Текст книги "Черный Легион: Омнибус (ЛП)"

Автор книги: Аарон Дембски-Боуден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц)

Аарон Дембски-Боуден
Черный Легион: Омнибус

Коготь Гора

Действующие лица

В алфавитном порядке

Анамнезис

Усовершенствованный машинный дух, управляющий боевым кораблем «Тлалок», рожден в Кузнице Церера на Священном Марсе.

Ашур-Кай Кезрема, «Белый Провидец»

Воин XV Легиона, рожден на Терре. Колдун группировки Ха`Шерхан, провидец пустоты на боевом корабле «Тлалок».

Валикар, «Резаный»

Воин IV Легиона, рожден на Терре. Страж мира-фабрики Галлиум, а также командир боевого корабля «Тхана»

Гира

Демон, рожден в Море Душ. Связан с Искандаром Хайоном.

Джедхор

Воин XV Легиона, рожден на Терре. Жертва Рубрики Аримана.

Искандар Хайон

Воин XV Легиона, рожден на Просперо. Колдун группировки Ха`Шерхан, а также командир боевого корабля «Тлалок».

Кадал Орлантир

Воин III Легиона, рожден на Кемосе. Сардар группировки 16-й, 40-й и 51-й рот Детей Императора, а также командир боевого корабля «Элегия совершенства».

Кераксия

Адепт Механикума, рождена на Священном Марсе. Правительница мира-фабрики Галлиум, а также Леди Кольца Ниобии.

Куревал Шайрак

Воин XVI Легиона, рожден на Терре. Воин группировки Дурага-каль-Эсмежхак, один из юстаэринцев.

Леорвин Укрис, «Огненный Кулак»

Воин XII Легиона, рожден на Высадке Нувира. Предводитель группировки Пятнадцать Клыков, а также командир боевого корабля «Челюсти белой гончей».

Мехари

Воин XV Легиона, рожден на Просперо. Жертва Рубрики Аримана.

Нефертари

Охотница-эльдар, Чистокровная Коморры. Подопечная Искандара Хайона.

Оборванный Рыцарь

Демон, рожден в Море Душ. Связан с Искандаром Хайоном.

Саргон Эрегеш

Воин-жрец XVII Легиона, рожден на Колхиде. Капеллан ордена Медной Головы.

Телемахон Лираc

Воин III Легиона, рожден на Терре. Младший командир группировки 16-й, 40-й и 51-й рот Детей Императора, а также командир боевого корабля «Опасность экстаза».

Токугра

Демон, рожден в Море Душ. Связан с Ашур-Каем Кезремой.

Угривиан Каласте

Воин XII Легиона, рожден на Высадке Нувира. Солдат группировки Пятнадцати Клыков.

Фабий, «Прародитель»

Воин III Легиона, рожден на Кемосе. Бывший Главный апотекарий Детей Императора, командир боевого корабля «Прекрасный».

Фальк Кибре, «Вдоводел»

Воин XVI Легиона, рожден на Хтонии. Вожак группировки Дурага-каль-Эсмежхак, а также командир боевого корабля «Зловещее око». Бывший командир юстаэринцев.

Цах`к

Мутант (homo sapiens variatus), рожден на Сортиариусе. Смотритель стратегиума на борту «Тлалока».

Царственный

Солнечный Жрец, Воплощение Астрономикона, рожден волей Бога-Императора.

Эзекиль Абаддон

Воин XVI Легиона, рожден на Хтонии. Бывший Первый капитан Сынов Гора, бывший Верховный Вожак юстаэринцев. Командир боевого корабля «Мстительный дух».

Две минуты до полуночи
999. M41

Началу предшествовал конец.

Я говорю, а перо тихо скребет по пергаменту, исправно записывая каждое мое слово. Мягкие звуки письма практически приветливы. Как же странно, что мой писец пользуется чернилами, пером и пергаментом.

Мне неизвестно его подлинное имя, неизвестно даже, есть ли оно у него еще. Я несколько раз спрашивал об этом, однако ответом был лишь скрип пера. Возможно, у него есть только серийный код. Подобное не редкость.

– Я буду звать тебя Тотом, – обращаюсь я к нему. Он никак не отвечает на учтивость. Я рассказываю, что так звали древнего и прославленного просперского писца. Он не отвечает. Представьте, как я разочарован.

Не знаю, как он выглядит. Мои заботливые и милосердные хозяева ослепили меня, приковали к каменной стене и предложили исповедаться в своих грехах. Мне не хочется называть их пленителями, поскольку я появился среди них без оружия и сдался без сопротивления. Термин «хозяева» представляется более справедливым.

В первую ночь они лишили меня первого и шестого чувств, оставив меня слепым и бессильным во мраке.

Итак, мне неизвестно, как выглядит мой писец, однако я могу предположить. Это сервитор, который не ведает сомнений, как и миллионы прочих. Я слышу биение его сердца. Оно бесстрастно, словно размеренное тиканье метростандарта музыканта. Когда он двигается, киборгизированные суставы стрекочут и пощелкивают, воздух размеренно выходит из вялого рта. Ни разу не слышал, чтобы он моргнул. Скорее всего, его глаза заменены аугметикой.

Чтобы начать подобное повествование, требуется честность, и только эти слова кажутся истинными. Началу предшествовал конец. Так погибли Сыны Гора. Так вознесся Черный Легион.

История Черного Легиона начинается со штурма Града Песнопений. Именно там все изменилось, именно там сыны нескольких Легионов отбросили былые цвета и впервые отправились на битву в черном. И все же для этой истории нужен контекст. Давайте начнем с Войн Легионов и поисков Абаддона.

Со временем записи о той эре в анналах имперской истории пострадали, как это обязательно бывает со всеми воспоминаниями, а подробности исказились, сделав летопись смехотворной. Это была эпоха относительного покоя и процветания. Пламя Ереси улеглось пеплом, и империя человечества неоспоримо властвовала над галактикой.

Те немногие уцелевшие архивы, зафиксировавшие хоть какие-то детали того «золотого века» теперь обращаются к нему почтительным шепотом, пока хронометры тикают, приближаясь к полуночи этого последнего, темного тысячелетия.

Если можете, представьте себе эти владения. Единая и непобедимая империя, раскинувшаяся среди звезд – враги уничтожены, предатели вычищены. Любой, кто возвышает голос против поклонения «божественному» Императору, несет наивысшее наказание, расплачиваясь жизнью за грех богохульства. Все породы ксеносов в имперском пространстве выслеживаются и вырезаются с беспощадной безнаказанностью. Человечество обладает той мощью, которой ему недостает теперь. Подлинный упадок межзвездного царства Императора еще не начался.

И все же осталась опухоль. Империум не уничтожил своих врагов. Не до конца. Он просто забыл о них. Забыл о нас.

Впервые за долгую историю человечества мир был построен на горделивом невежестве, которое следует за горчайшей победой. Уже спустя считанные поколения после того, как галактика пылала, Ересь и последовавшее за ней Очищение уходили в легенды.

Верховные Лорды Терры – те видные деятели, кто правил от имени павшего Императора – думали, будто нас больше нет. Думали, что мы сокрушены или убиты в позорном изгнании. Между собой они сеяли истории о том, что мы извергнуты в загробный мир и вечно терзаемся в Великом Оке. В конце концов, какой смертный может выжить в величайшем варп-шторме, когда-либо прорывавшемся в реальность? Губительный вихрь в центре Галактики обеспечил удобный способ казни – бездну, куда новое царство могло сбрасывать изменников.

В те первые дни крепость, которой предстояло стать военным миром Кадия, представляла собой ленивый забытый аванпост из холодного камня. Она не нуждалась в громадном боевом флоте для патрулирования своих владений в пустоте, а население было избавлено от своей нынешней участи: губернаторы-милитанты скармливают людей мясорубкам Имперской Гвардии, которые поглощают детей и выплевывают наружу солдат, обреченных на смерть.

В ту забытую эпоху Кадии не было нужно ничего из этого, ведь ей почти ничего не угрожало. Империум был силен, потому что его враги больше не поднимали клинков для свержения ложного Императора.

У нас были иные войны. Мы сражались друг с другом. Это были Войны Легионов. Они бушевали по всему Оку с яростью, которая делала Ересь просто смешной.

Мы забывали Империум в той же мере, что Империум забывал нас, хотя со временем наши битвы начали выплескиваться в реальное пространство. Нашей вражде было тесно в самой преисподней.

Я пообещал открыть все, и я человек слова, несмотря на те прегрешения, которыми, по мнению моих тюремщиков, запятнана моя душа. Взамен они пообещали мне столько чернил и пергамента, сколько понадобится для записи моей исповеди. Они распяли меня, зная, что это мне не повредит. Лишили мою кровь чародейства и вырвали глаза из глазниц. Но мне не нужны глаза, чтобы диктовать эту хронику. Все, что мне нужно – терпение и небольшая слабина цепей. Я – Искандар Хайон, рожденный на Просперо. На низком готике Уральской области Терры «Искандар» произносят как «Сехандур», а «Хайон» как «Кайн»

Среди Тысячи Сынов я известен как Хайон Черный – за свои прегрешения против нашего рода. Войска Магистра Войны зовут меня Сокрушителем Короля – магом, который поверг Магнуса Красного на колени.

Я – предводитель Ха`Шерхан, лорд Эзекариона и брат Эзекилю Абаддону. Я проливал вместе с ним кровь на заре Долгой Войны, когда первые из нас стояли закованными в черное в лучах восходящего красного солнца.

Каждое слово на этих страницах – правда.

 
Позором с тенью преображены,
В черном и золоте вновь рождены…
 

Часть I
Дьяволы и пыль

Колдун и машина

Долгие годы, предшествовавшие Битве за Град Песнопений, я не ведал страха, поскольку мне было нечего терять. Все, чем я дорожил, обратилось в пыль на ветрах истории. Вся истина, ради которой я сражался, теперь стала не более чем праздными философствованиями, которые изгнанники нашептывали призракам.

Я не злился из-за всего этого, равно как и не впадал в особую меланхолию. За столетия я усвоил, что лишь глупец пытается бороться с судьбой.

Оставались только кошмары. Мой дремлющий разум получал мрачное удовольствие, возвращаясь к Судному Дню, когда по улицам пылающего города с воем бежали волки. Всякий раз, когда я позволял себе заснуть, мне снился один и тот же сон. Волки, постоянно волки.

Адреналин вытянул меня из дремоты рывком млечной узды, вызвав дрожь в руках и покрыв кожу холодными кристалликами пота. Воющие крики последовали за мной в мир наяву, угасая в металлических стенах моей медитационной камеры. Бывали ночи, когда я ощущал этот вой в своей крови, ощущал, как он движется по венам, отпечатавшись в моем генокоде. Пусть волки и были всего лишь воспоминанием, но они охотились с рвением, свирепость которого превосходила ярость.

Я дождался, пока они растворятся в гуле корабля вокруг. И только потом поднялся. Хронометр показывал, что я проспал почти три часа. После тринадцати дней бодрствования даже урывки покоя были желанной передышкой.

На настиле пола моей скромной спальни лежала, отдыхая и внимательно наблюдая, волчица, которая не была волчицей. Ее белые глаза, бесцветные, словно безупречные жемчужины, следили за тем, как я встаю. Когда спустя мгновение зверь поднялся, его движения были неестественно плавными, не привязанными к перемещениям природных мышц. Волчица двигалась не так, как настоящие волки, даже не как те волки, которые преследовали меня во снах. Она двигалась, словно призрак, надевший на себя волчью шкуру.

По мере приближения к существу оно все меньше походило на подлинного зверя. Когти и зубы были стеклянистыми и черными. В сухом рту совершенно не было слюны, и оно никогда не моргало. От него пахло не плотью и мехом, а дымом, который следует за огнем – несомненный запах уничтоженного родного мира.

Хозяин, – пришла мысль волчицы. На самом деле, это было не слово, а понятие, признание подчинения и привязанности. Впрочем, человеческий – и постчеловеческий – разум воспринимает подобное как язык.

Гира, – отправил я в ответ телепатическое приветствие.

Ты спишь слишком громко, – сообщила она. Я славно наелась в тот день. Последние вздохи рожденных на Фенрисе. Раскусывание белых костей ради пряного мозга внутри. Соленое пощипывание благороднейшей крови на языке.

Ее веселье развеселило и меня. Ее самоуверенность всегда была заразительной.

– Хайон, – раздался со всех краев комнаты тусклый нечеловеческий голос. В нем совершенно отсутствовали как эмоции, так и половая принадлежность. – Мы знаем, что ты проснулся.

– Так и есть, – заверил я пустоту. Под кончиками пальцев был темный мех Гиры. Он казался почти что реальным. Пока я почесывал зверя за ушами, тот не обращал на это внимания, не проявляя ни удовольствия, ни раздражения.

– Иди к нам, Хайон.

В тот момент я не был уверен, что в силах разобраться с подобной встречей.

– Не могу. Я нужен Ашур-Каю.

– Мы фиксируем интонационные сигнификаторы, которые указывают на обман в твоем ответе, Хайон.

– Это потому, что я тебе лгу.

Никакого ответа. Я воспринял это как благо.

– Были ли известия касательно энергии в предкамерах, соединенных с хребтовыми магистралями?

– Изменений не зафиксировано, – заверил меня голос.

Жаль, впрочем, неудивительно, учитывая режим энергосбережения на корабле. Я встал с плиты, которая служила мне ложем, и помассировал саднящие глаза большими пальцами после неудовлетворительного сна. Из-за истощения энергии «Тлалока» освещение комнаты было тусклым, в точности как в те годы, когда я в бытность свою тизканским ребенком читал пергаменты при свете переносной светосферы.

Тизка, некогда именуемая Городом Света. Последний раз я видел родной город, когда бежал из него, наблюдая за тем, как на обзорном экране оккулуса уменьшается горящий Просперо.

В определенной степени Тизка продолжала существовать на новом родном мире Легиона – Сортиариусе. Я посещал его в глубинах Ока всего несколько раз, но никогда не жалел, что нахожусь там. Многие из моих братьев чувствовали то же самое – по крайней мере те немногие, чей разум остался нетронут. В те бесславные дни Тысяча Сынов в лучшем случае представляла собой разобщенное братство. В худшем же они вообще забывали о том, что значит быть братьями.

А что же Магнус, Алый Король, некогда вершивший суд над своими сыновьями? Наш отец сгинул в метаморфозах Великой Игры, ведя Войну Четырех Богов. Его заботы были эфирны и призрачны, а амбиции его сынов еще оставались смертными и мирскими. Все, чего нам хотелось – выжить. Многие из моих братьев продавали свои знания и боевое чародейство крупнейшим из игроков в сражающихся Легионах, ведь на наши таланты всегда был спрос.

Даже среди мириада миров, купающихся в энергиях Ока, Сортиариус был неприветливым домом. Все его обитатели жили под пылающим небом, которое уничтожало понятия дня и ночи. Небеса тонули в кружащемся и страдающем хоре лишенных покоя мертвецов. Я видел Сатурн в той же системе, что и Терра, а также планету Кельмаср, которая вращается вокруг белого солнца Клово. Обе планеты окружали кольца из камней и льда, выделявшие их среди небесных собратьев. У Сортиариуса было такое же кольцо – белого спектра на фоне бурлящего лилового пространства Ока. Оно состояло не изо льда или скал, а из вопящих душ. Мир-ссылку Тысячи Сынов вполне буквально венчала корона из воющих призраков тех, кто умер по вине лжи.

По-своему это было красиво.

– Иди к нам, – произнес механический голос из настенных вокс-динамиков.

Показалась ли мне слабая примесь мольбы в мертвенной интонации? Это обеспокоило меня, хотя я и не мог сказать, почему.

– Не хочу.

Я двинулся к двери. Гире не требовалась команда идти следом. Черная волчица неслышно шагала за мной. Белые глаза наблюдали, обсидиановые когти щелкали и царапали по палубе. Иногда – если бросить взгляд в нужный миг – тень Гиры на стене была чем-то высоким с рогами и крыльями. В иные моменты моя волчица вообще не отбрасывала тени.

За дверью стояли на часах двое стражей. Оба были облачены в кобальтово-синий керамит с бронзовой отделкой, а шлемы выделялись высокими хельтарскими плюмажами, которые напоминали о просперской истории и древних ахцтико-гиптских империях Старой Земли. Как я и ожидал, оба повернули головы ко мне. Один, мрачный, как любая храмовая горгулья, даже кивнул медленным приветственным жестом. Когда-то такое проявление жизни раздразнило бы меня риском ложной надежды, но теперь я вышел за пределы подобных заблуждений. Мои сородичи давно сгинули, их убила гордыня Аримана. Их место заняли эти рубрикаторы, оболочки пепельной не-смерти.

– Мехари. Джедхор, – приветствовал я их по имени, несмотря на всю бесполезность этого.

Хайон. Мехари смог передать имя, однако это было проявление холодного и простого повиновения, а не подлинного узнавания.

Прах, – передал Джедхор. Это он кивнул. Все – прах.

Братья, – ответил я рубрикаторам.

Обращение на них проникающего взгляда второго зрения сводило с ума, потому что я видел в керамитовых оболочках, которыми они стали, как жизнь, так и смерть. Я потянулся к ним – не физически, а робким нажимом психического восприятия. С таким же легким напряжением можно прислушиваться к далекому голосу в тихую ночь.

Я ощущал близость их душ, в точности как в те времена, когда они ступали среди живых. Однако внутри доспехов был лишь пепел. Вместо памяти в их сознании был туман.

В Джедхоре я почувствовал крошечный тлеющий уголек воспоминания: вспышка белого пламени, которая затмевает все остальное и длится не дольше мгновения. Так умер Джедхор. Так умер весь Легион. В ликующем огне.

Хотя разум Мехари порой испускал такие же импульсы памяти, тогда я ничего в нем не почувствовал. Второй рубрикатор смотрел на меня бесстрастным неподвижным взглядом Т-образного визора шлема, сжимая болтер в величественной позе стража.

Я не раз пытался объяснить противоречивость живых мертвецов Нефертари, но мне всегда недоставало верных слов. В последний раз, когда мы беседовали на эту тему, все кончилось особенно жалко.

– Они там и не там, – говорил я ей. – Оболочки. Тени. Не могу объяснить это тому, у кого нет второго зрения. Это все равно, что пытаться описать музыку родившемуся глухим.

В тот момент Нефертари провела своей когтистой перчаткой по шлему Мехари, и ее хрустальные ногти поскребли одну из неподвижных красных глазных линз. Ее кожа была белее молока, светлее мрамора, достаточно прозрачной, чтобы видеть тусклую паутину под кожей на угловатых щеках. Она и сама выглядела полумертвой.

– Ты это объяснишь, – отозвалась она с сухой чужеродной улыбкой, – если скажешь, что музыка – это звучание эмоции, которую музыкант выражает аудитории посредством искусства.

Я кивнул на ее изящное опровержение, но более ничего не сказал. Мне не доставляло удовольствия делиться подробностями проклятия братьев даже с ней, не в последнюю очередь из-за того, что на мне лежала часть вины за их судьбу. Это я пытался помешать Ариману в последний раз бросить кости.

Это я потерпел неудачу.

Знакомая пульсация окрашенного виной раздражения вернула меня обратно в настоящее. Рядом со мной зарычала Гира.

За мной, – приказал я двум рубрикаторам. Команда с потрескиванием прошла по психической нити, соединявшей нас троих, и связь загудела от их подтверждения. Мехари и Джедхор двинулись следом, глухо стуча подошвами по палубе.

В длинном проходе, ведущем на мостик, с треском ожил еще один вокс-динамик.

– Иди к нам, – произнес он. Очередная монотонная просьба забраться вглубь холодных коридоров корабля.

Я посмотрел прямо на один из бронзовых акустических рецепторов, которые испещряли сводчатые стены основного хребтового коридора. Этому придали форму улыбающейся андрогинной погребальной маски.

– Зачем? – спросил я.

Из динамиков по всему кораблю шепотом раздалось признание, всего лишь очередной голос среди песен призраков.

– Нам одиноко.

Жизнь на борту «Тлалока» была контрастна и противоречива, как и на всех имперских кораблях, выброшенных на берега Преисподней. В Великом Оке существовали как владения стабильности, так и истерзанные потоки, и корабли, заходившие в пространство Ока, в конечном итоге впадали в такое же состояние нерегулярности течения.

В этом царстве мысль становится реальностью, если иметь силу воли, которая необходима, чтобы вызвать нечто из ничто варпа. Если смертный чего-то жаждет, варп зачастую предоставляет это, хотя подобное редко не сопровождается нежданной ценой.

После того, как слабейшие покончили с собой, будучи не в силах совладать с собственным непослушным воображением, на хаосе обломков начала возводиться иерархия экипажа. В сводчатых залах «Тлалока» общество вскоре перестроилось по принципу деспотичной меритократии. Те, кто был мне наиболее полезен, возвышались над теми, кто не был. Так вот просто.

Многие в экипаже были людьми, которых забрали в рабство во время набегов в ходе войн Легионов. Ниже них стояли сервиторы, а выше – звероподобные мутанты, урожай генных хранилищ Сортиариуса. Ночь за ночью по коридорам разносилось эхо их рева при ритуальных схватках, пока они сражались на нижних палубах, где смердело звериной шерстью и потом.

Чтобы добраться до Анамнезис, ушло почти два часа. Два часа переборок, со скрежетом медленно открывающихся в режиме малой энергии. Два часа трясущихся подъемных и опускных платформ. Два часа темных коридоров и звука песни варпа, терзающей металлические кости корабля. Под мелодию натужных поскрипываний по хищному телу «Тлалока» изредка проходила дрожь, когда корабль рассекал наиболее плотные из волн Ока.

Снаружи бушевал шторм. Нам редко приходилось реактивировать поле Геллера внутри Ока, однако эта область была больше варпом, чем реальностью, и за нами пылал океан демонов.

Я не обращал внимания на мелодию варпа. Прочие в нашем отряде утверждали, что во время самых жестоких бурь слышат голоса – голоса союзников и врагов, предателей и преданных. Я ничего подобного не слышал. По крайней мере, голосов.

Гира следовала за нами, периодически исчезая в тенях по собственной прихоти или из-за соблазна на что-то поохотиться. Моя волчица входила в область мрака и возникала где-то еще из другой тени. Каждый раз, когда она сливалась с пустотой, я чувствовал резонирующую дрожь в незримых узах, связывавших нас.

Мехари и Джедхор, напротив, вышагивали в безмолвном согласии. Я находил в их обществе мрачное успокоение. Не будучи одаренными собеседниками, они воплощали собой непоколебимое присутствие.

Порой я обнаруживал, что разговариваю с ними, как будто они до сих пор живы, обсуждаю свои планы и отзываюсь на их стоическое молчание так, словно они на самом деле отвечают. Я гадал, как бы расценили мое поведение еще способные дышать сородичи на Сортиариусе, и подвержен ли подобному кто-либо еще среди уцелевших из Тысячи Сынов.

Чем дальше мы уходили вглубь корабля, тем менее он напоминал скорбную крепость и тем сильнее – трущобы. Аппаратура становилась все более ветхой, а обслуживавшие ее люди – еще более жалкими. Когда я проходил мимо, они кланялись. Некоторые плакали. Кое-кто разбегался, словно паразиты на свету. Им всем хватало ума не заговаривать со мной. Я не питал к ним особой ненависти, однако из-за роящихся мыслей рядом с ними было неприятно находиться. Они вели бессмысленную жизнь во тьме, рождаясь жить и умирать рабами непостижимых господ на непонятной войне.

Нижние палубы опустошали циклы эпидемий. Большинство из наших набегов за рабами представляли собой просто массовое восполнение неквалифицированной рабочей силы, раз в несколько десятилетий требовалось атаковать другой Легион, чтобы заполнить палубы экипажа после очередной заразы, порожденной Оком. Око Ужаса было неласково к немощным и слабовольным.

Когда я добрался до огромных взаимосвязанных помещений Внешнего Ядра, начало преобладать разрушающееся чувство порядка Анамнезис. Громадный зал населяли сервиторы и закутанные культисты Бога-Машины, которые поголовно занимались лязгающей аппаратурой, тянувшейся по стенам и потолку и установленной в гнездах, вырезанных в полу. Это был неприкрытый мозг «Тлалока» с венами из композитных кабелей и витых проводов, а плотью из ветшающих черных стальных машин и ржавеющих железных генераторов.

Однозадачные рабочие бригады по большей части игнорировали проход своего господина, хотя культисты-надсмотрщики кланялись и расшаркивались так же, как людское стадо на верхних палубах. Я ощущал их нежелание склоняться перед властью, которая не разделяет поклонения Омниссии, однако я не был к ним жесток. Пребывая здесь, они могли служить нуждам самой Анамнезис, а такой чести алкали многие в Культе Машины.

Мало кто приветствовал меня искренне почтительными жестами повиновения, узнавая командира корабля. Их уважение не имело значения, меня не заботили и те, кому его недоставало. В отличие от неквалифицированных людей-чернорабочих, также влачивших жизнь без солнца в чреве корабля, у этих жрецов были более насущные обязанности, чем простираться ниц перед владыкой, обращающим на них мало подлинного внимания. Я позволял им спокойно трудиться, а они отвечали мне таким же вежливым игнорированием.

Над сгорбленными жрецами и шаркающими сервиторами высились несколько роботов-часовых: человекоподобные кибернетические воины типов «Таллакси» и «Бахарат» в каждом зале. Все они стояли неподвижно, опустив головы и повесив оружие. Как и сервиторы, неактивные роботы не замечали нашего перемещения из Внешнего Ядра во Внутреннее.

Внутреннее Ядро представляло собой один отсек, закрытый группой загерметизированных переборок, куда имели доступ лишь высшие чины корабля. Автоматические лазерные турели неохотно ожили, выдвинувшись из гнезд в стенах на скрипучих механизмах и отслеживая наше приближение по подвесной палубе. Я сомневался, что энергии для стрельбы хватит более, чем половине из них, однако зрелище того, что управляющий «Тлалоком» машинный дух все еще придерживается определенных стандартов, ободряло.

Вход во Внутреннее Ядро был вычурным, почти как во дворце. Сами двери представляли собой огромные плиты темного металла, на которых были выгравированы волнистые и свивающиеся тела просперских змей, высоко держащих гребнистые головы и широко раскрывающих челюсти, чтобы пожрать двойное светило.

Единственным стражем здесь был еще один автомат «Бахарат»: четыре метра механических мускулов и металлической мощи, вооруженные наплечными роторными пушками. В отличие от тех, что были во Внешнем Ядре, этот оставался активен. Сочленения все еще испускали выдохи поршней, а оружейные установки гудели от заряда.

Безликий лицевой щиток киборга бесстрастно и оценивающе оглядел меня, а затем машина отступила в сторону на массивных железных ногах-лапах. Она не заговорила. Здесь почти никто не говорил. Когда вокализация вообще требовалась, все общались при помощи всплесков шифрованного машинного кода.

Я прижал руку к одной из огромных скульптур – ладонь накрыла лишь одну чешуйку на шкуре левой змеи – и направил на ту сторону запертых врат мгновенный мысленный импульс.

Я здесь.

Раздался нестройный оркестр шума засовов и дребезжания машин, и первая из семи переборок с натугой начала открываться.

Машинный дух – воплощение ценнейшего из союзов: буквальной связи между человечеством и Богом-Машиной. Для техножрецов Механикума Марса – того более чистого и достойного института, который предшествовал закосневшему Адептус Механикус – нет более священной формы существования, чем это божественное слияние.

Тем не менее, большинство машинных духов – примитивные и ограниченные существа, созданные из подобранных биологических компонентов, сохраняемых живыми в синтетическом химическом садке, а затем подчиняемым системам, с которыми будут вечно работать по воле загруженных программ. В империи, где искусственный интеллект является верхом ереси, создание машинных духов сохраняет в ядре любого автоматизированного процесса живую человеческую душу.

Вершиной этой технологии обычно считаются боевые машины Легионов Космического Десанта и культов Марса, которые позволяют воинам после увечья и смерти продолжать сражаться внутри бронированной оболочки кибернетического полководца. На более приземленном краю спектра находятся вспомогательные системы целенаведения боевых танков и десантно-штурмовых челноков, а сразу за ними следуют второстепенные когнитивные устройства боевых кораблей размером с город, которые бороздят пустоту.

Однако существуют и иные шаблоны. Иные вариации на тему. Не все изобретения создаются равными.

Я здесь, – передал я за дверь.

Я почувствовал, как биологические компоненты машинного духа поворачиваются в своей цистерне с холодной аква витриоло, посылая ответ посредством последовательностей функций подчиненной системы. Спустя мгновение двери Внутреннего Ядра начали Ритуалы Открытия.

Сущность в сердце корабля, известная как Анамнезис, ждала. У нее это очень хорошо получалось.

Стоп, – передал я братьям безмолвный приказ. Мехари и Джедхор мгновенно замерли, низко держа болтеры.

Убейте всякого, кто попытается войти. Излишнее распоряжение – никому бы не удалось войти во Внутреннее Ядро без дозволения Анамнезис – однако я был вознагражден колеблющимся психическим подтверждением от тех призрачных остатков, которые оживляли доспех Джедхора. Мехари все еще безмолвствовал. Его молчание меня не тревожило – подобное приходило и отступало, словно нерегулярные приливы.

Получив команду, оба воина-рубрикатора развернулись к последней из дверей, подняли болтеры и прицелились. Так они и стояли, безмолвные и неподвижные, верные после смерти.

– Хайон, – поприветствовала меня Анамнезис.

Она была большим, чем многие из машинных духов – по крайней мере, большим, чем блюдо с органами в амниотическом баке. Анамнезис не подвергали вивисекции перед тем, как предать ее судьбе. Она была практически целой и парила обнаженной в широкой и высокой цистерне с аква витриоло. Выбритую голову соединял с сотней машин помещения горгоний венец толстых кабелей, имплантированных в череп. На солнечном свету ее кожа раньше была карамельного цвета. Время заметно выбелило плоть за период пребывания в этой комнате и внутри жидкой гробницы.

В похожих на семена гнездах генераторов, которые, словно пиявки лепились к бокам герметичного бака, покоились второстепенные мозги – часть синтетически созданных, часть силой изъятых из еще живых тел невольных доноров.

Под колыбелью из бронестекла гудели очистители, которые дезинфицировали и восполняли холодную влагу. Фактически, она была молодой взрослой женщиной, запертой в искусственной утробе и обменявшей подлинную жизнь на бессмертие в ледяной жидкости.

Она видела сканерами ауспиков «Тлалока». Сражалась, стреляя из его орудий. Мыслила при помощи сотен вторичных мозгов, подчиненных ее собственному, что делало ее собирательной сущностью, вышедшей далеко за пределы былой человечности.

– С тобой все в порядке? – спросил я.

Анамнезис подплыла к передней стороне цистерны, глядя на меня мертвыми глазами. Ее рука прижалась к стеклу раскрытой ладонью, как будто могла прикоснуться к моему доспеху, однако полное отсутствие жизни во взгляде лишало момент всякой теплоты.

– Мы функционируем, – ответила она. Голос машинного духа во Внутреннем Ядре имел мягкую андрогинную интонацию, которую более не заслонял треск помех вокса. Он исходил из ртов четырнадцати костяных горгулий: семь злобно смотрели с северной стены, а семь – с южной. Они были изваяны так, будто выбирались из стен, высовываясь сквозь лабиринт кабелей и генераторов, придававший Внутреннему Ядру вид промышленного городского пейзажа. – Мы видим двух твоих мертвецов.