Текст книги "Аркан для букмекера"

Автор книги: А. Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 19 страниц)

ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

Директор ипподрома встретил Ольховцеву у служебного входа и провел в кабинет, расположенный на верхнем этаже административного здания. Кабинет, тесно уставленный громоздкой мебелью довоенного образца, напомнил Ольховцевой кабинет ее дяди, известного адвоката, открывшего перед ней, тогда беспечной девчонкой, заманчивую суть криминалистической науки.

Ольховцева удобно устроилась в кресле и положила перед собой записную книжку.

– Уже почти месяц наша администрация в панике, – начал без предисловий директор ипподрома. – Участились закидки, причину которых никто не может понять. Все они напрямую связаны с тотализатором.

– Закидка – это сбой лошади на дистанции?

– Да. Лошади должны бежать рысью, но вдруг вскидываются на галоп. Причем в подавляющем большинстве случаев наездники вне подозрений.

– На чем основывается такая уверенность?

– Грань действительно очень зыбкая. Бег рысью можно сравнить с неустойчивым равновесием. Достаточно легкого воздействия со стороны: громкого окрика или внезапно мелькнувшей тени, чтобы напугать лошадь и заставить сбоить. Для особенно возбудимых есть шоры, сужающие обзор, чехлы на уши и другие меры предосторожности. Все заезды записываются на видеопленку. Так что при желании можно детально рассмотреть поведение наездника и все, что происходило вокруг.

– Я, конечно, не знаю всех тонкостей жульничества наездников, но полагаю, есть среди них виртуозы, способные обвести вокруг пальца самых строгих судей, зрителей и бдительное око видеокамер.

– Вы правы. Лукавить не стану, таких артистов у нас хватает. Но существуют непреложные условия, при которых жульничество исключено. Прежде всего в главных и именных призах: результат, показанный в этих заездах, заносится в послужной список, аттестуя класс лошади. Чем больше наездник выявил высококлассных лошадей, тем выше оценивается его мастерство. Второй момент. Бригадиры тренотделений каждый месяц сдают в производственный отдел графики работы с лошадьми, так называемые рапортички. В них по дням расписаны результаты, на которые должен выйти рысак в процессе тренировок. Указывается итоговая резвость – конкретное время, плюс-минус пара секунд. Кровь из носа, а уложись в составленный тобой же график. Не сумел – значит, грош тебе цена как наезднику. Теперь представьте: конец месяца, заезд – последний шанс показать заявленное в рапортичке время. И вдруг лошадь на дистанции скачет. Преднамеренный умысел исключается. Ни один наездник не будет рисковать благополучием, уверенностью в завтрашнем дне. Они же не дураки. А большинство сбоев, вызвавших наши подозрения, приходится именно на такие заезды, самые ответственные для наездников…

Директор рассказал еще много интересного, приоткрыв перед Ольховцевой дверь в сложную, противоречивую жизнь ипподрома.

Наталья Евгеньевна обладала поразительной способностью слушать, точнее, внимать с таким простодушием и подкупающей непосредственностью, что собеседнику начинало казаться, будто он рассказывает невесть какую увлекательную историю. Ее большие карие глаза смотрели в упор и отражали мельчайшие переживания и полную сопричастность. Директор ипподрома, сам не заметив того, вскоре попал под обаяние гостьи и разоткровенничался с работником правоохранительных органов.

Выглядела Ольховцева гораздо моложе своих лет. Легкий светло-серый костюм строгого покроя сидел на ней в меру свободно, не стесняя движений, и в то же время подчеркивал изящество фигуры. Она казалась хрупкой и беззащитной, но держалась подчеркнуто независимо, что соответствовало ее образу мыслей. Как многие современные женщины, она уделяла немало времени фигуре, осанке, цвету лица и эластичности кожи. Обнаруженные морщинки вокруг глаз или лишние граммы веса расстраивали ее иногда, но она особенно не сокрушалась, а начинала активно приводить себя в порядок. Пила она только чистую кипяченую воду, не признавала ни чая, ни кофе. К пище была менее придирчива, ограничивала себя лишь в мучном и жирном.

С годами ее взгляд оставался располагающим и открытым, хотя и стал строже. Она не витала в облаках, свободно ориентировалась в современной жизни и не строила иллюзий.

Наталья Евгеньевна изредка прерывала директора ипподрома неожиданными вопросами и делала пометки в записной книжке.

– Недавно прочитала в спортивном журнале, что за рысистую лошадь Мак Лобелла, если не изменяет мне память, уплатили восемь миллионов долларов. С ценой журналисты ничего не напутали? – спросила она.

– Нет. Примерно такова средняя цена рысистой лошади хорошего класса. Кстати, наш Сорренто достойно противостоял ему в бегах Большого европейского круга. Ну а наибольшую сумму – сорок миллионов долларов выложили за Шарифа Лансера, чистокровного скакуна.

– Фантастика. Никогда не думала, что лошади могут стоить так дорого.

– Породистые лошади. Хочу особо обратить ваше внимание. Лошади, которых вы видите в повседневной жизни, стоят несоизмеримо дешевле.

С ударами стартового колокола директор подходил к окну, из него ипподром был виден как на ладони, и наблюдал за ходом борьбы на призовой дорожке. Пока что заезды проходили без неожиданностей.

С не меньшим интересом следила за перипетиями соревнований и Ольховцева. Случайно она заметила внизу, перед директорской ложей Синебродова, мужа школьной подруги. Увидев знакомое лицо, почувствовала себя увереннее и спокойнее, хотя понимала, что он и не подозревает о ее присутствии на ипподроме. «Очень кстати, что он бывает здесь, – подумала Наталья Евгеньевна, – при случае расспрошу его о разных сторонах ипподромной жизни».

Проблема неоправданных сбоев волновала не только директора ипподрома. Она переполошила и ипподромное жулье, мешая влиять на результаты заездов, и букмекеров, которым темные заезды были выгодны, но грозили обострением отношений с теневым ипподромным боссом. А это весьма и весьма существенный аргумент, гораздо весомей, чем грошовая выгода от полученных ставок.

Суматоха, вызванная стихийными сбоями фаворитов в призах, непосредственно не затрагивала финансовые интересы Кривцова, но могла создать лишние трудности в осуществлении его планов. Он задумал раскрутить Решетникова на все его миллионы, упрятанные в каком-то европейском банке, и готовился к прыжку. Он давно бы уже приступил к осуществлению задуманного плана, если бы не одно «но». Кривцов не знал, как близко связан его бывший начальник с ипподромным боссом. К убийству старшего ветеринарного врача Решетников, безусловно, причастен. В этом Кривцов нисколько не сомневался. Но одно дело – заказать убийство и заплатить за него, не вдаваясь в подробности, и совсем другое – действовать совместно с теневым хозяином ипподрома в целях обоюдной безопасности.

Синебродов, возможно сам того не подозревая, коснулся наиболее актуальной для Кривцова проблемы.

– А Липатников Павел Михайлович? Разве ты не знаком с ним? – спросил помощник депутата Государственной Думы с прежней невозмутимостью, хотя ему уже изрядно надоело толочь воду в ступе.

– Кто это? Понятия не имею.

– Ну и память у тебя. Никуда не годится. Как только ты ухитряешься помнить… – Синебродов сделал паузу. Кривцов напрягся, ожидая очередного коварного удара. И не ошибся. – Шестизначные цифры кода и девятизначный номер своего нового счета в «Собинбанке»?

«Вот оно, нынешнее ворье. Вместо отмычки и кистеня – информационные центры с компьютерной техникой последнего поколения, неограниченным банком данных и штатом дипломированных специалистов. Не удивлюсь, если ему известно, что я ел сегодня на завтрак», – подумал Игорь Николаевич со смешанным чувством зависти, восхищения и сознанием собственного бессилия.

– Жизнь заставит, еще и не то запомнишь, – уже без прежней спеси сказал он.

– Ладно, я освежу твою память. Помнишь, когда мы встречались с тобой в последний раз? Примерно двадцать лет назад. Я тогда только освободился. Приехал в Москву, меня не прописали. Жил на птичьих правах. Забрел как-то в наш двор и встретил тебя. Ты гремел на всю Кутузовку. Как же? Игорь-катала. Я сдуру и предложил тебе партию в картишки. Во что, не помнишь? В терц или третья-ми?

– Смутно.

– Не важно. Одним словом, ты согласился. Еще бы не согласиться. Авторитет, катала, и вдруг отказывается общипать в карты какого-то жмурика. Вокруг ребятишки крутые, как сейчас говорят. Что они могут о тебе подумать? Нужно держать удар. Ты обязан быть в гуще уголовной жизни. Иначе откуда ты сможешь черпать ценную информацию для уголовки? Раскинули мы с тобой картишки, и тут, как из-под земли, наш участковый. Павел Михайлович Липатников. Запыхался, бедный. Откуда-то издалека прибежал. Я, понятное дело, ноги: у меня подписка о немедленном выезде. Игра не получилась, и ты сохранил лицо. Хорошо ты его настропалил. До сих пор не пойму, как ты ему дал маяк.

Кривцов криво усмехнулся: «Надо уметь кошек есть. Сколько я вашего брата облапошил. На то и голова, чтобы думать. Ну и память у Володьки!»

– И это все, что ты хотел мне сказать?

– Еще чуть-чуть потерпи. Этот Липатников вскоре ушел на ипподром, и ты тоже туда подался. Через год Липатников капитан, через два – майор. И началось его триумфальное восхождение. Отношений вы не порвали, дружите семьями, ходите друг к другу в гости. Сейчас он в МВД, в Управлении исполнения наказаний. Продолжать дальше? Или ты все-таки поможешь мне в моем деле?

Информированность Синебродова поразила Кривцова.

Во время разговора референт Володьки не проявлял к нему видимого интереса, демонстративно повернулся спиной, но стоял рядом и все прекрасно слышал. Эти примочки Кривцову были известны и подтверждали его предположение о том, что друг детства не порвал с прошлым и продолжает соблюдать воровской закон: не оставаться с глазу на глаз с милиционером или пособником милиции, чтобы не быть заподозренным в доносительстве. Кривцов мнил себя великим психологом и ни на секунду не сомневался в истинности своих тонко выверенных умозаключений.

– Липатников – принципиальный мужик, против закона не пойдет, – все еще продолжал упорствовать он.

– Это уже другой разговор. Сведешь меня с ним? Дальше мои проблемы.

– Ты сам видел бумаги в Аграрном комитете Думы?

– Да.

– И что в них?

– Если коротко – ориентировка. Направление, где искать.

– Что искать?

– Так, пустячок. В общей сложности, как я понял, что-то около двенадцати миллионов долларов.

– Приличные деньги.

– Да, подходящие.

– И ты говоришь, я их умыкнул?

– Не совсем так. Но рыло у тебя в пуху.

– Конкретней можешь?

– Ты ездил в Швецию покупать лошадей?

– Ну и что?

– Вот и все. Остальное тебе лучше известно.

– И этим ты хотел меня придавить?

– Не только. Есть любопытные подробности, подтверждающие аферу, но сейчас я всего не упомню.

– Обещаешь вспомнить, если я сведу тебя с Липатниковым?

– Ну, ты за горло меня берешь. Помнишь Алика Говорова из четвертого подъезда? Он постарше нас с тобой был. Освободился по амнистии. Приехал духарной такой. Ходил – не подступишься. И вдруг исчез. Помнишь? Только в конце лета нашли. На «Филях». Выудили из Москвы-реки.

Будто ушат ледяной воды вылили на Кривцова. Еще бы не помнить Алика Говорова! Он и сейчас еще по ночам снится. Труп выловили обезображенным. Отрезаны уши, нос. На спине ножом вырезано «дятел». Стучал в зоне. Думал, грехи останутся там, а они настигли его и на воле. После этого случая Кривцов пуще всего боялся попасть в тюрьму. Этот страх висел над ним, как кувалда. Володька ударил в самую больную точку.

– Ну и гад же ты! Неужели способен убить человека?

– Страшно? Тут ты неоригинален. Грешить надо меньше.

– Кого ты собираешься вытащить из тюряги? Дружка-подельника? Я его знаю?

– Успокойся. Пацана из малолетки. Ни за что сидит. Ну, договорились?

К пятому заезду погода резко испортилась. Утихший было к утру, снова подул сильный ветер. Небо затянули низкие облака. На флагштоке возле табло, будто кнут пастуха, защелкало трехцветное полотнище. Моду вывешивать в беговые дни российский флаг ввел новый директор, но праздничности это не прибавляло.

Анатолий Михалкин, наездник I категории, скучал в падоке. Немногим меньше месяца назад его лишили езды за фальшь-пейс, и он от нечего делать наваривал в тотализаторе. Ипподромная мелюзга не решалась подходить к нему. В их глазах он был кудесник, недосягаемая величина. Издали ловили взгляд, готовые услужить, разбиться в лепешку ради возможности подойти к нему хотя бы раз в месяц и спросить:

– Кого сыграть, Анатолий Иванович?

Маэстро, казалось, никого не замечал, не интересовался происходящим вокруг, скучал и с отсутствующим видом смотрел на проминочную дорожку. В действительности от него не ускользала ни одна мелочь на ипподроме: ни настроение на трибунах, ни реплики коллег на кругу, ни нервная суета начальника производственного отдела, который челноком мотался между падоком и директорской ложей.

– Хочешь выиграть немного денег? – послышался голос.

Михалкин огляделся. Поблизости – никого.

«Не мешало бы», – подумал он.

– Сегодня у тебя такой шанс будет. Не упусти.

«Что за чертовщина? Наверное, все этот ураган проклятый. Всю ночь не давал заснуть. Нервы никуда не годятся».

– Толя, сыграй в шестом заезде третьего, первого и шестого. Поставь в этом порядке, – сказал ему шепотом наездник из смежного тренотделения, притормозивший возле него качалку. – Понял?

– Понял, понял? Откуда ты взялся? Еще полминуты назад тебя здесь не было.

– Смотри не опоздай. Скоро закроют кассы.

Тотошники встали в стойку. Ясное дело, они не услышали ни слова, но рассчитывали сориентироваться по реакции маэстро. Но тот не шелохнулся.

– Думаешь, он что-нибудь сказал Михалкину?

– Не сомневайся. Деньги они варят вместе.

– Вот бы узнать их разблюдовку.

– Пожалуй, рискну.

– Сходи. Но, думаю, тухлый номер.

Прежде чем послать своего человека в кассу, Михалкин выждал удобный момент, а заодно и взвесил подсказанный вариант. Темная комбинация, которую ему предложили сыграть, могла оказаться выигрышной только в том случае, если на ипподроме затишье и играют фаворитов. Идеальным флюгером в этом плане был начальник производственного отдела, черпавший сведения из рапортичек наездников и игравший только наверняка. Судя по тому, как он беззаботно флиртовал с новым замом главного бухгалтера, события развивались именно так, что подтверждало и поведение тотошников. Уткнувшись в программки, они вымучивали стопроцентные комбинации. Ипподромные жучки, тоже, видимо, не зная ничего определенного, подозрительно приглядывали друг за другом.

«Самое время запускать гонца», – решил Михалкин и крикнул своего человека:

– Коля, принеси-ка пару бутербродов и пива.

Тот мигом слетал в служебный буфет. Вместе с деньгами наездник передал ему бумажку с цифрами комбинации. В специальном инструктаже он не нуждался. Прекрасно знал, что делать дальше.

Тотошники взяли его на прицел, готовые кинуться следом за ним в кассы, но ничего такого не произошло. Человек Михалкина вернулся на свое прежнее место – к судейской вышке. Сам наездник с видимым удовольствием припал к банке пива. А время бежало, приближался старт. Один из жучков все же отважился подойти.

– Приятного аппетита, Анатолий Иванович. Скоро опять на дорожку?

– А… Это ты, Макс. Как успехи? Хороший сегодня улов?

– Не очень. Бегут одни фонари. Выдача – ноль целых, хрен десятых. Только-только свои возвращаю. Подсказали бы что-нибудь стоящее. Я в долгу не останусь.

– Вообще-то ты знаешь, я не по этой части. Все больше духовной пищей интересуюсь. А ты и вправду можешь поставить, не поднимая шума?

– Обижаешь, Анатолий Иванович.

– Вот тебе пять червонцев. Сыграй на все в «Тройном экспрессе» 2–5–7. И чтобы ни одна душа не видела. Да перестань ты насвистывать, деньги водиться не будут.

– Ерунда все это. Нечистую силу опасайся, но и сам не фраернись.

«Давай, давай да штанишки не обмарай».

Макс «огородами», петляя, стараясь запутать тотошников, бросился в кассовый зал, но ипподромные игроки – ушлые ребятишки, «понесли» его на руках, передавая друг другу взглядами, жестами, кивками.

Минуты через три, никем не замеченный, исчез человек Михалкина. Он передал знакомой в кассе крупную сумму и бумажку с цифрами комбинации, на которую надо поставить все деньги.

Вскоре ипподром загудел. Возле касс началась давка. Обезумевшие от верной удачи люди, оскорбляя и отталкивая друг друга, торопились поставить все, что имелось у них, на беспроигрышную комбинацию.

На информационном табло, будто на счетчике такси, с фантастической быстротой замелькали цифры, показывающие количество поставивших на вторую, пятую и седьмую лошадей. Убедившись, что деза прошла, Михалкин, насвистывая, пошел к себе в тренотделение.

Между тем горячка у касс тотализатора достигла наивысшей точки. Щуплые пенсионеры, бренча медальками на замызганных пиджачках, отчаянно работали острыми локотками, тянули цыплячьи шеи, высматривая знакомых возле желанных окошек. Их бесцеремонно отталкивали насупленные молчуны с пропитыми харями и для убедительности совали под нос волосатые кулачищи. Горластые бабенки кричали через головы знакомым кассирам, на пальцах показывая свои варианты. Не удержались от соблазна поставить на верную комбинацию даже милиционеры из ипподромной команды. Такое коллективное помрачение ума, массовый психоз стали возможны потому, что сочетание цифр Михалкин взял не с потолка, а выбрал с глубоким пониманием дела. Профессионал. Что еще скажешь? Но главное, что предопределило успех запущенной утки, это – желание тотошников поверить именно в такой расклад.

Сам наездник всего этого не видел, но легко мог представить. Ипподромные игроки не вызывали у него сочувствия, потому что он знал первопричину их неизлечимого недуга. Жажда легких денег, мгновенного обогащения привела сюда этих людей. Они добровольно выбрали эту цель, достижимую, как им казалось, без труда, знаний и даже риска.

Уже покидая ипподромный круг, Михалкин заметил Решетникова, бывающего на ипподроме лишь по большим праздникам.

«А этот прохвост что здесь вынюхивает? – удивился наездник, увидев у него фотоаппарат с мощным объективом. – И к чему весь этот маскарад? Задрипанный вид, набитая хламом авоська».

Непосредственно, я тебе – ты мне, их интересы не соприкасались, но племянник Решетникова Паша, наездник из смежного тренотделения, бездарь и хапуга, имевший лучших лошадей на ипподроме благодаря родству с пройдохой из главка, был у Михалкина костью в горле. Естественно, что и к его протеже он питал недобрые чувства.

Объявили: «Лошадей к старту».

Участники заезда потянулись к стартовой машине, перестраиваясь на ходу по номерам и вытягиваясь в две цепочки. Стартовая машина перегородила крыльями дорожку и, набирая ход, понеслась вдоль трибун. Вплотную за ней, касаясь мордами металлических крыльев, рванулись лошади под нервные крики наездников. Стартовое волнение передалось и Михалкину. Мысленно он был на беговой дорожке, в гуще стартующих, и вместе с ними глотал гарь выхлопных газов вперемешку с мелкой бетонной пылью.

Вопреки ожиданиям игроков, уверенных, что их верные лошади побегут от «места до места», обеспечив себе превосходство на старте, заезд складывался по другому сценарию, более зрелищно и напряженно.

Борьба за бровку – наиболее выгодное место на дорожке, началась с ударами стартового гонга. Одновременно к ней устремились все три запряжки, разбитые в тотализаторе почти до нуля. Однако уже на выходе из первого поворота лидерство захватил шестой номер, которого и близко не было в расчетах играющих. Третий номер бежал вторым колесом. Тут же держался первый номер.

То, что творилось на призовой дорожке, представлялось большинству играющих полным абсурдом.

– Куда ты лезешь, дурень? Тебя и на полкруга не хватит, – кричали они шестому номеру, будто он мог услышать.

– Гляди, гляди. Третий и первый зажали второй номер в коробочку.

– Ничего страшного. На финише все решится.

Темп бега диктовали наездники, решившие сделать деньги, и бежали в договоренную между собой резвость. Игроки были правы. Все решится на последней четверти дистанции, перед трибунами, на глазах одураченных зрителей.

– Дедушка, дедушка, смотри, лошадка засмеялась.

Рысак, бежавший под вторым номером, вдруг закинулся, широко оскалил рот и, жадно глотая воздух, поскакал галопом.

– Нет, Леночка. Она не смеется. Она сердится, потому что не может угнаться за остальными. Силенок ей не хватает.

– Дедушка, сфотографируй ее, сфотографируй. Придем домой, покажем маме.

Но дедушке было не до этого. В объективе он держал Кривцова и стоящего рядом с ним Синебродова, стараясь сделать снимок почетче.

Позади остались три четверти, а ясности не было. К последнему повороту лошади подошли плотной группой. Бег по-прежнему вел шестой номер – рослый костистый трехлеток с мощной мускулистой грудью. Вплотную за ним держалась низкорослая кобыленка, судя по сбалансированному ходу и ровному дыханию, имевшая в запасе немало сил. С поля их продолжали атаковать соперники, но опытный глаз видел: силы у них на исходе.

Под недоуменные крики кавалькада вылетела из последнего поворота и стала разворачиваться веером. Впечатляющее зрелище! Разметанные ветром гривы, кричащие глаза лошадей и четкий, без единого сбоя, чеканный перестук копыт.

Пятый номер, поджарый жеребец с мощной подсушенной мускулатурой, заметно увеличив скорость, стал выходить на удобную для решающего броска позицию, но вдруг закинулся и, оскалив зубы, поскакал галопом.

– Этого не должно быть. У лошади безупречный, прекрасно сбалансированный ход, – обратил внимание Ольховцевой директор ипподрома. – Вот вам наглядный пример сбоя, о котором я говорил.

Второй номер, по мысли игроков, имеющий хорошие шансы на победу в заезде, выдвинулся из общей массы лошадей и тоже попытался разрушить лидерство нацеленной на выигрыш троицы. Трибуны откликнулись криком одобрения:

– Давай, родимый! Нажми чуток, осталось немного!

Он уже захватил третьего, приближался к первому номеру, бежавшему вторым. Казалось, еще немного усилий – и он выйдет в лидеры. Но не тут-то было. Наездник, выступавший под третьим номером, улучив момент, когда настырный соперник оказался на мгновение закрытым от трибун и судейской ложи соседней запряжкой, «неосторожным» движением хлыста коснулся паха его лошади. «Коснулся» – сказано не совсем точно: ожег молниеносным ударом. Рысак, разгоряченный борьбой, вскинулся на дыбы и под гул разочарования трибун запрыгал галопом.

Эти две с небольшим минуты, которые длился заезд, зрители, а точнее, игроки, поставившие на комбинацию, подброшенную Михалкиным, находились в каком-то тумане. Построив модель предстоящей борьбы в заезде, они словно заперли себя в клетку ошибочных предубеждений и не видели ничего, что не вписывалось в эту схему. Это напоминало массовый гипноз, фокусы сатаны, кстати, кое-кто потом так и расценил шестой заезд. «Чуть-чуть не хватило выносливости второму номеру, пятому и седьмому наездникам – мастерства, и, не сбейся с рыси на финише второй номер, деньги были бы в кармане». Но когда ударил финишный гонг, люди вдруг прозрели, и всем стало ясно – сыграли они туфту.

Третий, первый, шестой пришли к финишу в этом порядке. Пришли, четко обозначив интервалы между собой, чтобы у судей не появилось соблазна поменять их местами. Порядок распределения мест в заезде зафиксировали фоторепортеры и фотофиниш. Блестяще разыгранный спектакль. Высочайший уровень. Даже начальник производства не побежал в судейскую требовать отмены результата заезда.

– Как говорится, без комментариев. Вы все видели своими глазами. Два сбоя, и оба не объяснимые ни логикой борьбы в призу, ни уровнем подготовки. Слово за вами, Наталья Евгеньевна, – подытожил картину мошенничества директор ипподрома.

– Ну и задачку вы мне задали! Не знаю, с какого бока подступиться. Давайте начнем с ветеринарной службы. Распорядитесь, чтобы у этих лошадей, пятого номера и второго, срочно взяли кровь и сделали анализ на количество содержания адреналина. И еще. Предупредите бухгалтерию, чтобы все крупные выигрыши в этом заезде выдавали только после предъявления удостоверения личностей. Список этих людей должен быть у меня. Кроме того, я возьму видеозапись заезда, может быть, увижу что-нибудь интересное.

Наталья Евгеньевна подошла к окну посмотреть, не ушел ли Синебродов? Его на прежнем месте не оказалось. Ею овладело странное чувство: то ли огорчения, то ли обиды, и невольно вспомнилось далекое прошлое, когда они с Градолюбовой, обе девятиклассницы, были неравнодушны к Володьке. И вдруг он исчез неизвестно куда…

Ольховцева вскоре поступила в университет на юрфак, увлеклась сыском и вся погрузилась в изучение криминалистической науки. Она попробовала себя во всех качествах универсального сыщика: в оперативно-розыскной работе, дознании и эксперта, но выбрала биологическую стезю в криминалистике, знала все последние достижения в этой области, имела собственные открытия и успешно использовала их в практической работе.

Мужчины незаметно отошли в ее жизни на второй план, приобрели, если можно так выразиться, вспомогательное значение, обеспечивая нормальную жизнедеятельность организма. И не более того. Ее это вполне устраивало, во всяком случае до тех пор, пока не объявится некий особенный экземпляр, способный разрушить укоренившиеся привычки.

Синебродова она встретила снова уже в качестве мужа Градолюбовой, и никаких иных, кроме дружеских, чувств он уже в ней не вызвал. Тем не менее сейчас, не найдя его там, где хотела увидеть, Ольховцева ощутила легкую горечь…

Когда на информационном табло появились Цифры выигрышных комбинаций, к Кривцову подошел начкон Степного конного завода и, тряхнув перед ним стопкой тотализаторных билетов, сказал, неприятно ощерившись:

– Зря вы, Игорь Николаевич, отказались от моего предложения. Могли бы дуриком срубить хорошие деньги.

Выдача на каждый выигрышный билет получилась приличной, но повезло немногим. Через некоторое время в конюшню к Михалкину принесли спортивную сумку, полную денег. Он отрядил гонца за спиртным, кликнул дружков-подельников и закатил пьянку.

– Вот почему я тебя уважаю, Толя, ты не жлоб. Любишь посидеть в теплой компании и не дерешь нос, как эти французы пархатые, якобы мастера международного класса.

– Ты не прав. Не все среди них падлы. Взять хотя бы Пашу, соседа твоего по конюшне.

– Сравнил тоже. У Паши лучшие в стране лошади. Все пенки с конных заводов. С таким товаром и я бы стал душа нараспашку.

– Я слышал, Решетников кем-то ему доводится.

– Об этом все знают. Иначе с какой стати направлять к нему лучший товар?

– Сегодня я его на кругу видел. Одет странно.

– Наверное, ошибся. Его сюда калачом не заманишь. Приезжает только на выводку.

– Правду болтают, что купленный в Швеции производитель без яиц? Как его?..

– Яйца у него на месте, а вот семенные канаты действительно закупорены.

– И что же наши смотрели, когда покупали?

– Смотрели, да, видно, ничего не увидели.

– Или не захотели увидеть.

– А какой понт? Неустойку все равно заплатят.

– Подставляй карман шире. Поезд ушел. Проморгали коннозаводчики. Истек срок.

– Ладно дуру-то гнать. Такие уж у нас дураки, дадут себя облапошить. Ишаку ясно, кто-то прилично наварил на этом.

– Хватит, мужики, все о работе да о работе. Давайте о бабах. Днем в конюшню ко мне прибегал жучок, выдал прикол – чуть не подох со смеху. Рассказал, на букмекеров накатал рэкет и, не поверите, пять баб среди них. Говорит, машут ногами не хуже Чака Норриса.

– А еще чем машут, не рассказал? Этим нынче никого не удивишь. Сейчас бы Таньку сюда. Вот баба! Пожиже развести, на всех хватило бы. Скажи, Толик?

– Это какая Танька? Из конторы, что ли?

– Ты ее не знаешь. Когда-то у Анатолия Ивановича работала. Ой и хороша штучка. Налей, Толя, еще по полстаканчика.

В дверь каптерки постучали, и, не дожидаясь разрешения, на пороге появился ипподромный кузнец – мастер золотые руки. Обязательный, уважительный парень лет за тридцать.

– А… Валера. Проходи. Выпьешь с устатку?

– Спасибо, Анатолий Иванович. Оглоблю для призовой качалки я наладил. Посмотрите? Может, что не так?

– Я тебе верю. Ты – мужик добросовестный. Столько хватит? – Михалкин, не глядя, достал из тумбочки две бумажки и протянул кузнецу. Попались две сотенные.

– Даже больше, чем я рассчитывал. Спасибо. Всегда к вашим услугам.

– Может, все-таки выпьешь?

– Нет, я побежал. Дел еще по горло.

Когда за Валерием закрылась дверь, наездники возобновили разговор.

– Говорят, и другой купленный за бугром жеребец тоже никуда не годится…

– На прошлой неделе пал. Подох на кобыле. Чересчур горяч оказался. Разрыв аорты.

– Это было ясно, когда он еще в карантине стоял. Ветеринарный врач составил акт и отослал в управление.

– И что?

– Ничего. Ни ответа, ни привета.

– Это не его вчера грохнули в ветлазарете?

– Его. Но там другое дело. Говорят, его сатанисты уделали.

– Мужики, не в курсе, сколько всего отстегнули за лошадей?

– Огромные деньги. Нам с тобой и не снились.

– Вы будто вчера родились. Я сам ездил за лошадьми вместе с Кривцовым. Он оформлял бумаги, а я сопровождал лошадей в коневозке. Шведка ему открытым текстом сказала: лошади непригодны для производства. Вроде даже какую-то бумагу дала.

– Завязывай, Толик. Ты лишку перебрал. Несешь какую-то лабуду: чего-то слышал, кого-то видел. Это их дело, там наверху. А наше – сопеть в тряпочку. Получил дрова и делай из них элиту.

– Правильно говоришь. Вот у меня где эта работа. Давай лучше о бабах. Скажи честно, Анатолий Иванович, ты оприходовал ту шведку? С твоей правилой это – плевое дело.

– Сказанул тоже, как в лужу… Эта дамочка из конторы.

– А что, в конторе им зашивают во избежание несанкционированных случек?

– Толя, сколько у тебя, если перевести в дюймы?

– Думаю, пятнадцать будет.

– Ничего себе.

– Но это в возбужденном состоянии.

Гул трибун не долетал сюда. На водилке, видной из окна, ходили по кругу лошади. Время от времени какая-нибудь вскидывалась, шумно фыркала и трясла головой, будто стряхивала туманящий глаза сон. Из глубины конюшни слышалось бряцание удил, а временами – цоканье подков по бетонному полу. Наездники галдели, не слушая друг друга. Все были изрядно навеселе. Михалкина тоже развезло, и он витал где-то далеко. Какой была бы его жизнь в прошлом веке? Или через сто лет? Другой, кроме той, что сейчас, он не хотел. В ней ему было уютно, удобно, и казалось, она будет длиться вечно.

Между тем бега закончились, ипподром опустел. В сквере, недалеко от только что построенного подземного перехода, сидел на скамейке Боря Резаный с двумя дружками и поджидал кого-нибудь из команды букмекеров. Хотел потрясти, чтобы узнать их коновода. Выходов с ипподрома много, мог не дождаться, но ему повезло: одного он поймал и вытряс из него все, что было возможно.