Текст книги "Цареубийство 11 марта 1801 года"

Автор книги: Адам Чарторыйский

Соавторы: Адам Чарторыйский,Леонтий Беннигсен,Август Коцебу,Николай Саблуков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)

Тотчас после совершения кровавого дела заговорщики предались бесстыдной, позорной, неприличной радости. Это было какое-то всеобщее опьянение не только в переносном, но в прямом смысле, ибо дворцовые погреба были опустошены и вино лилось рекою в то время, как пили за здоровье нового императора и главных «героев» заговора. В течение первых дней после события заговорщики открыто хвалились содеянным злодеянием, наперерыв выставляя свои заслуги в этом кровавом деле, выдвигаясь друг перед другом на первый план, указывая на свою принадлежность к той или другой партии и т.п. А среди этой всеобщей распущенности, этой непристойной радости император и его семейство, погруженные в горе и слёзы, почти не показывались из дворца.

По мере того, однако, как постепенно улеглось возбуждённое состояние умов, большинство убедилось, что вся эта радость, которую так открыто выказывали, не разделяется большинством и что такого рода хвастовство, не обнаруживающее ни ума, ни сердца, вызывает только презрение и негодование; наконец, если сама смерь Павла, быть может, и избавила государство от больших бедствий, то во всяком случае участие в этом кровавом деле едва ли могло считаться заслугой. Тем не менее главари заговора прикрывались высокими фразами, говоря, что главной и единственной побудительной причиной их было спасение России.

Между тем молодой государь, оправившись после первых дней треволнений и упадка духа, стал чувствовать непреодолимое отвращение к главарям заговора, особенно же к тем из них, чьи доводы заставили его согласиться с их планом, выполнение которого, по их мнению, отнюдь не угрожало жизни его отца, ибо, говорили они, для спасения России было достаточно лишить его престола, убедив Павла в необходимости сложить с себя бремя правления, отказавшись от власти в пользу сына, чему бывали неоднократные примеры среди государей Европы.

Император Александр сообщил мне, что первый, кто подал ему эту злополучную мысль, был граф Панин[120]120
  Граф Никита Петрович Панин, д. т. с., посланник в Гааге и Берлине при Екатерине II. Вице-канцлер и министр иностранных дел при Павле и в начале царствования Александра, ум. 1837 г.


[Закрыть], которому он никогда не мог простить этого. Этот человек был, по-видимому, создан, более чем кто-либо другой, играть выдающуюся роль в государственных делах. Он обладал всеми необходимыми для этого качествами: громким именем, недюжинными способностями и большим честолюбием. Будучи совсем молодым человеком, он уже сделал блестящую карьеру. Назначенный русским посланником в Берлин, он вскоре был призван императором Павлом в коллегию иностранных дел под начальство князя Александра Куракина[121]121
  Куракин Александр Борисович, князь (1752—1818). Внучатый племянник графа Н. И. Панина. Друг детства цесаревича Павла. Впоследствии канцлер росс, орденов и д. т. с. Был посланником при Наполеоне перед войной 1812 г.


[Закрыть], который приходился ему дядей со стороны матери. Этот князь Куракин, друг и товарищ детских игр императора Павла, был единственным из близких ко двору лиц, которого не коснулись выходки государя и который оставался в милости за всё время его царствования. Граф Н. П. Панин, о котором идёт речь, был сыном известного генерала[122]122
  Панин Пётр Иванович, граф (1721—1789). Генерал-аншеф, сенатор и член Государственного Совета.


[Закрыть], оставившего после своей смерти весьма почтенное и уважаемое имя, и племянником графа Панина, бывшего министра и воспитателя великого князя Павла Петровича. Молодой граф Панин не мог не воспользоваться всеми этими данными и весьма скоро приобрёл вес и значение в обществе и быстро стал двигаться по служебной лестнице. Это был человек высокого роста, холодный, владевший в совершенстве французским языком: мне не раз приходилось читать его донесения, которые всегда отличались глубиной мысли и блестящим слогом. В России он пользовался репутацией чрезвычайно даровитого человека, энергичного и с большим здравым смыслом, но характер его был сухой, чёрствый, властный и непокладистый.

Прослужив несколько месяцев в иностранной коллегии, граф Никита Петрович вызвал чем-то неудовольствие императора, был отрешён от должности и выслан на жительство в Москву. Как мы увидим ниже, он воспользовался этим временем пребывания в Москве, переписывался со своими единомышленниками и, несмотря на ссылку, продолжал влиять на умы. Известие о кончине Павла он принял с нескрываемой радостью и тотчас приехал в Петербург с самыми радужными надеждами на будущее. И действительно, он вскоре был назначен управляющим иностранными делами. В бытность мою в Петербурге мне не пришлось с ним встретиться, так как, в силу своей заграничной дипломатической службы, он редко приезжал в столицу. Жена его, рождённая Орлова, осталась в Петербурге. Это была чрезвычайно симпатичная, милая и любезная особа, которая относилась ко мне весьма дружелюбно. Когда я вернулся в Петербург, она очень хотела сблизить меня с её мужем и сделала всё возможное, чтобы связать нас дружбой. Усилия её, однако, не имели успехи, так как, помимо всех других причин, сама внешность графа, его ледяная холодность и почти суровая сдержанность мало располагали в его пользу. Впоследствии я узнал, что он дал мне прозвище «Сармата» и в обществе, когда речь заходила обо мне, постоянно спрашивал: «А что делает Сармат?»

Панин и Пален, инициаторы заговора, были, несомненно, в то время наиболее выдающимися и способными людьми в империи, среди правительства и двора. Они были несравненно дальновиднее и умнее всех остальных членов совета Павла, в состав которого они оба входили. Они сговорились между собой и решили привлечь на свою сторону Александра. Как люди благоразумные и осторожные, они поняли, что прежде всего им необходимо заручиться согласием наследника престола и что без его одобрения такое опасное предприятие, в случае неудачи, может окончиться для них крайне плачевно. Будь на их месте люди молодые, увлекающиеся и преданные делу, они непременно бы поступили иначе: не вмешивая в такое дело сына, где вопрос идёт о низвержении отца, они пошли бы на смерть, пожертвовав собой ради спасения отечества, дабы избавить будущего государя от всякого участия в перевороте. Но такой образ действий был почти немыслим и требовал от заговорщиков или беззаветной отваги, или античной доблести, на что едва ли были способны деятели этой эпохи.

Граф Пален, который, в качестве военного губернатора Петербурга, имел всегда возможность видеться с Александром, убедил великого князя согласиться на тайное свидание с Паниным. Это первое свидание произошло в ванной комнате. Панин изобразил Александру в ярких красках плачевное состояние России и те невзгоды, которые можно ожидать в будущем, если Павел будет продолжать царствовать. Он старался доказать ему, что содействие перевороту является для него священным долгом по отношению к отечеству и что нельзя приносить в жертву судьбу миллионов своих подданных самодурству и жестокости одного человека, даже в том случае, если этот человек его отец. Он указал ему, что жизнь, по меньшей мере свобода, его матери, его личная и всей царской семьи находится в опасности, благодаря тому отвращению, которое Павел питал к своей супруге; с последней он совсем разошёлся и свою ненависть, которая всё возрастала, он даже не скрывал и естественно мог при таком настроении принять самые суровые и крутые меры; что дело идёт ведь только о низвержении Павла с престола, дабы воспрепятствовать ему подвергнуть страну ещё большим бедствиям, спасти императорское семейство от угрожающей ему опасности, создать самому Павлу спокойное и счастливое существование, вполне обеспечивающее ему полную безопасность от всевозможных случайностей, которым он подвержен в настоящее время. Что, наконец, дело спасения России находится в его, великого князя, руках и что ввиду этого он нравственно обязан поддержать тех, кто озабочены теперь спасением империи и династии.

Эти слова Панина произвели сильное впечатление на Александра, но не убедили его окончательно дать своё согласие. Только после шестимесячных увещаний и убеждений удалось, наконец, вырвать у него согласие. Что касается гр. Палена, то он, чрезвычайно ловкий человек, заставил предварительно высказаться Панина, считая его наиболее скромным и способным для столь трудного дела, как склонение наследника престола к образу действий, противному его мыслями и чувствам. После опалы Панина и высылки его в Москву, Пален приступил уже к личному воздействию на великого князя путём всевозможных намёков, полуслов и словечек, понятных одному Александру, сказанных под видом откровенности военного человека – каковая манера говорить являлась отличительным свойством красноречия этого генерала[123]123
  Пален слыл всегда за самого тонкого и хитрого человека, обладавшего удивительной способностью выворачиваться из положений самых затруднительных, особенно когда дело шло о быстром движении корабля его фортуны. Последний тем не менее благодаря непредвиденной случайности потерпел крушение у самого входа в гавань, когда ему почти нечего было опасаться. В Лифляндии на родине Палена местное дворянство, хорошо его знавшее, говорило о нем так: «Еr hat die Pfiffblogie studiert» – от немецкого слова «pfiffig» хитрый, ловкий, пронырливый человек, который всегда мистифицирует других, а сам никогда не остаётся в дураках. Сам Пален всегда употреблял это выражение, когда он хотел похвалить кого-нибудь (Примеч. авт.).


[Закрыть]. Таким образом, после отъезда в Москву Н. П. Панина Пален остался один во главе заговора, и в конце концов ему удалось вырвать у Александра роковое согласие на устранение Павла от престола.

Нельзя не сожалеть, что, благодаря всем этим роковым обстоятельствам, Александр, который всегда стремился к добру и который обладал такими качествами для его осуществления, не остался чуждым этой ужасной, но вместе с тем неминуемой катастрофе, положившей предел жизненному поприщу его отца.

Несомненно, что Россия страдала под управлением такого человека, душевное равновесие которого было весьма сомнительное, и что сам переворот был вызван силой вещей, тем не менее Александр всю свою жизнь носил в душе этот тяжёлый упрёк в соучастии с заговорщиками, посягнувшими, хотя и без его ведома, на жизнь его отца. В его глазах событие 11 марта было несомненным пятном на его репутации, как государя и человека, хотя, в сущности, оно доказывало только его юношескую неопытность, полное незнание людей и своей страны. Этот упрёк преследовал его всю жизнь и, подобно коршуну, терзал его чувствительное сердце, парализуя в начале его царствования лучшие его способности и начинания, а в конце жизни привёл его к мистицизму, доходившему иногда до суеверия.

Император Павел вёл государство к неминуемой гибели и разложению, внеся полную дезорганизацию в правительственную машину. Он царствовал порывами, минутными вспышками, не заботясь о последствиях своих распоряжений, как человек, не дающий себе труда взвесить все обстоятельства дела, который приказывает и требует только немедленно исполнения своей воли. Все, т. е. высшие классы общества, правящие сферы, генералы, офицеры, значительное чиновничество, словом, всё, что в России составляло мыслящую и правящую часть нации, было более или менее уверено, что император не совсем нормален и подвержен болезненным припадкам. Это было настоящее царство страха, и в конце концов его ненавидели даже за добрые его качества, хотя в глубине души он искал правды и справедливости и нередко в своих гневных порывах он карал справедливо и верно. Вот почему в его кратковременное царствование русские чиновники допускали менее злоупотреблений, были более вежливы, держались начеку, менее грабили и были менее заносчивы, чем в предыдущие и последующие царствования. Но это правосудие императора, воистину слепое, преследование правых и виноватых, карало без разбора, было своевольно и ужасно, ежеминутно грозило генералам, офицерам, армии, гражданским чиновникам и в результате вызывало глухую ненависть к человеку, заставившему всех трепетать и державшему их в постоянном страхе за свою судьбу.

Таким образом, заговор можно назвать всеобщим: высшая аристократия, дворянство, гвардия и армия, среднее сословие, ремесленники, словом, всё население столицы, а также помещики, чиновники и купечество – все трепетали, все чувствовали невыносимый гнёт его жестокого самовластия и утомились под влиянием постоянного страха. Такое состояние общества, подавленного и терроризированного, должно было, наконец, разразиться катастрофой.

В таком положении находилась Россия с первых дней царствования Павла, причём с каждым годом странности и причуды императора всё возрастали. Это и было истинной причиной заговора, закончившегося его смертью. Многие уверяли, что успеху заговора способствовало английское золото. Я лично этого не думаю. Если даже допустить, что тогдашнее британское правительство было лишено всяких нравственных принципов, то и тогда обвинение его в соучастии в заговоре едва ли основательно, так как событие 11 марта 1801 г. вызвано вполне естественными причинами. Со времени вступления на престол Павла в России существовало хотя и смутное, но единодушное предчувствие скорой, давно желанной перемены правления. Об этом говорили полусловами, намёками, но весьма усиленно. Ещё в 1797 году, до моего отъезда из Петербурга, среди придворной молодёжи считалось признаком хорошего тона критиковать и высмеивать действия Павла, составлять на его счёт эпиграммы и вообще допускать такие вольности, которые при этом говорились почти во всеуслышание. Это была государственная тайна, которая доверялась всем, даже женщинам и юным щёголям общества, и между тем никто не проговорился, никто эту тайну не выдал. И это при монархе, столь подозрительном и недоверчивом, каким был Павел.

Но предприятие это никогда бы не осуществилось и тайна была бы всё-таки раскрыта, если бы пост петербургского военного губернатора, имевшего в своём распоряжении войска и полицию, не находился в руках решительного человека, который сам руководил всем заговором.

Говорят, что однажды, во время доклада, император Павел, устремив испытующий взгляд на Палена, сказал ему:

– Мне известно, что против меня задуман заговор.

– Это невозможно, государь, – ответил совершенно спокойно Пален. – Ибо в таком случае я, который всё знаю, был бы сам в числе заговорщиков.

Этот ответ и добродушная улыбка генерал-губернатора совершенно успокоили Павла. Уверяют, однако, что несколько анонимных писем всё-таки возбудили подозрение императора, и накануне своей смерти он велел тайно вызвать в Петербург Аракчеева, который должен был занять место Палена. Будь Аракчеев вовремя в столице – ход дела мог бы совершенно измениться, и в Петербурге произошли бы самые трагические события. Суровый, почти зверский характер этого человека служит тому порукой. Вместе с Аракчеевым явился бы и Ростопчин, и Павел, вероятно, был бы спасён. Но судьба устроила иначе: разогнав благодаря своей вспыльчивости многих преданных ему и энергичных людей, Павел окружил себя людьми бездарными и неспособными, которым розданы были лучшие правительственные должности. Таков был князь Куракин, человек добрый, но ограниченный, стоявший во главе иностранных дел; генерал-прокурор Обольянинов, получивший этот высокий и ответственный пост только потому, что он когда-то управлял гатчинскими землями. Наконец, самым доверенным к императору лицом был граф Кутайсов, бывший брадобрей Павла и состоящий теперь шталмейстером и андреевским кавалером. Это был не злой человек, но беспечный, любивший пожить, у которого на другой день, когда его арестовали, в кармане камзола найдены были письма, сообщавшие подробный план заговора и список всех его участников. Но Кутайсов даже не распечатал этих писем, сказав очень спокойно: «Ну, дела можно отложить и до завтрашнего дня». Он положил их в карман, не читая, так как спешил на ночное свидание.

II

Император Павел только что окончил постройку Михайловского дворца. Этот дворец, стоивший громадных денег, представлял собой тяжёлое массивное здание, похожее на крепость, в котором император считал себя совершенно безопасным от всяких случайностей. Из удобного и вместительного Зимнего дворца он переехал в новый замок, стены которого ещё были сыры и мокры, и, несмотря на это, был в восхищении от новой постройки, которую расхваливал своим приближённым и вообще считал себя счастливым и довольным, с восхищением показывая своим гостям роскошные апартаменты нового дворца. Это было в январе 1801 года.

Между тем заговор, который постепенно подготовлялся, был близок к осуществлению. Необходим был толчок, который быстро должен был подвинуть дело, и толчком этим явилось согласие, вырванное у великого князя Александра Павловича главарями заговора: графом Н. П. Паниным, Паленом и братьями Зубовыми – Платоном и Николаем. Граф Панин находился в ссылке в Москве, в Петербурге же все нити заговора находились в руках Палена и Зубовых. Последние, как известно, были недавно возвращены из ссылки и осыпаны милостями Павла, который, не считая их более опасными, весь отдался чувству великодушия по отношению к бывшим врагам.

Тем временем Пален и Зубовы, под разными благовидными предлогами, вызвали в столицу многих генералов и офицеров, которых они считали своими единомышленниками. Многие сановники и генералы были также приглашены в Петербург императором для присутствия на празднествах по случаю бракосочетания одной из великих княжон. Пален и Зубовы не замедлили воспользоваться и этим, чтобы войти в сношение с многими из этих лиц и узнать их образ мыслей, не открывая им, однако, подробностей заговора. Такое положение вещей не могло, однако, продолжаться долго: малейший намёк, малейший донос, даже не подтверждённый доказательствами, могли возбудить подозрительность Павла и вызвать гнев, последствия которого всегда были ужасны. Ходили слухи, что он уже сделал тайное распоряжение о вызове в Петербург Аракчеева и Ростопчина – людей, на безусловную преданность которых он мог всегда положиться. Первый из них находился в это время в своём имении недалеко от Петербурга и менее чем в сутки мог прибыть в столицу. Положение заговорщиков становилось действительно опасным, и всякое промедление, всякое колебание угрожало теперь страшными бедствиями.

Ввиду всего этого, выполнение заговора было назначено на 11 марта 1801 года. Вечером в тот же день князь Платон Зубов устроил большой ужин, на который были приглашены все генералы и высшие офицеры, взгляды которых были хорошо известны. Большинство из них только в этот вечер узнали всю суть дела, на которое им придётся идти тотчас после ужина. Надо сознаться, что такой способ, несомненно, следует считать наиболее удачным для заговора: все подробности его были известны лишь двум-трём руководителям, всё же остальные участники этой драмы должны были узнать их лишь в самый момент его выполнения, чем, естественно, лучше всего обеспечивались сохранение тайны и безопасность от случайного доноса.

За ужином Платон Зубов сказал речь, в которой, описав плачевное положение России, указывал на бедствия, угрожающие государству и частным людям, если безумные выходка Павла будут продолжаться. Он указал на безрассудность разрыва с Англией, благодаря которому нарушаются жизненные интересы страны и её экономическое благосостояние; доказывал, что при таком положении нашей внешней политики балтийским портам и самой столице может грозить неминуемая опасность, что, наконец, никто из присутствующих не может быть уверен в личной безопасности, не зная, что его ожидает на следующий день. Затем он стал говорить о прекрасных душевных качествах наследника престола великого князя Александра, на которого покойная императрица Екатерина всегда смотрела, как на истинного своего преемника и которому она, несомненно, передала бы империю, если бы не внезапная её кончина. Свою речь Зубов закончил заявлением, что великий князь Александр, удручённый бедственным положением родины, решился спасти её и что, таким образом, всё дело сводится теперь лишь к тому, чтобы низложить императора Павла, заставив его подписать отречение в пользу наследника престола. Провозглашение Александра, по словам оратора, спасёт отечество и самого Павла от неминуемой гибели. В заключение гр. Пален и Зубовы категорически заявили всему собранию, что настоящий проект вполне одобрен Александром. Они только умолчали о том, каких усилий и уверений стоило им получить это согласие.

С этого момента колебания заговорщиков прекратились: пили здоровье будущего императора, и вино полилось рекой. Пален, оставивший на время собрание, поехал во дворец и вскоре вернулся, принеся известие, что ужин в Михайловском замке прошёл спокойно, что император, по-видимому, ничего не подозревает и расстался с императрицей и великими князьями как обыкновенно. Лица, бывшие во время ужина во дворце, впоследствии вспоминали, что Александр, прощаясь с отцом, не выказал при этом никакого волнения, и жестоко обвиняли его в бессердечии и двоедушии. Это глубоко несправедливо, так как в последующих моих беседах с императором Александром последний неоднократно рассказывал мне совершенно искренне о своём ужасном душевном волнении в эти минуты, когда сердце его буквально разрывалось от горя и отчаяния. Да оно и не могло быть иначе, ибо в такие минуты он не мог не думать об опасности, угрожавшей ему, его матери и всему семейству в случае неудачи заговора. При этом необходимо сказать, что вырванное у него почти насильно согласие на отречение отца было дано им после торжественного обещания не причинять никакого зла Павлу и что мысль о лишении его жизни не могла придти ему в голову. Это тем более правдоподобно, что в планы заговора входило лишь устранение Павла от престола и что роковая катастрофа произошла совершенно неожиданно для большинства заговорщиков, среди которых исполнителями этой драмы явились несколько человек, потерявших самообладание, благодаря чрезмерному количеству выпитого вина, и сводивших в этот момент свои личные счёты со злополучным монархом. Что касается поведения Александра во время ужина, то известно, что оба великих князя были всегда чрезвычайно сдержанны в присутствии отца, и эта привычка скрывать свои мысли и чувства, это вынужденное спокойствие могут служить лучшим объяснением того, что никто из присутствующих в этот вечер не заметил той глубокой душевной борьбы, которая, несомненно, происходила в душе Александра.

Ужин между тем продолжался, и всеобщее возбуждение росло благодаря обильным возлияниям. Только главари заговора воздерживались, стараясь сохранить присутствие духа, столь необходимое в эти минуты, большинство же гостей были сильно навеселе, причём несколько человек уже едва держались на ногах. Наконец время, назначенное для исполнения заговора, наступило. В полночь все встали из-за стола и двинулись в путь. Заговорщики разделились на две партии, в каждой из которых было до 60 человек. Первая группа, во главе которой находились братья Платон и Николай Зубовы и генерал Беннигсен, направились прямо к Михайловскому замку, другая под предводительством гр. Палена должна была проникнуть во дворец со стороны Летнего сада. Плац-адъютант замка (капитан Аргамаков), знавший все ходы и выходы дворца по обязанности своей службы, шёл во главе первого отряда с потайным фонарём в руке и провёл заговорщиков до передней государевой опочивальни. Стоявший у двери лакей (камер-гусар) не пропускал заговорщиков и стал звать на помощь. Защищаясь от наступавших на него заговорщиков, он был ранен и упал, обливаясь кровью. Между тем император, заслышав крики и шум в передней, быстро встал с кровати и направился к двери, ведшей в комнату императрицы, которая была завешена большой портьерой.

К несчастью злополучного Павла, эта дверь ещё недавно была наглухо заколочена по его же приказанию. В то же время громкие крики взывавшего о помощи верного камер-гусара привели заговорщиков в смущение: они остановились в нерешительности и стали совещаться. Шедший во главе отряда Зубов растерялся и уже хотел скрыться, увлекая за собой других; но в это время к нему подошёл генерал Беннигсен и, схватив его за руку, сказал: «Как? Вы сами привели нас сюда и теперь хотите отступать? Это невозможно, мы слишком далеко зашли, чтобы слушаться ваших советов, которые нас ведут к гибели. Жребий брошен, надо действовать. Вперёд!» – Слова эти я слышал впоследствии от самого Беннигсена.

Таким образом, этот человек, благодаря своей решительности, стал во главе события, имевшего такое важное влияние на судьбы империи и европейской политики. А между тем он принадлежал к числу тех, которые узнали о заговоре лишь в этот самый день. Он решительно становится во главе отряда, и наиболее смелые следуют за ним. Они врываются в спальню императора и идут прямо к его кровати, но с ужасом видят, что Павла уже нет. Тревога снова охватывает заговорщиков: они ходят по комнате и со свечой ищут Павла. Наконец, злополучный монарх найден за портьерой, куда он скрылся, заслышав шум. Его выводят из этого прикрытия, и генерал Беннигсен, в шляпе и с обнажённой шпагой в руке, говорит императору: «Государь, вы мой пленник и вашему царствованию наступил конец; откажитесь от престола и подпишите немедленно акт отречения в пользу великого князя Александра». Тем временем императору подносят заготовленный черновик акта отречения. Павел берёт в руки перо, но в это время за дверью снова раздаются крики. Беннигсен выходит из комнаты, чтобы узнать, в чём дело, и принять необходимые меры для безопасности императорского семейства, но едва он переступил порог, как произошла возмутительная сцена. Несчастный Павел остался один среди толпы заговорщиков, окружённый людьми, из которых многие пылали жаждой мщения: одни за преследования, другие за оказанные им несправедливости, иные, наконец, за простые отказы на их просьбы. Тут начались над ним возмутительные издевательства со стороны этих людей, озверевших при виде жертвы, очутившейся в их власти. Возможно, что смерть его была заранее решена наиболее мстительными и свирепыми заговорщиками, вероятно, без ведома главных руководителей и, во всяком случае, без их формального согласия. Ужасную развязку, по-видимому, ускорили крики, раздавшиеся в коридоре и вызвавшие уход Беннигсена. Граф Николай Зубов, человек атлетического телосложения, как говорят, первый нанёс удар императору, и после этого ничто уже не могло удержать рассвирепевших заговорщиков. Теперь в лице Павла они видели только изверга, тирана, непримиримого врага: беззащитность жертвы уже их не останавливала, возбуждая в них дикое чувство мести.

На несчастного посыпались удары. Один из заговорщиков, имени которого я теперь не припоминаю, отвязал свой офицерский шарф и накинул его на шею злополучного монарха. Последний стал отбиваться и по естественному чувству самосохранения, высвободив одну руку, просунул её между шеей и охватывавшем её шарфом, крича: «Воздуху! воздуху!» В это время, увидав красный военно-гвардейский мундир одного из заговорщиков и приняв последнего за сына своего Константина, император в ужасе закричал: «Ваше высочество, пощадите! воздуху! воздуху!» Но заговорщики схватывают руку Павла и затягивают шарф с безумной силой. Несчастный император уже испустил последний вздох, но озверевшие злодеи продолжают затягивать петлю и влекут безжизненное тело по комнате. Между тем более трусливые, бросившиеся было к выходу, снова возвращаются в комнату, принимают участие в убийстве и даже превосходят первоначальных убийц своим зверством и жестокостью. Генерал Беннигсен в это время возвращается и с ужасом видит страшную картину. Не знаю, насколько искренне было его негодование при виде всего, что произошло в его отсутствие, но он поспешил положить конец этой возмутительной сцене.

Между тем крики «Павел более не существует!» распространяются среди других заговорщиков, пришедших позже, которые, не стесняясь, громко высказывают свою радость, забыв о всяком чувстве приличия и человеческого достоинства. Они толпами ходят по коридору и залам дворца, громко рассказывают друг другу о своих подвигах, и некоторые проникают в винные погреба, продолжая оргию, начатую в доме Зубовых.

Пален, заблудившийся, по-видимому, со своим отрядом в аллеях Летнего сада, прибыл со своей партией во дворец, когда всё уже было кончено. Говорили, что он умышленно опоздал с тем, чтобы в случае неудачи заговора выступить в роли защитника императора и при надобности арестовать своих единомышленников. Как бы то ни было, известно только то, что Пален, явившись во дворец, тотчас проявил необычайную деятельность, стал отдавать приказания и в течение всей остальной ночи выказал распорядительность и энергию, свойственные его характеру и сделавшие его в эти времена почти полновластным вершителем судеб государства.

Из всего сказанного легко убедиться, насколько, несмотря на все принятые меры, судьба заговора была в зависимости от целого ряда случайностей, благодаря которым всё предприятие могло рушиться. Последующие события докажут справедливость этого предположения.

Можно сказать не ошибаясь, что заговор был составлен при почти единодушном согласии высших классов общества и преимущественно офицеров. Но не то было среди солдат. Гневные выходки и строгости императора Павла обыкновенно обрушивались на сановников и высших чинов военного сословия. Чем выше было служебное положение лица, тем более подвергалось оно опасности вызвать гнев государя; солдаты же редко бывали в ответе. Напротив, положение их было гораздо лучше, и нижние чины после вахтпарадов и смотров получали удвоенную пищу, порцию водки и денежные награды. Особенно в гвардии, среди которой было немало женатых, солдаты жили в известном довольстве и в большинстве были преданы императору. Генерал Талызин, командир Преображенского полка, один из видных заговорщиков, человек, пользовавшийся любовью солдат, взялся доставить во дворец, в ночь заговора, батальон из командуемого им полка. После ужина у Зубовых он собрал батальон и обратился к солдатам с речью, в которой объявил людям, что тягость и строгости их службы скоро прекратятся, что наступает время, когда у них будет государь милостивый, добрый и снисходительный, при котором всё пойдёт иначе. Взглянув на солдат он, однако, заметил, что слова его не произвели на их благоприятного впечатления; все хранили молчание, лица сделались угрюмыми, и в рядах послышался сдержанный ропот. Тогда он прекратил свою речь и суровым командным голосом сказал: «Полуоборот направо. Марш!» – после чего войска машинально повиновались его голосу. Батальон был приведён в Михайловский замок и занял все его выходы.

Граф Валериан Зубов, потерявший ногу во время Польской войны, не находился вместе с заговорщиками и прибыл во дворец значительно позже, когда известие о смерти императора Павла уже распространилось. Он прошёл в одну из зал, в которой стоял пехотный караул, и захотел убедиться в настроении солдат. Он подошёл к караулу и поздравил солдат с новым государем. Гробовое молчание было ответом на его слова, и граф поспешил удалиться, не желая подвергнуться враждебным манифестациям.

Все эти подробности указывают на то, что императору Павлу было бы легко справиться с заговорщиками, если бы ему удалось вырваться из их рук хотя на минуту и показаться войскам. Найдись хоть один человек, который явился бы от его имени к солдатам, – он был бы, быть может, спасён, а заговорщики арестованы. Весь успех заговора заключался в быстроте его выполнения. Это доказывает также, насколько трудным и неосуществимым являлся план Александра взять императора под опеку. Останься Павел жив, кровь полилась бы на плахах, пол-России сослано было бы в Сибирь и весьма вероятно, что необузданный гнев его распространился бы на членов собственного его семейства.