Текст книги "Макамы"

Автор книги: Абу Мухаммед аль-Касим аль-Харири

Куфийская макама
(пятая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Как-то вечером в Куфе[37]37
  Ку́фа – город в средневековом Ираке, основанный арабами на одном из западных притоков Евфрата; славился как культурный центр. Ныне не существует.


[Закрыть] у нас собралась компания – те, что вскормлены с детства молоком красноречья и знания. Растянулся над нами плащ темноты на подкладке из лунного света, и звезды висели на нем, как серебряные амулеты. Но ярче сверкали звезды речей, что в нашей беседе спешили зажечься, – речи такие в памяти надо беречь, от них не нужно беречься; это речи, к которым люди склоняются, а не те, от которых они уклоняются.

Так в разговорах ночь протекала без сна, пока не зашла луна. Мрак раскинул над миром черный шатер, на глаза покрывало дремы простер. И вдруг мы за дверью услышали тихий звук, словно лай приглушенный[38]38
  …словно лай приглушенный… – Заблудившийся ночью путник часто подражал собачьему лаю, чтобы ему ответили собаки близлежащего селения или становища.


[Закрыть], и чей-то настойчивый стук. Мы спросили:

– Кто у дверей? О пришелец ночной! Откликнись скорей!

И пришелец ответил:

 
Да будет этот дом благословенным,
Да будет его благо неизменным!
Стучится к вам ночной печальный путник,
От холода и голода согбенный.
Он долго брел, усталый, по дорогам,
Собрав на платье пыль со всей вселенной.
Как месяц молодой, он худ и бледен,
У вас он просит помощи смиренно.
В обитель вашу сердцем он стремился,
Надеясь здесь найти приют блаженный.
Впустите гостя, что доволен малым,
Ему любые крохи – дар бесценный.
Назавтра он уйдет своей дорогой
И будет славить дом благословенный.
 

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Мы пленились красноречием гостя, зашедшего к нам ненароком, и поняли: вслед за этой молнией ливень польется потоком. Мы дверь поспешно растворили во тьму:

– Добро пожаловать! – сказали ему. И слуге закричали:

– Не зевай! Все, что есть съестного, скорей подавай!

Гость сказал:

– Клянусь милосердным[39]39
  Милосердный – один из 99 эпитетов Аллаха (ср. примеч. 5 к макаме 50).


[Закрыть], кто вывел меня на верный путь, – к яствам руку я не решусь протянуть, пока не уверюсь, что трапезой вас не отяготил, за стол насильно не посадил. Ведь часто пища приносит вред, коль в еде и питье потребности нет. Если поздний гость принуждает хозяина есть, от такого гостя мучений не счесть, и особенно отвратителен тот, чей приход хозяина к болезни ведет! Ведь недаром пословица гласит (та, что зрение людям беречь велит): «Когда не хочешь слепым оказаться, от ночной еды спеши отказаться, разве что голод тебя истомит и сладостный сон от тебя убежит».

Говорит рассказчик:

– Наши мысли он словно бы прочитал, в сердце наших желаний стрелою из лука попал, и мы восхвалили его за добрый нрав, просьбу выполнить свято пообещав. Слуга притащил, что собрать он наскоро мог, и перед нами светильник зажег. Тут я Абу Зейда в пришельце ночном узнал и моим собеседникам сразу сказал:

– На гостя нам повезло, друзья, упустить такую добычу нельзя! Если ночное погасло светило, то светило поэзии дом озарило. Если луна небесная скрылась, то луна красноречия пред нами явилась!

И мои друзья воспрянули духом тотчас, покрывало дремоты поспешно стряхнули с глаз, и вновь раздули веселья погасший костер, и вновь развернули остроумных шуток ковер.

А руки нашего гостя проворно летали от блюда к блюду, слуга едва успевал убирать пустую посуду. Когда Абу Зейд насытился, я сказал ему:

– Подари нам скорей какую-нибудь диковину из дивных твоих речей.

Он ответил:

– Столько я дивного повидал, что самым зорким не снилось; о таких напастях, что я испытал, ни в каких историях не говорилось. Но дело самое удивительное этой ночью со мною случилось.

Мы попросили рассказать, что за диво ему довелось увидать. И услышали:

– Дальних странствий стрела в эту землю случайно меня занесла. Жалкий, голодный, я был от близких далек, и, как сердце матери Мусы, пустым[40]40
  …как сердце матери Мусы, пустым был мой кошелек. – Намек на 28-ю суру Корана (ст. 9), излагающую вариант библейского рассказа о Моисее (араб. Муса).


[Закрыть] был мой кошелек. Я устал, измучился, но, когда опустилась тьма, я решил обойти чужие дома: авось меня кто-нибудь приютит, авось хоть лепешкой угостит.

Но судьба неожиданностей полна, матерью случая недаром зовется она. Голод, словно погонщик, гнал меня местностью незнакомой, пока не остановил у дверей какого-то дома. Желая души хозяев привлечь, я сказал для них такую речь:

 
Да сохранит ваш дом Аллах,
Удачей одарит в делах!
Голодный путник у дверей,
Измученный, он ждет впотьмах.
Давно забыл он пищи вкус,
Едва стоит он на нотах,
Приюта нет ему нигде,
И темнота наводит страх.
О, как найти покой и кров
В сих благоденственных местах,
Оазис светлый, чтоб войти
Туда с улыбкой на устах?
 

Говорит Абу Зейд:

– Вдруг маленький мальчик из дома вышел на зов, в детской рубашке без рукавов, и сказал:

 
Клянусь я тем, кто Каабу основал[41]41
  Клянусь я тем, кто Каабу основал… – Основателем Каабы (см. примеч. 15 к макаме 1), по мусульманским представлениям, был пророк Ибрахим (библ. Авраам).


[Закрыть],
Кто нам гостеприимство завещал,
Нежданный гость найдет у нас в дому
Лишь слово дружбы да ночной привал.
Подаст ли гостью угощенье тот,
Кто сам уж ночь от голода не спал,
Кто сам не знает, как добыть еды?
Поверь, пришелец, правду я сказал!
 

Я ответил:

– Ничего хорошего гость для себя не найдет, коли хозяин с бедностью дружбу ведет. Однако, мой мальчик, своим остроумием ты меня сумел покорить, поэтому я хочу имя твое спросить.

И мальчик ответил:

– Зовут меня Зейд, я родился в оазисе Фейд. Родичи матери, бедуины из племени Абс, в этот город со мною приехали только сейчас.

Я попросил его:

– Расскажи о себе, да будет Аллах благосклонен к твоей судьбе.

Мальчик сказал:

– Барра – «Благочестивица» – так зовут мою мать – женщина честная, добрая, имени своему под стать, – рассказала мне, что взял ее в жены некто из племени Гассан; человек этот был из Серуджа родом и имел там высокий сан; говорили люди, что острый ум ему был Аллахом дан. Мою мать он покинул накануне самых родов, уехал тайно – и был таков. И какая земля его скрывает, жив он или нет – кто ж теперь знает.

Сказал Абу Зейд:

– У меня никаких не осталось сомнений: это сын родной стоит предо мной! Но я не посмел ему признаться – жалкий бедняк с пустою мошной. Я ушел, а сердце мое разрывалось, и слезами глаза мои заливались. Случалось вам, люди рассудительные, слышать что-нибудь более удивительное?

Мы сказали:

– Клянемся жизнью пророка, нам подобного слышать не приходилось!

Он ответил:

– Тогда запишите скорее, чтоб в недрах истории все сохранилось, и то, что я рассказал, хорошенько запомните сами: ведь такие случайности не часты под небесами!

Тут же мы принесли чернильницу и заострили калам[42]42
  Калам – тростниковое перо.


[Закрыть] и записали эту историю согласно его словам. Нам выведать мысли его захотелось, и мы попросили:

– Скажи нам, как ты думаешь соединиться с неожиданно найденным сыном?

Он сказал:

– Что карман мой отяжелит, воспитание сына мне облегчит.

Мы обещали Абу Зейду:

– Поможем тебе чем богаты. Как ты думаешь, будет достаточно для этого суммы зеката[43]43
  Зека́т – предписываемая Кораном милостыня, собираемая с взрослых мусульман в пользу бедняков, вдов, одиноких женщин, сирот и немощных. Размер зеката, взимаемого с домовладений и доходов с торговли и ремесла, – 2,5%; со скотоводства он мог быть повышен до 12%.


[Закрыть]?

Абу Зейд воскликнул:

– Подобной суммой пренебрегает только безумный!

Говорит рассказчик:

– И каждый долю ему уделил, своею подписью бумагу скрепил. Друзей он за щедрость благодарил, многословной хвалою всех восхвалил. Слишком пышной нам показалась хвала: ведь слишком скромной наша помощь была. Но тут он стал перед нами ткать такие пестрые узоры рассказов, что даже йеменские плащи перед ними поблекли бы сразу.

Так в спокойной беседе, за часом час, ночь прошла незаметно для нас. Вот уже небеса на востоке светлеют и черные локоны ночи седеют. Вот уже разорван плотного мрака покров и сияющий солнечный диск появиться готов. Тут резвой газелью Абу Зейд вскочил и меня за собой потащил:

– Чем раньше возьмемся за дело – тем лучше, поскорее деньги получим. А то уж я тоской изошел: ведь сына нашел я – и словно бы не нашел!

Я пошел с Абу Зейдом и чем мог помогал: указывал путь и советы ему давал. Наконец деньги звонко в кармане его зазвенели, и морщины лица его просветлели. Он воскликнул:

– Достойны прекрасной награды труды твоих неустанных ног, но Аллах наградит тебя лучше, чем я наградить бы мог.

Я сказал:

– Разреши, я отправлюсь с тобой и буду при вашей встрече: я хочу на отпрыска твоего посмотреть и послушать его разумные речи.

И тут обманщик расхохотался до слез и стихи в ответ произнес:

 
Мой доверчивый друг, я и сам не пойму,
Как рассказу поверили вы моему,
Полноводной рекою признали мираж
И несметной казною – пустую суму.
Нет жены у меня из оазиса Фейд,
Нету Зейда, хоть я и зовусь по нему[44]44
  Нету Зейда, хоть я и зовусь по нему… – Абу Зейд означает «отец Зейда»; наименование по сыну считается у арабов почетным, поэтому люди бездетные или родители умерших детей нередко берут себе подобное наименование.


[Закрыть], —
Только выдумки хитрые есть у меня,
В них не следовал я никогда никому.
Сам аль-Асмаи[45]45
  Аль-Асмаи Абд аль-Мелик ибн Кариб (740—828) – знаменитый арабский филолог, собиратель устного творчества древних поэтов; легенда называет его автором позднесредневекового романа об Антаре. Он часто выступает как герой фольклорных анекдотических историй о хитрецах.


[Закрыть] хитростей этих не знал,
Недоступны они аль-Кумейта[46]46
  Аль-Кумейт ибн Зейд аль-Асади (679—743) – средневековый арабский поэт, отстаивавший принципы шиизма – одного из основных направлений в исламе, объединяющего сторонников партии (шиа) Али, зятя Мухаммеда. Отличался обширными познаниями в религиозных науках, законоведении и генеалогии.


[Закрыть] уму.
Я использую их, чтобы жить – не тужить,
Захочу – и любую добычу возьму.
А без них я остался бы беден и сир,
Прозябал бы в холодном и тесном дому.
Если я провинился – прости уж меня,
Я охотно твое порицанье приму.
 

И ушел Абу Зейд, кивнув на прощанье мне, и оставил сердце мое в огне.

Перевод А. Долининой

Мерагская макама
(шестая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Однажды в Мераге[47]47
  Мерага (Мераге) – город в Иране.


[Закрыть] в диван[48]48
  Диван – здесь – правительственная канцелярия.


[Закрыть] к писцам я зашел, где собранье любителей слова нашел. Знатоки красноречья сидели кружком и увлеченно вели речь о том, что писатели нынче писать не умеют, ничего в острословье не разумеют, что бразды красноречья еле держат в руках, по бездорожью блуждают впотьмах, а если стремятся прямую дорогу найти, то лишь топчут древних поэтов пути.

В споре воспламенились противники; в корзину беседы без разбору летели финики – не только спелые, полновесные, но и незрелые – мусор словесный.

А в углу, среди слуг, старик сидел и на собранье с прищуром глядел. И было видно по блеску глаз, что старец встанет – вот-вот, сейчас! – да и сразится со всеми зараз. Но долго он в напряженном молчанье перебирал свои стрелы в колчане, до поры затаился, но был начеку – словно лев, что готовится к прыжку. Когда же утих бурный вихрь словопрений, когда погасло пламя суждений и осуждений и кипучий поток речей прекратился, поднялся старик и к собранию обратился:

– Слов удивительных наговорить вы сумели, но как далеко отошли от цели! Прославляете вы истлевшие кости, а против живых исполнены злости, ушедшими вы полны восхищенья, а тех, кто с вами, поите ядом презренья. Вы разбираете старых и новых поэтов, словно золотые и медные монеты. Иль вы не видите, что в наше время не скудеет поэтов славное племя? Дороги нехоженые они находят, их стихи творенья дедов и отцов превосходят плавной поступью, мерностью, ласкающей ухо напевностью, красотою сравнения, ясностью выражения; безупречны у них восхваления и назидания, золотом редких слов разукрашенные послания. А у древних не только мысли расхожие, но и сравнения на загадки похожие. Люди же их слова лишь оттого повторяют, что старину почитают. Меж тем я знаю живущего, золотые узоры плетущего. Ткань речей его красотой восхищает, умы смущает. Любой из вас придет от него в удивление и раскроет рот в изумлении.

Тут к старику обратился старший писец, среди собравшихся первый мудрец:

– Где же он, кто древних готов посрамить и нас красноречием поразить?

Старик ответил:

– Он стоит пред тобой и готов сейчас же ринуться в бой. Попробуй-ка, испытай меня. Укроти благородного коня!

Тогда возразил чужеземцу дивана глава:

– От хвастливых речей болит голова, У нас воробьев за орлов не считают, а блестящие камни за золото не принимают. Кто против нас осмелится выйти в сраженье, тому глаза засыплет пыль униженья. Услышав полезное назидание, ты, быть может, откажешься от испытания?

Старик отозвался:

– Каждый знает, как далеко стрела его летает. Ты скоро увидишь: ночь твоего сомнения разгонит заря моего вдохновения!

Решили собравшиеся старца проверить, глубину его колодца измерить. И сказал один из сидевших в собрании:

– Я придумаю для него испытание такое, что он не будет знать, что ему делать и что сказать. Готов я взять на себя это дело.

Согласилось собрание, спорить не захотело. Тогда он сказал:

– О почтеннейший, знай, что приехал я в этот край и дружбу с эмиром стал водить, чтобы семью свою прокормить. Когда-то, бывало, доходов моих и дома на жизнь хватало. Но год от года семья разрасталась, запасов совсем у меня не осталось, и, чтобы ноша моя не так тяготила плечи, я стал зарабатывать своим красноречием. И вот после долгих блужданий по миру пришел я к здешнему эмиру. У него на службе нажил состояние, но, увы, гнетет меня даль расстояния от родной стороны, от милых детей. Уж давно от них я не имею вестей. Начал я эмира просить на верблюде удачи домой меня отпустить. Но после удачи постигла меня неудача – эмир велел мне перед отъездом решить задачу: дабы согласье его снискать, прошенье я должен написать, в котором слова бы так размещались, чтоб согласные с гласными в их начале перемежались, а вступленье к прошению казалось бы голым: содержало бы лишь имена[49]49
  …имена… – Согласно арабской грамматической науке, категория имени включает все склоняемые части речи.


[Закрыть] и глаголы, чтобы строго они чередовались, а глаголы бы меж собой рифмовались. Понадеялся я на свое умение и призвал к себе вдохновение. Но жду я его уже целый год, а оно никак ко мне не идет. Целый год я пришпоривал его, побуждая, а оно лишь зевает, в дремоту впадая. За подмогой к писателям я обращался, но такое прошение составить никто не брался. Так если слова твои правдивы, ты мне помоги – сочини столь дивное диво!

Ответил старик:

– Зачем о дожде набухшую тучу просить? Зачем скакуна быстроногого торопить? Ты стрелку искусному лук вручаешь, моряку умелому корабль доверяешь.

Потом помолчал, мысли свои собрал и так продолжал:

– Проситель, поди приготовь чернила, садись и пиши, дабы сказанное не уплыло:

«Благородство украшает, низость очерняет. Прекрасный одаряет, порочный отнимает, степенный угощает, коварный устрашает, щедрый утоляет, крикливый утомляет. Посул иссушает, подарок избавляет, хвала очищает, молитва охраняет, свобода оберегает, сокрытье унижает, небреженье уклоняет, принужденье утесняет. Скупой оставляет, благочестивый оделяет. Клятва утруждает, правда услаждает.

Луна эмира свет излучает, поток его щедрости обогащает. Мудрость эмира беду отдаляет, меч его неправедных истребляет. Помощник эмира плодами одаряется, славящий его милостью удовлетворяется. Твое изволение раба от забот избавляет, ливнем обильным несчастного орошает. Добродетель эмира рекой изливается, несовершенство его рукой устраняется. Но я, заклиная эмира, тени уподобился, благодеянья, однако, не удостоился. Тебя я то улещал, то увещал, тебе угождал, желания упреждал.

Детей я своих обездолил, терпеть унижения приневолил. Омрачают житье их слезы обильные, враги обижают сильные, и терзают их мученья ужасные, горюют они, несчастные. Отягченные бедностью, они голодают и безропотно оскорбления принимают. Оставил покой их давным-давно, одно лишь унынье теперь им дано. О них я печалюсь, о них я вздыхаю, едва подумаю – ум теряю!

О, милость эмира пусть их посетит, упованья печалящихся оживит! Повелитель, им тягости облегчить помоги, исполни просьбу испытанного слуги: отдай приказ его домой отпустить – вечно он будет о тебе Аллаха молить!»

Когда кончил старик прошение диктовать, искусство свое сумев показать, все его восхваляли щедрой хвалой, одаривали наперебой и стали расспрашивать, какого он рода и где обитель его народа. Старик ответил:

 
Чистокровный араб я из рода Гассана,
Были предки мои все высокого сана.
И очаг мой, как солнце, когда-то горел,
Маяком он светил, души путников грел.
Я в Серудже провел свои светлые годы —
В наслажденьях купался, не знал непогоды,
Яркий юности плащ горделиво носил,
У Аллаха взамен ничего не просил.
Словно райские кущи, в Серудже сады,
Я блаженствовал в них и не знал суеты,
Не боялся превратностей грозного рока
И не знал, что судьба отомстит мне жестоко.
Но, увы, если б нас убивали несчастья,
Я давно бы погиб без людского участья.
Как хочу я ушедшие годы вернуть!
Не колеблясь я выбрал бы правильный путь.
Не пристало мне жить, как скотине в хлеву, —
Узы жизни я лучше уж сразу порву.
Над поверженным львом воет стадо гиен,
Жаждет крови напиться из царственных вен.
О моя злополучная чаша удачи,
Ты обходишь меня – я стенаю и плачу.
Если снова бы счастье вернулось ко мне,
Я бы славил Аллаха вдвойне и втройне!
 

Молва о поэте быстро росла и до ушей эмира дошла. Старика эмир к себе зовет и жемчугами ему наполняет рот, предлагает один из диванов себе под начало взять – украшением свиты эмировой стать. Дарами эмира старик доволен остался, но пойти на службу к нему отказался.

Продолжал аль-Харис ибн Хаммам:

– Породу дерева я разглядел еще до того, как плод созрел, воссияние луны предсказал, прежде чем старец слово сказал. Но взглядом успел он предостеречь, чтобы я в ножнах оставил свой меч: ведь было бы, право, неблагородно о нашем знакомстве кричать всенародно. Когда Абу Зейд удалился с полной сумой, довольный победой такой, вышел я его проводить, чтоб минуты общения с ним продлить, и стал Абу Зейда укорять за то, что диваном отказался он управлять. Старик улыбкой пресек увещанья и сказал такие слова на прощанье:

 
Бездомным и нищим скитаться по миру
Приятнее мне, чем служенье эмиру.
Пусть должность предложат мне людям на зависть —
Не горек ли плод, коль червивая завязь?
В руках у эмира и сила и власть —
Опасно в немилость к эмиру попасть.
Коль дело внушает тебе подозренье —
Обманет оно, как в пустыне виденье.
Как часто во сне мы блаженны бываем,
Проснемся – и в ужасе сны забываем.
 

Перевод В. Борисова

Баркаидская макама
(седьмая)

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

– Связанный путами путей и дорог, утружденный плаваньем по морю утрат и тревог, к Баркаиду[50]50
  Баркаид – средневековый арабский город в Северной Месопотамии (к северо-западу от Мосула); ныне не существует.


[Закрыть] иракскому я барку свою пригнал – день розговенья[51]51
  День розговенья… – см. примеч. 35 к макаме 4.


[Закрыть] там провести пожелал. Наконец утро праздника занялось, народу множество собралось, все спешили к мечети – и пеший и конный, согласно Аллаха закону стремились положенное совершить: подаяние бедным раздать и на молитве побыть. И я, по обычаю, обрядившись в новое платье, вышел с толпой простолюдья и знати. Мечеть наполнялась за рядом ряд; казалось, ни шагу не ступишь – так плотно люди стоят.

Но вдруг какой-то старик с мешком появился меж нами, в черной простой одежде, с закрытыми плотно глазами. Старуха его за рукав вела – как ифрит, безобразной старуха была![52]52
  …как ифрит, безобразной старуха была… – Ифрит – злой дух (см. также примеч. 83 к макаме 12). Женщинам в мечеть входить было не положено, чтобы не соблазнять молящихся. Старуха (к тому же безобразная!) в расчет могла не приниматься.


[Закрыть] Шел он, качаясь, словно лишенный сил, слова приветствия чуть слышно произносил. Потом он стал в стороне, руку засунул в мешок, оттуда исписанные листки извлек и приказал ифритке своей средь собравшихся высмотреть богачей и тем, чьи руки влагой полны[53]53
  …чьи руки влагой полны… – Влага – синоним щедрости.


[Закрыть], листки раздать поскорей. Судьба-насмешница и меня наградила листком – разноцветные буквы я увидел на нем:

 
Я истерзан, я измучен,
Злым недугом туго скручен.
Недруг не дал мне покоя —
Хитрым козням он обучен.
Родич клял меня за бедность,
И коварный и колючий.
Ветвь моей цветущей жизни
Изломал поток кипучий.
В ветхом рубище скитаюсь
И не знал одежды лучшей.
От обиды и страданий
Гибель стала неминучей.
Пусть детей моих несчастных
Громом рок сразит гремучим:
Если бы не их печали,
Что текут слезой горючей,
Я б не гнулся в униженье
Перед сильным и могучим,
Не молил родных злорадных
О поддержке в горе жгучем,
Я доволен был бы жизнью —
К скромной доле я приучен.
Кто ж над засухой моею
Разольется щедрой тучей?
Корку хлеба иль рубашку
Мне пошлет ли добрый случай?[54]54
  Корку хлеба иль рубашку // Мне пошлет ли добрый случай? – Согласно мусульманскому преданию, просить милостыню в мечетях запрещено Аллахом, но подавать ее дозволено. Хитроумный нищий обходит запрет с помощью листков со стихами, в которых он жалуется на нужду.


[Закрыть]
 

Сказал аль-Харис ибн Хаммам:

– Я стихи до конца прочитал, красивому почерку подивился, и мне захотелось узнать сочинителя и того, кто над перепиской трудился. Тут подсказала моя душа, что старуха укажет мне верный путь и что отнюдь не будет греха, если я ей подарю что-нибудь. А старуха вновь обходила ряды – на всех ладонях искала щедрой влаги следы, но зря рассчитывала на успех: сухими были ладони у всех. Наконец поняла, что надежды ее напрасны, и сказала, увидев, что без пользы пропали стихи прекрасные:

– Все люди – творенья Аллаха, и к Аллаху ведет их обратный путь.

И опять пошла по рядам – обратно листки вернуть. Но про мой листок позабыла – шайтан ее одурачил, и она к старику вернулась, рыдая и плача. И старухе так ответил старик, когда услышал жалобный вой и крик:

– К Аллаху мы в беде прибегаем, дела ему наши препоручаем, ибо силы и мощи выше не знаем.

И продекламировал:

 
Не осталось достойных людей на свете,
Нету больше надежных друзей на примете.
Благородные, щедрые души исчезли —
Все давно уж попали в греховные сети!
 

И добавил:

– На будущее уповай, а листки собери и сосчитай!

Старуха громко в ответ рыдала:

– Я листки собрала и сосчитала, но что поделать, коль злобный рок у меня похитил лучший листок!

Старик возопил:

– Злодейка! Аллах да лишит тебя последних волос! Неужели ты хочешь, негодная, чтоб нам пришлось остаться без дичи и без силков и огня лишиться и дров!

И старуха двинулась по тому же пути, чтобы пропавший листок найти. Я достал злополучный листок, мелкую взял монету, новехонький дирхем[55]55
  Дирхем – см. примеч. 34 к макаме 4.


[Закрыть] добавил к этому и, когда приблизилась ко мне старуха, сказал ей, склонившись к самому уху:

– Как тебе нравится белый, прекрасный, покрытый чеканкой четкой и ясной? Ты получишь его, если мне, как другу, откроешь тайну и тем окажешь услугу. А если откажешься от этой удачи – то бери свой листок и мелочь в придачу.

Видно, она соблазнилась той блестящей белой луной и не стала долго спорить со мной:

– Что ты хочешь узнать – говори напрямик!

Я сказал:

– Мой ум занимает этот старик: откуда он родом, кто таков и кто ему выткал узорную ткань стихов?

Старуха сказала:

– Он странник, Серудж – его город родной, своими руками он вышивает поэзии плащ цветной.

И тут же быстрее, чем ястреб, в дирхем она вцепилась и скорее, чем пущенная из лука стрела, прочь от меня пустилась.

Я подумал: «А вдруг этот жалкий слепец – мой друг Абу Зейд, веселый хитрец?» – и загрустил, что пришлось ему в жизни несладко. Но пожелал проверить, верна ли моя догадка. Однако, чтобы пройти к старику, мне бы пришлось непременно перешагивать через шеи людей, в молитве склоненных смиренно. На это пророком наложен запрет, да и добрых людей обижать не след. И я остался на месте, с него не спуская глаз, ожидая, когда пройдет молитвы положенный час. Люди встали, и я к нему устремился тотчас.

Оказалось, я сметлив, как Ибн Аббас[56]56
  Ибн Аббас – Абдаллах ибн аль-Аббас (ум. в 688 г.) – сын дяди пророка Мухаммеда, родоначальник династии Аббасидов. Был известен знанием мусульманского предания, сметливостью и догадливостью, носил прозвище «ученый общины» (хибр аль-умма).


[Закрыть], и догадлив, словно Ияс[57]57
  Ияс ибн Муавия (ум. в 739 г.) – правитель Басры при омейядских халифах, прославился своей справедливостью и умом, вошедшими в пословицу.


[Закрыть], ибо я Абу Зейда сразу узнал, хоть глаз он ослепших не размыкал. Я поспешил рубашку ему подарить и пригласил со мною трапезу разделить. Он обрадовался и подарку, и моему появлению и согласился принять мое угощение: взял меня за руку и пошел как тень по пятам, а старуха, шествие замыкая, ковыляла по нашим следам, как третья подпорка, на которой треножник покоится, как надзор, от которого никто не скроется.

Когда мы вошли в мое жилище и вкусить приготовились скромную пищу, Абу Зейд попросил меня прежде всего ответить, есть ли с нами кто-нибудь третий. Я сказал ему:

– Нет никого, кроме старухи этой.

Он отозвался:

– Она не считается, нет у меня от нее секретов.

И тут он внезапно глаза раскрыл – словно два острия в меня вонзил. Засияли светильники его лица, одинаковые, как два близнеца. Не мог я прийти в себя от радости, что Аллах всевышний не лишил его зрения, однако был весьма поражен его удивительным поведением. Я не мог стерпеть, я молчать был не в силах и спросил:

– Какая нужда в слепца тебя превратила, заставила странствовать в чужих краях и терпеть невзгоды в пустынных степях?

Абу Зейд показал, что закускою занят рот а речь поэтому не идет. Когда же он голод утолил, то внимательный взор на меня обратил и продекламировал:

 
Наш мир, человеку слывущий отцом,
Нередко прикинется жалким глупцом:
Незрячим рядясь, беззаконья творит —
Так сыну грешно ль притворяться слепцом?
 

Затем он сказал:

– Теперь, чтоб обед закончить приятно, принеси сюда воды ароматной, чтобы взоры она восхищала цветом и очищала руки при этом, кожу смягчала, рот освежала, желудок и десны бы укрепляла. Пусть эта влага подана будет в чистом, душистом, звонком сосуде, пусть поцелуем коснется щеки, нежная, словно цветка лепестки. А кроме того, принеси зубочистку – после трапезы рот хорошенько очистить – стройную, тонкую, словно влюбленный, отполированную, как меч обнаженный, гибкую, точно девичий стан, страстно стремящуюся к устам, чтобы вглубь проникало, словно копье, но плоть не терзало ее острие!

Говорит рассказчик:

– Я побежал поскорее все раздобыть, дорогого гостя хотел ублажить. Я не думал, что он замышляет дурное, что посмеяться решил надо мною, что в просьбе его один лишь прок – меня удалить на короткий срок. Когда я вернулся – быстрее вздоха, сразу понял, что дело плохо: я место застал уже пустым – Абу Зейд со старухой исчезли как дым. Справедливый гнев не в силах унять, я пустился гостей догонять. Но напрасно – казалось, что их поглотила река иль ветер забросил за облака.

Перевод А. Долининой