не таким, как по телефону. Как будто снял маску и перестал прятаться. В нем не оставалось ни капли жизни.

Ты ему об этом сказал?

Нет, я не хотел его расстроить. Скорее, это он много говорил о моем внешнем виде. Наверное, был удивлен тем, что я так хорошо держусь.

А ты держался?

Я чувствовал себя отлично. Если вообще в такой ситуации можно чувствовать себя хорошо. Я выглядел посвежевшим после приличной дозы стероидной терапии, с десятью килограммами на лице. Оно так распухло, словно его в улей сунули. Меня было просто много. Но настрой был боевым. Я чувствовал, что это финишная прямая. Меня ждало еще облучение. Или нет: это я ждал облучения. С открытым ртом.

Тогда ты видел его в последний раз?

К сожалению. Мы лежали на разных этажах. Но все время разговаривали по телефону или переписывались. К тому же, нас лечил один и тот же врач, доктор Себастьян Гебель. Иногда я спрашивал его о Томе.

Он рассказывал тебе о его болезни?

Нет, стойко хранил врачебную тайну. Том тоже не много говорил о своем состоянии. Именно на эту тему он не откровенничал. Как и в тот день, когда я говорил с ним в последний раз. Со времени моего приезда в Гливице прошло несколько дней. Вечером я позвонил ему, спросил о самочувствии. Он ответил, что все в порядке, если не считать лихорадки. Мы немного поговорили, и я пошел спать. Утром на обход пришел доктор Гебель. Я знал, что он не ответит, но, как повелось, спросил о своем друге. На этот раз доктор ответил… Ночью Том умер. Вечером, после того как мы закончили разговор, у него поднялась высокая температура, и он не справился с ней. И все.

Это подрезало тебе крылья?

Это был удар. От которого невозможно защититься. К несчастью, таких ударов было много. Люди вокруг меня умирали. И сегодня умирают. Теоретически я здоров, но все время должен проходить обследование. Весной я был у моего врача, доктора Агнешки Пекарской. Спросил, как чувствуют себя люди после пересадки, которые покинули больницу одновременно со мной. Оказалось, что один из тех людей прожил только два месяца. Он подхватил грибковую инфекцию и умер. По собственному желанию я снова получил но морде.

_{Курирующая Нергала доктор Агнешка Пекарская. Снимок сделан во время одного из контрольных визитов.}

А если бы кто-то сказал, что это просто мир очищается.