Текст книги "Черный Легион (ЛП)"

Автор книги: Аарон Дембски-Боуден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

В первые годы, что я провел внутри Ока, подобное бы очаровало меня. Однако, когда я ступил на поверхность планеты, у меня не пресеклось дыхание от благоговения. Мой разум витал в ином месте, запутавшись в других проблемах. Это было пятое мое покушение на жизнь Даравека. Несмотря на всю мою полезность для Абаддона, и его терпение не безгранично.

– Кулрей`арах, – сообщила мне Нефертари перед тем, как я отправился исполнять свои обязанности. Так этот шар назывался, когда был частью империи эльдар.

У нас для него не существовало имени. Он его не заслуживал.

Соприкоснувшись с костяной почвой голой кожей, вы могли бы ощутить лишенные смысла красные отголоски сновидцев и мучеников, чьи страдания образовали это место. Но даже без контакта с ней были слышны перешептывания, поднимающиеся над растрескавшейся поверхностью, от которой смердело костным мозгом.

Какое больное воображение могло вызвать в мир такую планету? Это исподтишка работала душа Даравека, преображая ее в соответствии с его желаниями? Или же просто обретал форму эфирный выброс Ока, и сток нечистот варпа менял мир в отсутствие какой-либо руководящей воли?

И все же по меркам терзаемых демонами миров климат и местность этого безымянного шара были практически безвредны. На Сорциарии, родном мире моего бывшего Легиона, идут дожди из кипящей крови всех когда-либо дышавших лжецов. В сезон штормов кроваво-красная буря часто бывает столь едкой, что растворяет керамит. Некоторые утверждают, будто это работает мятежное подсознание Магнуса Красного, бичующего самого себя за былые предательства. Не могу сказать, так ли обстоит дело, однако это звучит подходяще для моего раздираемого противоречиями отца.

Отдельные участки поверхности безымянной планеты из-за неестественного распада или возмущений превратились в пустыни из костяной пыли. Именно в одном из таких океанов костного порошка и располагалась крепость Даравека, наполовину погребенная под прахом выветрившихся кошмаров. К небу вздымались ее кривые шпили, окутанные дымкой токсичного химического тумана. Чудовищные зевы промышленных вытяжных шахт на боках каждой из башен выдыхали в окружающую пустыню ядовитый газ, создавая еще один защитный рубеж. Несмотря на это, твердыня оставалась местом паломничества для населявших мир зверолюдей и мутантов – по пустыне были разбросаны тысячи их тел на разных стадиях разложения. Это меня заинтриговало. Что могло сподвигнуть этих созданий на подобное странствие, навстречу практически верной смерти? Что, по их мнению, ждало их за стенами крепости, куда попадут те, кому хватит сил пройти сквозь отравленную мглу?

В познавательных целях я забрал несколько трупов. Разговаривая с осколками их душ, из молитвенных стенаний я установил, что они покинули свои подземные племена и шли к ржавому железному замку Даравека, надеясь возвыситься и попасть в его ряды. Едва ли он был первым, кто пытался извратить процесс имплантации геносемени, чтобы тот сработал на мутантах, взрослых или нет, но сами можете представить, как редки были – и остаются до сих пор – истории об успешном видоизменении исходной ритуализированной процедуры Императора.

После каждого призыва я убирал свой нож-джамдхару в ножны, вышвыривал вопящих призраков обратно в ветра варпа и сжигал останки, чтобы уничтожить все следы моих изысканий. Важнее всего было оставаться нераскрытым. Медленно, незримо, я начал проникать внутрь.

Прежде чем я оказался готов убить Даравека, понадобился почти год психического внедрения. Все должно было быть точно. Безупречно. На сей раз я не мог рисковать.

До сих пор задаюсь вопросом, не поторопился ли я.

Именем существу служил набор слогов, который мне сложно произнести вслух, хоть я и говорю на нескольких сотнях лингвистических вариаций протоготического корневого наречия людей. Это создание, мысли которого представляли собой мешанину животных инстинктов и раболепной преданности его облаченным в броню хозяевам, проводило свою жизнь в тяжком труде в темных недрах крепости. Единственными звуками здесь были рев и вопли чернорабочих, перекрикивавших непрерывный грохот углесжигающих машин. Такова и была вся жизнь существа – с рождения до смерти.

В этом мрачном мире создание двигалось среди своих сородичей, сжимая проржавевшую отломанную распорку механизма длиной почти в два метра. Оно всадило это примитивное копье в загривок другой твари, выдернуло его, а затем, используя как дубинку, размозжило им лицо третьего раба. Третий несчастный повалился наземь, тщетно воздев руки, когда ему проткнули грудь.

Копье согнулось, став бесполезным. Существо оставило его в груди сородича и развернулось к остальным, приближавшимся в зловонном гремящем мраке. Оно могло бы убить одного из них, а может и двух, но в темноте горели десятки красных глаз. Во мраке разносились прерывистые боевые кличи и более человечные крики злобы и страха.

Создание не стало биться с соплеменниками. Оно отвернулось от них, пробежало три шага и бросилось в стучащий и гремящий механизм ближайшей машинной станции. Грохнули поршни. Заскрежетали шестерни. Последнюю мысль существа, что неудивительно, захлестнул красный вал паники и боли. Машина на мгновение замедлилась, а затем перемолола помеху.

Такое повторялось снова и снова. Одна из тварей вдруг взрывалась в припадке насилия, убивая без предупреждения и нанося удары тем, кто оказывался рядом с ней. Несколько просто метнулись в челюсти натужно работающих механизмов.

За одну-единственную минуту остановились одиннадцать машин, забитых плотными сгустками плоти и костями.

В одном из шпилей легионер, надзиравший за работой квалифицированных рабов высокого уровня, уставился немигающим взглядом на консоль, где начали вспыхивать красные предупредительные сигналы. К тому моменту, как загорелись тревожные руны на консоли, он уже умирал, переживая катастрофический ишемический шок от целого фестиваля беспорядочных эмболий, растерзавших его мозг.

Космический десантник – воин по имени Элат Дастаренн – остался на ногах. Стоя с отвисшей челюстью и глядя мертвыми глазами, он ввел несколько кодов, чтобы отключить предупредительные сигналы на консоли и не дать терминалу куда-либо передать свежеполученные результаты.

Мне кажется, что он произнес что-то сбивчивое и бессмысленное, пока его синапсы вспыхивали в последние разы. Не могу предположить, что должно было означать это бессловесное бормотание. Тела и управляющие ими мозги делают странные вещи при смерти.

Легионер, занимавший пост инструктора по вооружению, остановился на середине фразы, обращенной к его отделению. Под медленное рычание сервоприводов руки он вынул личное оружие, приставил дуло болт-пистолета к своему левому глазу и выпустил болт прямо себе в лицо.

На одной из платформ для десантно-штурмовых кораблей бригада мутантов-рабов, несмотря на слезящиеся от ядовитых газов глаза и пятна крови на респираторах, трудилась над дозаправкой «Громового ястреба». Одна из них отстегнула из-под плаща кустарный огнемет – оружие, на ношение которого у нее не было разрешения. Она потратила несколько дней, собирая его по частям, несмотря на недостаток интеллекта для подобного, и теперь выставила вперед, окатив товарищей ревущим полужидким пламенем.

Она не обращала внимания на машущих руками и умирающих сородичей по стаду, даже когда один из них врезался в нее и воспламенил ее пропитанную горючим одежду. Уже охваченная огнем, она запихнула дуло импровизированного недолговечного огнемета в заправочный канал стоящего десантного корабля, но при нажатии на спуск наружу ничего не вырвалось. Последнее, что она сделала – сунула свою горящую руку прямо в отверстие, которое вело в бак с прометием.

Чуть меньше чем через минуту я увидел взрыв со своей наблюдательной позиции на низком хребте, расположенном в нескольких километрах оттуда.

Противовоздушные пушки на нескольких других башнях завертелись и опустились, уже не выискивая угрозу в нижних слоях атмосферы, а отслеживая траектории полетов звена истребителей, патрулировавших пространство над крепостной стеной. Впоследствии обнаружилось, что мозги-сервиторы внутри этих турелей сварились заживо в люльках с суспензорной жидкостью. Впрочем, задолго до этого они еще выплевывали в небо один залп пушечного огня за другим, сбивая основную массу собственного воздушного прикрытия.

Посреди разыгрывавшейся сцены предательства взорвалось основное орудие – противоорбитальная аннигиляторная батарея. Причиной было то, что бригада из пятидесяти однозадачных сервиторов, действуя без указаний, отключила все системы безопасности и перегрузила плохо обслуженные энергоячейки, установленные в основании орудия. Трое техножрецов, которым было поручено надзирать за работой главной пушки, без предупреждения и каких-либо причин перебили друг друга, сохраняя холодное и выверенное молчание и полностью бросив своих подопечных-сервиторов.

Этот взрыв я тоже видел. Он был заметно ярче первого.

По всей крепости начало отключаться энергопитание. Отчасти из-за того, что бригады рабов обращались друг против друга. Отчасти – из-за диверсий на нескольких силовых генераторах. А отчасти – из-за одного воина из числа элиты самого Даравека. Легионер, доспех которого раздулся, чтобы вместить вспухшую от болезни плоть, приварил к собственному телу несколько мелта-зарядов и подорвал их возле трехконтурного плазменного локомотора, отвечавшего за подачу охладителя ко всей реакторной зоне крепости под поверхностью планеты.

В глубине крепости началось восстание, когда один из легионеров обесточил и деактивировал тюремные камеры, заполонив нижние уровни замка отродьями варпа, выродками-мутантами и смертными пленниками, которых держали в пищу. Еще не успев увидеть дело рук своих, легионер перерезал себе горло цепным мечом, и вокс-динамики в его горжете, требовавшие доклада, услышали лишь последние вздохи, с бульканьем проходящие сквозь разорванные голосовые связки.

Несколько легионеров бесчинствовали в казармах и арсеналах группировки, расправляясь с застигнутыми врасплох братьями и забивая рабов-оружейников. Всех этих взбунтовавшихся воинов в конечном итоге убивали их братья, но перед этим они успевали причинить весь возможный ущерб. Затем в каждом из одержавших победу отделений очередной воин без предупреждения нападал на сородичей, в упор разряжая болтер в спины и затылки братьев или отсекая конечности силовым мечом, пока уцелевшие его не приканчивали.

Из некоторых трупов продирались наружу умирающие демоны, чьи бездушные жизни угасали на полу рядом с телами тех, кем они прежде завладели. Прочих я просто бросал там же, где они падали, и перемещал свои чувства и сознание к следующим воинам, чьи души я месяцами изучал, пока готовился к этой ночи.

Один за другим, смерть за смертью.

Я помню каждого из мужчин, женщин и детей, к чьим разумам я прикасался, чьи тела дергал за ниточки и чью плоть я выдолбил изнутри, сделав прибежищем для демонического паразита – просто в силу того, кем являюсь. Мозг легионера создан так, чтобы хранить все с момента пробуждения в качестве космического десантника до секунды гибели.

Вдали от крепости я потел внутри доспеха и пел, непрерывно пел, сгорбившись в тесноте норы, которую выкопал голыми руками. Хотя мое сознание и освободилось от тела, я ощущал, как моя физическая форма реагирует на нагрузки, которые я на него возлагал столь протяженной психической передачей: боль в чрезмерно согнутом позвоночнике; щекочущее прикосновение слюны, текущей из шевелящегося рта; мучительные судороги в подергивающихся пальцах.

К этому моменту привели месяцы и месяцы подготовки. Душа за душой, сущность за сущностью я двигался по крепости, легчайшими движениями прикасаясь к некоторым разумам, усиливая их самые примитивные инстинкты и подталкивая к кровопролитию. В других же, которых тихо и без их ведома готовил много месяцев, я погружался, разрывая их сознание до состояния тумана и подчиняя собственной воле работу мускулов и костей.

Даже те, кого я изучал месяцами и опустошал ради именно этой цели, упорно сопротивлялись. Я устал, а их души были сильны, так что я не тратил время на усилия взять верх, а переходил к другим. Мое внимание было слишком сосредоточено на работе, чтобы отслеживать каждую неудачную попытку, но в ряде районов крепости мои старания объединить невольников против хозяев потерпели неудачу, равно как и старания заставить Гвардию Смерти убивать своих рабов.

Впрочем, это работало.

Переборки на пути к спасительным проходам закрывались и выходили из-под контроля, когда под удар попадали операции их механизмов. Взрывчатка обрушивала коридоры. Десантные корабли, которым удавалось взлететь, сбивались огнем со стен. Секция за секцией, район за районом крепость погружалась во тьму и скатывалась в хаос. Весь годовой труд в этот вечер достиг кульминации. Челюсти ловушки медленно смыкались.

Все шло не безупречно, но, клянусь ложью Многих Изменчивых, было близко к тому. Чертовски близко.

Вскоре настало время охоты на Даравека. Я погрузил свои незримые когти в последний подготовленный и уязвимый разум, вырвал прочь его вопящие растерзанные мысли и закрепил на их месте свои собственные. Устроился в новом носителе, собрался с силами и стал ждать.

Даравек ни в каком отношении не являлся легкой добычей и был кем угодно, но только не глупцом. Он отреагировал точно и грамотно, лично двигаясь по крепости, усмиряя мятежи своим страшным топором, приказывая запечатать целые секции крепости и заполняя их алхимическими токсинами, чтобы уничтожить всякое живое сопротивление. Возможно, это и сработало бы, если бы секции и впрямь закрывались, но многие из предводителей его подразделений и младших командиров либо представляли собой лишенные разума останки, неспособные выполнить приказы, либо же были убиты подчиненными прежде, чем смогли начать действовать. Во многих случаях они умерли еще до того, как вообще смогли получить приказ.

Но, несмотря на всю подготовку, я создавал неуправляемый пожар наспех и посредством несовершенных инструментов. Даравек чувствовал, что я близко. Он знал, что происходит, знал, что это – расплата за отказ от прошлого приглашения Абаддона и предложения союза. Ему уже доводилось видеть подобное прежде. Не в таких масштабах, не на таком уровне точности, но он узнал руку, что держала клинок.

– Хайон здесь, – произнес он.

Он прекратил свое убийственное шествие в одном из ритуальных покоев и стал требовать ответов от тех телохранителей, что оставались при нем. Они терпели происходящее со стоической, величественной преданностью.

Когда он встретился со мной глазами, я ощутил на своем преображенном лице его отравленное дыхание.

– Тихондриан, – обратился он ко мне, – Ты, брат?

Я отрицательно зарычал своим клыкастым ртом, который варп искорежил и преобразил в нечто совершенно смертоносное:

– Нет, господин.

Он рассмеялся. Клянусь Пантеоном, ему это нравилось.

– Может статься, вы все солгали, никчемные мерзавцы. Впрочем, до конца дня еще далеко. Нам нужно попасть на орбиту. Отправимся туда, где ублюдок Абаддона не сможет нас преследовать.

Зал вновь содрогнулся от хаоса, который я учинил по всей крепости. Даравек отвернулся от меня, устремив свой взгляд на следующего воина из приближенного круга. Мне потребовалось лишь изменить позу, удлинив свою тень под мигающим свечением ламп над головой так, чтобы она соприкоснулась с тенью Даравека, став с ней единым сумрачным целым.

И в это пятно слившейся тьмы я и направил психическую команду:

Сейчас.

Название просперских рысей, которые вымерли при уничтожении моего родного мира, плохо подходит для сравнительных описаний. До своей гибели они из всех кошачьих более всего походили на также вымерших древнетерранских котов-тигрусов или саблезубых смиладонов: мускулистые, могучие и покрытые крапчатыми полосами, служившими естественным предостережением для других хищников. Впрочем, размерами они превосходили даже тех доисторических зверей. Огромная голова просперской рыси, которая обладала целым арсеналом зубов, похожих на наконечники копий, достала бы до нагрудника воина Легионес Астартес.

Вот что выпрыгнуло из тени Тагуса Даравека. Выставив перед собой когти, зверь соткался из мрака и с ревом бросился на спину военачальника, двигаясь с невозможной быстротой.

Оно имело вид просперской рыси, но имело чисто демоническую суть. Существо не имело ни плоти, ни крови, а его мех – черный с более светлыми сероватыми полосами – скорее был не шерстью, а дымом. Когти длиной с гладий состояли из вулканического стекла. Глаза обжигали своей белизной.

В тот миг, как оно нанесло удар, я уже находился в движении. Я крутанулся к ближайшему воину, зажигая молниевые когти, которые носил в качестве перчаток. Я мог – должен был – расправиться с двумя другими телохранителями прежде, чем они бы успели среагировать, однако меня замедляла непривычная мощь терминаторского доспеха на мне. Неуклюжие молниевые когти также не являлись моим излюбленным оружием. Я рассек ближайшего Гвардейца Смерти, но клинки засели в трупе на несколько драгоценных секунд. Когда я их выдернул, шанс убить Даравека был уже упущен – хоть он еще продолжал биться под напором массы и ярости демонической кошки, между нами теперь оказались остальные телохранители.

Реальность выцвела, от нее остались лишь вспышки инстинктов и озарений, режущих ударов, уклонений в сторону, размахивания неудобными когтями налево и направо. Хотя и оторвал сознание Тихондриана от плоти, но его тело все еще продолжало сопротивляться моей власти. Он был сильнее, чем я ожидал. Это лишало меня скорости.

К тому времени, как я добрался до Даравека, тело Тихондриана превратилось в ковыляющую и кровоточащую развалину. Прошли считанные секунды, но для убийцы, у которого на счету каждый удар сердца, это была целая вечность. На языке уже чувствовался горький привкус неудачи. Стоя перед сражающимся Даравеком, который боролся с мечущейся и рычащей рысью, я понял, что в изорванном теле Тихондриана мне не хватит сил его прикончить.

Нагваль, – передал я. Даже мой беззвучный голос был измучен. Тихондриан умирал, и по его слабеющим мышцам разливалась скорее не боль, а слабость, замедляющая работу внутренних органов. Я припал на одно колено, не в силах заставить себя подняться в гибнущем теле. Нагваль… Добей его…

Хозяин, – согласно отозвалась рысь.

На самом деле это было не слово, а всего лишь волна осознания, но рысь билась в одиночку. Даравек хлестнул потоком алхимического пламени из наручных огнеметов, окатив существо, которое металось у него на спине и плечах, будто живой плащ. Дымное тело Нагваля загорелось, и зверь исчез.

Неожиданно избавившись от груза демона, Даравек потерял равновесие, и ему потребовалась секунда, чтобы развернуться и выровняться. В тот же миг демоническая кошка с ревом появилась из моей тени, сделала прыжок и снова врезалась в военачальника Гвардии Смерти.

Не убить одному, – передал Нагваль, скребя клыками по керамиту наплечников Даравека и высекая искры. Его когти цеплялись успешнее, выдирая искореженные куски брони и разрывая мясо под ними, но каждая из страшных ран затягивалась практически сразу же после нанесения. Добыча благословлена. Дары от Неумирающего Бога. Дары от Многих Изменчивых. Не убить одному.

Я не мог подняться. Не мог выстрелить. На конце поднятой мною руки не было двуствольного болтера, сжатого в бронированном кулаке – она была неровно обрублена по локоть, отсечена клинком одного из прочих телохранителей несколько мгновений назад.

– Хайон, – выплюнул Даравек мое имя кровоточащим ртом, медленно, шаг за шагом приближаясь ко мне. – Я. Тебя. Вижу.

Даравек перехватил поверх плеча кусающую морду Нагваля и начал погружать пальцы в его череп. Рычание демона приобрело исступленные кошачьи нотки.

Хозяин!

Я оторвался от бесполезной оболочки, некогда бывшей Тихондрианом, страдая от бесплотной уязвимости незримой эфирной формы. Мое тело, мое настоящее тело, находилось на расстоянии нескольких километров – сгорбленное, поющее и абсолютно бесполезное. Я ощущал, как воздух вокруг меня подрагивает от опасности, исходящей от привлеченных моим свободным духом бесформенных демонов, которые жаждали вкусить человеческой души. На предосторожности не было времени.

Я сомкнулся вокруг Даравека, просачиваясь через трещины в доспехе, погружаясь в поры на коже и двигаясь вглубь его разума. Овладение входит в число самых крайних и сложных способов атаковать душу. Оно редко срабатывает без насыщенной подготовки, и он немедленно меня почувствовал столь же ясно, как если бы я приставил клинок к его горлу. Углубление в душу сопровождается кошмарным слиянием накладывающихся друг на друга чувств – мозг выступает носителем двух душ, что вызывает в сознании болезненное шипение от сцепляющихся воспоминаний и посылает по перегруженным оптическим нервам жгучие уколы от поступающей сенсорной информации.

Не на этот раз. Дух Даравека был крепок, как железо. Пытаться управлять его плотью было все равно что кричать в шторм: он безнадежно подавлял меня своей силой. Мощью воли он оттолкнул меня от своего тела, а мощью мускулов – сбросил демоническую кошку.

Он был окровавлен и потрепан, отрезан от выживших членов своей группировки, вокруг него рушилась его крепость – но он оставался жив. Не обращая внимания на кровь, которой его рвало на нагрудник, он повернулся, изрыгая сквозь сжатые зубы собравшуюся внутри мерзость и выискивая меня широко раскрытыми бешеными глазами.

Нет. Не меня. Выискивая моего союзника, нашедшегося предателя в самом центре.

– Илиастер.

Один из его ближнего круга был еще жив. Илиастер, этот терпеливый и иссохший герольд Даравека, как обычно стоял, держа в руках косу – символ власти своего сюзерена. Он также получил раны в схватке: его доспех катафрактия был разбит, из спинного силового генератора с шипением летели искры. Я его не трогал, равно как и мой демон-фамильяр.

Илиастер вытащил церемониальное оружие из трупа воина-брата, которого только что обезглавил, и поднял его, защищаясь от собственного господина.

– Ты, – изрыгнул обвинение Даравек, и у него изо рта побежала черная кровь. – Ты предал меня. Ты призвал ублюдка Аббадона. Ты!

С одного бока приближалась рысь-тень, с другого – израненный, но решительный Илиастер.

Сейчас. Все нужно было сделать сейчас. Если бы Даравеку позволили восстановить контроль над битвой, он мог уничтожить всех троих из нас.

Однако у меня ничего не осталось. Я вновь метнулся внутрь него. Он оттолкнул меня безо всякого усилия, словно его душу прикрывала стальная броня.

Слабея с каждым мигом, я опять направился в его разум, истончаясь практически до небытия, не оставляя никакой единой сущности, которую он мог бы отогнать в третий раз. Мне не требовалось управлять его телом, лишь уловить удачный момент.

На сей раз никаких атак. Это была подстройка, вхождение в гармонию со смертными процессами в его теле. Я струился по его физической оболочке, двигаясь в крови, чувствуя гудящее жжение адреналина и электрические импульсы в нервной системе.

Боль.

Усилием воли я заставил пульсирующее пламя заплясать по паутине его нервов, принуждая мускулы сокращаться, сжиматься, сводиться судорогами.

Этого было достаточно. Достаточно, чтобы хватка на топоре ослабла. Чтобы на один вдох парализовать Даравека.

Когтистая тень демонического зверя обрушилась мне на лицо и грудь, словно молот. Церемониальная коса с треском врезалась в бок, будто удар лэнса. Я почувствовал, что падаю наземь, увлекаемый вниз телом, которое наполнял страданием.

Пища! – раздавалось при каждом сотрясающем и раздирающем взмахе когтистых лап рычание демона. Пища! Кровь! Мясо Жизнь!

В тот момент я был Даравеком. Каждое слово падало на мой крошащийся череп, словно гром. Демон, приспешник ублюдка-убийцы Абаддона, рвал меня на части. Я не мог пошевелиться. Мой доспех был разбит моей же церемониальной косой, находившейся в руках Илиастера.

И все же я смеялся. Даравек смеялся. У меня не было силы сподвигнуть его на такую реакцию.

Хайон. Я произнес свое имя, заставляя дух собраться воедино, удерживая себя в качестве общего целого. Я – Хайон. Я – Хайон.

Обжигая своей яркостью, будто кислота, мелькали воспоминания о воинах, которых я никогда не встречал, и войнах, где никогда не сражался. Странное дело, за это я был ненавистен Даравеку более всего. За подглядывание за его мыслями, за оскверняющее оскорбление, наносимое жизнью внутри его головы. И все же даже тогда повсюду вокруг меня разносилось эхо его презрительного хохота.

Он нанес Илиастеру такой сильный удар тыльной стороной руки, что нагрудник воина разлетелся, и направился к громадным дверям, которые вели в телепортационный зал крепости. Я должен был его остановить. Должен был убить его.

Но я не смог. Не смог удержаться внутри его тела. Он мне не позволил. Он вышвырнул меня из своей плоти с легкостью человека, отмахивающегося от насекомого. Испытываемое мною ошеломление лишь помогало ему оторвать мое сознание от его собственного, и он сопроводил это беззвучным психическим смешком:

Почти, Искандар! На сей раз почти.

Он оттолкнул меня с такой жестокостью, что я полностью лишился чувств и осознания. Я ничего не видел, ничего не ощущал и просто падал в черноте. После того, как мои силы иссякли бы, меня ждало лишь небытие.

Какое-то время меня не существовало. На какое-то время я покинул пределы сознания. В этой глубокой и лишенной времени черноте я помню лишь одно: когда она начала заканчиваться. Появилось ощущение клыков, челюстей, которые сомкнулись в небытии. Зубы-оружие погрузились в то, что оставалось от Искандара Хайона, вгрызаясь в его заблудшую душу.

Челюсти прервали мое бесконечное падение, удержали меня своей режущей и пронзающей хваткой… и вернули меня назад.

Я очнулся под аритмичную дробь двух моих сердец, с натугой работавших в груди, и судорожно глотнул горький воздух, который вошел в легкие, словно копье. Зрение возвращалось, но медленно, его заслоняли смазанные пятна и мутные галлюцинации.

Когда мышцы перестало сводить судорогами, я сумел подняться на нетвердые ноги, ужасаясь слабости конечностей. Тело лоснилось от омерзительного покрова пота. Из глаз, из ушей, из носа и с десен натекли ручейки крови. Я огромными вдохами втягивал в себя воздух, давая пищу зажатым легким и перегруженным сердцам, и давление внутри черепа начало спадать.

Из тени, отбрасываемой моим скрюченным телом, возник Нагваль, слизывая кровь со своих обсидиановых зубов.

Хозяин? – спросила рысь-демон, как будто я не стоял прямо перед ней.

Дело сделано? Я настолько вымотался, что даже не было уверен, дотягиваюсь ли хотя бы за пределы своей головы, не то что до далекого демона. Он мертв?

Огромная кошка снова повернулась к горящей крепости, находящейся в нескольких километрах и гораздо ниже нас в пустынной котловине.

Добыча сбежала. Не мог убить один. Должен был спасти тебя, хозяин. Твоя душа потерялась.

Задыхающийся, изможденный, я выдохнул в зловонный ветер безымянного мира и поднял глаза к звездам, где Тагус Даравек и его уцелевшие братья наверняка пребывали в безопасности на борту одного из своих боевых кораблей и, несомненно, уже направлялись к очередному потаенному убежищу, на поиски которого у меня уйдут годы.

Потерпев поражение, провалившись в пятый раз, я опустил взгляд на рысь. Я пойду в крепость и завладею ею для Абаддона. Выясню, жив ли еще Илиастер. А затем, после этого последнего проигрыша, отправлюсь домой.

Среди скрытых звезд

Когда я вернулся, Абаддон пребывал в одиночестве. Пока я приближался к нему, он наблюдал за окутанными дымом звездами, глядя на корабли сопровождения, которые держали периметр вокруг флагмана.

Мы прятались. Флот – та малая его часть, которую я видел – стояла на швартовке в самом глубоком месте небытия, укрываясь в той области Ока, где туманы были наиболее густы. «Мстительный дух» был уязвим, его защищала лишь группа эсминцев, фрегатов и легких крейсеров.

Нам везло больше, чем многим другим группировкам. Аббадон всегда ценил колдунов и набирал их на службу нашему делу всеми потребными способами. В мире, где навигаторы безнадежно впадают в безумие, а столь многие звездолеты перемещаются, исключительно бросаясь в истерзанные океаны и веря в то, что прихоти Пантеона приведут их в новые охотничьи угодья, наши корабли направлялись одаренными в Искусстве. Пусть это и далеко не безопасный метод, но использование колдовских ориентиров в пустоте являлось наилучшим – и, несомненно, единственным – способом сохранять единство наших флотилий.

Мы с моим братом стояли в одном из спиральных обзорных шпилей, возвышавшихся над мрачной панорамой хребтовых зубцов «Мстительного духа». Его часто можно было найти здесь, когда не шла битва. С течением времени, по мере роста наших армий и увеличения числа и интенсивности нападений с целью похитить «Мстительный дух», Абаддон все больше становился военачальником Ока, а не тем простым, примитивным инструментом, каким был в качестве Первого капитана Сынов Гора.

И все же…

И все же – что, похоже, мало кто видел за пределами Эзекариона – самого Эзекиля становилось меньше. Поразившая его хворь медленно горела у него в крови, пожирая его месяц за месяцем. Он становился рассеян, склонен к уединению, апатичен. Жизнь в его золотистых глазах не угасала – наоборот, она кипела и приобрела мрачный вид. Он начал расти, отдаляясь от тех из нас, кого собрал воедино.

Тем не менее, он вел нас. Пока что его промахи и упущения не грозили подорвать его лидерство, но чем более лихорадочный и изможденный вид он приобретал, тем тревожнее становилось некоторым из нас внутри Эзекариона.

Довольно скоро он перестал спать. Сон редко заботит воинов Легионес Астартес. Мы способны довольствоваться всего несколькими часами лечебного отдыха в неделю и можем долгое время вообще обходиться без него, пусть это и является нагрузкой на организм. Но Эзекиль утверждал, будто его вообще больше не тянет сделать передышку на сон. Вместо этого он почти постоянно между сражениями находился здесь, вглядываясь в оживленный полумрак между скрытых звезд Ока.

Порой я практически ощущал, что тревожит его мысли. Что-то? Кто-то? Где-то там, в глубинах тьмы, было некое присутствие – безгласное, но вовсе не беззвучное. Оно звало его. Или угрожало ему. Или же осыпало его проклятиями. Я не знал точно.

Я не знал даже, реально ли оно вообще, или же это просто некое эхо его собственной ауры, преломляющейся в бесконечности. Заглядывать в душу Эзекиля всегда было неуютно. Он был всего лишь одним человеком, одиноким и несокрушимым, но в его душе кружились тысячи иных голосов, вечно напирающих на его сущность. Один из них звучал громче прочих? Это его я слышал?