Текст книги "0:1 в первом тайме"

Автор книги: Адам Багдай

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 12 страниц)

К ЧИТАТЕЛЯМ

Повесть польского писателя Адама Багдая «0:1 в первом тайме» обладает одним очень важным достоинством – она предельно правдива. Иногда даже кажется, что Адам Багдай описал собственное детство, настолько понятны и близки ему поступки и мысли мальчишек с варшавской окраины Воли.

После фашистского нашествия в Польше остались не только развалины домов и выжженные поля – остались сироты. Их было много. Мальчишки и девчонки, потерявшие в войну родных и близких, обрадованно, но порой и растерянно встречали мирную жизнь. Постепенно, однако, жизнь в стране налаживалась. Новые хозяева республики думали не только о восстановлении столицы – они были озабочены судьбой детей. Нужно было помочь им найти свое место в жизни, вырастить их достойными и честными людьми. Этим занялись в новой Польше партийные и молодежные организации, профсоюзы и школы. Но есть еще одно очень важное средство воспитания чувства дружбы и товарищества, того чувства, которое часто определяют как «один – за всех, все – за одного». Это средство – спорт.

Ведь спорт – это не только крепкие мускулы, легкость движений и физическая выносливость. Настоящий спортсмен прежде всего хороший товарищ. Он, не задумываясь, совершит смелый поступок, поможет старому, больному человеку, выручит попавшего в беду друга.

Всеми этими качествами обладает герой повести, которую вы собираетесь прочесть, – юный футболист Манюсь Ткачик, в шутку прозванный товарищами Чеком.

Нелегко живется Чеку. Из всех родных осталась у него одна больная тетка, которая мало чем может ему помочь. Мальчику даже пришлось бросить школу. Чтобы раздобыть денег на мороженое или на стакан молока, Манюсь разыскивает во дворах пустые бутылки…

Живет он в доме, от которого после бомбежки осталась лишь половина.

Но этот маленький веселый варшавянин не привык, не хочет жаловаться на свою судьбу. Привычка самому заботиться о себе и большое чувство юмора рождают в нем тот оптимизм, который не покидает его даже в самые трудные минуты жизни.

Однако, как ни велико желание Манюся стать настоящим спортсменом, как ни дружен он с товарищами – такими же славными ребятами, как и он, – в старой Польше судьба его сложилась бы совсем по-другому. Вряд ли кто-нибудь протянул бы руку помощи оборванному малограмотному мальчишке. По-прежнему собирал бы он пустые бутылки да гонял на пустыре тряпичный мяч.

Но в Польше наступили иные времена. Над «Сиренкой», командой окраинной детворы, берет шефство «Полония» – футбольная команда, в которой играют рабочие варшавских заводов. Лучший игрок «Полонии», слесарь Стефанек, ставший тренером «Сиренки», очень хочет вырастить достойную смену польским мастерам футбола. Но в первую очередь этого истинного патриота заботит моральный облик его подопечных. Он старается помочь им вырасти грамотными, честными и трудолюбивыми людьми, строителями новой Польши.

Адам Багдай очень любит героев своей повести. Он «болеет» не только за «Сиренку», но и за судьбы мальчишек с Воли. Но он любит их по-мужски – без слезливой жалости, без вздохов над их порой очень трудной жизнью. Он твердо верит в способность маленьких футболистов достойно войти в новую жизнь.

Вероятно, поэтому, читая увлекательную книгу, мы от страницы к странице все больше дружим с замечательным вратарем Жемчужинкой; с нескладным Пауком, который сумел стать отличным футболистом; с «неисправимым» романтиком Рыжим Милеком.

И вместе с писателем мы презираем всех тех, кто, пытаясь поживиться за счет народа, втягивает в свои грязные дела вступающую в жизнь молодежь. Печальный конец этих людей для нас вполне оправдан.

Адам Багдай закончил свою повесть победой ребят с Воли в футбольном турнире. Но дело не только в выигрыше «Сиренки». В народной Польше выиграно сражение в битве за детей – надежду и будущее страны.

Э. Боровик

ГЛАВА I

1

Манюсь проснулся. Протерев глаза, он зевнул и сонным взглядом обвел комнату. Было пусто и тихо, только из испорченного крана монотонно капала вода.

Выгоняя из разогретого тела остатки дремоты, Манюсь потянулся. Ноги его вылезли из-под одеяла. Нельзя было сказать, чтобы они отличались особой чистотой. «Тетя, наверное, уже ушла, – подумал Манюсь. – Интересно, оставила ли она мне что-нибудь поесть?»

Он встал. Вразвалочку подошел к печи. На плите в беспорядке стояли старые, закопченные кастрюли. Манюсь по очереди подымал крышку с каждой из них, но разочарованно прикрывал снова. Во всех кастрюлях было пусто, даже в той, красной, с оторванным ухом, в которой тетка обычно оставляла кофе.

«Ловко это тетя мне подстроила! – думал он, недоуменно покачивая головой. – Ничего не оставила, ни капельки! Так спешила, что не успела даже кофе вскипятить. А может, у нее уже и денег нет ни на «ячменный», ни на сахар».

На всякий случай Манюсь все же открыл стоящий возле печи шкафчик и заглянул в засунутые меж тарелок и мисок старые бумажные кульки. Однако, кроме горсти ячневой крупы, ничего отыскать не удалось. С минуту он постоял в растерянности, ероша пальцами жесткие волосы и бездумно повторяя: «Ловко мне это тетя подстроила! Ловко мне это тетя подстроила!..»

Впрочем, не такой он был человек, чтобы расстраиваться из-за подобных мелочей. С удивлением обнаружив, что он бессмысленно уставился на пустые полки шкафчика, Манюсь задорно свистнул и решительно отвернул кран. С шумом хлынула вода. Едва смочив руки, Манюсь, пофыркивая для храбрости, потер ими глаза и нос. На этом утренний туалет был закончен.

Но Манюсь уже почувствовал себя бодро и весело. По утрам он неизменно просыпался в отличном настроении. А что касается завтрака, так, в конце концов, не первый раз выходит он из дому натощак. Уж как-нибудь да уладится… И он принялся насвистывать песенку, которую слышал вчера возле универмага на Вольской: «Николо, Николо, Николино…» Это окончательно привело его в равновесие.

Мальчик глянул в окно. Глухая стена соседнего дома искрилась под ярким солнцем, лоскут неба над крышей был чистый и веселый. В такой день до самого обеда можно побродить по городу.

Оделся он быстро. Для того чтобы натянуть заплатанные вельветовые брюки, трикотажную рубашку и дырявые тапочки, не требовалось много времени. Единственным предметом, который придавал ему немного шику, была новая велосипедная шапочка с маленьким приподнятым козырьком. Манюсь лихо натянул ее на голову, беглым взглядом окинул себя в выщербленном зеркале и, насвистывая «Николо, Николо, Николино…», вышел из комнаты. Он запер дверь и положил ключ под тряпку, лежавшую у порога.

Итак, день начался. День, столь похожий на все остальные. Но мальчик над этим не раздумывал. Старая лестница немилосердно скрипела у него под ногами. Престранная это была лестница. Несколько сбитых, прогнивших досок, отгороженных от лифтового колодца шаткими перильцами. Спуск с пятого этажа требовал большой ловкости, но Манюсь спускался так легко и беззаботно, как будто это были подвижные ступени на трассе Восток – Запад.

Удивительная эта лестница висела в удивительном доме. Когда-то богатый жилой дом был словно разрезан пополам большой бомбой и теперь напоминал пчелиные соты, вытащенные из гигантского улья. Внутри этих сот ютились, словно голуби, обитатели Воли.

Но для Манюся это был самый обычный и вовсе не плохой дом. Он на два этажа превышал всех своих соседей, и окрестные жители называли его «Голубятней». Это было даже удобно. Если кто-нибудь спрашивал Манюся: «Где живешь?», – достаточно было просто ответить: «В Голубятне», – и все было ясно.

На пятом этаже гнездились дикие голуби, воробьи и летучие мыши. На остальных этажах сбитые из досок двери свидетельствовали о том, что здесь живут люди.

Манюсь на минуту приостановился. Вытащив из-за перил железный прут, он три раза ударил нм по рельсу лифта. Раздался звук, напоминавший сигнал гонга. По обе стороны лестничной клетки почти одновременно открылись две двери, в которых показались двое ребят: один – стройный, высокий, с ясным, открытым лицом и светлыми вьющимися волосами; второй – маленький, щуплый, стриженный ежиком, с худым лицом, усеянным веснушками.

– Привет! – дружески поздоровался Манюсь.

– Привет! – ответили они как по команде.

– Каникулы, братец! – улыбнулся маленький, Богусь, прозванный ребятами «Жемчужинкой».

Манюсь выпятил губу:

– Э, мне все равно, что каникулы, что нет…

– Ну конечно, ты в школу не ходишь…

Второй из ребят, Фёлек, известный на Гурчевской улице под кличкой «Манджаро», серьезно сказал Манюсю:

– Это хорошо, Чек, что ты появился. Мы сегодня начинаем тренировку. Скажи всем, чтобы пришли к четырем на площадку. – Тон его был резкий, почти повелительный.

Манюсю не понравился этот тон:

– Посмотрим.

– Что – посмотрим? – заволновался Манджаро. – Ведь только у тебя одного есть время.

Манюсь поморщился:

– Это только так кажется.

– А что тебе делать?

– Эх, братец! – Манюсь горько усмехнулся. – Жизнь – это не сказка и не фильм. Ты дома никаких забот не знаешь, а мне приходится самому организовывать.

– А в чем дело?

Манюсь хотел было уже рассказать, как тетка оставила его без завтрака, но передумал. В конце концов, у каждого должна быть своя гордость. К чему жаловаться? Поэтому он только махнул рукой и насмешливо бросил:

– Ладно, как прикажете, начальник, так и будет.

Манджаро не почувствовал насмешки:

– Смотри не подведи, дело важное. Мы должны сколотить сильную команду.

– В воскресенье играем с хлопцами с Окоповой, – вмешался Жемчужинка. У него даже глаза загорелись при мысли о предстоящей игре.

Манюсь нахмурил брови:

– С «фазанами»?

– А ты с кем хотел бы?

– Дадут они нам, вот увидите!

– Это еще неизвестно.

– Обыграют под ноль.

– Увидим!..

– Увидим, – подтвердил Манюсь и щелкнул на прощание по козырьку своей шапочки.

Манджаро перегнулся через перила:

– Запомни, Чек, в четыре на нашем поле!

2

Когда разыскиваешь пустые бутылки, самое главное – хорошо знать места, где их можно найти. В этом деле у Манюся имелся немалый опыт. Выйдя из Голубятни, он сразу же направился к обширной строительной площадке, где возводились новые жилые дома. Обогнул высокий, сбитый из досок забор, прошел мимо больших ям с известкой и приблизился к баракам, из которых доносился сонный перестук пишущих машинок. Безошибочное чутье привело его туда, где вчера после окончания работы сидели теплой компанией каменщики. Это был укромный уголок между двумя бараками, под выступающей крышей, которая спасала и от дождя и от палящих солнечных лучей. Мальчик не ошибся: под стеной, на выступе из кирпича, по росту были расставлены пять пустых бутылок. Все бутылки были целехонькие и чистые. Их даже не нужно было мыть. Манюсь удовлетворенно присвистнул, восхищенный таким порядком. «На пятерку наберется, – подумал он. – Иногда и без помощи тети можно прожить на свете, особенно у нас на Воле».

Он собрал бутылки и вернулся на Гурчевскую, где за одной из витрин виднелась большая надпись: «Прием посуды».

– А, Чек, ты уже здесь! – дружески приветствовала его продавщица.

– Пять бутылочек, товарищ начальница! – Улыбнувшись во весь рот, Манюсь лукаво подмигнул: – Прямо от потребителей.

– Чистые?

– Неужели я посмел бы принести грязные? Их можно сразу снова наполнять, и не будет никакого нарушения санитарных правил!

Получив из кассы пятизлотовую бумажку, он плюнул на нее и прихлопнул ладонью.

– Порядочек, пани Казя! Вы всегда мне счастье приносите. Хорошее сегодня начало. Прошу прощения, но меня ждут дела. Ведь надо как-то жить…

Продавщица, глядя на мальчика, на мгновение задумалась.

Манюсь же, покончив с официальной частью, переменил тон. Подойдя поближе и оглядевшись, не подслушивает ли кто, он доверительно зашептал:

– Пани Казя, а тот брюнет, Збышек… ну вы знаете… опять о вас спрашивал. Если бы вам вдруг понадобилось какое-нибудь письмецо или весточку, то я к вашим услугам. Для вас все, что угодно, пани Казя, только не заставляйте меня бутылки мыть, я не люблю этого.

Продавщица быстрыми движениями поправила крашеные волосы:

– А что говорил пан Збышек?

– Ну, что… Спрашивал о вас: как здоровье, как ваша почтенная семья, и вообще в этом роде.

– И больше ничего?

– Больше? Больше не помню, пани Казя. Но, если

нужно какое-нибудь письмецо или иную корреспонденцию, к вашим услугам. – Он поднес руку к козырьку и, посылая пухлой продавщице самую веселую на всей Воле улыбку, исчез за дверью.

– Ах, – вздохнула та, глядя ему вслед, – какой милый мальчик этот Чек!

Выйдя из магазина, Манюсь направился к молочной «Под взбитыми сливками», подсчитывая про себя, что он сможет съесть на пять злотых. По дороге он пришел к выводу, что обойдется большой булкой и чашкой молока, а оставшиеся деньги спрячет на дальнейшие расходы.

Выходя из молочной, Манюсь чувствовал себя так, как и должен чувствовать себя мальчик его возраста после хорошего завтрака. Он сунул руки в карманы и засвистел песенку, мотив которой все утро не покидал его: «Николо, Николо, Николино…»

Шагал он весело и беззаботно.

– Как дела, Чек? – спрашивали его.

Он щурил искрящиеся глаза:

– Спасибо, помаленьку!

– Как дела, Чек? – остановила его на углу пани Вавжинек, владелица тележки с фруктами, могучая женщина цветущего возраста.

– Добрый день, пани начальница! Как идет торговля? Подешевели уже ваши замечательные шлёпки? – приветствовал он свою приятельницу, с которой его связывало множество общих дел.

– Что это ты сегодня такой веселый? – спросила торговка, отгоняя от фруктов мух.

– Как всегда, пани начальница, особенно когда вижу вас. Это уж точно! Кстати, может, у вас для меня найдется какая-нибудь работа? Полакировать яблочки или перебрать черешни? Глядишь, и оба довольны будем.

Вообще-то у пани Вавжинек не было работы для самозванного помощника, но разве можно отказать мальчику, который так галантно приветствует тебя? Да, Воля – это Воля, и люди здесь вежливые и обходительные, хоть и умеют постоять за себя.

Широкая улыбка появилась на ее лоснящемся от пота лице…

– Никакой особой работы, правда, нет, но ты можешь перебрать черешни – некоторые испортились и кое-кто из моих клиентов уже носом вертит.

«Да, – думал Манюсь, перебирая липкие, истекающие соком ягоды, – хотя тетя и не оставила мне завтрака, но человек интеллигентный и обходительный никогда с голоду не умрет. Нужно иметь в голове кое-что да чтоб язык был хорошо подвешен…»

Черешен было немного. Часть из них попала Манюсю в рот, часть – на помойку, а остальное – в корзину.

– Ничего себе перебрал! – всплеснула руками пани Вавжинек. – Да ведь от них и половины не осталось!

– Ничего не поделаешь, пани начальница, – объяснил Манюсь. – Фирма у вас известная и никогда плохого товара клиенту не подсунет.

Сдерживая улыбку, пани Вавжинек вытащила из кассы два злотых и, разгладив их на ладони, протянула мальчику.

– Ладно уж, будет время – приходи. Что-нибудь всегда придумаем.

Манюсь прикоснулся пальцами к козырьку шапочки:

– Почтение пани начальнице! Почтение наисолиднейшей фирме на Воле! Удачных оборотов, и храни вас бог от растрат!

Отойдя на достаточное расстояние, он вытащил из кармана большую румяную грушу. Как она оказалась в его кармане, он и сам не знал. Но груши пани Вавжинек, Вероятно, сами знают, где им удобнее лежать!

«Пусть это будет премией за перебирание черешни», – подумал он и так вцепился в шлёпку своими крепкими зубами, что по подбородку у него сразу потек сладкий сок. Доедая сочную грушу, он мысленно похвалил пани Вавжинек за хороший товар.

На следующем углу он остановился перед витриной, за которой улыбалось фарфоровое лицо раскрашенной красавицы. Это была единственная реклама парикмахерской третьего разряда, принадлежавшей пану Эузебиушу Сосенке. На фарфоровой голове красавицы топорщился фантастически зачесанный пук выцветших волос цвета неочищенного льна. Если бы не приклеенные ресницы, похожие на лапки жука, и не легкое косоглазие, красавица была бы удивительно похожа на пани Казю из магазина.

Весело настроенный Манюсь улыбнулся фарфоровой физиономии, и ему показалось, что она ответила ему мягкой, едва заметной улыбкой. Приободренный, он толкнул дверь и вошел в парикмахерскую. Первое, что он увидел, был большой блестящий лысый череп пана Сосенки, склоненный над намыленным до самых глаз лицом клиента.

– Мое почтение пану шефу! – воскликнул Манюсь, снимая шапку. – Ну как, пан шеф, выигрываем, а?

Пан Сосенка отвел бритву от синего лица клиента.

– Не мешай! – проворчал он, посылая Манюсю укоризненный взгляд.

Манюсь поморщился: шеф в плохом настроении. Последнее время с ним это часто случалось – ведь его любимая команда «Полония» проиграла подряд два матча. Мальчик уже хотел отступить, но передумал. Он решил попытаться развеселить мрачного парикмахера.

– Вы знаете, у меня есть предчувствие, что следующий матч мы обязательно выиграем, – небрежно проговорил он, не глядя на шефа. – Да еще под ноль.

– Под ноль! – воскликнул пан Сосенка.

– По существу, если разобраться, нет игроков лучше, чем «полонисты». Они же играют, как по нотам. А если иной раз неудача, так ведь и они люди. Да к тому же, этот последний матч судья отсудил.

Пан Сосенка так взмахнул бритвой, будто собрался перерезать клиенту горло. Его широкое лицо просветлело, глаза потеплели. .

– Вот именно! – воскликнул он хриплым от волнения голосом. – Все дело в судье!

– Таких судей надо гнать! – подхватил Манюсь.

– Хуже! Их надо забирать в милицию, как хулиганов. – И пан Сосенка прошелся бритвой по лицу перепуганного клиента.

– Конечно! – подтвердил Манюсь.

– Если говорить правду, Чек, мне этот судья полжизни стоит. Спать не могу, есть не могу, работать не могу. Я уж и сам не знаю, что могу и чего не могу! – вздохнул парикмахер.

– На этот раз «Полонии» обеспечен выигрыш, пан шеф, – утешил его Манюсь. – Голову даю на отсечение, что она выиграет.

– Выиграет, говоришь?

– Это вопрос решенный, пан шеф.

Пан Сосенка еще раз перевел дыхание и наконец, успокоенный, принялся за бритье. Намыливая лицо клиента, он благодарно глянул на Манюся.

– Эх, Чек, ты прямо золото, а не парень! Ну, чего дожидаешься? Бери щетку и принимайся за работу! Принесешь воды, а потом сбегаешь за папиросами. Я всегда курю только «Спортивные».

– Будет выполнено, пан шеф! – Мальчик схватил щетку и начал старательно подметать пол.

Он знал, что ему и здесь перепадет пара злотых.

Выходя из парикмахерской, Манюсь еще раз проверил свою кассу. От завтрака осталось два злотых, столько же он получил от пани Вавжинек и три – от парикмахера. Итак, он был обладателем семи злотых. «Не так уж плохо, – подумал он, – хватит и на мороженое и на леденцы. Куплю тете немного кофе, чтобы по утрам не было неожиданностей. Пусть знает, что я тоже думаю о доме».

Только теперь он вспомнил о поручении Манджаро. Значит, в четыре тренировка. Нужно оповестить ребят: воскресный матч с «фазанами» не шутка. У «фазанов» команда сильная, и играют в ней только старшие ребята. Да, выиграть будет нелегко. Манюсь приостановился. Ближе всего было к Тадеку Пухальскому. Он сунул руки в карманы, засвистел «Николо, Николо, Николино…» и быстро зашагал по улице.

3

Манджаро дал условный сигнал – три раза ударил по рельсу, торчащему из пустого колодца лифта. Металлический звон на минуту заполнил темный провал лестничной клетки. Мальчик нетерпеливо постукивал мячом о голую стену с отвалившейся штукатуркой. Но вот заскрипели сколоченные из досок двери, и из полумрака вынырнула маленькая веснушчатая рожица Богуся – Жемчужинки.

– Тебя, братец, всегда ждать приходится! – сердито проговорил Манджаро. – Уже около четырех, надо спешить.

Жемчужинка посмотрел на него с укором:

– Ты думаешь, для меня это так просто… Я еще должен был посуду после обеда вымыть.

– Старик дома?

– Дома… – Жемчужинка запнулся и через минуту грустно добавил: – Опять еле на ногах стоит. Пришлось сапоги с него стаскивать.

– Всыпал тебе?

– Нет, мой старик хороший… Да и зачем он будет драться?

– С пьяными никогда ничего не известно. Этот, из подвала, Пеховяк, знаешь? Как напьется, так колотит своих, что только визг стоит. Вчера у них опять милиция была.

Жемчужинка улыбнулся:

– Ну, мой старик не такой. Он, когда возвращается, обязательно что-нибудь домой принесет. Он вообще хороший и, если б не эта водка… – Мальчик внезапно замолчал и махнул рукой.

Дальше шагали молча. Манджаро постукивал мячом о нагретую мостовую. У него из головы не выходил воскресный матч. Неожиданно он остановился:

– Как ты думаешь, Чек всех оповестил?

– Наверное… – пробормотал Жемчужинка.

– У него никогда ничего не поймешь.

– Увидим.

Манджаро снова торопливо пошел вперед, зажав под мышкой старый, ободранный, полопавшийся по швам мяч. Лицо у него было озабоченное.

– Знаешь что? – быстро заговорил он, не глядя на товарища. – Мы должны сколотить сильную команду, лучшую на Воле. И для этого нужно основать клуб. Я уже все обдумал.

Жемчужинка остановился, вытаращив на Фёлека маленькие кошачьи глазки.

– Клуб! – воскликнул он. – Первоклассная мысль! Я тоже об этом думал.

Манджаро сделал еще более серьезное лицо:

– Да, братец, нам нужно сорганизоваться. Сегодня на тренировке устроим собрание. Выберем капитана команды, казначея, наметим план тренировок, составим список игроков. До сих пор все у нас шло как попало. Дальше так продолжаться не может, – закончил он решительно.

– Дальше так продолжаться не может, – подтвердил Жемчужинка и изо всех сил хлопнул Фелека по спине. – Здорово ты все это обмозговал. Ох, как я рад! У нас будет клуб! Купим новый мяч, всем сошьем одинаковые трусы. Может быть, красные, как ты смотришь? – Он восторженно взглянул на Манджаро.

– Нет, черные, как у «Полонии».

Это был, конечно, убедительный аргумент. «Полония» была самой любимой командой для всех ребят с Гурчевской, а особенно – для обитателей Голубятни. Болели они за нее до беспамятства и всегда готовы были вступить в жаркую схватку со сторонниками армейцев или «Гвардии». Поэтому ничего удивительного не было в том, что Жемчужинка и не пытался возражать.

Он только спросил:

– А как мы назовем наш клуб?

– У меня уже есть название, но нужно будет его утвердить.

– Какое, скажи! – Жемчужинку разбирало любопытство.

Не поспевая за высоким Манджаро, он подпрыгивал, потирал ладони и сжимал кулаки. Но Манджаро сохранял спокойствие, как и пристало автору удачной идеи.

– Не скажу, узнаешь на собрании. Каждый напишет на листочке свое название, а потом проголосуем.

– Прекрасно! – Жемчужинка подпрыгнул, как кузнечик. – Я тоже что-нибудь сочиню. Только нужно это обмозговать.

И Жемчужинка так задумался над этим сложным вопросом, что за всю остальную дорогу уже не сказал ни слова.

Пустырь, который ребята называли своим футбольным полем, занимал небольшое пространство между остававшимися еще развалинами. Он был засыпан обломками кирпича и буйно зарос по обочинам жухлой травой. Но горячим поклонникам футбола он казался цветущим оазисом. С одной стороны его отделяла от улицы глухая стена сожженного многоэтажного дома, с другой – поросшие бурьяном развалины одноэтажного дома, с третьей – высокий забор, а с четвертой – огород. На этом «стадионе» и проходила спортивная жизнь ребят с Гурчевской и соседних улиц. Наиболее оживленно бывало здесь в послеобеденные часы, когда кончались занятия в школе. А теперь, во время каникул, ребята приходили сюда с самого утра. Здесь разыгрывались захватывающие дух матчи, которые часто завершались ссорами и даже драками. Происходили здесь и соревнования по легкой атлетике, а иногда и по акробатике – мальчишки ходили на руках, прыгали, состязались в беге.

С того времени, как ребята из Голубятни под предводительством Манджаро выиграли матч у команды с Гурчевской, площадка эта стала их «собственным стадионом». Каждого пришельца, который пытался помешать их тренировкам, они беспощадно изгоняли, и кое-кому приходилось покидать «стадион» с подбитым глазом.

Манджаро и Жемчужинка еще издалека, через пролом в стене увидели, что на «стадионе» кто-то уже гоняет мяч. Взволнованные, они помчались туда. Кто же это осмелился занять их поле да еще в часы, предназначенные для их тренировки? Они поспешно юркнули в пролом, выбрались на затоптанную траву площадки и остановились как вкопанные.

На площадке они увидели Скумбрию, предводителя «фазанов» с Окоповой, капитана команды, с которой они должны были состязаться в ближайшее воскресенье. Зрелище это так поразило их, что они даже растерялись, не зная, что можно предпринять в таком непредвиденном случае. Из состояния полного ошеломления их вывел только Польдек Пеховяк, прозванный среди ребят с Гурчевской улицы за щуплую фигуру и непропорционально длинные руки и ноги «Пауком». Паук принадлежал к категории самых старательных футболистов, и тем не менее второго такого размазню и растяпу трудно было отыскать. Не было ничего удивительного, что он вечно был объектом насмешек и попреков.

Он подошел к ребятам, озабоченный и подавленный, покачиваясь на длинных, как костыли, ногах.

– Видите, что делается? – выдавил он шепотом.

Манджаро в сердцах сорвал на нем злость:

– Это ты, наверное, впустил их сюда?!

Паук плаксиво скривил губы:

– Что, они у меня спрашивались?

– Нужно было им сказать, что это наш стадион.

– Сказал.

– Ну, и что?

– Да… Скумбрия только высмеял меня. «Ваш стадион? – говорит. – Тогда убери отсюда кирпичи, потому что мы играть хотим».

– Эх ты, растяпа! Нужно было их прогнать!

– Попробуй сам…

Манджаро наградил Польдека взглядом, полным презрения, и снова повернулся к «стадиону». «Фазаны» били по воротам. Скумбрия уже собирался ударить по мячу, когда Манджаро, перебежав через поле, дернул его за рукав.

– Это наш стадион, – процедил он сквозь зубы.

Скумбрия только досадливо оттолкнул его:

– Не мешай! Видишь, люди играют?

– Это наш стадион, – запальчиво повторил Манджаро.

Только теперь Скумбрия сделал вид, что узнал его. Засунув руки в карманы, слегка приподняв плечи, он презрительно прищурил глаза.

– Может быть, ты снял его у магистрата? – спросил он насмешливо.

Манджаро покраснел до корней волос. Выдвинув вперед челюсть, он сжал кулаки и, готовый к бою, взглянул на насмешливо улыбающегося Скумбрию.

– Не задавайся, Рысек, – сказал он. – Советую вам – уходите отсюда поскорее: ровно в четыре мы начинаем тренировку.

– Что ты смотришь, Рысек, дай ему в ухо! – раздался чей-то низкий вызывающий голос, и в ту же минуту к ним подскочил стройный, ладно сколоченный паренек, одетый по самой последней моде.

Шерстяная клетчатая рубашка, узкие вельветовые брюки с широкими манжетами, замшевые ботинки на толстой подошве с двойным рантом и старательно зачесанные волосы свидетельствовали о том, что мальчишка подражает самым бойким стилягам варшавского центра. У него было тонкое, почти девичье лицо, и только темные мрачные глаза говорили, что в этом маленьком франте таится что-то недоброе. Это был Юлек Вавжусяк, прозванный на Воле «Королевичем». Стоило ему подойти к Манджаро, как окружившие их ребята с почтением расступились.

Но тут из-за спины Манджаро, как пружинка, выскочил маленький, верткий Жемчужинка.

– Потише, потише! – закричал он высоким фальцетом. – Нечего нас пугать! Подождите, сейчас сюда придут все наши.

Ободренный Манджаро еще грознее взглянул на противников.

– Считаю до десяти, если не смоетесь… – Держа наготове кулаки, он начал медленно считать.

Но не успел досчитать и до десяти, как Скумбрия ловким ударом выбил у него мяч. Манджаро отступил на полшага и тут же молниеносным прыжком бросился на своего более сильного и рослого противника. Сцепившись, они кряхтели, пытаясь свалить друг друга на землю. Окружившие их тесным кругом ребята громкими криками подбадривали противников.

– Об землю его, Рысек! – кричали ребята с Окоповой. – Об землю!

– Не поддавайся, Манджаро! Не поддавайся! Покажи ему! – старался перекричать их маленький Жемчужинка.

Паук предусмотрительно отступал к пролому в стене, чтобы в случае опасности побыстрее выскользнуть на улицу.

Противники, красные от злости, вспотевшие, запыхавшиеся, упорно тузили друг друга. Временами казалось, что сильный, мускулистый Скумбрия подомнет Манджаро н свалит его на землю, но ловкий и быстрый Манджаро не уступал своему сопернику.

– Не возись с ним! Задуши щенка! – все громче орали ребята с Окоповой.

– Хорошо, Фелюсь! Дай ему, братец! – визжал Жемчужинка.

Он совершенно осип, и его тоненький голосок еле пробивался сквозь хор раскричавшихся «фазанов». Паук все ближе подбирался к пролому в стене.

Широко расставив ноги, Манджаро сделал резкий шаг назад, но в эту минуту кто-то сзади дал ему подножку. Пытаясь удержать равновесие, Манджаро запрыгал на одной ноге, но Скумбрия приподнял его кверху, и оба они рухнули, как два подпиленных дерева. Скумбрия, навалившись на противника, всей тяжестью придавил его к земле. Манджаро еще сопротивлялся, но было видно, что он теряет последние силы.

В это мгновение на «стадионе» появился крепкий мужчина в синем комбинезоне и кепке на седеющей голове. Тяжело дыша, он бежал к ребятам, крича издалека:

– Эй вы, задиры, прекратите сейчас же! Ах вы, щенки!

Схватив драчунов за шиворот, он попытался их растащить. Но это было не так просто. Разъяренные мальчишки долго не отпускали друг друга. Наконец неожиданный пришелец растащил ребят и поставил обоих на ноги.

– Так-то вы играете, сопляки несчастные? – сказал он густым басом. – Это у вас футбол называется?! Небось спортсменами себя считаете?

Теперь уже все узнали его. Это был механик Лопотек, удельный властитель соседнего со «стадионом» кладбища старых автомобилей. Он не раз следил из-за забора за игрой, бескорыстно подавая юным футболистам профессиональные советы. Но сейчас его добродушное, так часто улыбавшееся лицо пылало гневом.

– Вот какие вы спортсмены! – повторил он, еще раз встряхнув за шиворот обоих драчунов.

– Но ведь они хотели занять наш стадион! – с трудом простонал Манджаро.

– А что, может, нельзя? – не сдавался Рысек-Скумбрия. – Может, они его у магистрата сняли?

– В четыре у нас должна быть тренировка! – вставил Жемчужинка, пытаясь спасти честь своей команды.

– Они здесь каждый день играют, а нам не дают! – крикнул кто-то сзади.

– У них на Окоповой свой стадион! – оправдывался Жемчужинка.

– Тихо! – Пан Лопотек топнул ногой, и на его широком лице появилась усмешка. – И из-за чего здесь шум подымать? – спросил он спокойно. – К чему эти скандалы, к чему сразу же лезть в драку? Вы что, спокойно сыграть не можете?

– У нас в воскресенье матч, – объяснил Манджаро, потирая подбитый глаз.

– Матч матчем, – продолжал пан Лопотек. – Это, дорогие мои сорванцы, совсем другое дело. А пока, хоть кому скажу, нужно взять мячик, составить две команды или сыграть в одни ворота. Так мы, хоть кому скажу, делали, когда были такие, как вы. Но мы играли без драк, спокойно, как настоящие спортсмены. Футбол – это прекрасный спорт и хулиганства не терпит. Ну, кавалеры, давайте друг другу лапы, и чтоб это было в последний раз, иначе я забью дыру и никого сюда больше не впущу. Ну, чего дожидаетесь?