Текст книги "Макамы"

Автор книги: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири

Рамлийская макама
(сорок пятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Видывал я над своей головою разных стран небеса; отразились в зеркале моих странствий всех краев земных чудеса; в дальних местах опасность не раз мне грозила и, случалось, близкой казалась могила. Но сколько удивительного зато я узнал, сколько диковинного повидал. А самое памятное из приключений и самое забавное из развлечений случилось в городе Рамле[318]318
  Рамля – город в Палестине к северо-востоку от Иерусалима. Одноименный город есть и в Сирии (см. примеч. 217 к макаме 31).


[Закрыть] когда-то, у судьи, в доме большом и богатом.

Явился к судье ветхий старик в столь же ветхий плащ облаченный, а с ним молодая красотка – жалость внушал ее вид удрученный. И только старик рот собрался раскрыть, желая дело свое судье изложить, как красотка его перебила и сама вдруг дерзко заговорила. Без стыда и смущенья откинув с лица покрывало, она такие стихи сказала:

 
О почтенный и мудрый рамлийский судья,
Пусть твоя справедливость отверзнет уста!
Муж не хочет свой долг предо мной выполнять:
Посещать не желает святые места!
Редко-редко ленивец отправится в хаджж —
Словно лишняя в том для него тягота.
Вслед за хаджжем бы сразу и умру свершить,
Как велит Абу Юсуф[319]319
  Вслед за хаджжем бы сразу и умру свершить… – Хаджж – паломничество в Мекку, приуроченное к празднику жертвоприношения (см. примеч. 93 и 95 к макаме 14). Умра – «малое паломничество» – посещение Мекки, которое не приурочено к определенному сроку и ритуал которого короче. Соединение большого и малого паломничества рекомендовалось мусульманам; эта рекомендация приписывалась обычно Абу Юсуфу Якубу аль-Ансари (731—798), авторитетному правоведу, занимавшему пост главного судьи в Багдаде при халифе Харуне ар-Рашиде.


[Закрыть], да удаль не та!
Между тем за собой я не знаю греха,
Незапятнана чести моей чистота,
Никогда я не смела перечить ему —
Без вины пропадает моя красота!
Прикажи ему истово долг выполнять,
Чтоб дождем изливалась его щедрота,
Или, ради Аллаха, ты нас разведи,
Пока я уж совсем не лишилась стыда!
 

Шейху судья сказал:

– Ты слыхал, в каком грехе она тебя обвиняет и какою карою угрожает? Сторонись порока и жену не мучай жестоко – берегись, как бы не поплатиться, если гнев ее огнем разгорится!

Голову шейх перед судьей склонил, и ключ красноречья его забил:

 
Мудрый кади[320]320
  Кади – см. примеч. 59 к макаме 8.


[Закрыть], поверь, что за мной правота —
Пусть вовек не иссякнет твоя доброта!
Я не думал любовь от жены отвращать —
Как и прежде, она в ноем сердце свята!
Но судьба за ударом наносит удар:
Мы лишились всего, и в дому пустота,
Ожерелья жены мне пришлось распродать —
В кандалы заковала меня нищета!
Был я нежен когда-то в любви, как узрит[321]321
  Узриты – южноарабское племя, чья верность и нежность в любви вошли в поговорку.


[Закрыть],
Страсть во мне возбуждала жены красота,
Но теперь я к ней руку страшусь протянуть,
Как аскет, для которого страсть – суета.
Я пахать бы не прочь, да посеять боюсь:
Сын родителей нищих – нагой сирота!
И за это не надо меня упрекать
Иль корить многословно: причина проста!
 

Женщина гневом запылала и в ответ закричала:

– Горе тебе, ты, дурья башка! Как от козла, от тебя ни шерсти, ни молока! Так ты оставляешь меня бесплодной, убоявшись смерти голодной?! Но ведь сказано – всякий рот себе пропитание непременно найдет. Потерял ты разум на старости лет: стрелы мечешь, а меткости нет. Притупилось твое соображенье, и стал ты жене доставлять одни огорченья.

Кади сказал ей:

– Ну, говорунья, доведись тебе в споре состязаться с самой Хансой[322]322
  Ханса – см. примеч. 92 к макаме 13.


[Закрыть], поле битвы осталось бы за тобой. Прославленная онемела бы от изумленья и отказалась бы от словопренья. Но если супруг твой не лгал, говоря, что беден и нищ, – ты коришь его зря, ибо заботы желудка пустого отвлекают его от дела святого.

Женщина молча исподлобья глядела и, как видно, спор продолжать не хотела. Мы подумали: уж не мучится ли она стыдом, что так опозорила свой собственный дом? Тут шейх промолвил, к жене обратись:

– Ты все рассказала, не таясь? Горе тебе, если что-нибудь скрыла или истину исказила!

Жена воскликнула:

– Коль пришли мы на суд, чего же скрывать? Разве осталась у нас хоть на единой тайне печать?! Увы, правдивым был наш рассказ, но позорна правда для нас. Уж лучше нам было бы онеметь, чем такое бесчестье терпеть.

Она завернулась в рваное покрывало, сделав вид, будто слезы горькие проливала и от унижения тяжко страдала. Горести бедных супругов тронули сердце судьи, он от души сокрушался и сетовал на жестокость судьбы. Две тысячи дирхемов он им пожаловал щедрой рукой и произнес:

– Идите, насытьте желудок пустой. Причину размолвок искорените и отныне в любви и согласье живите.

Восславив судью за мудрость решения и щедрость вознаграждения, вышли они за порог и пустились скорей наутек. Когда же скрылись они в отдалении, кади не мог сдержать восхищения – стал хвалить их ум и умение и узнать пожелал их происхождение. И сказал его старший помощник, случившийся тут:

– Этот шейх – Абу Зейд ас-Серуджи, прославленный плут, с ним его верная подружка, а спор их – не более как ловушка. Серуджиец ловко сети обмана плетет, в искусстве своем плута любого он превзойдет.

Разгневался кади, узнав, что стал он жертвой обмана, на помощника, раскрывшего тайну, набросился рьяно и приказал:

– Живее следом за ними иди, старика и красотку назад приведи!

Помощник быстро с места вскочил, грозный вид на себя напустил и помчался вдогонку за беглецами, но вскоре вернулся, разводя в огорченье руками. Кади сказал нетерпеливо:

– Говори скорей, что тебе удалось разузнать, только не вздумай от меня ничего скрывать.

Помощник ответил:

– Обегал я все улицы и переулки, обшарил все закоулки, наконец у городских ворот их настиг – собираясь город покинуть, верблюда седлал старик. Я стал убеждать его сюда вернуться скорее, уверял, что он об этом не пожалеет, но старик не поддался на уговоры и продолжал свои сборы, сказав: «Тот разумен, кто вовремя уйдет. Береженого Аллах бережет!»

А жена настаивала: «Надо рискнуть и назад к судье повернуть. Знай, что трус потом всегда с досады кусает ус». Старик же решил, что глупость ее беспробудна, а смелость ее – безрассудна, ухватил покрепче жену за подол и ей такие стихи прочел:

 
О жена, неразумны твои возражения!
Ты прими мой совет, не проси объяснения.
Будь как птица: на пальме отведавши фиников,
Улетай – и всегда избегай возвращения,
Даже если хозяин в беспечности сладостной
Охранять забывает свои насаждения.
Умный вор в ту страну возвращаться не вздумает,
Где остались следы от его преступления.
 

Потом он сказал мне:

– Порученное ты старался исполнить честно, но видишь – настаивать неуместно. Так что ты восвояси ступай, а тому, кто послал тебя, такие стихи передай:

 
Одумайся, кади, за милостью
Пусть не последует месть,
Иначе вернешь ты имущество
Но потеряешь честь.
Не сетуй, коль наши просьбы
Успели тебе надоесть
И коль о моем обмане
Тебя огорчила весть —
Не я изобрел красноречье,
Уловки, плутни и лесть:
До нас обманов хватало,
Тому примеров не счесть;
Ты шейха аль-Ашари[323]323
  Абу Муса аль-Ашари – один из сподвижников пророка Мухаммеда. Вместе с известным полководцем Амром ибн аль-Асом был третейским судьей в споре за власть в Халифате между последним «праведным» халифом Али и его соперником Муавией (658 г.). Абу Мусе, как старшему, было предоставлено первое слово. Обиженный на Али, сместившего его с поста наместника Куфы, но в то же время не считая Муавию достойным Халифата, Абу Муса высказал мнение, что следует отказать обоим претендентам и предложить общине избрать достойного владыку. Тогда Амр, сторонник Муавии, заявил, что, поскольку Абу Муса считает своего патрона Али недостойным Халифата, он предлагает облечь высоким саном Муавию и, обманув таким образом Абу Мусу, добился успеха.


[Закрыть] вспомни —
Рассказ о нем мудрый есть.
 

Кади промолвил:

– Да накажет его Аллах, сколь он искусен в обмане и остроумен в речах!

Потом, вручив помощнику два плаща шерстяных и кошель, полный монет золотых, он сказал:

– Беги со всех ног, не сворачивая с пути, они не могли далеко уйти. Пусть они без стеснения примут мое поднесение. Поэты всегда меня восхищают и сердце мое похищают!

И заключил аль-Харис ибн Хаммам:

– И больше нигде в целом свете чуда я такого не встретил и от тех, кто всюду бывал, ничего подобного не слыхал.

Перевод В. Кирпиченко

Алеппская макама
(сорок шестая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Неотступной страсти следуя слепо, потянулся я в город Алеппо[324]324
  Алеппо (Халеб) – город в Северной Сирии.


[Закрыть]. В то далекое время плечи мои еще не давило зрелости бремя, не было у меня ни имущества, ни детей и я не затягивал исполненье своих затей. Коль на сердце легко, дорога недолго длится: я в Алеппо летел как птица. В этом городе сладостном я поселился и весенним пастбищем его насладился. Дни проводил я в делах, что от страстей исцеляют и желания утоляют. Наконец я познал удовлетворение и ворон разлуки прокаркал мне удаление. Тут же сердце мое неустанное и любопытство мое постоянное подсказали мне в Химс[325]325
  Химс – город в Сирии на берегу реки аль-Асы (Оронт).


[Закрыть] отправиться, летние месяцы там провести, если мне город понравится, и его жителей заодно испытать: так ли они глупы, как мне приходилось слыхать. Поспешил я туда – быстро, как падающая звезда. Разбил я в Химсе свою палатку и день за днем вдыхал его воздух сладкий.

И вот однажды увидел я старика: ноша лет за спиной его нелегка, весна и лето давно позади, а стужа зимняя – впереди. Десять мальчиков тут же сидели, с благоговением на старца глядели. Я понял, что мне представился случай подойти и узнать, чему здесь ученые учат. На мое приветствие старец ответил любезно – видно, мое внимание ему показалось лестным. Сел я рядом, чтобы испробовать, какие плоды приносят его слова, и добраться до сердцевины глупости, которой полна его голова. А он на старшего мальчика палочкой указал и строго ему приказал:

– Без промедления ты сочини мне стихи прекрасные, чтобы каждое слово начиналось с глухой согласной.

Мальчик вскочил, как юный лев, и продекламировал нараспев:

 
Ты хитрые козни противнику строй —
Пускай потеряет противник покой!
Приятелю щедрость пожалуй свою —
Печали тогда потекут стороной.
Ты правым путем постарайся пройти,
Чтоб счастье купить справедливой ценой.
Порок поражай своим смуглым копьем,
Хвали совершенство прекрасной хвалой!
Подарит простору широкому свет
Пылающий факел победы святой!
 

Старик воскликнул:

– Ты молодец, месяц на небосклоне, маленький мой мудрец.

Затем обратился к ученику другому, похожему на того, видно, брату его родному, и сказал:

– Подойди ко мне, Огонек, время пришло и тебе отвечать урок! Напиши мне стихи изящные, тонкие, чтобы в начале слов были согласные плавные лишь и звонкие.

Мальчик калам[326]326
  Калам – см. примеч. 42 к макаме 5.


[Закрыть] и доску взял и, не задумываясь, такие стихи написал:

 
Звенит, заливаясь весельем, вода;
Взошла в небесах голубая звезда.
Жемчужные блики в бокалах друзей —
Воды да вина вековая вражда.
В высоких ветвях неумолчно звучит
Ликующий, радостный голос дрозда.
Рекой, не жалея, мы золото льем;
Дитя винограда нам мило всегда!
Забыты болезни да бремя забот,
Бегут за вином безмятежно года!
 

Шейх воскликнул:

– Сочинил ты хамрийю[327]327
  Хамрийя – стихотворение анакреонтического содержания.


[Закрыть] прелестную! Аллах да благословит тебя, как оливу небесную![328]328
  …как оливу небесную… – Намек на Коран (сура 24, ст. 35).


[Закрыть]

Потом он позвал:

– Светлячок, подойди сюда!

И приблизился юноша – словно во мраке звезда, белолицый и чернобровый, стройный, словно фигурка из кости слоновой. Старик сказал ему:

– Стихи пятнистые на долю тебе достались, напиши их так, чтоб в начале слов согласные с гласными чередовались.

Был калам наготове в его руке, и юноша быстро написал на доске:

 
Огорчила Рукейя упреком меня,
Отвернулась, пошла, ожерельем звеня,
Обожгла меня исподволь холодом уст
После искристой ласки и страсти огня.
Говоришь – я виновен, однако сама
Оседлала жестокой обиды коня!
Ожидая тебя, я боюсь умереть,
Тяжелей испытание день ото дня.
Ах, зачем отчужденье, наветы и злость!
Я молю о прощенье, обрадуй меня!
 

Шейх сказал:

– Руки твои работают славно, и клинок наточен исправно!

И снова он вызвал:

– Ну, Проказник, теперь на твоей уж улице праздник!

На зов его откликнулся сразу красавец, словно жемчужина водолаза, с глазами быстрыми и веселым лицом, ловкий, как антилопа, не пойманная ловцом.

Старец сказал ему:

– Мы от тебя хотим стихов, где каждое слово отмечено буквой «мим».

Взяв калам, написал он без остановки, показывая свою сноровку:

 
Марьям умильно меня заманила,
Муча жеманством, меня истомила,
Мимо потом мотыльком промелькнула,
Милость немилостью вмиг заменила.
Мне изменила обманщица Марьям,
Мрачная темень мой месяц затмила.
Месть вероломной мой ум занимает,
Мир мне немил, мне милее могила!
 

Старец написанное внимательно разглядел, потом он вслух эти стихи пропел и одобрил, сказав:

– Стихи прекрасно звучат, от них исходит сладостный аромат!

Потом обратился к другому ученику, едва распустившемуся цветку, и велел ему:

– В твоих стихах строчек пусть будет мало, но зато укрась их каймой, как йеменское покрывало: в каждом двустишии пусть совпадут концы и начала.

Мальчик ответил:

– Слушай стихотворение!

И продекламировал без промедления:

 
Вина ли моя, что Аллах нам разлуку судил,
В тот день, когда вместе испили мы страсти вина.
Да, наше безмерное горе не знает границ!
Ужели навек нам Аллахом разлука дана?
О, надо мне душу покрепче опутать уздой,
Иначе погубит мой праведный разум она!
 

Старик воскликнул:

– Славно, дружок! Твой голос звонче, чем пастуший рожок!

Потом приказал другому:

– Скажи мне, Ясин, стихи, где каждое слово начинается с буквы «син».

Мальчик встал, улыбнулся приветливо и произнес, пришепетывая кокетливо:

 
Скорей сложи стихотворение,
Сомни суровое сомнение!
Скажи себе: свершенье сладостно,
Судьба сулит соединение.
Свиданье сбудется секретное,
Смири страстей своих смятение,
Следи созвездий сочетание —
Счастливых судеб совпадение!
 

Шейх похвалил его:

– Прекрасно, мой милый! Я вижу, учение твой ум отточило.

И снова он вызвал ученика, сказав:

– Задача твоя легка: велю я тебе такие стихи написать, которые буквы «ра» не должны в себе содержать.

Мальчик, словно разбуженный львенок, вскочил и, повинуясь приказу, тут же такие стихи сочинил:

 
Знай, милость Аллаха достигнет того,
Кто все отдает, не щадя ничего,
Кто помощи божьей послушливо ждет,
Не сетует, если лишится всего,
Кто хочет спасенье и счастье добыть,
Ничем не обидев нигде никого,
Кто в помыслах благостных тихо живет
И бога всевышнего чтит одного!
 

Шейх прочел и сказал:

– Спасибо, моя отрада, старческих глаз услада!

И опять позвал:

– Подойди-ка, Малыш, целый день ты сегодня молчишь! Теперь пришла и твоя пора: сочини стихи, чтобы в каждом слове слышна была буква «ра»!

Шустрый маленький мальчик вышел вперед и громко продекламировал, чтоб услышал его народ:

 
Щедро просящим подарки дари,
Щедро дарящего благодари!
Брату прости, прегрешенья скорей,
Твердой рукою добро сотвори!
Против неправды упорно борись,
Правду открыто друзьям говори!
Неотвратимая старость придет —
Бурные страсти заране смири!
 

Старик похвалил Малыша, и тот на место пошел не спеша.

Потом он позвал:

– Подойди, Слоненок, хитрый, как дьяволенок!

Выступил рослый юноша – горе влюбленным, красивей яйца страусиного, что лежит на лугу зеленом; и шейх сказал ему:

– Тебе покажется трудным едва ли сделать, чтобы во всех строках буквы начальные с конечными совпадали.

Ответил юноша:

– Учитель, слушай, и пусть у врагов твоих оглохнут уши:

 
Наши души терзает страстей ураган,
Насыщает их сладкий греховный дурман,
Навлекая на разум глубокий туман.
Не потворствуй страстям – в них и ложь и обман,
Неустанно читай вдохновенный Коран,
Неизменно ты пост соблюдай в рамадан[329]329
  Рамадан – см. примеч. 35 к макаме 4.


[Закрыть]!
Нападет на отступника злобный шайтан —
Не спасет от него и могучий султан.
Нам для жизни Аллахом путь праведный дан —
На заре пусть отправится твой караван!
 

Шейх сказал:

– Обрадовал ты меня! Буду я за тебя молиться до последнего дня.

Потом он отдал приказ:

– А ты, Говорун знаменитый, выстрой в своих стихах слова все по алфавиту!

Вышел юноша, взором остер; лицо его было светлее, чем радушных хозяев костер. Очень громко, что было сил, стихи он такие заговорил:

 
Аллаха благое веление
Готовит друзьям единение.
Желание зависть использует —
Какое лукавое мнение!
Надежда – опора печальному —
Рождает святое терпение,
Уменье философа хитрого
Ценить червяка шевеление.
Щедрее щедрот эха юности
Яснеющей яви явление.
 

Старец юношу похвалил и такие слова ему говорил:

– Язык твой ловок, и ум не туп, горе тому, кто будет с тобою груб! Ты юн, но память твоя таит больше сокровищ, чем в недрах земля хранит!

Чистой водою знания всех я вас напоил и словно копья ваши умы отточил. Вспоминайте меня – и я буду вас вспоминать; остерегайтесь неблагодарными стать!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Я подивился, веря ушам с трудом, – как глупость смешана с удивительным мастерством. Стал я разглядывать шейха внимательно, внешность его изучать старательно, но был я как путник осторожный темной ночью в пустыне бездорожной. Долго длилось мое заблуждение, затянулось смущение, но тут пригляделся ко мне старый плут и с усмешкой сказал:

– Нынче прежних друзей уж не признают!

Намек его сразу я угадал и по улыбке Абу Зейда узнал. Я упрекнул его:

– Каким же ветром в город глупцов тебя занесло? И зачем ты избрал дураков ремесло?

Посерело, как пепел, лицо Абу Зейда, во взоре погасло пламя, и он ответил мне такими стихами:

 
Решил я учителем в Химсе пожить,
Чтоб сладкую долю глупцов разделить —
Всегда к дуракам благосклонна судьба,
Богатством спешит их страну наделить,
А умный что вьючный осел во дворе,
И как же о доле его не тужить!
 

Потом он сказал:

– Ремесло учительское хорошую прибыль дает и недаром лучшим товаром слывет. Оно считается ремеслом благородным и Аллаху всевышнему угодным, людям внушает оно почтение, вызывает всеобщее уважение. Окружает учителя паства смиренная, приказу послушная неизменно. Учитель властвует, как эмир, распоряжается, как вазир[330]330
  Вазир – титул первого министра арабских халифов, вошедший в употребление в аббасидскую эпоху (с середины VIII в.).


[Закрыть], он подобен могущественному владыке, облеченному властью великой. Но приходит в расстройство ум его славный, и глупость скоро становится явной: он словно в ребенка превращается снова, от него не услышишь ты разумного слова.

Я сказал:

– Спасибо за мудрейший урок, ты нашего времени великий знаток, чародей, которому сердца подчиняются, перед кем слова ковром расстилаются!

Так, погруженный в его красноречья поток, я пробыл в его компании сколько мог. А когда веселые дни сменились тяжелыми днями, расстался я с ним, обливаясь слезами.

Перевод А. Долининой

Хаджрийская макама
(сорок седьмая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– В Хаджр аль-Йемаме[331]331
  Хаджр аль-Йемама – главный город провинции Йемама в Центральной Аравии.


[Закрыть] меня одолело недомогание, и почувствовал я потребность в кровопускании. Мне указали шейха, что кровь отворяет ловко и в этом деле имеет большую сноровку. Не мешкая слугу я за шейхом послал и ожидать его с нетерпением стал. Слуга помчался – не догнать скороходу – и пропал, точно канул в воду. Я уж думал, что он меня покинул иль но дороге где-нибудь сгинул. Наконец он вернулся в большом огорчении, не исполнив моего поручения. Рассердился я:

– Ты Финда медлительней[332]332
  …Финда медлительней. – Поговорка, которую возводят к рассказу о Финде, слуге Аиши, дочери одного из сподвижников пророка – Сада ибн Абу Ваккаса. Хозяйка послала его принести огня, он отправился в Египет и вернулся через год, неся уголек. Аиша стала его упрекать, он же ответил невозмутимо: «В торопливости нет добра».


[Закрыть]! Тебя ожидать – муки любой мучительней!

Слуга стал клясться своей головою, что лекарь, мол, занят, у него от больных нет отбою. К цирюльнику я побрезговал обращаться и хотел уж от намерения своего отказаться, но известно – коли нужда прижмет, каждый сам в отхожее место дорогу найдет. На ноги встав с трудом, я отправился к шейху в дом. Нашел я там старца, с виду чистого, в движениях быстрого, окруженного толпой посетителей и кольцом зрителей. К лекарю повернувшись спиной, стоял юноша стройный с непокрытою головой. Старец юноше говорил:

– Вот ты голову обнажил, а денег не предложил, затылок свой подставляешь, а карман зажимаешь. Но я не из тех, кто довольствуется обещаниями пустыми или ищет источник в безводной пустыне. Заплатишь мне монетой наличной – из двух вен тебе кровь отворю отлично. А если скупиться станешь и жаться, то лучше тебе отсюда убраться.

Юноша сказал:

– Клянусь запрещающим ложь и обман, пуст, к сожалению, мой карман. Но поверь, будет щедрою плата мои. Я прошу отсрочки лишь на два дня.

Шейх ответил:

– Кто же нынче посулам доверяет? Они как саженцы, что едва подрастают. Кто знает, погибнуть им суждено или жить, засохнуть или плодоносить? Дадут ли они урожай обильный или к земле поникнут бессильно? Кто поручится, что, выйдя за дверь, ты не забудешь того, что обещаешь теперь? В наше время уменье простака провести у дошлого люда в великой чести. Ради Аллаха, избавь меня от хлопот – у меня их и так полон рот!

Юноша при этих словах смутился, к шейху поворотился и сказал:

– Клянусь Аллахом, кто от слова своего отступает – подло и скверно поступает. Поверь, что допустит клятвы своей нарушение только тот, кто низкого происхождения. Если бы знал ты, кто я таков, не сказал бы мне обидных слов. В своем неведении ты меня оскорбил, словно место святое мочой осквернил. Ах, сколь тягостно на чужбине в безвестности пребывать! Лишь поэту под силу так прекрасно об этом сказать:

 
Изгнанник, даже богатый, терпеть принужден униженья,
А что ж говорить о бедном, кто знает одни лишенья!
Но благородства не скроет и жалкое положенье,
Как мускуса не испортят толченье и размельченье.
Ты яхонт в костер бросаешь в видишь: горят поленья,
А яхонт – все тот же яхонт, внушающий восхищенье.
 

Старик рассердился:

– Горе отцу твоему, горе роду всему! Разве годится хвалиться высоким рождением и знатным происхождением там, где затылок тебе надрезают и кровь отворяют? Допустим, и впрямь ты знатного рода и благородна твоя порода. Что из того? Ведь затылок твой таков же, как и всякий другой. И будь ты даже царских кровей, болезнь не вылечишь без лекарей. Советую, слов понапрасну не трать – того, что ты просишь, я не могу тебе дать. А хочешь хвалиться, хвались не предков величием, а денег наличием, хвастайся не корнями, а дорогими камнями, гордись не происхождением, а достойным среди людей положением. Не слушайся зова тщеславия – оно унижает; не следуй веленью страстей – они рассудка лишают. Воистину мудро сказал поэт, давая сыну совет:

 
Мой сын, иди прямым путем вперед —
Прямое дерево свободно вверх растет,
Но если ствол его перекрутить,
То гибели его пришел черед.
Не повинуйся жадности, терпи,
Когда жестокий голод чрево жжет.
Того, кто подчиняется страстям,
С высот низвергнет гибельный полет.
Корми убогих, ближним помогай —
И благородным всяк тебя сочтет.
Держись того, кто в горе не предаст
И кто тебя в разлуке верно ждет.
Прощай обиды, злобы не таи,
Чтоб не лежал на сердце тяжкий гнет.
Не жалуйся – где умный промолчит,
Там глупый плачет ночи напролет.
 

Выслушав стихи со вниманием, юноша обратился к собранию и воскликнул:

– Достойно удивления подобное поведение! Дела его речам не под стать, он мягко стелет, да жестко спать!

И, гневом пылая, к шейху он обратился, жемчужины слов роняя:

– Стыдись, на красивые ты щедр излияния, а на добрые скуп деяния! Проповедовать добродетель умеешь, а сам и дитя родное не пожалеешь. Если упорство ты проявляешь, потому что цену себе набиваешь, то пусть же зачахнет промысел твой, пусть ни один к тебе не заглянет больной, пусть все люди забудут, кто ты, пусть, как цирюльник мадаинский[333]333
  …как цирюльник мадаинский… – Предание рассказывает о некоем цирюльнике, практиковавшем в аль-Мадаине (арабское название Ктесифона – бывшей столицы Сасанидов, недалеко от Багдада). У него бывали частые перебои в работе, и, чтобы его не упрекали в безделье, он при отсутствии клиентов пускал кровь своей матери, которая в конце концов и умерла от потери крови.


[Закрыть], будешь ты без работы, пусть иссякнут твои доходы, словно в знойной пустыне воды!

Шейх в ответ:

– Нет, пусть тебя покарает Аллах, пусть будет язык твой весь в волдырях, пусть кровь забурлит, как крутой кипяток, и к цирюльнику кинешься ты со всех ног. А цирюльник тот будет с ланцетом тупым, неопрятный, сопливый, с характером злым, он ручищею грязной будет вены тебе взрезать и громко при этом ветры пускать!

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

– Увидел тут юноша, что старика не проймешь, как закрытую дверь головой не пробьешь. Решил он спора с ним не вести и как можно скорее прочь уйти. Понял тут шейх, что с юнцом обошелся он слишком жестоко и сам заслуживает упрека. Захотел он с ним помириться и от алчности своей отступиться. Но больной уж и слышать не желал о леченье и только в бегстве видел спасенье. И снова пошли они спорить и пререкаться, бранью друг друга осыпать и ругаться, при этом юноша сильно руками махал, так что одежду свою порвал. Тут зарыдал он, оплакивая свое невезение – и на платье дыры, и в ушах оскорбления. Кинулся шейх его утешать, раскаиваясь, что язык не сумел сдержать, но уговоры не помогали и лишь новые слезы из глаз юнца исторгали. Жизнь свою в жертву клялся шейх принести, лишь бы горести от него отвести. Потом сказал ему:

– Неужто плакать не надоело? Ты терпеть не приучен – это не дело! Разве не слышал ты слово «прощение»? Ведь об этом сказано в стихотворении:

 
Ты гнева огонь гаси своей незлобивостью.
Поверь, что незлобие – ума украшение.
Научит оно прощать и жизнь усладит твою:
Ведь плод самый сладостный на свете – прощение.
 

Ответил юноша:

– Если б ты знал все мои несчастья, то проявил бы больше участья. Но чья кожа чиста – разве тот понимает, как покрытый коростою страдает?

Потом он как будто голосу разума внял, рыданья свои унял, на рваный рукав указал и сказал:

– На себе я ношу все свои пожитки, так возмести же мои убытки.

Шейх ответил:

– Увы, ничем я тебя не ссужу, концы с концами я еле свожу. Взывай об участье к тем, кто богаче, – быть может, тогда тебе улыбнется удача.

Тут старик присутствующих поднял, к щедрости их призвал и, ряды обходя, такие стихи повторял:

 
Клянусь я Каабою[334]334
  Кааба – см. примеч. 15 к макаме 1.


[Закрыть] святой,
Во всех концах земли воспетой,
Куда паломники толпой
Стекаются, в ихрам[335]335
  Ихрам – см. примеч. 220 к макаме 31.


[Закрыть] одеты:
Будь вдоволь денег у меня —
Не взял бы в руки я ланцета
И о деяниях моих
Гремела слава бы по свету.
Тогда бы юноша-бедняк
Не испытал обиды этой,
Услышал бы из уст моих
Не окрик злой – слова привета.
Увы, у яростной судьбы
Нисколько состраданья нету!
Так на кого нам уповать,
Коль голодны мы и раздеты?
 

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

– Был я первым, кого растрогала шейха мольба и опечалила злая его судьба. Два дирхема[336]336
  Дирхем – см. примеч. 34 к макаме 4.


[Закрыть] я ему протянул и сказал:

– Это тебе, даже если ты и солгал.

Шейх обрадовался первому подаянию и счел его добрым предзнаменованием. И правда, дирхемы к нему потекли рекой – каждый жертвовал щедрой рукой. Вскоре наполнилась его сума – как видно, лицом к нему обернулась удача сама. Возликовал он при виде богатства такого и сказал, к юнцу обращаясь снова:

– Урожая этого и ты посадил семена, значит, доля, твоя с моею равна. Давай же доходы свои измерим и по-братски разделим.

На две равные кучки монеты они разложили и, друг другом довольные, меж собою мир заключили. Увидев, что закончено дело, к шейху я подошел несмело и сказал:

– Лихая болезнь на меня напала, в жилах вся кровь огнем запылала. Пришел я помощи у тебя попросить – не можешь ли ты мне кровь отворить?

Он пристальный взор на меня устремил и, голос понизив, проговорил:

 
Не правда ли, славную сцену с сыночком мы разыграли?
Притворством своим и обманом мы денег насобирали —
Как будто бы вдруг из пустыни в райские кущи попали.
Подобного мне витию ты слышал в жизни едва ли!
Поверь, что мои заклинанья любые замки открывали,
А речи мои колдовские любые умы пленяли.
Я знаю, Александрийца[337]337
  Александриец – Абу-ль-Фатх аль-Искандерани, герой макам предшественника аль-Харири, Бади аз-Замана аль-Хамадани (968—1007).


[Закрыть] еще до меня прославляли,
Но он словно мелкий дождик, что шел перед ливнем вначале.
 

Заключил аль-Харис ибн Хаммам:

– Эти стихи вывели правду наружу, и я признал известного ас-Серуджи. Я стал порицать его, что нечестно живет и сыну пример дурной подает. Отмахнулся он от моих упреков и слушать не пожелал намеков. И лишь промолвил, не скрывая укора:

– Разутому всякая обувь впору.

Вид оскорбленный на себя напустил и вместе с сыном прочь поспешил.

Перевод В. Кирпиченко