Текст книги "Макамы"

Автор книги: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири

Забидская макама
(тридцать четвертая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Когда по дороге в Забид[231]231
  Забид – город в Йемене на прибрежной равнине.


[Закрыть] пересекал я пустыни едва проходимые, был со мной мой невольник любимый. Этого юношу вырастил я и воспитал, обучал его и на путь прямой наставлял. Вел он себя примерно, служил мне верно, не ошибался, во всем угождал, желанья мои предупреждал. Не мудрено, что был я привязан к нему всей душой и, куда бы ни ехал, всегда его брал с собой. Но в Забиде губительница-судьба унесла моего раба. Проводил я носилки его погребальные дорогой печальной и целый год ничего не ел и невольника нового брать себе не хотел.

В одиночестве было трудно, тяжко и скудно; захотелось мне вновь обрести покой, и решил я утраченную жемчужину жемчужиной заменить другой. Попросил я забидских работорговцев:

– Подыщите такого, что мне по вкусу придется – пусть он будет красивый, расторопный, красноречивый, из тех, кого благородные люди вскормили и обучили и лишь по бедности с ним расстаться решили.

Они обещали дружно добыть невольника, какого мне нужно: взялись за дело, один другого живее, и клялись отыскать его поскорее. Месяцы шли, друг друга опережая, полнолунья ущербами сменяя, но торговцев я понапрасну ждал: гром их обещаний ливня мне не послал.

Когда я увидел, что просьбы мои забылись или торговцы забывшими их притворились, я подумал: «Не всякий, кто отмеряет локтями[232]232
  Локоть (зира) – мера длины, распространенная в средние века на мусульманском Востоке. Величина ее колеблется от 48,875 до 83,31 см.


[Закрыть], отрезает тоже локтями, и лучше всего чесаться собственными ногтями».

Решил на других я больше не полагаться и сам на рынок стал собираться: приготовил монеты и того и другого цвета[233]233
  …монеты и того и другого цвета – т. е. и золотые (динары) и серебряные (дирхемы).


[Закрыть], пришел на рынок, попросил невольников мне показать и цены назвать. Тут подошел ко мне человек, закутанный покрывалом, которое рот и нос закрывало, юношу он за собой тащил и такие стихи говорил:

 
Раба ученого купите у меня,
Он взор ласкает, красотой пьяня,
Приказ он понимает с полуслова,
И льется речь его, ручьем звеня.
Хозяину всегда он верен свято:
Велишь – не побоится и огня!
Он вытерпит и холод и лишенья,
Судьбу свою за это не кляня,
Он служит господину бескорыстно
И не седлает лживости коня,
А если ты ему доверишь тайну —
Он умереть готов, ее храня.
В стихах и в прозе равно он искусен,
А в жаркой битве – тверже он кремня!
Клянусь, что, если бы не бедность злая,
Пришедшая, достаток мой сменя,
Его и за богатства всех Хосроев[234]234
  Хосрой – см, примеч. 136 к макаме 19.


[Закрыть]
Не продал бы до Судного я дня!
 

Говорит рассказчик:

– Когда я увидел стройность юноши, его красоту и лица чистоту, поразило меня его совершенство, показался он мне обитателем сада блаженства[235]235
  …обитателем сада блаженства – см. примеч. 151 к макаме 21.


[Закрыть]. Я сказал себе: «Если он человечьего рода, то несомненно – самой высокой царской породы!»

И спросил у невольника, как его звать, не для того, чтоб имя его узнать, – мне захотелось испытать, будет ли блеск его речи блеску лица под стать и даст ли его произношение уму усладу и утешение. Но не услышал я от него ни слова – ни горячего, ни холодного, ни благородного, ни простонародного. Я сказал, отвернувшись:

– Что ж в нем хорошего, если он дара речи лишен!

Юноша рассмеялся, гордо тряхнул головой и звонким голосом ответ продекламировал свой:

 
Хоть я молчал, не разжимая губ,
Ты зря со мной несправедлив и груб!
Ты спрашивал об имена моем?
Изволь: я – Юсуф, Юсуф ибн Якуб[236]236
  Юсуф ибн Якуб – герой 12-й суры Корана, излагающей вариант библейской истории об Иосифе Прекрасном, проданном братьями в рабство.


[Закрыть].
Открыл завесу я перед тобой —
Пойми слова мои, коль ты не глуп.
 

Говорит рассказчик:

– Стихи его сердце мое растопили и разум пленили. Я заслушался юношу красноречивого и не вспомнил про Юсуфа Правдивого[237]237
  Юсуф Правдивый – см. примеч. 236.


[Закрыть], скрытым смыслом стихов не был я озабочен: хотелось мне очень поскорей о цене осведомиться и с хозяином его сговориться. Я думал, что дорого он запросит, потому что юношу так превозносит, и даже был готов заплатить – до того захотелось мне его купить, и я до крайности удивился, что владелец невольника не дорожился. Он сказал:

– Если будет цена невысока и сумма невелика, ты увидишь в этом божье благословение и почувствуешь к юноше расположение. Я хочу, чтоб этот невольник был душе твоей мил, чтоб ты его полюбил. Хочешь двести дирхемов[238]238
  Дирхем – см. примеч. 34 к макаме 4.


[Закрыть] за него отдать – всю жизнь меня будешь добром поминать!

Я деньги с радостью заплатил, считая, что сделку удачную заключил. Но, одетый в легкомыслия платье, я не подумал, что за дешевое всегда мы дорого платим. Время настало расставаться – старику с невольником распрощаться. Ливнем невольник стал слезы лить и хозяина прежнего корить:

 
Ужели меня продаешь ты сейчас,
Чтоб скудных припасов пополнить запас?!
Ужели твоя справедливость допустит,
Чтоб я от печали и горя угас?!
Измучен я страхом, терзаем тревогой,
И слезы потоками льются из глаз!
Ты часто меня подвергал испытаньям,
Советы мои принимал ты не раз;
Приманкой служил я тебе на охоте
И с крупной добычей являлся подчас;
Опасности мне покорялись послушно —
Тебя ведь не раз я от гибели спас!
Скажи, разве я от войны уклонялся
И не был святым для меня твой приказ?
Я ложь не подмешивал к чаше беседы
И стадо на поле обмана не пас!
Во мне ты не видел грехов и пороков,
И дружба моя – драгоценный алмаз!
А совесть позволит ли друга отбросить,
Как старый и рваный ненужный палас?
Ужель униженья теперь я достоин
И только товаром кажусь я для вас?
И ты почему не сберег моей чести,
Как я сберегаю твой тайный рассказ?
Ты вспомни царей, торговавших Сакаби[239]239
  Сака́би – имя быстроногой лошади, принадлежавшей бедуину из племени темим, который дорожил ею настолько, что не хотел продавать ее никому ни за какую цену.


[Закрыть], —
Ведь каждый встречал неизбежный отказ!
Так лошадь ценили! А ты человека
Позорно на рынок привел напоказ!
Скажу я: какого сгубили героя,
Прекрасного духом без всяких прикрас!
 

Говорит рассказчик:

– Когда хозяин прислушался к его стихам и внял его удивительным словам, стал он так горестно вздыхать, что начали все вокруг рыдать. Потом он сказал:

– Этот невольник мне как родной сынок, словно моего сердца кусок! Если б мой дом не был теперь пустым, если б от очага моего поднимался дым, я бы не выпустил его из гнезда, пока не закатится жизни моей звезда. Видишь, как он кручинится от разлуки, как от горя кусает руки? Люди благочестивые добры и мягки душой, всегда они выполняют милосердия долг святой. Ради Аллаха, печаль ты мою развей, обещая расторгнуть сделку по первой просьбе моей. Не считай это трудным и не сердись – ведь об этом есть достоверный хадис[240]240
  Хади́с – предание о словах пророка по тому или иному поводу или о поступках его в той или иной конкретной ситуации.


[Закрыть]: «Если кто, раскаявшись, недействительной сделку признает, ошибки его Аллах недействительными считает».

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Я дал ему обещание – стыдно было бы отказать, но про себя подумал, что сделку не стану ни за что расторгать. Притянув к себе юношу, старик его крепко поцеловал и, обливаясь слезами, сказал:

 
Ты терзанья и страхи, мой друг, укроти,
Постарайся душе утешенье найти.
Быть недолго тебе у чужих взаперти —
Не промедлят верблюдицы встречи в пути!
Взор надежды к всевышнему ты обрати!
 

Потом он добавил:

– Не тужи, хозяина славного тебе я нашел!

Полы свои подобрал и ушел. А у юноши слезы все так же обильным потоком текли, пока старик не скрылся вдали. Когда же невольник от слез утомился и ливень его прекратился, он ко мне обратился и спросил:

– Как ты думаешь, почему я слезы лил?

Я ответил:

– Разлука твоя с господином гореванья и слез причина.

Он возразил:

– Нет, я в одной, ты в другой долине[241]241
  Я в одной, ты в другой долине. – Пословица, которая употребляется, когда между двумя людьми или между двумя мнениями очень большая разница.


[Закрыть]! Разница велика меж оазисом и миражем в пустыне!

Потом продекламировал:

 
Не о разлуке горько мне рыдать
И не о том, кто мне отец и мать, —
Нет, о глупце, что всем глупцам под стать,
Разумной речи не хотел внимать!
Позора он не сможет взбежать,
Ему пропавших денег не видать!
Иль слов моих не смог ты разгадать?!
Свободный я, нельзя меня продать —
Ведь в имени намек легко понять[242]242
  Ведь в имени намек легко понять! – см. примеч. 237.


[Закрыть]!
 

Говорит рассказчик:

– Я сначала подумал, что это веселая шутка, но скоро от речи юноши стало мне жутко: он упорно настаивал на своей правоте и обвинял меня в слепоте. Мы стали сражаться: сначала словами, потом руками, и тогда дело дошло до суда. Судье мы суть дела прояснили и все по порядку изложили. Он сказал:

– В предупреждении – извинение, предостережение влечет за собой снисхождение, а предварение не есть упущение. В его словах было для тебя назидание, ты же не обратил внимания. Глупость свою напоказ не выставляй, лишь самого себя упрекай и этого юношу за невольника не считай: он свободного происхождения, противны ему унижение и принуждение. Я запомнил его лицо: вчера вечером он приходил с отцом, отец его сыном единственным объявил и все наследство за ним закрепил.

Я спросил у судьи:

– А знаешь ли ты отца этого молодца, да опозорит их обоих Аллах и да пошлет им мученья и страх!

Он ответил:

– Кто же из судей Абу Зейда не знает?! Каждого этот шейх донимает!

Я стал призывать на помощь Аллаха и зубами скрипеть с досады, да, видно, думать раньше мне было надо, раньше понять, что его покрывало было лишь хитрой уловкой, стихом плутовской касыды[243]243
  Касыда – см. примеч. 99 к макаме 14.


[Закрыть], составленной ловко. Опустил я глаза от стыда и поклялся, что с теми, кто скрывает лицо покрывалом, дела не буду иметь никогда. Оплакивал я убытки, горько вздыхая, насмешки друзей своих предвкушая. Сказал судья, видя горе мое и тревогу:

– Успокойся же, ради бога: ты убытком не считай поучение, ведь тот, кто твою осмотрительность пробудил, не совершил преступления. Уроки полезные из этого извлекай, от друзей оплошность свою скрывай, но всегда вспоминай, какое постигло тебя наказание; в твоей потере – для тебя назидание! Следуй тому, кто в несчастьях проявляет терпение и слушает поучения!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Душу свою в одежды стыда и печали я облачил и полы собственной глупости повлачил. Обиженный Абу Зейдом, решил я с ним навеки порвать и ему при случае об этом сказать. Стал я дом Абу Зейда обходить стороной и к нему поворачиваться спиной, пока не привели меня ноги к встрече с шейхом на узкой дороге. Он по-дружески бросился ко мне с приветом, а я нахмурился и оставил его без ответа. Он спросил:

– Что же ты друзей обижаешь, своим невниманием унижаешь?

Я воскликнул:

– А ты забыл, как ты скверно надо мной подшутил?

Абу Зейд улыбнулся снисходительно и сказал примирительно:

 
В обращенье твоем на враждебность намеки,
Словно стал я тебе и чужим и далеким,
Оснащаешь ты перьями стрелы укоров,
Истерзает мне душу полет их жестокий.
Мне пеняешь, что вывел я сына на рынок,
Слез фальшивых о нем проливая потоки, —
Я не первый придумал такую продажу,
Не ко мне обращай свои злые упреки:
До меня, ты припомни, потомки Якуба
Брата продали в рабство, они ведь – пророки[244]244
  …потомки Якуба // Брата продали в рабство… – см. примеч. 236.


[Закрыть]!
Я клянусь тебе Меккой, куда караваны
Держат путь и паломник спешит одинокий[245]245
  Я клянусь тебе Меккой… – см. примеч. 93 и 95 к макаме 14.


[Закрыть],
Я клянусь обходящими Каабу[246]246
  Кааба – см. примеч. 15 к макаме 1.


[Закрыть] святую,
Чтобы долг перед богом исполнить высокий —
Было б вдоволь дирхемов – не знал бы позора
И не стал бы слагать я обманные строки.
Ты уж друга прости, не читай наставлений —
Не нужны мне, поверь, поведенья уроки.
 

Затем он сказал:

– Я заслужил снисхождение, а ты своих денег не жди возвращения. Если ты от беседы со мной уклоняешься, потому что за деньги оставшиеся опасаешься, то ведь я не из тех, кто дважды жало свое выпускает и на горящие уголья человека дважды толкает. Ну а если не в этом дело, если скупость тебя одолела и ты мечтаешь спасти то, что попало ко мне в суму, – то пой марсию[247]247
  Марсия – элегия на чью-нибудь кончину.


[Закрыть] уму своему!

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Он заставил меня уговорами плутовскими и чарами колдовскими на него опять с любовью взглянуть в дружбу ему вернуть, забыть, как он подшутил надо мной, и больше не вспоминать об этой проделке злой.

Перевод А. Долининой

Ширазская макама
(тридцать пятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Бродя по Ширазу[248]248
  Шираз – город в Южном Иране (обл. Фарс).


[Закрыть] как-то раз, я увидел компанию – усладу для глаз. Прохожий мимо не мог пройти, куда б ни спешил на своем пути. И ноги сами понесли меня к ней, чтобы выведать поскорей, где запрятан алмаз ее речей, и чтобы отведать, какие плоды принесут столь прекрасные цветы. Такое собрание где еще встретишь, где столько полезных мыслей приметишь! Показалась мне их беседа отрадной, словно сок хмельной лозы виноградной.

Вдруг смотрим: в общество наше проник какой-то оборванный дряхлый старик. Он приветствовал нас красноречиво, всем поклонился учтиво, сел средь собравшихся, обхватив руками колени, и сказал:

– О Аллах, избавь нас от прегрешений!

Но все глядели на лохмотья его с презрением, забыв полезное поучение: не внешность мужа внушает почтение, а лишь язык в сердце – хоть ростом они малы – достойны хвалы или хулы. Каждый шутил над ним в был готов сжечь сандал его речи вместо дров. Но старик не выдал им ни намеком, с кем они обходились так жестоко: шутникам он дал себя поразвлечь, то, что скрыто внутри, – наружу извлечь, поджидая, чьи весы перетянут и когда опустеют остроумья колчаны. А потом он собравшимся сказал:

– Да если б из вас кто-нибудь знал, что за тканью, которой затянут кувшин, напиток чистый, словно рубин, вы над рубищем нищего бы не глумились, а недолей его огорчились.

И пустил он красноречие биться ключом, утонченные речи его зажурчали ручьем. Слов таких удивительных нигде не сыскать – только золотом можно их записать! Каждое сердце он покорил, каждую печень он растопил, а потом вдруг поднялся, уйти собрался, нас покинуть решил, заспешил. А мы ухватили его за подол, чтобы он не ушел:

– Показал ты нам остроумье свое – стрел остро отточенное острие, так и мудрые мысли твои подари нам – и кожуру их, и сердцевину!

Он, словно обиженный, замолчал, потом вдруг заплакал и зарыдал, так что каждый жалеть его стал. Но я уловил, что в речи своей смешал он и мед и яд – а искусством таким один Абу Зейд богат – и ливень обильный красивых слов он в любую минуту пролить готов. И хоть был перед нами старик безобразный, дурно пахнущий, изможденный и грязный, приглядевшись, я в нем Абу Зейда узнал, но тайну его выдавать не желал и явные козни его, как постыдный недуг, скрывал. Когда же старик перестал рыдать и понял, что смог я его разгадать, заговорил он с легкой усмешкой в глазах, а голос его тонул в притворных слезах:

 
Прости, Аллах, меня, помилуй —
Снести грехи не хватит силы!
Ах, сколько девственниц-затворниц
Я загубил и свел в могилу!
Никто не мстил мне за убитых,
Родня и пени не просила,
А обвинят меня в злодействе —
Я отвечал: «Судьба сгубила!»
Так я грешил, не зная страха,
Пока душа не поостыла
И волосы мои густые
Оделись сединой унылой.
С тех пор затворниц я не трогал,
Отбросил прочь, что прежде было.
Взгляните, люди, как я беден,
Как тягостен мой рок постылый!
Теперь я сам ращу девицу,
Что всех бы прелестью пленила, —
Затворница, скромна, невинна,
И ей жених сыскался милый.
А чтобы к жениху невеста
Под пение рабынь входила
И чтоб снабдить ее приданым,
Мне б сотни дирхемов[249]249
  Дирхем – см. примеч. 34 к макаме 4.


[Закрыть] хватило.
Увы – в ладонях нет ни фельса[250]250
  Фельс – мелкая медная монета.


[Закрыть],
Все реки бедность иссушила!
О, кто мне успокоит сердце,
Заботы смыв целебным мылом?!
Душистой я воздам хвалою,
Что вознесется ввысь, к светилам!
 

Сказал рассказчик:

– И каждый откликнулся на щедрости зов, потекли к старику потоки даров. Когда он достиг желанной цели и монеты в кошельке его зазвенели, восхвалил он обильно добрых людей и подол подобрал, чтоб уйти поскорей. А я пустился его догонять: хотелось мне разузнать, что за девицу он воспитал и кого это он в молодости убивал. По моей торопливости понял он, каким я желанием увлечен, подошел ко мне и сказал:

– Поймешь ты сейчас, что означал мой рассказ:

 
Я затворниц губил не мечом, не копьем,
Ведь затворницы эти – бутыли с вином,
И в дому у меня их родная сестра,
Запечатана прочно надежным клеймом.
Деньги брал я – для пира ее снарядить
И по чашам разлить за веселым столом.
Поразмысли о том, что я здесь рассказал,
И суди ты меня справедливым судом!
 

Потом он сказал:

– Ты муж боязливый и достойный, а я – буян непристойный, и пропасть меж нами такова, что ее не опишут никакие слова!

Так завершив свои признанья, он ускользнул, бросив мне приветный взгляд на прощанье.

Перевод А. Долининой

Саадская макама
(тридцать седьмая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– В Сааду[251]251
  Саада – город в Йемене.


[Закрыть] судьба меня привела в те дни, когда строен я был, как стрела, и легко обгонял степного осла. Я зеленью Саады налюбовался, красотам города наудивлялся, а потом спросил обладателей знания, где обитают люди высокою звания, владетели состояния, чтобы во тьме их огнем освещаться, а в минуту тяжелую силой от ниж напитаться. И указали мне люди на кади[252]252
  Кади – см. примеч. 59 к макаме 8.


[Закрыть] не только его богатства ради: саадский кади был тамимитом[253]253
  Тамимит – т. е. представитель племени тамим, славящегося своими нравственными достоинствами.


[Закрыть], а племя это благородством и щедростью знаменито. Дружбу с кади я вскоре завязал и эхом ответным слов его стал. Я наслаждался медом общения, но нечастыми были мои посещения – боялся я надоесть и вызвать к себе отвращение. Было мне в этом немало прока – стал я в доме кади своим, как Сельман в семействе пророка[254]254
  …Сельман в семействе пророка – перс-вольноотпущенник пророка Мухаммеда; считался принадлежащим к его семейству.


[Закрыть]. Я присутствовал при разбирательстве споров, становился свидетелем раздоров и мир между теми, кто судился, творил: обиженного с обидчиком мирил.

В один из дней, когда кади вершил дела и зала, как улей, полна была, появился оборванный старик, от дряхлости дрожащий, но людей испытующим оком сверлящий. А следом за ним юнец ворвался – он рассерженным львом казался. Старик сказал:

– О Аллах, помоги быть судье справедливым и к правому делу отменно ревнивым! Словно ржавый меч, мой сын упрям, непослушен, будто тупой калам. Что добро, что зло – ему неизвестно, с отцом ему спорить всегда уместно. Я иду вперед – он тянет назад, я объясню – затемнить он рад. Я зажигаю, чтоб сын погасил. С упрямством бороться нет уже сил. Я растил и учил его с малолетства, а как образумить – не знаю средства. Был я нежнейшим отцом для него, а он не хочет знать ничего.

Жалоба старца судью убедила и такие слова сказать побудила:

– С непослушанием сына мириться – все равно что его лишиться! Чем строптивость детей терпеть, лучше уж вовсе их не иметь.

Тут, как видно, юнец рассердился и ответить поторопился:

– Клянусь тем, кто поставил кади людские дела вершить и суд над ними правый творить, отец жалуется несправедливо: я его слушаюсь терпеливо. Он встанет на коврик – я молитву читаю, он слово скажет – я подтверждаю, он зажжет огонь – я его раздуваю. Но он хочет, чтобы петух яйца нес, а страус в поднебесье себя вознес.

Кади спросил:

– За что же ты так на отца рассердился, что ослушаться его решился?

Невозмутимо ответил юнец:

– Когда вконец обеднел отец, он заставил меня подаянье просить – нищенскую суму носить, чтобы дождь подачек не прекращался и в сладкий шербет для него превращался, чтобы избавить его от лишений и исправить его положение. А раньше, когда начинал он меня учить, все повторял, что честным трудом надо жить, что позорное дело – подачки просить, что жадность – порок, что алчный живет себе не впрок. Послушайте, как он меня поучал, какие стихи сочинял:

 
Довольствуйся малым, подачек не жди,
Слова благодарности богу тверди!
Ты жадности бойся, ее сторонись —
Достоинство в ней утопить берегись.
Храни свою честь, а не только живот —
Как лев свою гриву всю жизнь бережет.
Терпи все невзгоды, как терпит их тот,
Кто жалобой не оскверняет свой рот.
И даже у тех воздержись ты просить,
Чьи щедрые руки привыкли дарить.
Ведь муж благородный и в горе молчит,
Соринку в глазу ото всех утаит.
С достоинством ветхую джуббу[255]255
  Джубба – см. примеч. 179 к макаме 25.


[Закрыть] носи —
И лучшего платья не жди, не проси.
 

Старик на сына хмуро воззрился: он на строптивца все больше сердился. Вдруг строго прикрикнул:

– Замолчи! И костью в горле моем не торчи! Стыдись! Ты хочешь учить свою мать, как надо детей зачинать, и кормилицу обучать, как следует грудь ребенку давать. Скорпиона змея не боится, жеребенку не обогнать кобылицу!..

Но, как видно, тут же раскаялся, что с сыном был так суров, что сказал ему столько обидных слов. Любовь его снова к сыну склонила, взор смягчила, его устами заговорила:

– Знай, сынок, в жизни тот умерен, кто с вечера в завтрашнем дне уверен. Купец не пойдет просить подаяния, как в люди ремесленного звания. А тому, кто в одежду нужды одет, никакой не нужен запрет. Пусть ты истины этой не знал – но зачем же ты отцу возражал?

 
Неужели разумно всю жизнь голодать
Лишь затем, чтоб хвалу за терпенье снискать?
Погляди ты на мир и пустыню сравни
С зеленеющим садом – они не сродни!
Сторонись, как чумы, наставлений глупцов:
От глупцов, как от палки сухой, нет плодов.
Из жилища беги, где ты жаждущим был,
В край, где ливень обильный твой жар утолил.
Ты ладони под струи дождя подставляй:
Увлажнятся они – за удачу считай.
А сухими останутся – вспомни тотчас:
Хидр и Муса[256]256
  Хидр и Муса – пророки Илья и Моисей. Здесь намек на 18-ю суру Корана (ст. 76), в которой рассказывается о том, как Хидр и Муса пришли в какую-то деревню и попросили поесть, но жители деревни им отказали.


[Закрыть] ведь тоже встречали отказ.
 

Продолжал рассказчик:

– Выслушал кади слова отца и увидел, что у юнца явно расходятся слово и дело. Злоба его закипела, взором строгим на юнца он глядит и говорит:

– То тамимит он, то он кайсит[257]257
  Кайситы – люди из племени кайс. В отличие от тамимитов они славились дурными нравами.


[Закрыть]. Отвратителен тот, кто сам себе возражает, словно гуль[258]258
  Гуль – оборотень.


[Закрыть], обличье свое изменяет!

Сказал тут юнец:

– Клянусь я тем, кто судьей тебя сделал на благо всем, тем клянусь, кто велик и могуч, кто дал тебе в руки к истине ключ, заржавел мой ум от огорчения и память пропала от удручения. Но нет ведь дверей, что настежь раскрыты, где нищий найдет подаяние сытное, не увидишь дома, где рады гостю, где ему подают не по крошке – горстью…

Судья возразил:

– Однако бывает, что стрела шальная в цель попадает. Не в каждом облаке молния зря блистает – иное на них и дождь проливает. Правильно молнии различай, а чего не знаешь – не утверждай!

Старец увидел, что огульное обвинение у кади вызвало раздражение, и решил, что слова его подтвердятся делами – обернутся щедротами и дарами.

И старец взбросил новую сеть, чтобы рыбку поймать и зажарить успеть. Он продекламировал:

 
Не зря объявлено молвой,
Что тверже Радвы[259]259
  Радва – пологая гора в священном городе Медине.


[Закрыть] разум твой.
По глупости сказал юнец,
Что щедрости настал конец, —
Не знал он, что твои дары,
Как манна божия, щедры.
Еще раз это докажи,
Чтоб он своей стыдился лжи.
О кади, я хвалу воздам
Твоим делам, твоим дарам.
 

Продолжал рассказчик:

– Понравились кади слова старика – и полилась подаяний река. Потом он взгляд к юнцу обратил – копьем укоризны его пронзил и спросил:

– Ты понял теперь, сколь порочны твои суждения и лживы твои измышления? Прежде чем деку для лютни тесать, прочность дерева следует испытать. Не кори своего отца и не спеши людей порицать. А впредь проявишь непослушание – заслужишь строгое наказание!

Тут, как видно, юноше стало стыдно. Подошел он к отцу, оказал почтение и покинул собрание без промедления. За ним и старец двинулся следом, такие стихи говоря при этом:

 
Коль будут вас беды безжалостно гнуть,
К саадскому кади направьте свой путь,
Чья щедрость и предков могла б посрамить,
А праведность будет потомков дивить!
 

Продолжал рассказчик:

– Мне показалось, что старика я узнал, но тут же сомневаться стал и решил пойти за ним по пятам, далеко ли, близко ли – я не знал еще сам; быть может, раскрою его секреты и узнаю, каким огнем речи его согреты. Бросил я все свои дела – за старцем дорога меня увела. Он быстро шагает, а я за ним, желанием неотступным гоним. Наконец я догнал его, наши взоры скрестились – вмиг охотник и дичь в друзей обратились. Старик мне радостно руку жал и даже при этом совсем не дрожал! Он сказал:

– Друзьями нужно дорожить, кто друга обманет – тому не жить!

И я убедился, что рядом со мной – серуджиец, никто иной. Бросился я его обнимать, о хорошем, плохом поспешил разузнать. Но старик отвечать не пожелал и на сына лишь показал:

– Меня рассказывать не проси, обо всем у него расспроси.

А юнец рассмеялся мне в лицо и следом пошел за отцом.

Это были знакомцы мои, спору нет, но где теперь отыскать их след!

Перевод В. Борисова