Текст книги "Макамы"

Автор книги: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири

Савская макама
(одиннадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Сердце мое ожесточилось – видно, от странствий оно утомилось, и, в Саву[79]79
  Сава (Саве) – небольшой город в Северо-Западном Иране.


[Закрыть] приехав, я его врачевать решил по завету пророка – посещеньем святых могил. И когда я пришел в обитель печали, туда, где в земле истлевшие кости лежали, я увидел толпу людей у могилы открытой и тело, которое вот-вот в могилу будет зарыто. Размышляя о возвращенье к Аллаху, подошел я на похороны взглянуть, вспоминая родных и друзей, кого провожал я в последний путь! А когда свершился обряд погребения, когда замолкли слова сожаления, некий старец с посохом странника взошел на холмик земли, но лица его мы разглядеть не могли, ибо голову он закутал плащом (что в этом кроется хитрость – я не ведал еще). Он сказал:

– Зрелищем сим поучайтесь, благочестивые! Засучив рукава трудитесь вы, нерадивые! Призадумайтесь, о беспечные, как ваши дни бегут быстротечные! Почему не печалит вас погребение ваших родных? Почему вы печетесь лишь о делах земных? Почему превратности времени вас не тревожат? И мысль о грядущей смерти не гложет? Или ваши глаза не плачут о кончине близких людей и уши не слышат грустных вестей? Или потеря друга нисколько вас не страшит и плач о погибшем трепета вам не внушит?

Ты на кладбище мертвого провожаешь, но в этот миг о мирском помышляешь. Вот ты присутствуешь при погребении, а в мыслях твоих одни развлечения. Ты любимого друга оставляешь червям на съедение, а сам предаешься постыдным увеселениям. Потеряв жалкий грош, ты от горя волосы рвешь. Неужели это снести тяжелей, чем потерю милых друзей? Ты безутешен, коль терпишь нужду и лишения, – почему же, близких лишаясь, ты всегда найдешь утешение? Вашему смеху теперь и гибель родных не помеха, но в день воскресения будет вам не до смеха. Вы идете за гробом гордой походкой. Одумайтесь! В день расчета гордость – товар не ходкий!

Вы отворачиваетесь от беды, чтобы вдоволь наесться вкусной еды. Не хотите вы слушать плакальщиц скорбный стон – слаще для вас чаши веселый звон. Вы о тех не горюете, кто под землею лежит, словно сами избавлены от тяжелых могильных плит. Вы не хотите думать о смертном часе своем, словно уверены, что с судьбою поладите вы вдвоем, словно есть у вас от ангела смерти защита, словно души у вас от огня надежно укрыты. Но нет! Зря вы об этом мечтаете! Нет и нет! Скоро вы все узнаете!

Затем он продекламировал:

 
О не знающий сомненья
Раб порочного влеченья!
Долго ль будешь в заблужденье
Ты ошибки совершать?!
 
 
Иль не ведаешь порока
И не ждешь расплаты срока,
Иль суровому уроку
Уши не хотят внимать?
 
 
Разве грозные седины
И жестокие морщины
Не предвестники кончины?
Страсти следует унять!
 
 
Меж друзей бесстыдно льстивых
Ты ступаешь горделиво,
Усмирив добра порывы, —
Истины не хочешь знать.
 
 
Сколь дурны твои деянья,
Сколь безнравственны желанья!
Ты не веришь в наказанье,
Что за гробом будет ждать!
 
 
Если ты прогневал бога —
Ты тревожишься немного:
У тебя одна тревога —
Строгий счет деньгам держать!
 
 
Для себя сочтешь похвальным
Ты прикинуться печальным
У носилок погребальных —
И спокойно будешь спать.
 
 
Но покинешь сразу ложе —
Радость сердце растревожит, —
Если ты случайно сможешь
Звон динаров[80]80
  Динар – см. примеч. 27 к макаме 3.


[Закрыть] услыхать!
 
 
Пренебрег ты мудрым мужем —
Знать, совет его не нужен;
Лишь с обманщиком ты дружен,
Самому себе под стать.
 
 
Ложь и хитрость в ход пускаешь,
Ловко душу ублажаешь
И о смерти забываешь,
Но ее не избежать!
 
 
Ты кровавою слезою
Будешь плакать над собою:
В час расплаты не укроют
Ни отец, ни брат, ни мать!
 
 
Кто же о тебе потужит?
Будешь стыть в могильной стуже.
Дом ушка иголки у́же —
В нем останешься лежать!
 
 
Нет, никто не пожалеет!
Кости под землей истлеют,
Остальное все успеют
Черви жадные пожрать.
 
 
В день Суда ты будешь поднят:
Прозвучит приказ господний,
Ляжет мост над преисподней,
Чтобы души испытать[81]81
  …ляжет мост над преисподней… – По мусульманским представлениям, над адским огнем проложен мост, тоньше волоса и острее лезвия ножа. Кто благополучно пройдет по нему – избегнет наказания в загробном мире.


[Закрыть].
 
 
Сколько мудрых оступилось,
Сколько их с дороги сбилось!
Как они не научились
Поучению внимать?!
 
 
Так поторопись, невежда,
Сбрось величия одежды,
К богу обрати надежды,
Праведным старайся стать!
 
 
Не пленяйся ты судьбою,
Хоть мягка она с тобою:
Станет лютою змеею
Яд смертельный извергать!
 
 
Легкой не гордись удачей —
Что она для счастья значит?
Научи свой нрав горячий
Злое слово удержать.
 
 
В горе помоги несчастным,
Не останься безучастным —
Ты подумай, как прекрасно
Неимущему давать!
 
 
Будь же щедрым без оглядки,
Скупости забудь повадки,
Не горюй при недостатке,
Не стремись приобретать!
 
 
Ты порока опасайся,
Против низости сражайся
И в людских делах старайся
Что разорвано – связать!
 
 
Так ступай стезей смиренной,
Не прельщайся миром бренным
И готовься постепенно
Перед господом предстать!
 
 
Призадумайся об этом
И внемли моим советам.
Озарен ты правды светом —
Так не возвращайся вспять!
 

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

– Замолчав, засучил проповедник повыше рукав и вытянул руку, бесстыдство свое обнажая, от стоящих вокруг могилы щедрости ожидая. Все были растроганы и спешили одарить хитреца; этих людей благородных выдоил он до конца. И тогда он спустился, радуясь подношеньям, а люди глаз не сводили с него, полны восхищенья. За край плаща я сзади его потянул, он обернулся, лицо приоткрыл и весело подмигнул. Оказалось, что это – Абу Зейд, старинный наш друг; ловкие плутни всегда ему сходят с рук! Я сказал ему:

 
Долго ль, Абу Зейд беспутный,
Будешь строить людям плутни,
Лгать в в праздники и в будни,
Чтоб добычу привлекать?
 

Абу Зейд ответил без промедленья (и в лице его не было ни тени смущенья):

 
Кто же нынче отвернется,
Коль удача улыбнется
И проделка удается?
Так не стоит упрекать!
 

Я сказал:

– Пропади ты, дьявол, плетущий козней узоры, верблюд, навьюченный грузом позора! Заслужил ты по праву упреки мои и проклятья: кто лучше тебя умеет порок одеть в добродетели платье? Ты словно навоз в золоченой ране иль отхожее место, увешанное коврами!

Выслушал Абу Зейд мои укоризны без обиды и гнева; мы простились и разошлись: я – направо, а он – налево.

Перевод А. Долининой

Дамасская макама
(двенадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Раз из Ирака отправился я в Дамасскую Гуту[82]82
  Дамасская Гута – окрестности Дамаска, омываемые рекой Барада и изобилующие садами.


[Закрыть]: снял с верблюдиц породистых крепкие путы, навьючил на них тюки с поклажей богатой, нагрузил свой кошель звонким златом – словно вымя, полное молока, – чтоб в дороге от скудости не сжималась рука. На пути много трудностей мы претерпели; устали наши верблюдицы и ослабели. Но я увидел, что справедлив о Гуте людской рассказ: все вокруг веселило душу и тешило глаз.

Благодарный судьбе за ниспосланные услады, сломал я страстей преграды и в их бесконечном кружении сбирал повсюду плоды наслаждения, пока мои спутники не замыслили возвращение. И тогда я от ослепленья очнулся, родину вспомнил и сердцем к ней потянулся. Свернул палатку разлуки и узду возвращения взял я в руки. Все были готовы, меж собой сговорились, но пуститься в путь не решились: нам нужен был сторож и проводник, что к трудным путям в пустыне привык. Мы по всем племенам его искали, тысячи хитростей употребляли, но напрасны были наши старания и ухищрения – скоро нас охватили сомнения: а найдется ли средь живых такой, кто сможет в пути сохранить нам покой?

И вот мы сошлись у дамасских ворот, чтобы решить, как дальше дело пойдет. И весы наших мнений то опускались, то поднимались, узлы решений то затягивались, то распускались. Наконец наши доводы все иссякли и не осталось надежды ни капли. А против нас сидел на камнях человек в капюшоне, по виду монах, четки ходили проворно в его руках. Он следил за нами пристальным взором и явно прислушивался к разговорам. Наши волнения он уловил и, когда мы решили расстаться, вдруг с нами заговорил.

Сказал он:

– О путники! Мне вас жаль! Пусть успокоятся ваши души и пусть растает печаль! Я готов рассеять вашу боязнь, с караваном пойти, чтоб охранять его в пути.

Говорит рассказчик:

– Обещав ему высокую плату, мы пожелали узнать, в его ли силах караван охранять. Он ответил: «Во сне мне ниспосланы были слова такие, что отводят любые козни – и джинновские[83]83
  Джинн – общее наименование для духов, как добрых, так и злых; последние чаще называются ифритами.


[Закрыть] и людские».

Услыхав это, мы переглянулись, меж собою перемигнулись. А ему стало ясно по недоверчивым лицам, что нам кажется, будто он в сторожа не годится. Тогда он сказал:

– Зря вы золото считаете сором, а мои серьезные речи – вздором. Аллах свидетель, объездил я многие страны, из страшных опасностей выводил свои караваны, и ниспосланных слов чудесная сила без стрел и без стражников меня хранила. Я уничтожу ваши сомнения и в пути по пустыне рассею все опасения. Обо мне вы сами рассудите здраво, когда я проведу вас сквозь пустыню до ас-Самавы[84]84
  Ас-Сама́ва – оазис в пустыне по границе Сирии и Ирака.


[Закрыть]. Коль окажутся правдой мои слова, вы меня за труд хорошо наградите; коль окажутся ложью мои слова, накажите меня, как хотите: хотите – колите позора копьем, хотите – рубите острым мечом.

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

– Так заставил он нас поверить в его сновидение и без спора принять его предложение, разорвав решимостью петли сомнения. Мы подумали: теперь нам не страшен ни разбойник, ни злой шутник, и кинули жребий – на чьем верблюде поедет наш проводник. Вот подвязаны седла, готов караван в дорогу, но мы задержались еще немного: попросить, чтоб слова заветные были и нам открыты – тогда мы будем в любое время под надежной защитой.

Проводник ответил:

– О друзья, услышьте меня! Дважды в сутки, на грани ночи и дня, каждый из вас пусть Фатиху[85]85
  Фа́тиха – букв. «Открывающая», первая сура Корана, часто читаемая как молитва.


[Закрыть] тихо прочтет и такую молитву смиренно произнесет: «О Аллах, оживляющий истлевшие кости! О господь, избавляющий от скрытой злости! От беды любой охраняющий, от щедрот своих награждающий! О прибежище жаждущих спасения! О владыка прощения и снисхождения! Своего посланника благослови, достойного почестей и любви, и его родных пресветлые лики, и его сподвижников – мужей великих! Спаси меня от наущений шайтана, от угнетений султана, от притеснений тирана, от гонений гонителя, от преследований притеснителя, от вражды ненавистника, от злобы завистника, от нападения подавляющих, от подавления нападающих, от козней хитрецов, от обмана лжецов! Спаси от соседей наседающих, от заступников наступающих, от друзей удручающих! Из бездны выведи, куда ввергнуты скверные, и под кущи введи, где рабы твои верные!

О Аллах! Сбереги меня в доме родном и в краю чужом, при отправлении и при возвращении, в дальней дороге и на от чем пороге, в делах утруждающих, в досугах услаждающих, в трудностях и превратностях, в радостях и приятностях! Сохрани души моей чистоту и мошны полноту! Сохрани мою честь и добро, которое в доме есть, и семью мою, и родных, и долю мою от благ земных, и силу, и бодрое состояние, и богатство, и щедрое достояние! Не готовь перемен мне от счастья к несчастью, злодею не дай надо мною власти и пошли мне помощника от всех напастей!

О Аллах! Моим охранителем и покровителем будь, в благодеяниях меня не забудь! Ко благу веди меня по пути благому и не поручай попечителю другому! Даруй мне здоровье завидное и благоденствие благовидное! От бедствия бедности меня избавь и заступника праведного ко мне направь! Не дай погубить меня когтям врагов – ты ведь внемлешь молитвам твоих рабов!»

Кончив речь, старец очи вниз опустил и замолчал, словно лишился сознанья и сил. То ли был он тайной мыслью томим, то ли страх пред Аллахом сделал его немым. Затем он голову поднял и стал глубоко вздыхать, прежде чем новую речь начать. Наконец он сказал:

– Клянусь созвездьями в небесных мирах, клянусь дорогами в земных краях, и солнцем, сияющим в вышине, и волной, разливающейся в глубине!

Клянусь морями бурливыми и ветрами шумливыми: это самый надежный амулет и вернее его защиты нет. Тот, кто им от угрозы ограждается, в оружье и войске не нуждается. Ты на рассвете эту молитву прочтешь – и весь день в безопасности проведешь. А прочтешь ее перед тьмой ночной – до утра не бойся беды никакой!

Говорит рассказчик:

– Мы стали молитву повторять, чтобы в памяти удержать, и друг за другом ее твердили, пока наизусть не заучили. Наших верблюдиц теперь не погонщики погоняли, а слова молитвы, что мы от старца узнали, и охраняли наш караван не воины храбрые, а его талисман. А старец следил, чтобы мы выполняли свой долг на рассвете и на закате, и словно не помышлял о плате.

Но как только вдали Аны[86]86
  Ана – провинция в Ираке, расположенная на р. Евфрат в славящаяся своим вином.


[Закрыть] забрезжили очертания, он потребовал обещанного воздаяния. Мы ему показали все с собой увезенное, и все потаенное и предложили дружно:

– Выбирай, что тебе из этого нужно.

Так, раскрыв наши души, словно ключом, из бедняка он стал богачом: выбрал то, что поменьше величиной, но подороже ценой. Как вор, обобрал нас этот хитрец и вдруг ускользнул, как ловкий беглец.

Разлука с другом нас огорчила, исчезновение его удивило. И заблудшего спрашивали мы о нем, и того, кто идет прямым путем. А потом нам сказали, что с минуты прихода в Ану в винной лавке кутит он неустанно. Я подумал, что это – явная клевета, но все же рискнул пойти туда, хоть прежде в таких местах не бывал, заветы веры не нарушал.

Переодетый, с прикрытым лицом, ночью в винную лавку пришел я тайком и вижу: наш друг в одеянье цветном сидит среди сосудов с вином; красавцы-юнцы вино ему подливают, яркие свечи кругом мерцают, меж сосудов цветы благоухают, флейта и лютня слух ублажают. А он то губами к сосуду прильнет, то по струнам беглой рукой проведет, то ароматы цветов вдыхает, то красавца ласкает. Увидев, что вчерашний аскет нынче бесстыж и пьян, понял я его низкий обман и воскликнул:

– Аллах тебя проклянет! Или не помнишь, как ты сидел у дамасских ворот?

А старик засмеялся, подмигнул и песню мне в ответ затянул:

 
Я в разные страны
Водил караваны
В пустынях песчаных
Без пищи и сна,
 
 
Скитался в морях я,
Скакал на конях я,
Бродяжил в степях я,
А цель все одна —
 
 
Не богу молиться,
А страстью упиться,
Кутить, веселиться,
Напиться вина!
 
 
Для чувств многоводья
Спустил я поводья,
Мой дом, все угодья —
Разгулью цена!
 
 
И ради стремленья
Ловить наслажденья
Испил униженья
Я чашу сполна,
 
 
Но в хитрых уловках
Добыл я сноровку:
Дурачу всех ловко
И пью допьяна!
 
 
Не будь ты жестоким,
Оставь все упреки,
Морали уроки —
Ведь правда ясна:
 
 
Вино исцеляет
И дух укрепляет,
Печаль изгоняет,
Как зиму весна.
 
 
Коль старец почтенный
Грешит откровенно —
Пусть будет блаженна
Его седина!
 
 
Влюбленный и страстный,
Ты имя прекрасной
Скрываешь напрасно —
Пусть тайна видна!
 
 
И пламя в бокале
Зажечь не пора ли,
Коль светом печали
Душа зажжена?
 
 
Тоска твоя сгинет,
Уныние минет
И горе отхлынет
За кубком вина.
 
 
Тот кубок вечерний
Серебряной черни
Нальет виночерпий
С лицом как луна.
 
 
Мелодия песни
Звенит все чудесней,
Веселия вестник
Для сердца она.
 
 
Послушай совета:
На старость не сетуй,
Целуй до рассвета
Красавца спьяна.
 
 
В безумном влеченье
Отбрось угрызенья —
Любовь к наслажденьям
Нам свыше дана.
 
 
Оплошность приметив,
Раскидывай сети —
Любому на свете
Добыча нужна!
 
 
Будь ласков с друзьями,
Осыпь их дарами,
Пусть жизнь их благами
До края полна!
 
 
Со скрягой не знайся,
До смерти не кайся,
Копить не старайся —
Ведь жадность бедна!
 

Я сказал:

– Прекрасны твои стихи, зато ужасны твои грехи! Ради Аллаха, скажи, какого ты роду и племени – у меня об этом гадать нет ни уменья, ни времени. Он ответил:

– Тайну свою я не хочу открывать, могу о себе лишь намеком сказать:

 
Узнай: я чудо всех времен,
Дивятся мне со всех сторон.
Средь мусульман и христиан
Творить я хитрости рожден.
Но я – оборванный бедняк,
Семьей большой обременен.
Я сын злосчастья и нужды,
Судьбой гоним и утеснен.
Меня ли можно упрекать,
Когда хитрить я принужден?
 

Говорит рассказчик:

– Тут я понял, что предо мной Абу Зейд, грешник и искуситель, благородных седин чернитель. Огорчило меня его порочное поведение, и я сказал языком презрения:

– О шейх! Позорно твое безрассудство! Не пора ли бросить такое беспутство?

Он что-то сердито проворчал, слегка призадумался, потом сказал:

– Не для попреков нам ночь дана, а для веселия и вина! Давай до утра отложим споры, тогда я послушаю твои укоры.

Я решил, что с пьяным не стоит вздорить – лучше уйти и не спорить. Не надеясь, что Абу Зейд выполнит обещание, провел я ночь, надев одежды раскаянья: видно, входить мне было не надо в обитель детища винограда! И я Аллаху пообещал стопы туда больше не направлять – хотя бы за это мне предложили халифом[87]87
  Хали́ф – «наместник пророка», глава мусульманской общины и государства.


[Закрыть] стать! Я поклялся ни разу больше не видеть вина и как его пьют – даже если за это мне юность вернут! Затем мы пустились в путь на верблюдицах утром рано и оставили Абу Зейда в объятьях шайтана.

Перевод А. Долининой

Багдадская макама
(тринадцатая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– В Багдаде[88]88
  Багдад – столица Аббасидского государства (см. также примеч. 94 к макаме 14 и примеч. 205 к макаме 30).


[Закрыть] бог дал мне добрых друзей – искусных поэтов тесный кружок; на славном ристалище стихотворства никто состязаться с ними не мог.

Раз мы сидели на берегу, беседуя всласть; наша речь, словно струи Тигра[89]89
  Тигр – река в Ираке, на берегах которой расположен Багдад.


[Закрыть], свободно лилась, и слов причудливо вытканный ряд благоуханием мог посрамить цветов аромат. Но к полудню источники мудрости оскудели, и тела и души на покой захотели. Вдруг мы увидели, что старуха какая-то направляется к нам бегом – словно добрый конь, не сдерживаемый седоком. А за собой тащит она толпу детей, изможденных и грязных, как будто птенцов неоперенных, слабых и несуразных. Видно, нашла она, кого искала, ибо тут же к нам подбежала и сказала:

– Да благословит Аллах благодетелей, благородных радетелей! Вы – прибежище надежд бедняков, защитники вдов и немощных стариков! Знайте, что я из знатного рода, что предки мои были первыми среди своего народа: без их приказа не ступала нога, без их повеления не тянулась рука. Но рок злосчастный близких моих погубил, печень и сердце мне на куски разрубил. Мы были высокими, а стали низкими. Были для всех любимыми – стали всем ненавистными. Покинули нас слуги, оставили нас друзья и подруги. Золото наше утекло, спокойствие прочь ушло, опустела рука наша правая, ослабела рука наша левая. Опоры семьи обрушились, стада верблюдов повывелись. Серым стал для нас мир зеленый, отвернулся от нас динар желтый, почернели дни наши белые, побелели волосы черные, побледнело над нами небо синее, показалась смерть кроваво-красная[90]90
  Опустела рука наша правая… – В подлиннике в этом месте отсутствие рифмы компенсируется четким параллелизмом.


[Закрыть].

Посмотрите на этих детей, какова их злая судьба – об этом сразу расскажут их бледность и худоба! Ложка похлебки да самая жалкая одежонка – что еще нужно голодному и оборванному ребенку? Но не могу я просить подаяния, честью своей пренебречь – клянусь, я скорее готова в могилу лечь! Однако я вижу: передо мной благородные люди; верю я, что от вас мое спасенье прибудет. Душа подсказывает мне точно: ваши руки – милостей верный источник. Пусть Аллах никогда не пошлет унижения тому, кто поможет нам в горестном положении, кто веки скупости плотно закрыл и взором щедрости нас одарил!

Говорит аль-Харис ибн Хаммам:

– Красноречием этой старухи мы были поражены, красотой оборотов восхищены. И сказали ей:

– Пленила нас твоя речь. А сумеешь ты эти жалобы в одежду стихов облечь?

Она отвечала:

– Зря не буду хвалиться, сами увидите – мои стихи из камня слезы заставят литься.

Мы обещали за стихи ее одарить и, как верные равии[91]91
  Ра́вий – в дописьменную эпоху хранитель устной поэтической традиции того или иного поэта (чаще всего его сын или ближайший ученик), позже – собиратель поэтических памятников.


[Закрыть], их в памяти сохранить. Но старуха сказала, тряхнув перед нами разорванным рукавом:

– Сперва на одежду мою взгляните, а стихи вам будут потом.

Затем продекламировала:

 
Я слезно буду господу молиться,
Просить за нас, несчастных, заступиться.
Со всех сторон теснят нас беды злые,
Нарушив милосердия границы.
А прежде тронуть нас они не смели,
Шли мимо, отворачивая лица.
Текла рекой широкой наша слава,
Семьи знатнее не было в столице!
Когда поля от засухи скудели,
К нам люди шли голодной вереницей —
И ни один у нас не знал отказа:
Поесть давали вдоволь и налиться.
Огни горели для ночного гостя,
Не уставала щедрости десница.
Казалось, тот поток неиссякаем
Но рок велел ему остановиться:
Ведь вместо тех, кто нам служил опорой,
Нас окружили скорбные гробницы.
И мне пришлось покинуть дом высокий,
В низине, в жалкой хижине ютиться.
Верблюда нет, чтоб погрузить поклажу,
Сама должна я с ношею тащиться.
Птенцы мои в лишеньях изнывают,
Мольбы их день и ночь готовы литься.
Аллах, целитель мудрый всех изломов,
Хранитель добрый самой малой птицы!
Пошли нам в помощь доблестного мужа,
В чьем сердце нет порока ни крупицы!
Пускай нам жгучий голод он погасит
Хоть коркой хлеба да глотком водицы!
О, кто развеять сможет наше горе —
Аллах ему воздаст за то сторицей!
Клянусь владыкой праведных и грешных,
Пред кем мы в Судный день должны явиться —
Лишь ради них, детей, я к вам взываю,
Мне было б легче целый век поститься!
 

Говорит рассказчик:

– Клянусь Аллахом, в наших сердцах от стихов остались жгучие раны, и мы поспешно опустошили карманы. Даже тот ей помог, кто помощи сам постоянно желал, даже тот одарил, кто сам подарков всегда ожидал. Когда она вычерпала всех до дна и от звонкого золота разбухла ее мошна, пошла она прочь, детей за собой увлекая, благодарности изо рта рассыпая.

Мы смотрели ей вслед, не отрывая глаз: всем хотелось увидеть, как их деньгами старуха распорядится сейчас. Я обещал друзьям обо всем разузнать поскорей и тут же отправился вслед за ней. А она побежала на рынок, в самую гущу людей, нырнула в толпу и мигом избавилась от злополучных детей, потом спокойно в пустую мечеть вошла и с лица завесу сняла. Я наблюдал за ней через щель дверную – подозревал, что эта старуха сыграла с нами шутку дурную. Но когда она сдвинула стыдливости покрывало, предо иной неожиданно лицо Абу Зейда предстало. Мне захотелось обманщика врасплох захватить и как следует за плутовство разбранить. А он разлегся в позе самой свободной и стал распевать беззаботно:

 
Ты постиг ли, мир презренный,
Мне действительную цену?
Столь искусного в обмане
Не найти во всей вселенной!
Всех, кто на пути встречался,
Я обыгрывал отменно —
В ход пускал я, как придется,
Зло с добром попеременно!
Где читая я поученья,
Где стихи слагал мгновенно.
Кто вкушал мой кислый уксус,
Кто – вино с кипящей пеной.
То я был героем – Сахром,
То Хансою вдохновенной[92]92
  Ханса́ (Тумадыр бинт Амр) – арабская поэтесса доисламской эпохи (VII в.), знаменитая многочисленными элегиями на смерть своих братьев Сахра и Муавии – героев племени сулейм.


[Закрыть].
Если б шел я, как другие,
Ровной поступью степенной,
Я бы дни влачил в лишеньях
И в печали неизменной,
Били б мимо цели стрелы
Всех моих стремлений бренных!
Стоит ли корить за это —
Вы признайтесь откровенно!
 

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Когда я услышал про все его ловкие похождения и какое цветистое он придумал себе извинение, понял я, что бранить его мало проку: шайтан, сидящий в его душе, не услышит упреков. Тут повернул я обратно к своим друзьям и рассказал им, чему был свидетелем сам. Они опечалились, что даром золото их улетело, и поклялись никогда не иметь со старухами дела!

Перевод А. Долининой