Текст книги "Макамы"
Автор книги: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)
Мекканская [93]93
Мекка – священный город мусульман; в нем находится главный мусульманский храм – Кааба, к которому мусульмане совершают паломничество (см. также примеч. 5 к макаме 1).
[Закрыть] макама
(четырнадцатая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– Я покинул славный Дар ас-Салам[94]94
Дар ас-Салам – «Город мира», т. е. Багдад. Ас-Салам («Мир») – одно из наименований р. Тигр, на которой Багдад расположен.
[Закрыть] и отправился в хаджж[95]95
Хаджж – один из пяти «столпов» веры, т. е. обязательных требований, которые ислам предъявляет к верующим, паломничество в Мекку, приуроченное ко времени праздника жертвоприношения (10-го числа мусульманского месяца зуль-хиджжи), связываемого с легендой о постройке Каабы пророком Авраамом (Ибрахимом). Во время паломничества выполняется ряд строго установленных церемонии.
[Закрыть], как велит ислам. По воле Аллаха завершили мы все обряды и телесную сладость снова вкусить были рады[96]96
…и телесную сладость снова вкусить были рады… – Во время исполнения обрядов хаджжа на мусульманина налагается ряд запретов (в том числе запрет на супружеские отношения, охоту, уход за волосами и ногтями и т. д.).
[Закрыть]. А когда возвращаться наступила пора, настигла нас летняя, жара, и заставил меня беспощадный зной искать защиты над головой. Я сидел с друзьями под покровом палатки, и наша беседа текла остроумно и сладко. А жара между тем разгоралась, и в камнях раскаленных слепли от солнца хамелеоны. Вдруг перед нами оказался старик – дряхлый, еле бредущий, а рядом с ним – юноша цветущий. С тонким приветствием старик обратился к нам, словно к старым друзьям. А мы внимали и восхищались, как с ожерелья его речей жемчужины рассыпались. Но удивлялись, что он посмел свой обильный поток пролить – ведь дорогу его потоку мы еще не успели открыть. Наконец мы спросили:
– Кто ты, старик? И как ты сюда без разрешенья проник?
И ответил он:
– Я – проситель, нужда – мой гонитель, мой жалкий вид – за меня поручитель, ваша помощь – мой избавитель! А что же до моего вторжения, которое вызвало ваши сомнения, то оно не заслуживает удивления, ибо щедрость таит в себе притяжение!
Мы спросили его:
– Как сюда отыскал ты путь? Тебе указал его кто-нибудь?
Он ответил:
– У щедрости есть аромат, влекущий людей в ее благовонный сад. Указало дорогу мне ваше благоухание к сиянию вашего благодеяния, и направил стопы мои к вам добродетели вашей струящийся фимиам!
Тут мы захотели узнать, какую помощь можем ему оказать. Он сказал:
– Желанье мое сейчас вам открою, а вот у сына есть желанье другое.
Оба желания исполнить мы были готовы и к старику обратились снова:
– Ты старший – тебе и первое слово!
Он сказал:
– Это верно, клянусь Аллахом, земли и неба творцом! – Встрепенулся и стал говорить стихи, повернувшись к нам вдохновенным лицом:
Скакал мой конь во весь опор,
Но пал в пути, копыта стер.
Домой добраться – нету сил
Преодолеть пустынь простор.
Ни даника[97]97
Даник – см. примеч. 12 к макаме 1.
[Закрыть] в кармане нет,
Как нищете я дам отпор?!
Смятение играет мной,
И хитростей померк узор.
Пройти пешком столь долгий путь —
Вести с судьбой неравный спор.
Отстать от спутников в пути —
Принять свой смертный приговор.
Моей печали нет конца,
И слезы застилают взор.
О вы, прибежище надежд,
Несчастный длани к вам простер!
Дары текут из ваших рук
Щедрее, чем потоки с гор.
Всегда спокоен ваш сосед —
Его не ждет нужды измор.
А кто нашел у вас приют —
Не ищет уж других опор.
Кто вашей милости просил —
Не ошибался до сих пор!
О, сжальтесь, помогите мне
Вернуться вновь в родной шатер!
Изведавши мое житье —
Мой голод, жажду, мой разор,
Роптать вы стали б на судьбу,
Ей за укором слать укор.
А знали б вы мой знатный род,
И добродетели убор,
И сколько я наук постиг,
И как умом я смел и скор —
Тогда б узрели мой талант
Несчастьям всем наперекор!
О, если б был я неучен
И ум мой не был так остер!
Безжалостен мой злобный рок,
Меня обрекший на позор!
Сказали мы:
– Эти стихи нам открыли твои страданья и разъяснили твое желанье. Мы достанем тебе верблюдицу и доставим тебя домой. А что у нас сын попросит твой?
Старик приказал:
– Говори, сынок, нам не к лицу немота. Пусть Аллах не наложит печать на твои уста!
Юноша вышел вперед – будто воин ринулся в бой – и в ход пустил, словно меч, язык отточенный свой. И прочел стихи:
О вы, владетели сана,
Могучей силы султаны!
Встающие на защиту
От злобных козней шайтана!
О реки благодеяний
И милостей океаны!
Прошу я только кусочек
От жареного барана
Или похлебку с лепешкой,
Хвалить за то не устану.
А если и это много —
То лубьи[98]98
Лубья – вид фасоли.
[Закрыть] и баклажана.
А нет – хоть фиников горстку,
Отказываться не стану.
Чем можете – поделитесь,
Все благо, клянусь Кораном!
Нужны мне в пути припасы,
Стремлюсь я к родному клану.
Я верю, что ваша помощь
Надежнее талисмана:
Я знаю, ваши ладони
В благих дарах неустанны.
А ваши уста Аллаху
Хвалу твердят постоянно.
Желанье мое ничтожно
Для тех, кто в щедрости рьяны.
Награду за милость вашу
Получите без обмана:
Стихи, звучащие звонче
Касыд[99]99
Касы́да – длинное стихотворение-монорим.
[Закрыть] любого дивана[100]100
Диван – см. примеч. 22 к макаме 2.
[Закрыть]!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– И когда он закончил эти слова, поняли мы, что львенок не хуже льва. Тогда отца на верблюдицу мы посадили, а сына запасами снабдили. За эти дары нас они восхвалили еще, в хвала тянулась за нами длинным плащом. Когда же они решили отправиться в путь и пояса для пути затянуть, я спросил старика:
– Ну как, не скажешь, что это – обещанье лжеца Уркуба[101]101
Обещание Урку́ба. – Поговорка, употребляемая в тех случаях, когда выполнение обещания намеренно затягивается. Ее возводят к рассказу об Уркубе из оазиса Хайбер, который обещал своему брату отдать плоды одной из своих пальм и затягивал выполнение обещания до тех пор, пока от плодов ничего не осталось.
[Закрыть]? И есть ли еще желанье в душе у Якуба[102]102
…желанье в душе у Якуба. – Намек на 12-ю суру Корана, излагающую вариант библейской истории Иосифа. Когда пророк Якуб (Иаков) вновь обрел потерянного сына, в его душе больше не осталось желаний.
[Закрыть]?
Он сказал:
– Упаси Аллах, прекрасны ваши благодеяния, унесли мое горе славные ваши даяния.
Я возразил:
– Тогда и ты отплати нам добром – нет, не золотом, не серебром, а скажи, где твой город, ведь мы в смущении относительно вашего происхождения. В ответ мы услышали вздохи его и стенанья, и потом он стал говорить стихи, пытаясь сдержать рыданья:
Тут глаза его набухла слезами, потом против воли слезы из глаз покатились сами: старик не хотел их проливать, да, видно, не мог сдержать. Продолжать свои речи стало ему невмочь, попрощался он коротко, и оба поехали прочь.
Перевод А. Долининой
Законоведная макама
(пятнадцатая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– Однажды бессонница на меня напала, в сети свои поймала. Ночь была в черной рубахе из туч, сквозь нее не просвечивал лунный луч. И был я в ту ночь мрачней, чем любовник у запертых дверей. В сердце моем были тоска и смятение, в мыслях – заботы и волнения, и, томясь в мучениях, я пожелал, чтоб Аллах собеседника славного мне послал, который мог бы приятной беседой помочь скоротать эту долгую черную ночь.
Едва я высказал свое желание, как Аллах оказал мне благодеяние: кто-то в дверь ко мне постучал и хриплым голосом хозяев позвал. Я сказал себе: «Посмотри, семя желания уже принесло свой плод, и он, словно месяц, осветил ночной небосвод». К двери я подошел тотчас, спросил:
– Кто стучится в столь поздний час?
И услышал:
– Путник, мраком ночным уловленный, дождем проливным остановленный, просит приюта до рассвета лишь отдохнуть, а когда рассветет – опять отправится в путь.
Говорит аль-Харис ибн Хаммам:
– Первый луч его красноречия предсказывал яркое сияние – как заглавие книги намекает на тайну ее содержания. Понял я, что ночной приход его – благо, а беседа с ним – сладостная влага. Всколыхнулась радость в моей груди, я открыл и сказал:
– Мир тебе, путник! Входи!
И вошел ко мне старец, согбенный времени тяжкою ношей, в одежде, насквозь промокшей, но его приветствие аромата было полно, словно старое терпкое вино. Он поблагодарил меня, потом извинился, что не вовремя в дом явился. Я приблизил к нему светильник зажженный и окинул взглядом настороженным. Нет, меня не обманывало зрение: это был сам шейх Абу Зейд, без сомнения! И в его появлении было желаний моих исполнение. От побоев печали, от слез к ласкам радости и к улыбкам он меня перенес. Дорогого гостя усадил я на место почетное. «Откуда? Какими судьбами?» – потекли расспросы бессчетные. Но старик сказал:
– Дай мне сначала передохнуть, ведь меня изнурил долгий и трудный путь.
Я решил, что голод его истомил и отвечать на вопросы у него нету сил. Подал я ему все, что можно подать гостю ночному, нежданному, но желанному. Однако он отвернулся, словно был сыт до отвала или словно застенчивость ему мешала. Меня рассердил и обидел его отказ – ведь раньше он принимал мое угощенье не раз! Кипятком поношения я готов был его ошпарить и ядом упреков ужалить. Но успел он прочесть в моих глазах, что вот-вот появится у меня на устах, и сказал:
– О ты, исполненный недоверия к тем, чья любовь давно уж проверена! Мысли дурные со стыдом отгони и свой слух к моему рассказу склони!
Я ответил:
– О ты, мастер выдумок и прикрас! Подавай поскорее свой рассказ!
Он сказал:
– Вчерашнюю ночь, измучившись от дорог, провел я наперсником бедности и другом тревог, а когда темнота завершила свой жизненный путь, и звезды в утреннем свете стали тонуть, и озарились края земли, ноги сами на рынок меня повлекли. Стал я искать удобной добычи или дозволенной дичи. И вот прекрасных фиников гроздь увидел я у торговца: они зарумянились на летнем солнце, сквозь прозрачную кожицу сок проступал, краснотой сердолика отливал. Шафранного цвета сливки сияли от фиников справа – словно для сердолика золотая оправа. Того, кто их приготовил, они восхваляли языком своего совершенства, а тому, кто вкусит их, они обещали блаженство. Ничего не жалко за них отдать – хоть от сердца кусок оторвать.
Желание насладиться взяло надо мною власть, своими канатами меня опутала страсть. И стал я растерянным, точно влюбленный, как ящерица пойманная, смущенный. Тщетно искал я средства беде помочь, но с места сдвинуться мне было невмочь. Горел я в огне, не зная, как страсть погасить и желанных плодов вкусить. Голод во мне закипел ключом и стал подгонять меня жестоким бичом – хоть всю землю из края в край обойти, а к источнику этому дорогу найти.
Так прошел целый день: опускать ведро свое в каждую реку мне было не лень, но сухим все время оно возвращалось, утолить свою жажду никак мне не удавалось! Солнце к закату свой путь клонило, иссякли в душе моей силы. Бросить поиски и уйти я давно уже был бы рад, да одна нога тянула меня вперед, другая – назад.
Вдруг некий старец мне попался навстречу: вздыхал он и плакал, словно горе ему тяготило плечи. Признаюсь, жестокие волчьи мучения не убили во мне стремления к развлечению: преградить бы этому старцу путь и как следует его обмануть! И сказал я ему:
– О плачущий, открой мне причину вздохов и слез твоих, если хочешь, чтобы пожар твой затих, ибо найдешь во мне лекаря помогающего и помощника утешающего!
Он ответил:
– Клянусь Аллахом, плачу я не по жизни погибшей и не от беды, меня поразившей, – я горюю о том, что науки нынче в постыдном упадке очутились, что их солнца и луны закатились!
Я спросил:
– Что же вызвало твои затруднения, возбудило о прошлом сожаления?
В ответ он вынул из рукава какую-то грамоту старинную с буквами еле видными и отцом и матерью при этом поклялся, что к ученым ученейшим он во всех медресе[104]104
Медресе́ – высшая мусульманская школа при мечети.
[Закрыть] обращался, но никто не сумел эту грамоту прочитать, никто ничего не смог разобрать. Все владыки каламов[105]105
Калам – см. примеч. 42 к макаме 5.
[Закрыть] и чернил были немы, как жители могил.
Я предложил ему:
– Дай-ка, займусь я грамотою твоею – быть может, помочь тебе сумею.
Он ответил:
– Попробуй, да ведь не хватит уменья – или надеешься на везенье? Правда, порою меткость не помогает, а стрела шальная в цель попадает.
Тут он мне грамоту в руки дал, и такие стихи я в ней прочитал:
О преславный факих[106]106
Фа́ких – законовед-теолог.
[Закрыть], мудрецов украшенье,
Знаний прочный оплот в наук утешенье!
Разреши хитроумный вопрос о наследстве,
Всех факихов и судей повергший в смущенье!
Умер некто и брата родного оставил
(Мусульманин свободный он был по рожденью)
И оставил жену, у которой имелся
Тоже брат; их родство не внушает сомненья.
Получила вдова свою долю наследства,
Ее брату остаток пошел во владенье,
А покойного брат без наследства остался,
Но законным явилось такое решенье!
Исцели нас ответом на эту задачу:
Как возможно подобное постановленье?
Едва я успел на эти стихи взглянуть, как стала ясна для меня их тайная суть. Я сказал:
– Тебе повезло – в селении фикха[107]107
Фикх – мусульманское законоведение.
[Закрыть] я старожил и славу лучшего знатока законов недаром я заслужил. Но от голода все пылает внутри у меня, и без хорошего ужина не погасить огня. Если сумеешь меня как следует накормить, я постараюсь твою задачу решить.
Старик ответил:
– Твои намерения не кажутся мне неверными, а притязания – чрезмерными. Так пойдем же со мною к скромному моему водопою. То, что ты хочешь, там получишь, а потом к обещанному толкованью приступишь.
Говорит Абу Зейд:
– И вот я отправился к этому старцу в дом – так судил Аллах своим справедливым судом. И было жилье его уже, чем гроб, темней, чем теснина, и так же непрочно, как паутина. Однако понадеялся я, что широта натуры искупит узость его жилья: все, что мне нужно, он обещал раздобыть и угощенье любое на рынке купить.
Я сказал:
– Ты добудешь мне всадника распрекрасного на седле самом сладостном и того, кто самым полезным другом считается, но с самым вредным спутником знается.
Над моими словами долго он размышлял и наконец сказал:
– Полагаю, что сына пальмы ты подразумеваешь и пищу ягненка к нему добавляешь.
Я воскликнул:
– Эту роскошную еду я и имел в виду!
Тут он поднялся живо, потом снова сел и сказал ворчливо:
– Знай – да поможет тебе Аллах, – что правда – свет благородства во всех делах, а ложь – недуг, повергающий лгущего в прах. Пусть голод – одежда пророков и святых украшенье – тебя не заставит ступить на путь прегрешенья, присоединиться к мерзким лжецам, забыв о том, чему учит чистый ислам. Благородная женщина будет от голода умирать, но молоко из своей груди не станет сосать[108]108
…молоко из своей груди не станет сосать – т. е. не снизойдет до «неблагородного» ремесла кормилицы (выражение употребляется как пословица).
[Закрыть] и честь свою ни за что не согласится продать. Бесчестную сделку я с тобой заключать не стану и никогда не прощу обмана. Хочу я тебя предостеречь, прежде чем обнажится позор и злоба, сгустившись, расторгнет наш договор. Предупреждением пренебречь не пытайся – остерегайся, остерегайся!
Я сказал:
– Клянусь тем, кто пропитание от лихвы запретил, а вкушение фиников разрешил, ни слова фальшивого нет и моем уверении и я не хочу ввести тебя в заблуждение, а последствия щедрости своей узнав, ты сам убедишься, насколько я прав.
Радость его велика была: он пустился на рынок, как из лука стрела, и вернулся в мгновение ока, под тяжестью ноши двойной согнувшись глубоко. Передо мной он поставил еду, как благодетель, от меня отвративший беду, и сказал:
– Надо войско войском побить[109]109
…войско войском побить – т. е. смешать одно с другим; иное толкование: пустить в ход и верхние и нижние зубы.
[Закрыть], если хочешь сладость жизни вкусить!
Я засучил рукава, собираясь насытиться сполна, и взвалил на себя труд прожорливого слона, а старик смотрел на меня и злился, явно желая, чтоб я подавился. И вот я закончил свои труды, оставив от пиршества жалкие лишь следы. Стал я раздумывать, как написать на стихи ответ и оставит хозяин меня ночевать или нет. А старец проворно вскочил, калам и чернильницу притащил и сказал:
– Свой мешок ты наполнил достаточным наполнением, так не мешкай с ответом и решением! А если тщетными будут твои попытки, то готовься за все, что съел, возместить убытки.
Я возразил ему:
– Я не отказываюсь от обещанья. Записывай же ответ, пусть Аллах увенчает успехом мое старанье:
Передайте тому, кто, гордыней объятый,
Эту тайну от нас так старательно прятал:
Острый ум до нее без труда доберется
И составит ответ, поученьем богатый.
Человек, чье имущество вызвало споры,
Мать жены своей старшему сыну сосватал.
Умер сын, но от брака ребенок остался;
Посмотри, чем его положенье чревато:
Он покойному явно приходится внуком,
Но вдове по закону приходится братом;
А у внука ведь более прав на наследство,
Чем у брата покойного, – правило свято!
Значит, брату лишь слезы на долю достались —
Пусть горюет и плачет, сраженный утратой!
Вот решенье для тех, кто терялся в догадках, —
За него заслужил я полученной платы!
Говорит Абу Зейд:
– Когда я ответ продиктовал и подтверждения правильности его пожелал, старик вдруг сказал:
– Ступай поскорее прочь, а не то тебя застигнет ночь. Поспеши к семье своей, подбери подол, пока дождь проливной не пошел.
Возразил я старцу:
– Я чужеземец, куда же мне путь держать? Ведь меня приютить – значит милость Аллаха снискать. Посмотри, уже тьма свой покров опускает и в тучах, славя Аллаха, гром громыхает[110]110
…и в тучах, славя Аллаха, гром громыхает. – Цитата из Корана (сура 13, ст. 14).
[Закрыть].
А старик все твердил угрюмо:
– Уходи куда хочешь, о ночевке здесь и не думай!
Я спросил его:
– Почему? Ведь хватит места в твоем дому.
Ответил старик:
– Я видал, как ты на еду нападал, ничего не оставил, не пощадил, как только хватило сил! Но ведь здоровье надо беречь и пользой нельзя пренебречь. А кто, подобно тебе, на еду налегает чрезмерно, тому очень скоро приходится скверно от полного помраченья рассудка и мучительного несваренья желудка. Ради Аллаха, поскорее покинь мой кров и выйди, пока ты здоров! Клянусь тем, кто повелел ночи сменяться днем, – нет для тебя ночлега в доме моем!
Когда я услышал эту клятву и уловил его настроение, я ушел, и было ношей моей огорчение. Небо щедро меня поливало, темнота с дороги сбивала, собаки лаяли на меня и ворчали, а чужие двери меня друг к другу швыряли, пока наконец судьба своей белой рукой не даровала мне ночлег у тебя и покой.
Говорит рассказчик:
– Я сказал: «Сколь радостна сердцу эта встреча с тобой, предсказанная судьбой!» Затем он повел свои рассказы искусные, смешивал в них смешное и грустное, пока утро не стало глаза свои протирать и мы услышали, как муэдзин к блаженству стал призывать[111]111
…к блаженству стал призывать… – Формула призыва к молитве содержит слова: «Спешите на молитву, спешите к блаженству!»
[Закрыть]. И вот Лбу Зейд уже готов откликнуться на благочестия зов. Я его уговаривал провести у меня три для гостя положенных дня. Но он оставаться ни за что не хотел и, уходя, такие стихи пропел:
Новолунью подобный на небе ночном,
В месяц раз прихожу я к любимому в дом,
И не чаще – зачем же друзей утруждать?
Надоесть, примелькаться – что радости в том?!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– Попрощался я с Абу Зейдом, а в сердце моем остались кровавые раны. О, если бы утро нас не застигло так рано!
Перевод А. Долининой
Синджарская макама
(восемнадцатая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– Из Дамаска однажды я возвращался, с караваном племени бану нумейр в Багдад направлялся. В караване были люди богатые и не скупые – тороватые. Был там и Абу Зейд – нашего времени диво: он всякого говорливого сделает молчаливым, тоскливого заставит смеяться, а торопливого – задержаться. В Синджаре[112]112
Синджар – город в Курдистане, близ Мосула.
[Закрыть] устроили мы привал, а в этот день один купец всех на пир сзывал: высокого и низкого, далекого и близкого, молодого и старика, богатого и бедняка, оседлого и бедуина, знатного и простолюдина. Получили и мы приглашение на это роскошное угощение и, чтобы хозяина не обижать, пришли и сели, приготовившись пировать.
Были там яства, что берутся одной рукой[113]113
…яства, что берутся одной рукой… – т. е. суп и другие жидкие блюда.
[Закрыть], и те, что не съешь без участья руки другой[114]114
…те, что не съешь без участья руки другой – т. е. птица, жаркое и т. п.
[Закрыть]. Кушанья глаз красотою ласкали и вкусом своим язык ублажали. Потом принесли нам стеклянные чаши, красивей которых нету: подобны они застывшему лунному свету, или словно из воздуха их отлили, из тончайшей солнечной пыли. Напитков полны они ароматных, на вид приятных, словно влага на райских источников благодатных.
Тут у гостей разгорелись страсти и все своей подчинили власти: даже самый скромный человек был готов совершить на сласти разбойный набег. Вдруг вскочил Абу Зейд, как одержимый, отвращением прочь от стола гонимый. Все закричали:
– Садись на место, смутьян! Не будь Кударом среди самудян[115]115
…не будь Кударом среди самудян. – Самудяне – племя, которое, согласно легенде, было истреблено Аллахом за отказ подчиниться пророку Салиху (Коран, суры 91 и 11, ст. 64—71). Кудар – «самый злосчастный из самудян» – подрезал сухожилия священной верблюдице, приведенной Салихом.
[Закрыть].
Вскричал Абу Зейд:
– Тем, кто мертвецов из могил поднимает[116]116
…кто мертвецов из могил поднимает… – т. е. Аллах. Намек на день Страшного суда.
[Закрыть], клянусь: пока не уберут эти чаши стеклянные, я на место свое не вернусь…
Чтобы клятвы своей Абу Зейд не нарушил, и компанию не разрушил, распорядились хозяева наши убрать эти чаши. Но мы все время о них вздыхали и вздохи слезами сопровождали. Когда Абу Зейд смог вернуться на место, клятвы не нарушая и запретного не свершая, мы спросили, что на мысль его навело убрать из застолья все стекло.
Он ответил:
– Обо всем, что в нем, доносит оно, а я дал клятву давным-давно сплетников и доносчиков сторониться, с ними рядом не находиться.
Обратились мы к Абу Зейду снова:
– Скажи, где исток этой клятвы суровой?
И он причину нам разъяснил:
– Один сосед со мной рядом жил. На словах был любезен и мягок он, но таился в сердце его скорпион. Была его речь, словно мед, следка, а душа его, словно яд, горька. Ведь нередко бывает: на отбросах густая трава вырастает, а что под нею – никто не знает. И с этим соседом я часто вступал в беседу. Он приятно мне улыбался, и я, как с приятелем, с ним общался. Он лучшим другом меня называл, и я, как с другом, с ним пировал. Я ему душу открывал, а он обманом меня обвивал. Я как соседу ему угождал, а он, словно коршун, моей оплошности ждал. Я смотрел на него ласковым взглядом, а он, как змея, был полон яда. Я был рад с ним хлеб и соль разделить и чашу ему до краев налить – и не знал, что покажет мне испытанье: он из тех, с кем не горько навек расставанье!
Невольница у меня была – красотою всех она превзошла! Когда приоткроет лицо она, стыдятся и солнце и луна! И сердца огнем зажигаются, а умы затмеваются. Когда же она улыбается, то у жемчуга блеск теряется! Не идут в сравнение и кораллы – таи ее губы алы! Только взглянет – любовь возбуждает страстную, словно ей вавилонское колдовство подвластно[117]117
Вавилон издавна считался городом магов (Коран, сура 2, ст. 96).
[Закрыть]. Если она заговорит, то мудрец все помыслы к ней устремит, а серны спешат в долину спуститься, чтоб нежными звуками насладиться. Коран она нараспев читает – словно Дауд[118]118
Дауд. – Имеется в виду библейский Давид, имя которого не раз упоминается в Коране.
[Закрыть] на свирели играет, боль сердечную утоляет, заживо погребенных из могил вызволяет. Запоет – сам Маабед[119]119
Ма́абед – известный певец и лютнист при дворе Омейядов (конец VII – начало VIII в.).
[Закрыть] ученик перед ней, а Исхака Мосульца[120]120
Мосулец – Исхак ибн Ибрахим аль-Маусыли, известный певец и музыкант при дворе Харуна ар-Рашида (конец VIII – начало IX в.).
[Закрыть] не пустят дальше дверей. Когда же она приложит свирель к губам, то рядом с ней от стыда сгорит и Зунам[121]121
Зуна́м – флейтист при дворе багдадских халифов (IX в.).
[Закрыть], чье искусство давно уж известно нам. А кому посмотреть на танец ее дано, тот забудет, как в чашах танцует, пенясь, вино. Каждым движеньем она пленяет – от восторга тюрбан с головы слетает! Я о стаде своем забывал – лишь общение с ней богатством своим считал; сглаза боясь, от луны и от солнца ее скрывал; на веселой пирушке о ней молчал. Даже боялся, что ветер ее коснется – и часть аромата ее с ним унесется, что слово о ней предсказатель скажет или молния красоту ее людям покажет.
Но так захотела звезда моя неудачливая и пожелала судьба незадачливая, чтоб однажды хмель мне язык развязал и соседу-сплетнику я о ней рассказал. Скоро я протрезвел, спохватился… Увы! Успела стрела соскользнуть с тетивы. И стал я ругать себя за то, что лил тайну в дырявое решето. Но потом я с соседом договорился, чтобы рассказ мой в секрете хранился, чтоб о нем никому он не говорил, даже если бы я его чем-нибудь прогневил. Сосед меня клятвенно заверял, что чужие тайны он всегда сохранял, как купец – свой товар, как скупец – динар, и что мне от него ничего не грозит: он пойдет в огонь, а о тайне смолчит. Но лишь день прошел или, может быть, два, как представился случай проверить его слова: правитель нашего города к эмиру решил направиться – захотелось ему эмиру понравиться; войском своим перед эмиром он пожелал похвалиться и заставить награды дождем пролиться. И подарок достойный эмиру он решил поднести, чтобы милость двойную обрести. Большие блага обещал он тому, кто найдет такой подарок ему.
И сосед мой не устоял – в предвкушенье подачек низко пал, прикрывшись одеждами порока, чтоб его не кололи стрелы упрека. Он в уши правителю нашептал то, что от меня по секрету узнал. И вот поток мне стал угрожать, готовый меня, непокорного, сиять: слуги правителя приходили и речь о том со мной заводили, что жемчужину надо другому отдать, а цену можно любую взять. Горе великое меня затопило, точно море, что фараоново войско залило[122]122
…точно море, что фараоново войско залило. – Намек на кораническую легенду (вариант библейской) о потоплении войска фараона.
[Закрыть]. С потоком пробовал я бороться, но пред мощью такой кому устоять удается?.. Просил я милости у правителя, но тщетными были мольбы просителя: когда я перед ним представал и просьбу свою изложить желал, как на преступника, на меня он смотрел и от гнева даже зубами скрипел. Но ведь и мне с этой полной луной расстаться все равно что без сердца остаться!..
В конце концов я был побежден – и страхом гибели побужден зеницу ока другому отдать и звоном монет себя утешать. А доносчик ни даника не получил, лишь презренье всеобщее заслужил. Я же Аллаху поклялся, что впредь не буду с доносчиками дела иметь. А стекло, посмотрите, как будто нарочно, обладает этим свойством порочным: недаром в пословицу вошло прозрачно-обманчивое стекло. Клятва, данная мною, навеки крепка: к стеклу не притронется моя рука!
Не упрекайте: я вам объяснил,
Из-за чего вас шербета лишил.
Я красноречием все возмещаю:
Старым и новым прорехи латаю —
Словом узорным, что взял я от предков,
Речью своей, благозвучной и меткой.
Умный поймет и не будет суровым:
Слаще халвы остроумное слово!
Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:
– Абу Зейда мы оправдали, в щеку его поцеловали и так ему сказали:
– Лучшего из людей сплетница тоже терзала: корейшитам тайны его разглашала[123]123
Лучшего из людей сплетница тоже терзала… – Имеется в виду жена Абу Ляхаба, соплеменника Мухаммеда и злейшего врага его проповеди.
[Закрыть]…
Потом мы Абу Зейда спросили:
– А что делал твой коварный сосед, причинив тебе столько горя и бед, тот, что стрелу доноса посмел в тебя запустить – и дружбы вашей обрезал нить?
– Этот подлый стал унижаться, к влиятельным лицам за помощью обращаться – чрез них у меня прощенья просить, умоляя его простить. Но я запретил себе мягким быть: мне с этим низким вновь дружбы не вить – незачем в день вчерашний плыть. И мольбы его всякий раз встречали твердый мой отказ, который сплетника не удручал: наглец улыбкой отказ встречал и по-прежнему просьбы свои расточал. Но нашел я средство от приставаний, для усмиренья его желаний – стихи, печали моей выраженье и сердечной горести отраженье. Пусть они шайтана его укротят, домогательства сплетника от меня отдалят! Когда до соседа мой стих докатился, навеки он с радостью распростился: он ударил себя рукой сожаления и больше не ждал от меня прощения, как неверный в могиле не ждет воскрешения.
Мы пожелали услышать, как эти стихи звучат, чтобы вдохнуть их аромат. Абу Зейд сказал:
– Так и быть, прочту вам стихотворение – ведь сотканы люди из нетерпения…
И стал декламировать без тени смущения, без всякой робости или волнения:
Был сосед у меня, я с ним дружбу водил,
О любви он своей постоянно твердил.
Мнилось мне, что был другом он верным —
Оказался гниющею скверной.
И когда об измене его я узнал,
Ненавистную дружбу я тут же порвал:
Он нанес мне удар вероломно —
Наш разрыв стал, как пропасть, огромным.
Я считал, что опора он в жизни моей,
А он предал меня, как бездушный злодей;
Кто приятелем был мне желанным,
Обернулся врагом окаянным.
Я, отравленный ядом его, умирал,
Позабыв обо мне, безмятежно он спал.
Я считал его нежным насимом[124]124
Насим – см. примеч. 30 к макаме 3.
[Закрыть] —
Злым самумом[125]125
Саму́м – очень сильный сухой, горячий ветер, поднимающий тучи песка.
[Закрыть] он стал нестерпимым.
Он остался здоровым, прямым, как стрела,
А меня лихорадка от горя сожгла.
Был не братом он, благости полным,
А врагом, беспощадным и злобным.
Я коварство его до конца испытал:
Лучше б в жизни его никогда не встречал!
Стал зарю я теперь ненавидеть:
Мне противно все ясное видеть.
Я теперь полюбил мрак суровый ночной —
Не откроет он тайны врагу ни одной!
Другу темень ночная подобна —
На измену она не способна.
Грех великий доносчик и сплетник творит,
Даже если он правду тебе говорит.
Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:
– Когда хозяин выслушал и обличенье и восхваленье, от стихов и от саджа получив наслажденье, усадил он Абу Зейда на почетное место, где ему по чести сидеть уместно. Потом приказал расставить повсюду серебряную посуду, полную всякого рода сластей, для ублажения гостей. И сказал:
– Не равны обитатель рая и тот, кто в адском огне сгорает, не равны кто вины за собой не знает и тот, кто проступок совершает. Невинна серебряная посуда, ибо тайну хранить умеют эти сосуды. Ты их из застолья не изгоняй и к адитам Худа[126]126
Худ. – Согласно коранической легенде (сура 11), пророк Худ был послан Аллахом для проповеди истинной веры среди членов языческого племени ад.
[Закрыть] не причисляй…
Тут слугам велел он поднять сосуды для обозрения, чтобы высказал гость свое одобрение. Абу Зейд сказал нам:
– Прочтем же суру «Победа»! Спасибо Аллаху, что позволил сластей отведать, залечил наши раны, отвел беду, сделал приятной нашу еду и полюбоваться дал серебром. Бывает, то, что считаешь злом, оборачивается добром…
Когда собрался Абу Зейд уходить, захотелось ему серебро как подарок с собой прихватить. Сказал он хозяину:
– Кто любезным слывет, тот, насытив гостей, и посуду им раздает…
Хозяин ответил:
– И посуду с собой забирай, речи кончай и с миром ступай.
Услышав ответ, Абу Зейд вскочил и хозяина радостно благодарил, как щедрую реку сад восхваляет, когда она дождем его поливает. Потом нас в палатку свою он призвал, вкусной едой угощал и сосуды дареные раздавал. Затем он сказал:
– Я не знаю после такого обеда, роптать мне на сплетника-соседа или его благодарить, помнить о зле или забыть. Хоть он и много вреда мне принес тем, что о тайне моей донес, но из черной тучи щедрый ливень пролился – донос в добычу мою превратился. Этим я удовлетворюсь, к львятам своим вернусь. И не буду утруждать ни себя, ни верблюда. Я покину вас, в сердце любовь тая. Да хранят вас Аллах и молитва моя!
Тут на верблюдицу он взгромоздился и в обратный путь устремился – к тем, кто давно по нему томился. Без него мы словно осиротели и долго вослед ему глядели. Но верблюдица крепкая ходу прибавила – и нас одних тосковать оставила. Ночь сразу стала темным-темна: за холм закатилась наша луна.
Перевод В. Борисова
