Текст книги "Макамы"
Автор книги: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц)
Санаанская макама
(первая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– Превратности времени обратили меня в бедняка, от друзей оторвала суровой судьбы рука, а верблюдица странствий унесла меня в дальние страны, так достиг я столицы Йеменской – Саны[11]11
Сана – столица Йемена, один из древнейших городов на Аравийском полуострове.
[Закрыть]: с пустой сумой, с нуждой за спиной – нету ни даника[12]12
Да́ник – денежная единица, равная 1/6 дирхема (см. примеч. 34 к макаме 4), небольшая серебряная монета.
[Закрыть] хлеба купить и некуда голову приклонить. Целый день, неприкаянный, по улицам я бродил, словно по небу птица, по городу я кружил, а взоры свои пустил я блуждать повсюду: искали они, с кем я горе свое забуду, благородного друга, чтобы душу ему излить, о бедах поведать и печали свои утолить.
Долго-долго бродил я, и милость явил мне Аллах – всех несчастных заступник, помощник во всех делах. Привел он меня к многочисленному собранью: все теснили друг друга, и слышались чьи-то рыданья. Сквозь чащу собравшихся я стал пробираться вперед – разузнать и разведать, почему столпился народ. Наконец я увидел: в середине толпы стоит путешественник, жалкий и тощий на вид. Он рыдает и стонет, причитая и поучая, драгоценные камни слов то и дело из уст роняя. А вокруг него люди стоят, вниманья полны, как седой ореол вокруг полной и яркой луны, как цветка лепестки, что вокруг сердцевины видны. Подошел я с почтеньем поближе и был готов у него позаимствовать кое-что из редкостных слов. Он цветистые фразы быстро сплетать умел, ловко рифмы нанизывал, и голос его звенел:
– О ты, погрязший в своих заблуждениях, ты, увязший в земных наслаждениях, в одеяние гордости облаченный, неразумною суетой увлеченный! Ты в распутстве закусываешь удила, творишь ты неправедные дела! Ты от спеси спасаться доколе не будешь, в беззаботных забавах доколе пребудешь? Что ж ты грозным приказам владыки не внемлешь, на него греховную руку подъемлешь, скверность свою вотще скрывая от властителя ада и рая? Утаишь ты от ближнего злобный план, но Всевышнему ведом твой низкий обман!
Ты возьмешь ли богатство и титул с собой, собираясь мир покинуть земной? И разве укроют дворцы и палаты, когда приблизится час расплаты? Будет поздно, уж каяться не придется, когда твоя нога поскользнется, и не тронет друзей твоя мольба в страшный час, когда всем протрубит труба![13]13
…в страшный час, когда всем протрубит труба… – В день Страшного суда.
[Закрыть]
О, если бы путь ты избрал прямой, о, если б недуг излечил лихой! И душу взнуздал бы, добро возлюбя: ведь душа твоя – злейший враг для тебя![14]14
…ведь душа твоя – злейший враг для тебя! – Намек на изречение, приписываемое Мухаммеду: «Самый великий враг твой – душа твоя, которая меж твоих боков».
[Закрыть] День кончины придет к тебе неизбежно – кинь пучину порока, готовься прилежно! Седина – тебе грозное предупрежденье. Где отыщешь потом для себя прощенье? Ведь могилой ты кончишь, к Аллаху придешь – так от кого же ты помощи ждешь? Не спи, коль судьба тебя разбудила, не медли, коль проповедь поторопила! На истину глаз ты не закрывай, от правды заведомой не убегай!
Смерть не дремлет, а ты о ней забываешь, никогда состраданья к людям не знаешь. Ты деньги готов день и ночь копить, а не имя Аллаха в душе хранить. Для себя ты возводишь роскошные зданья, а не ближним оказываешь благодеянья. Верного ты не ищешь пути – лишь одни наслаждения жаждешь найти. В ослепленье стремишься к роскошным нарядам, а не к добрым делам, не к райским наградам. Не молитва святая тебе дорога, а яркие яхонты и жемчуга. Ты скупишься на милостыню беднякам, а дары прилипают к твоим рукам. И тонкие яства, и хмельные напитки дороже тебе, чем священные свитки, и речи пустые без божьего страха милее тебе, чем слово Аллаха.
Вслух ты творить добро призываешь, а втайне святыни добра попираешь. Ты других отвращаешь от зла неустанно, а сам причиняешь зло постоянно. Ты против жестокости восстаешь, но об руку с ней все время идешь. И напрасно боишься людской неприязни – ведь Аллах лишь один достоин боязни!
Затем он продекламировал:
Горе тому, кто стремится
Сладостью жизни упиться,
В вихре страстей нечестивых
Денно и нощно кружиться!
Если б он знал, что в грядущем
Божье возмездье свершится,
Стал бы, отринувши страсти,
Плоть изнурять и молиться!
Тут оратор замолк и слов огни погасил, глубоко вздохнул, избыток слюны проглотил, подобрал свою палку и на плечи мешок взвалил. Увидели люди, что странник готов уйти, и каждый желал помочь ему в трудном пути: карманы опустошили – всяк выложил все что мог – и дарами своими наполнили тощий мешок. Страннику говорили:
– Хочешь – потрать это сам, поправь свое положенье, а хочешь – раздай друзьям.
Он принял от них подарки, стыдливо глаза прикрыв, и начал с ними прощаться, за щедрость их восхвалив, потом поспешил удалиться, себя не велел провожать, словно таясь и скрывая, куда будет путь держать.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– Я тайком отправился вслед за ним, осторожно ступая, неслышен, незрим. И смотрю – перед нами пещера большая. Он спустился туда, преследованья не замечая, снял сандалии, ноги омыл у входа и вглубь проскользнул, под темные своды. Тогда и я вошел в пещеру за ним, любопытством и жаждой знанья гоним. Вижу: странник сидит с учениками, белый хлеб перед ними большими кусками, с наслажденьем жаркое они уплетают, из кувшина огромного вином запивают. Я в удивленье воскликнул: «Смотри! Хороша оболочка, а что внутри!»
Тут котел его злобы сразу вскипел, он как дикий зверь на меня поглядел, и в глазах загорелись два недобрых огня – я боялся: он бросится на меня. Но скоро он охладил свой пыл и вновь стихами заговорил:
Для того я одежду аскета надел,
Чтобы сытно поесть, отдохнувши от дел.
Я расставил силки – и добычу поймал,
Я закинул крючок – и рыбешку поддел.
Я по свету брожу, пропитанье ловлю
Сотней хитрых уловок – таков мой удел.
Я без страха бросаюсь навстречу судьбе,
Даже в логове львином и то уцелел!
Но куда бы моя ни стремилась душа,
Честь всегда ей суровый поставит предел.
Почему же неправая злая судьба
Лишь порочным отводит обширный надел?
Потом он промолвил:
– Ешь, не тужи! А что-нибудь хочешь сказать – скажи!
Я шепнул одному из учеников, что делили с учителем славный улов:
– Я тебя заклинаю Каабой[15]15
Ка́аба (Каба) – главный мусульманский храм («заповедная мечеть»), находится в Мекке. Имеет форму куба, в одно из ребер которого вмонтирован «черный камень» (осколок упавшего метеорита) – величайшая святыня мусульман.
[Закрыть] святой – объясни мне скорее, кто он такой.
Тот сказал:
– Абу Зейд из Серуджа[16]16
Серудж – город в Северном Ираке.
[Закрыть] родом, остроумец, признанный всем народом, Чужестранцев светоч, Чудо природы! Я ушел, увиденным удивленный, до глубины души потрясенный.
Перевод А. Долининой
Хульванская макама
(вторая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– К собраньям ученых тянуться я стал, как только мальчишкою быть перестал, как только с меня амулеты сняли и, как взрослому шейху, чалму повязали. Я жаждал, дабы не пропасть, к кладезю мудрости припасть. Я жадно впитывал влагу познанья, чтоб у людей добиться признанья. Распахнулись в мир ненасытные вежды – хотел я носить мудрецов одежды. В изученье наук я старался быть точным – не обходил даже малый источник.
Однажды в Хульване[17]17
Хульван – город в средневековом Ираке на пути от Багдада к Хамадану.
[Закрыть] я очутился. И тут у друзей я добру поучился: узнавал, что украшает и что порочит, что губит, что добрую славу пророчит. Вдруг Абу Зейда я встретил в Хульване – того, с кем знакомство свел в городе Сане[18]18
Сана – см. примеч. 11 к макаме 1.
[Закрыть]. И здесь добывал он себе хлеб насущный острым умом, ему присущим: он то возводил свой род к Сасанидам[19]19
Сасаниды – иранская царская династия (224—651). См. также примеч. 209 к макаме 30.
[Закрыть], то утверждал, что сродни Гассанидам[20]20
Гассаниды – династия южноарабского происхождения, правившая в VI – начале VII в. в арабском буферном государстве, расположенном на территории Сирии по границе с Византией.
[Закрыть], то выступал как нищий поэт, удивляя искусством мир, то смотрел гордецом, как величественный эмир. Пребывал Абу Зейд в положениях всевозможных, не раз побывал в обстоятельствах сложных. Он людей оплетал тонкою ложью – таков был закон его непреложный. Их души он потоками слов орошал, а потом плоды красноречия своего вкушал. Речами учтивыми Абу Зейд людей ублажал, их страсть к познанию утолял.
Посему все стремились его лицезреть, чтоб в доселе неведомое прозреть. И никто не пытался ему возражать: ведь мощный поток его слов не сдержать! Что хотел, Абу Зейд получал, ибо сладостно голос его звучал. Была его речь изящной, вкусной – и я влюбился в его искусство. Даром своим он меня покорил – я искренним чувством его отдарил.
Подружился я с ним – и ушли все тревоги,
Далеко пред собой стал я видеть дороги.
Встречи с ним, как с любимой, отныне я жажду,
Словно брата, с утра его жду на пороге.
Его речь – это дождь, утоляющий жажду,
Без него я страдаю, как нищий убогий.
Так в приятном общении дни летели, я много узнал за эти недели. Погасил он в душе моей сомнения, не возбуждая в ней самомнения. Но скоро нужда в сладкий кубок общенья струею влила колоквинт разлученья[21]21
Колоквинт – стелющееся травянистое растение семейства тыквенных, имеющее очень горькие плоды.
[Закрыть]: Абу Зейда подвергла она испытанью, лишив его разом всех средств пропитанья. Тогда, наточив решимости меч, он задумал свои неудачи пресечь – пуститься от моря в степные места: авось сума его там не будет пуста. Так взял Абу Зейд за узду коня – с собой он увез и частицу меня.
Кого я с тех пор на пути ни встречал,
Кого бы ни слушал – со всеми скучал:
Средь них не видал я подобных ему
По речи блистательной и по уму.
Проходит год, проходят два, а я не знаю, где логово льва. Я много ездил, потом возвратился в город родной, где на свет появился. И стал посещать я хранилище книг – убежище тех, кто к слову приник. Заходили туда мои соплеменники, и дальних дорог забредали пленники. Однажды пришел туда старец седой, с бородою густой, в ветхой одежде, с сумою пустой. Сказал он всем приветствия слово, в сторонку сел – и нет его словно. Но вдруг развязал он меха острословия – и полились из них слова и присловия, всех, кто сидел вокруг, изумляя и восхищение их вызывая.
Потом старик соседа спросил:
– В какую книгу ты взоры свой углубил?
– Это – диван[22]22
Диван – здесь – сборник стихов.
[Закрыть] Абу Убады[23]23
Абу Убада аль-Валид ибн Убейд аль-Вухтури (820—897) – известный арабский поэт традиционного направления.
[Закрыть], – ответил ему сосед. – В нем высот совершенства достиг поэт.
– Какие же бейты[24]24
Бейт – стих, составленный из двух полустиший, рифмовка которых не обязательна.
[Закрыть] тебя восхитили?
– Вот они – строки, что сердце пленили:
Лепестки белых роз или влажно сверкающий град?
Нет! Улыбка ее: дивных перлов сияющий ряд!
Какое яркое сравнение! Слова, достойные восхищения!
Старик воскликнул:
– До предела поэзия оскудела! Ты ведь опухоль за жир принимаешь и холодные уголья раздуваешь. Вот я прочту стихи, и ты скажешь «Ах!», услышав в них все о красивых зубах.
И старик продекламировал:
Отдаю я всю жизнь за уста, что смеются пленительно,
И за белые зубы – сверкают они ослепительно!
Не равны им по блеску ни жемчуг морской удивительный,
Ни прозрачные градины – дар облаков изумительный!
Лепестки белых роз – благовоние их восхитительно…
Несравнимо оно с ароматом тех уст упоительных!
Стихами слушатели насладились, совершенству их подивились и попросили их повторить, чтоб наизусть затвердить. И стали спрашивать, кто сочинил стихотворение это – из старых он или из новых поэтов. Старик ответил:
– Истину недостойно скрывать, правду следует знать: ваш нынешний собеседник – этих строк сочинитель. Свидетелем мне Аллах, судеб людских вершитель.
Такое утверждение вызвало в людях сомнение. Все молчали, но старик угадал, что́ каждый из них в мыслях своих скрывал, тогда он молвил, слова осуждения опережая, предметом насмешек быть не желая:
– О знатоки поэтических фраз! Не всегда ошибку воспримешь на глаз. Меж тем подозрение есть прегрешение, основание должно быть у решения. Плавлением драгоценный металл проверяется, проверкой сомнение устраняется. Людям известно с давних пор, что испытанье приносит мужу либо почесть, либо позор. Если хотите – меня проверьте, глубину тайников души измерьте.
Тут один собеседник поспешил сказать:
– Я знаю бейт красоты несравненной и прелести необыкновенной. Усладу он сердцу дает и уму – сочини подобный ему!
Не успел читавший и рта закрыть, как старик уже начал свои стихи говорить:
Ярко-красной чадрою свое лицо стыдливо она прикрыла —
Молодой луны серебристый свет пурпурным закатом скрыла.
Но я умолял – и луны уголок гурия приоткрыла
И свой быстрый взгляд – ароматный кинжал – в сердце мое вонзила!
Люди находчивости старика подивились, от всех подозрений освободились и, не в силах сдержать восхищение, выказали ему уважение. А старик сказал, помолчав мгновение:
– Вот вам еще два бейта других – послушайте их:
Красавица в горести кончик банана рядами жемчужин кусала,
В одеждах печали недвижно стояла – разлуки пора наступала.
А черная ночь на прелестный день предзакатные тени бросала.
И сумрак и свет несла гибкая ветвь, что в безмолвии трепетала[26]26
Красавица в горести кончик банана… – Банан – палец; жемчужины – зубы; черная ночь, сумрак – волосы; прелестный день, свет – лицо; гибкая ветвь – стан.
[Закрыть].
Поэта по достоинству тут оценили, ливень стихов его восхвалили, почли общение с ним за честь, столько одежд старику надарили, что и не счесть!
Продолжал рассказчик историю так:
– Когда я ощутил полыханье его огня, воспоминания охватили меня. На пришельца я взгляд свой устремил и узнал того в нем, кого любил! Черты Абу Зейда я в нем разглядел, но как серуджиец-мудрец поседел!
С великой удачей себя я поздравил, стопы свои к Абу Зейду направил. Поцеловал я руку его и спросил:
– Какой злой ветер тебя носил? Борода была, как ночь, черна, отчего теперь серебрится она? Ведь я тебя, шейх, еле узнал!
В ответ он такие стихи сказал:
Тяжелою поступью время идет
И властно людей за собою ведет.
Сегодня к богатству тебя приведет,
А завтра низринет, в могилу сведет.
Обманчивым блеском не будь ослеплен —
Везенье берет бесталанных в полон.
Не сетуй, что злою судьбой обделен,
Терпеть научись – и ты будешь спасен!
Не злато еще золотая руда —
Разумным не станешь без мук и труда!
И пошел старик, унося с собой нашу любовь и сердечный покой.
Перевод В. Борисова
Макама о двух динарах [27]27
Динар – денежная единица, золотая монета весом ок. 4,23 г.
[Закрыть]
(третья)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– Собрало нас с друзьями веселье, словно жемчужины в ожерелье. И беседы нашей огниво сыпало искры без перерыва. Не разжигая пламени спора, сучили мы нити разговора, вспоминали стихи и рассказы, веселые шутки и проказы. И вдруг перед нами – чужой, оборванный и хромой. Говорит:
– О несравненно драгоценные, неизменно блаженные! Пусть усладою будет ваше житье и сладостным – утреннее питье. Взгляните: имел я товарищей, был тороват, славил бога и был богат, владел деревьями и деревнями, одаривал щедрыми дарами. Но вот одолели меня превратности, оседлали меня неприятности, черные беды чредою ко мне вошли, искры злобной зависти обожгли, так что ладони мои обеднели, жилище и двор оскудели, иссякли источники благ земных, иссохла земля в полях моих, распался дружеский круг, и ложе каменным стало вдруг.
Пошли измены и перемены, рыданье родных услышали стены. И привязь пустая – нету коня; кто завидовал мне – стал жалеть меня. Пропало, богатство, погибло добро – скот, и золото, и серебро. Плакал даже недруг злорадный – даже он моим бедам не рад был.
Так судьба, ко мне беспощадная, и бедность нещадная белым сделали черный висок, и в горле застрял кусок. Стали мне обувью мозоли, страсти ушли поневоле, голодовка тело мне изнурила, бессонница веки мне насурмила. На стоянке теперь я не жгу огней, боясь привлечь незваных гостей. От колючек за мною кровавый след; я стараюсь забыть, как сидел в седле; жду с нетерпеньем урочного дня, когда смерть заберет меня.
Где же он – мой утешитель, где он – благородный целитель? Клянусь тем, кто земную мне жизнь подарил и с племенем Кайлы[28]28
…с племенем Кайлы породнил… – Кайла бинт аль-Аркам — гассанидка (т. е. представительница южноарабского племени гассан), к которой возводят свое происхождение мединские земледельческие племена аус и хазрадж.
[Закрыть] породнил, – навек я с нуждой побратался, в ночи без приюта остался!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– Пожалел я тут бедного старика, но подумал: «Откуда течет красноречья река?» Я вынул для искушенья динар, горевший на солнце, как жар, краснобаю его показал и сказал:
– Если эту монету в стихах прославишь, в свой карман ты ее отправишь.
И тут же стихи полились в ответ – а в них ни слова чужого нет:
Как славен он! Сверкая желтизной,
Из края в край обходит мир земной!
Чеканка на челе таит секрет
Его бессмертной славы под луной.
Залог победы, как он людям люб,
Он мнится всем сияющей звездой,
И, словно из людских сердец отлит,
Пылает диск динара золотой.
Владельцу звон его судит успех,
Кто одинок, тому он брат родной.
Найдешь ли где помощника верней?
Эмиру власть дана его рукой,
Владыка без него – ничтожный раб,
Беду сомнет атакой он одной.
Низвел с небес он столько полных лун,
И пленников, застигнутых бедой,
Он столько раз у смерти выкупал,
И уголь гнева засыпал золой.
Клянусь Творцом, создателем земли, —
Когда б не страх, что будет грех большой,
Сказал бы: в мире силы нет другой!
Так закончив, он руку протянул и мне хитро подмигнул:
– Благородный слов назад не берет: коли гром прогремел, то и дождь польет!
Я бросил ему золотую монету – достойную плату за оду эту. Он сунул динар себе в рот, молвил:
– Пусть Аллах его бережет!
И стал подбирать полы одежд, готовясь в путь, вновь полный надежд. Но тут моей щедрости разгорелся пожар: я вынул еще динар и сказал:
– Меня опьянил твоего красноречия пыл. Эта монета тоже будет твоей, но не хвалу, а хулу спой ты ей.
Едва я договорить успел, как старик такие стихи запел:
Будь проклят он, обманщик и хитрец,
Двуликий лицемер и ловкий лжец.
В предательском обличий двойном —
Жених убранством, желтый, как мертвец!
О, если бы не страсть людей к нему,
На них бы так не гневался Творец,
И руку вору не рубил палач,
И бедняком не помыкал подлец,
И должника не мучил кредитор,
При виде гостя не дрожал скупец,
Завистник взором не губил людей…
Когда ж настанет злу его конец?!
Он ускользнуть готов, как беглый раб,
Кто на него надеется – слепец.
Хвала тому, кто отшвырнет его
Без жалости, без страха, как мудрец,
И скажет твердо: сгинь ты наконец!
Я промолвил:
– Ливень обилен твой!
Он ответил:
– Обещанное за тобой!
Я снова бросил ему золотой:
– Двух друзей дорогих соедини да Аллаха, господа миров, помяни!
Он рот раскрыл – и динар проник туда, где сидел уж его двойник. Хвалу собеседникам нищий воздал и посох странника в руки взял.
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– Тут сердце мне подсказало вдруг: «А что, как певец – Абу Зейд, старый друг? Теперь он хромает, но не притворно ль?»
И старика я вернул проворно:
– По узорным речам тебя я узнал. Выпрямись! Что это ты захромал?
Он ответил:
– Если ты Ибн Хаммам уважаемый, то чести и почестей тебе желаем мы!
– Угадал, я – аль-Харис. Как текут твои дни?
– От достатка к нужде бегут они: то песок скрипит на зубах от хамсина[29]29
Хамси́н – жаркий, сухой ветер, несущий песчаную пыль.
[Закрыть], то повеет вдруг дуновеньем насима[30]30
Наси́м – легкий ветерок.
[Закрыть].
– А что это ты притворился хромым? Доволен ты сам превращеньем таким?
Тут Абу Зейд невеселым стал и такие стихи на прощанье сказал:
Притворившись хромым, облегченье найду,
Хоть на день, хоть на миг все же сброшу узду,
Без цепей и оков я свободным иду
И свои хитроумные речи веду.
Оправданье себе без труда я найду —
Из Корана святые слова приведу:
«Нет греха на хромом и убогом!»[31]31
…нет греха на хромом… – Перефразированная цитата из Корана (сура 48, ст. 17), в которой говорится, что слепые, хромые и больные могут не участвовать в войне за веру.
[Закрыть] —
Позволительно ль спорить вам с богом?
Перевод В. Борисова и А. Долининой
Дамиеттская макама
(четвертая)
Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:
– Странствуя по белу свету, отправился я в Дамиетту[32]32
Дамиетта – город и одноименная провинция в дельте Нила у Средиземноморского побережья.
[Закрыть]. Жизнь тогда смотрела на меня благосклонно, и многие дружить со мной были склонны. Мне улыбался благоденствия лик: шелка и парчу носить я привык. В пути у меня была опора: друзья, сломавшие палку раздора. Сливками согласия мы наслаждались, зубьями единого гребня казались. Воедино в пути наши души слились, на быстрых верблюдах мы к цели неслись. Недолгими были наши привалы, недолго в оазисах мы отдыхали: как только каждый воды напьется, снова в путь – к другому колодцу.
Однажды решили мы украсть у ночи хотя бы первую часть: спустилась уж тьма, а мы идем, безлунна ночь, а нам нипочем! Но вот рассвет размывает мрак – ночь седеет, и нам на отдых пора. Уже напала на нас дремота, а в рот забралась зевота. На колени верблюдов мы опустили, стреножив бурых, пастись пустили. И разбили свои шатры у подножья пологой горы, овеваемой ветром восточным, свежим, который прохладой путников нежил. Скоро все умолкло вокруг, и в тишине я услышал вдруг средь брошенных седел ночную беседу:
– А как ты относишься к другу, к соседу?
– Сосед есть сосед, – я слышу ответ, – даже если несправедлив сосед. Когда я вижу: сосед вспылил, отхожу я в сторонку, чтоб гнев поостыл. Старый друг больше брата мне мил, пусть он колоквинтом[33]33
Колоквинт – см. примеч. 21 к макаме 2.
[Закрыть] меня опоил. Даю я, не требуя равной отдачи: считаться с другом – нет хуже задачи! Рука моя лить добро не устала – ведь мужу скупиться на друзей не пристало! Кто гостем пришел ко мне на пир, тот надо мной – эмир! Если пришел друг дорогой, владыка он надо мной! Приятно приятеля одарить, радостно другу полезным быть. Я любезен и с тем, кто не любит меня, я помню о тех, кто покинул меня. Если кто мне долг сполна не уплатит, не сержусь – мне немногого хватит! Даже если ужалит меня змея, за обиду мстить ей не буду я!
И ответил ему ночной собеседник:
– Сынок, а ведь так ты станешь бедным. Горе тебе, если будешь столь щедрым. Я иду только с тем, кто в пути мне подмога, не друг мне тот, кто горд хоть немного. Я с неверным не дружен: кто слово нарушит – тот мне не нужен; кто обманет меня – с тем я близок не буду, кто покинет меня – того забуду. На противника я любви не трачу и не желаю ему удачи. Своему заклятому врагу я поле засеять не помогу. Разве я посочувствую тому, кто горю обрадуется моему?! Неужели я того полюблю, кто злорадством встретит кончину мою? Я только любимым подарки дарю, лишь лекаря-друга советы ценю. Не одарю того я дружбой, кто не отплатит за дружбу службой. Своих намерений я тому не раскрою, кто глубокую яму мне роет. За того лишь готов я Аллаху молиться, кто от щедрот своих даст мне напиться. Но хвалы моей не дождется тот, чья жадность мне пересушит рот. Ты разве двух друзей видал, чтоб один чадил, а другой пылал, чтоб один расточал, а другой копил, чтоб один мягким был, а другой грубил? Нет! Аллахом клянусь, подражать должны друг другу друзья, если дружбе верны. И обман не будет нас отдалять, и вражда не будет нас разделять. Почему я вином тебя должен поить, а ты мне в чаше яд подносить? Я готов твою добрую славу упрочить, но и ты не должен меня порочить. Если я тебе свою душу раскрыл, берегись погасить откровенности пыл! Где царит справедливость, нет места насилью. А любовь? Разве ее пробудишь силой! Разве счастлив путем униженья идущий? Разве солнечный свет виден за тучей? Вот послушай стихи на сон грядущий:
Того лишь люблю, кто любовь мне дарит —
Ведь меру в любви соблюдать надлежит!
Ты любишь – в ответ мое сердце горит,
Остынешь – погаснет оно и молчит.
Измена друзей не меня разорит:
В убытке – кто другу ущерб причинит.
Кто плод моей дружбы сорвать норовит,
Пусть семя любви в моем сердце взрастит.
В общенье с друзьями обман мне претит —
Ведь он лишь разлад меж друзьями плодит.
Смешон мне, кто чести своей не хранит, —
Навеки презреньем моим он облит.
Пусть друг лицемерный по глупости мнит,
Что я не замечу коварных обид:
Ему невдомек, что ударом в мой щит
Себе же он голову сам размозжит!
А тот, кто со мной как с глупцом говорит,
Пусть будет могильной землею покрыт.
Неискренний другом себя обрядит —
Беги от него; он тебе навредит!
Пусть золото друга тебя не манит —
Расчет меж друзьями раздоры родит!
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– Я чутко внимал беседе двоих, и мне захотелось увидеть их. Когда утро – солнца дитя – народилось и небо светлой лазурью покрылось, все стали грузить на верблюдов вьюки, меня ж занимали отнюдь не тюки: решил я первым, до птиц еще, встать – ночных собеседников отыскать. Лица спутников начал я изучать и голоса их примечать. И вот предо мною не спавшие ночью. Ба! Я Абу Зейда вижу воочию! Но приятель наш на сей раз не один – с ним рядом такой же оборванный сын. Восхищенный их доброй, разумной беседой, полный жалости к их невзгодам и бедам, я друзьям про достоинства их поведал и позвал их дальше со мною идти, а значит, насущный хлеб обрести. И ветви щедрости начал для них трясти. Мои спутники их как друзей привечали, от подарков карманы старца трещали, зазвенели дирхемы[34]34
Дирхем – денежная единица средневекового мусульманского Востока – серебряная монета весом от 2,82 до 2,96 г (ок. 2/3 мискаля; см. примеч. 73 к макаме 10).
[Закрыть] в суме хитреца – исчезло унынье с его лица.
А с нашей стоянки видели мы гостеприимной деревни дымы. И вдруг ко мне Абу Зейд подходит и такую вот речь заводит:
– Тело мое загрязнилось в долгом пути – не позволишь ли мне в ту деревню пойти? Горячая баня нужна мне сейчас. Я смою грязь и вернусь тотчас.
Я сказал:
– Если хочешь, так торопись. И, не задерживаясь, возвратись.
Он ответил:
– Вернусь я, о брат, быстрей, чем к тебе возвратится твой взгляд. – И побежал, как породистый конь на кругу скаковом, бросив сыну: – Не медли! Ну-ка бегом!
Мы решили, что он теперь с нами навек, но этот обманщик задумал побег. Весь караван ждал его возвращенья, как ждут в рамадан торжества розговенья[35]35
…как ждут в рамадан торжества розговенья… – Рамадан – месяц поста у мусульман. Пост состоит в полном воздержании от пищи, питья и каких бы то ни было удовольствий в течение всего дня, от рассвета до наступления темноты; ночью же все запретное становится дозволенным. Пост завершается торжественным праздником розговенья, начинающимся с того момента, как на небе станет заметен серп нового месяца, возвещающий окончание рамадана.
[Закрыть]. Но вот стали рушиться дня утесы, и тревожными стали наши вопросы. Уже солнце разорвано зубцами гор, а мы все с деревни не сводим взор. Сказал я:
– Не будем сидеть без дела: нет ожидания без предела! Готовьтесь в путь. Теперь уже ясно, что возвратиться он клялся напрасно. Не верь тому, кто на вид благодушен, испытай его: так ли он добродушен?..
Я встал, чтоб верблюда в путь оседлать и вьюки тяжелые подвязать. Вот тут-то я стихи увидал! Их Абу Зейд на седле написал:
О тот, кто помог мне в нелегком пути,
Достойней тебя средь людей не найти!
Уход мой поспешный, о щедрый, прости —
Бегу не затем, чтоб следы замести.
В бесстыдстве меня упрекать погоди —
Сказал ведь Аллах нам: «Вкусив, уходи!»[36]36
«Вкусив, уходи!» – Перефразированная цитата из Корана (сура 33, ст. 53), в которой речь идет о правилах поведения для мусульманина, посещающего дом пророка, в частности о том, что гостям не следует в этом доме задерживаться.
[Закрыть].
Сказал аль-Харис ибн Хаммам:
– Я вслух прочел, что Абу Зейд написал, – пусть простит его тот, кто порицал. Подивились все остроумью его, но сказали: «Избавь нас, Аллах, от него!..»
И пустились мы в путь – искать удачи…
Кого-то теперь Абу Зейд дурачит?
Перевод В. Борисова
