Текст книги "Аркан для букмекера"

Автор книги: А. Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Видеокассета, фотоснимки трупа и официальная бумага о его идентификации пополнят ваше досье. Скажите, Кривцов знал или лишь догадывался о планах можайских рэкетиров нагреть его в деле с автосалоном «Ригонда»?

– Об этом лучше спросить его самого.

– Поставлю вопрос иначе. Мог Кривцов каким-то образом это узнать?

«Как же я раньше не подумал об этом? Дипломат с микрофоном и магнитофонные записи. Оттуда я мог бы почерпнуть немало полезной информации».

– Полагаю, что мог бы, если, конечно, ваша информация о причастности его к этому делу соответствует действительности. У него был кейс с вмонтированным микрофоном.

– Решетникова знаете?

– Петра Егоровича?

– Да.

– Он иногда бывает на ипподроме.

– В минувший выходной день вы с ним встречались?

– Это проверка на откровенность?

– Считайте, что так.

– Он заходил ко мне в опорный пункт.

– В связи с чем?

– Понятия не имею. Спрашивал какую-то ерунду, известную сейчас любой бабке, имеющей телевизор. Якобы на его знакомого кто-то наехал и требует деньги и он не знает, куда обратиться за помощью. Я дал ему телефоны доверия.

– И все?

– Показал фотографию одного человека, снятого вместе с Кривцовым. Спросил, не знаю ли я его. Я ему сказал.

– И кто это был?

– Некто Синебродов, помощник депутата Государственной Думы.

– Синебродов, Синебродов… Знакомая фамилия. Не Владимир?

– Владимир Александрович. Точно, Александрович. Вы с ним знакомы?

– Еще бы. Когда-то известный авторитет в уголовном мире. Неоднократно судим. Входил в десятку самых-самых.

– Скажите на милость.

– В какой связи он интересовался Решетниковым?

– Этого я не понял. Надо же! Никогда не подумал бы, что это птица такого полета.

– Возьмите его себе на заметку. Этот человек нас крайне интересует, любая информация о нем.

Покинув офис, Шацкий вздохнул с облегчением, но на душе остался неприятный осадок, прежде всего от неопределенности положения, полной зависимости от какого-то дяди. Сегодня он добрый, отпустил. А завтра?

Шацкий почти не запомнил его лица. Типичная физиономия сотрудника спецслужбы: ничем не примечательная, постная и лживая. Все, что осталось в памяти, это след ожога на левой щеке, возле уха размером с доперестроечный рубль и странный запах, перебивающий лосьон и даже табачный дым, приторный запах гниющего трупа или незаживающей язвы.

Пожелав удачи Шацкому, Лунев – а это он учинил допрос майору милиции – смог наконец расслабиться. Все эти полчаса он сидел как на иголках, ожидая, что вот-вот налетит ОМОН. Слава богу, этого не произошло, и он благодарил родную милицию за то, что там полно дураков.

Жженый отключил телефон и минут сорок сидел неподвижно, пытаясь осмыслить случившееся, осмотреться и подумать, как жить дальше. «Не пора ли прекратить эту сумасшедшую гонку? Сколько человеку надо для безбедной жизни до конца дней? У меня все это есть. Или я собираюсь прожить две жизни? Может быть, хватит играть в прятки со смертью? Денег мне хватит по гроб. Нет лишь покоя и уверенности в завтрашнем дне».

В отличие от большинства новых русских, которым всегда мало денег, Лунев решил остановиться. Получив возможность контролировать ипподром, он понял: это – золотое дно, можно забросить все остальное и жить одним этим бизнесом. Если бы не одно, но очень существенное «но». На «хвосте» у него плотно сидели блатные. Пока, правда, ничего, кроме подозрений, у них нет. Но это пока. Жженый прекрасно знал хватку Шнобеля и особенно Филина. Сейчас нет, а завтра наверняка будет, что-нибудь раскопают. Поэтому единственный выход – немедленно рвать с ментами.

Но одно дело хотеть, и совсем другое – сделать. Менты отпустят только в деревянном бушлате, ногами вперед. Будут спекулировать, пугать утечкой информации, вешать чужих собак. И все-таки выход был, простой, как все гениальное, но крайне рискованный. И Жженый решился. Он надумал совершить незначительную «подлянку», нарушить воровской кодекс чести, но непременно по мелочи, чтобы за это не пришлось платить кровью, а слегка получить «по ушам».

Приняв столь важное решение, Жженый, однако, не спешил бросаться в омут. По многолетней привычке решил отложить осуществление плана на неопределенное время, дать принятому решению отлежаться, потомиться, хорошенько перевариться.

После разговора с Шацким у него появились вопросы к Кривцовой. Ее роль подходила к концу. Приближалось время пожертвовать этой фигурой, но, прежде чем это произойдет, Жженый собирался выжать из нее все, что возможно. Предварительно созвонившись, он отправился к ней домой.

Тонька, убаюканная честностью игры партнера, почти поверила в его искренность, встретила радушно, рассчитывая на взаимность. Лунев это понял и постарался укрепить ее заблуждение.

– Ну что, Тонечка, можете поздравить себя с успешным завершением подготовительного периода. Две-три недели, и наш клиент дозреет. По такому поводу не грех и выпить. Как вы?

– Сейчас все организую.

Она не отказалась бы вступить с ним в более близкие отношения, но он приехал по делу.

– Хорошо у вас, уютно, светло и по-домашнему мирно.

– Спасибо. Приятно это слышать от вас. Вот и приезжайте почаще.

– А что? Возьму и поймаю вас на слове.

– Мне будет очень приятно.

– За вас, за ваше очарование и уют вашего дома.

Начало многообещающее. Тонька приободрилась и демонстративно поправила теснящий лифчик. Но гость на это не клюнул.

– Тонечка, давайте еще разок перелистаем наши бумаги. Копии, копии, конечно.

– А может быть, отложим на время это занятие, займемся другим, более приятным делом?

– Что может быть приятней, чем шелест купюр? Шучу, конечно. Любые сокровища – ничто перед вами. И уж тем более эти паршивые бумажки. И все-таки давайте еще разок взглянем на них.

Антонина принесла, Лунев бегло просмотрел их.

– Вы уверены, это все, что было у мужа?

– По-моему, были еще. Если память не изменяет, финансовые документы. Куда-то исчезли. Куда? Ума не приложу. Всю квартиру перевернула вверх дном.

– Бог с ними, с бумагами. Не беда. Нам вполне хватит этих.

Он слукавил. Теперь узнал и мотив убийства. Несомненно, это недостающие бумаги.

– Дипломат вашего мужа цел?

– Должно быть.

– Позвольте взглянуть.

– Сейчас принесу.

Жженый моментально нашел подслушивающее устройство и портативный магнитофон, скрытые в кейсе. Антонина знала, где хранятся пленки. Лунев все прослушал и выбрал одну. Поставил еще раз прослушать.

«– Какие дела с моей просьбой?

– Разговор у меня был. Но я тебя предупреждал, он – мужик принципиальный, против закона не пойдет».

– Это голос вашего мужа?

– Да.

«– И на том спасибо. Мог бы сказать это по телефону, а не гонять через всю Москву. Буду искать другие подходы.

– Ты, Филин, не кипятись. Здесь не вышло – поищем в другом месте. Пятьдесят тысяч долларов потянешь?

– При условии, если процедура не продлится дольше недели.

– Сложно, но думаю, уложусь. Половину вперед.

– Как скажешь. Но учти, спрашивать буду с тебя.

– Ко мне домой завтра сможешь подвезти?

– Вечером устроит?

– Вполне. В котором часу?

– В семь буду у тебя. Давай телефон и адрес.

– Вот визитка. Там адрес и телефон.

– Так что, я не понял, время пошло? Завтра какое у нас число?..»

– Ваш муж покончил с собой какого числа?

– На следующий день после этого разговора. Кто этот Филин?

– Все сходится. Помните наш разговор в машине, у стоянки ипподрома? Как видите, я оказался прав. Вашего мужа убили. Теперь ясно, как убийца проник в дом. Ваш муж открыл ему сам. Двадцать пять тысяч остались на месте?

– Первый раз слышу о них.

– Филин – очень опасный бандит. Если он узнает о существовании этой записи, вам конец. Достанет из-под земли. У вас есть телефон начальника ипподромной милиции? Это ведь он пытался докопаться до истинной причины смерти вашего мужа?

– Телефон он мне давал. Просил позвонить, если что-то узнаю новое в дополнение к известным фактам. Сейчас посмотрю в записной книжке. Вот, нашла.

– Позвоните ему немедленно. Пусть срочно приезжает и заберет эту кассету. Не мешкайте ни минуты. Пока эта кассета у вас, вы подвергаетесь смертельной угрозе. Все остальные я заберу, спрячу на всякий случай. Они в вашем деле лишь повредят, загрузят сыщиков ненужной информацией. Ну, я побежал. Позвоню вам часа через два. Вы все подробно расскажете. Звоните, звоните на ипподром. Нет на месте – пусть разыщут. Не откладывайте ни на минуту.

ВСТРЕЧА

Накануне у Синебродова была тяжелая игра в ночном клубе на Новом Арбате. Его партнер – король рамса и подкидного дурака – имел университетское физико-математическое образование, феноменальную память и уникальную способность подмечать и запоминать самые незначительные типографские огрехи на рубашках карт. Если в рамс и подкидного еще находились желающие составить ему партию, то в терц – практически никого. Одним из немногих был Синебродов.

Игра закончилась лишь под утро с хорошим плюсом для Владимира Александровича. Домой он приехал, когда уже начинало светать. Проспал до полудня, а когда проснулся, нашел на столе записку от Градолюбовой.

«Володя, постарайся быть вечером дома. Ты не забыл? Сегодня у нас с тобой юбилей. Возможно, придут гости.

Целую. Лида».

Синебродов мечтательно улыбнулся. Надо же! Никогда специально не гонялся за любовью, и так повезло. Уже столько лет вместе, а волнуюсь всегда, как пацан. Он почувствовал удивительный прилив сил, щемящую сердце нежность и опять, как случалось с ним тысячу раз, ощутил нерасторжимость их союза.

У многих этот союз вызывал недоумение и в то же время тайную зависть. Они не могли понять, что общего может быть у уголовника, профессионального карточного игрока и преуспевающей журналистки, воспитанной в интеллигентной добропорядочной семье на безоговорочном уважении к закону, к тому же с внешними данными героини латиноамериканских сериалов. Не верили, что их может связывать глубокое чувство. И тем не менее это была любовь, которая уже тогда, в годы их молодости, подменялась такими суррогатами, как брак по расчету или по половой совместимости, не говоря о нынешних временах, когда понятие «любовь» начисто исключено из взаимоотношений мужчины и женщины, заменено брачным всеобъемлющим контрактом или «занятием любовью».

Практичный молодой человек может не согласиться, дескать – любви нет. Кто-нибудь видел ее, трогал руками? И по-своему будет прав. Любовь – понятие эфемерное, но именно она помогла Синебродову остаться самим собой, сохранить человеческое достоинство, да и просто выжить в скотских условиях родной пенитенциарной системы.

Любовь во многом сродни совести, тоже как бы «вещь в себе», и не нуждается ни в каких видимых проявлениях. Она в самом человеке, как и совесть, и он сам себе – судья, обличитель и палач. Любовь подвигает смотреть на избранника сердца снизу вверх, боготворить и идеализировать. Что же касается Синебродова, то он стремился быть достойным Лидии Михайловны, оставаться именно тем, кому она отдала лучшие годы, не дать ей разочароваться, усомниться в правильности выбора.

Градолюбова часто задумывалась над природой своих взаимоотношений с Синебродовым, искала им разумное объяснение и не находила. Он ничего не скрывал от нее, был с ней предельно откровенен и всегда оставался самим собой – вором отчаянным и бесстрашным, компанейским веселым парнем, умеющим многое взять от жизни. Что касается его сущности, внутреннего содержания, то Градолюбова без всякой натяжки могла считать его высоконравственным человеком, если бы не маленькое «но»: он воровал. Хотя справедливости ради надо заметить: воровал ворованное у граждан внешне благопристойных, но жуликов по сути, пользовавшихся служебным положением, высоким покровительством и прочими аналогичными правами. Их наказывал Синебродов – робингудствовал, хотя, конечно, Градолюбова всей этой «кухни» не знала. В конце концов она перестала ломать голову над неразрешимой проблемой и приняла любовь к Синебродову как нечто фатальное, ниспосланное с небес. И ни разу не пожалела об этом. С ним ей было легко, надежно и абсолютно спокойно.

Внешне их отношения выглядели буднично и неброско, никакой экзальтации, все естественно, без надрыва, и в то же время между ними существовала неразрывная телепатическая связь: когда кому-то из них бывало худо, это тут же ощущал другой, а если все было нормально, они просто жили, спокойно занимаясь своими делами.

Способность любить, наверное, такой же дар Божий, как всякая одаренность. С детства Синебродов был влюбчивым и впечатлительным, любовался принцессой Греза из соседнего подъезда, строил воздушные замки и жил в них в свое удовольствие. Не будь Градолюбовой, он наверняка влюбился бы в другую девушку и был бы так же верен ей всю жизнь.

Поездка в казино на окраине Москвы оправдала себя как нельзя лучше. Пока Тонька прыгала у эстрады в поисках подобающего партнера, чистоделы Шнобеля выкрали у нее из сумочки ключи от квартиры и сделали слепки. На другой день поставили «жучки» и притихли в ожидании, когда у нее объявится Жженый.

Там же, в казино, Владимир Александрович встретил женщину, так взволновавшую его, что он не мог успокоиться несколько дней. Все это время, помимо воли, он думал о ней, не зная как поступить.

По случаю семейного торжества Лидия Михайловна вернулась с работы пораньше, попросила Синебродова раздвинуть в гостиной стол, одеться приличней, а сама ушла на кухню. Вскоре по квартире поплыли аппетитные запахи чеснока, ванилина, корицы. На столе появились бутылки, графины и все остальное, что полагается в таких случаях.

Гости не заставили себя ждать.

Градолюбова, общительная по натуре, тем не менее не откровенничала с коллегами о подробностях семейной жизни, но в редакции догадывались о какой-то романтической истории и сгорали от любопытства. Поэтому приглашенные поглядывали на Владимира Александровича с нескрываемым интересом. Он это прекрасно понимал и слегка усмехался, видя чересчур откровенный интерес к своей персоне, а в общем, он привык владеть собой в любой ситуации и поэтому не смущался.

Подруге спецкора, Кате, было на вид не больше тридцати. Она слегка конфузилась, но это не шло ей во вред, а напротив, добавляло очарования. Несколько полноватая, неторопливая в движениях, она посматривала на присутствующих с нескрываемым интересом, близоруко щурясь и невпопад краснея, отчего казалась еще более женственной и незащищенной.

– Катюша, как вам наша домашняя выпечка? – поинтересовалась у нее Лидия Михайловна.

– Объедение. С тех пор как умерла мама, я ничего подобного не вкушала.

– Какую паву отхватил ваш любимчик, – улучив момент, выразил свое восхищение Градолюбовой другой ее коллега, заведующий отделом публицистики. – И заметь, «не вкушала».

– Лида, не открыть ли нам с тобой небольшое кафе? Ты – на кухне, я – за стойкой. А? – пошутила жена публициста, тоже профессиональная журналистка.

– А как же бесчисленные почитатели твоих приперченных рецензий? От пресной пищи они могут зачахнуть.

– Не зачахнут. Сейчас умников развелось много. Бред так и прет из их болезненного подсознания.

– Фу, как вульгарно – бред. Свобода творчества. Творец волен в выборе темы и в средствах выражения, – подал голос спецкор, имеющий в редакции репутацию юного дарования.

– Скажите, ради Бога, зачем нормальному человеку экскурс в чье-то больное подсознание?

– А никто не неволит. Наслаждайтесь классикой. Имеете полное право.

– Допустим. Но посмотрим на проблему с другой стороны, – вмешалась в разговор журналистов следователь по особо важным делам. – Какой практический смысл заумного искусства?

– Всякое искусство заумно. Никто, кроме автора, не способен до конца понять произведение искусства.

– Оставьте, юноша. Искусство для искусства. Куда вас понесло?

– Нет, позвольте, Лидия Михайловна, я поясню свою мысль. Смешно и наивно искать в искусстве целесообразность. И тем более – утилитарность. Речь о другом: о халтуре, пошлости, шарлатанстве под личиной свободы творчества.

Ольховцева твердо держала свою линию:

– Творец и те, кому адресовано его творчество, должны играть по одним правилам, должны иметь одни и те же критерии оценки в искусстве.

– Вкус – понятие субъективное. Сколько людей, столько и представлений о красоте.

– Истинное искусство не перестает быть искусством оттого, что не всем понятно. Лида, помнишь, мы с тобой попали на премьеру «Зеркала» Тарковского? Фильм пустили на пробу в трех кинотеатрах. Публика тогда в Москве была весьма эрудированная. Свет зажегся, все потянулись на выход, и гробовая тишина. А почему? Боялись ляпнуть какую-нибудь глупость. Почти никто ничего не понял, но все чувствовали: это – искусство высочайшей пробы. Вот вам ответ на ваше утверждение о наличии условностей в искусстве. Ошибаться свойственно каждому в отдельности, но коллективное помрачение рассудка – нонсенс.

– Спрос рождает предложение. Творчество – тот же товар, и на него также распространяются рыночные отношения. Не все гении, но все хотят есть.

– Катенька, попробуйте салат, – предложила Градолюбова. – Очень вкусный. Разговор у них долгий и нервный, но пищеварению не вредит. Володя, поухаживай за девушкой. Ее кавалеру некогда. Нынешняя молодежь галантностью не отличается.

– Галантность – изобретение бездельников. Мы – люди дела. В девяносто первом году на баррикадах у Дома правительства в основном были молодые люди, отстаивающие право свободно жить, думать, творить.

– Творите, созидайте, никто не запрещает. Только не забывайте, во имя чего и для кого.

– Это мы уже проходили. Искусство на службе идеологии. Результат, как говорится, на лице: отупевшая от ожирения творческая номенклатура и тяжелейший кризис в искусстве.

– Пожалуйста, будьте индивидуальны. Разве Толстого спутаешь с Достоевским, а Васильева с Астафьевым? И вместе с тем их творчество неподвластно рыночным отношениям. Еще великий Челлини предостерегал молодых начинать писать раньше сорока лет. Вот поэтому я за то, чтобы формировать не спрос на искусство, а художественный вкус.

– Утопия, наивный идеализм. Кто должен формировать этот ваш пресловутый высокохудожественный вкус?

– Где-где, а в России всегда хватало талантливых людей. Надо немного: чтобы в творчестве придерживались двух неизменных правил – художественности и гражданской позиции. По-моему, такой подход к творчеству – единственная возможность перекрыть доступ в искусстве халтуре, шарлатанству и откровенному жульничеству. А то что творится, Лида? Шарлатанство на каждом шагу. Будто нас снова загнали в средневековье…

Особенностью Натальи Евгеньевны Ольховцевой была логическая последовательность в отстаивании своей точки зрения, умение выстроить доводы в безукоризненную систему, вынуждающую оппонента признать справедливость ее суждений. Никогда она не обрывала спор на полуслове, всегда стремилась к его завершению.

– …Будто нас снова загнали в средневековье, – повторила Ольховцева и отпила несколько глотков сока.

– Интересно узнать, как вы все это представляете в реальной жизни?

– Ничего проще. Самый строгий судья своего творчества – сам автор. Возьмем, к примеру, онанизм, явление довольно распространенное в жизни. И тем не менее занятие это – сугубо интимное. Разумеется, для людей относительно нормальных. Позвольте спросить, почему не должно быть стыдно бездарному автору за свое творение, которым он без зазрения совести пытается надуть публику? Фактически это то же рукоблудие, хотя и в несколько иной форме.

– Простите мне мою прямолинейность. А как уличить в онанизме? Ведь вы только что справедливо заметили: это процесс интимный.

– Проще простого. У онанистов растут на ладонях волосы.

Юное дарование непроизвольно посмотрел на свои ладони. Тут же понял, что сморозил глупость, смутился и залился краской.

– Ну, ты даешь, Наталья. Вот за что я тебя люблю, так это за твой острый язык. И дались тебе эти проблемы литературы?!

– Теперь понимаете, молодой человек, для чего необходимы устоявшиеся критерии?

Но ответа на свой вопрос Ольховцева не получила. Зазвонил телефон. Вставая из-за стола, Синебродов чуть не выбил из рук публициста рюмку.

– Аккуратней, Володя, – упрекнула его Градолюбова. – Подождут. Не к спеху. Звонят ведь не из приемной президента.

– Наталья Евгеньевна, простите за нескромность. В каком вы звании? – полюбопытствовал публицист.

– Полковник она. Полковник, – ответила за подругу Лидия Михайловна.

Ольховцева предпочла отмолчаться.

– Наталья, ты совсем ничего не ешь. Попробуй заливной рыбки, салат из креветок – пальчики оближешь, соленые грибочки. Ешьте же, в конце концов. Зря, что ли, я на кухне парилась?

– Наталья Евгеньевна, такое впечатление, что нет такой области знаний, в которой вы несведущи.

– Вы преувеличиваете. Но я действительно постоянно стараюсь расширять свой кругозор.

– Скажите, пожалуйста, зачем в вашей профессии такая прорва знаний? Насколько мне известно, ваши клиенты в основном образованностью не блещут. Не проще ли в исключительных случаях воспользоваться справочной литературой? А освободившееся время употребить для углубления профессиональных знаний. Или вы предпочитаете подавлять подследственных своей эрудицией? Если так, то это попахивает садизмом. Только что с завидным темпераментом вы сетовали на засилье шарлатанов в искусстве. Разве в вашем департаменте его меньше? Чего стоят пирамиды организованной преступности главного идеолога по борьбе с ней? «Лев прыгнул». «Лев выпрыгнул». «Лев запрыгнул». Разве за этим не кроется элементарное шарлатанство? Недавно в телепередаче он сам откровенно в этом признался, рассказав о майоре, которого внедрили в преступную группировку и который на самом интересном месте потерял сознание с перепугу. «Оказался психологически неготовым к подобным нагрузкам» – так объяснил этот казус главный идеолог, добавив при этом, что майор был бравый, в общем, одним ударом семерых… Представляете, и об этом ляпсусе главное должностное лицо по борьбе с организованной преступностью объявляет на всю страну.

– Трудно с вами не согласиться. Обуздать преступный мир возможно, лишь превзойдя его интеллектуально на всех уровнях. Рядовой милиционер должен превосходить интеллектом рядового бандита, генерал – организатора бандитских формирований. Стрелять и разбивать лбом кирпичи можно обучить каждого. Высокоразвитый же интеллект – удел тех, для которых познание – не обуза, а образ жизни, цель существования. В этом их принципиальное отличие от уголовников. Уголовники органически не приемлют труд. На этом их можно и взять.

Вернулся Владимир Александрович. Он был встревожен, что не ускользнуло от Градолюбовой.

А расстроиться было из-за чего: ему передали подслушанный разговор Антонины Кривцовой с Жженым. Друзья Синебродова поехали к ней в надежде опередить начальника ипподромной милиции. Удастся ли? Неизвестно. Магнитофонная запись разговора с Кривцовым в «Козырном марьяже» – нешуточная улика для предъявления Синебродову обвинения в убийстве. Теперь все зависело от расторопности людей Шнобеля.

Никто, кроме жены, не заметил озабоченности Синебродова. Публицист продолжал ерничать:

– Я не совсем понимаю, что вы подразумеваете под интеллектуальным превосходством криминалиста над преступником. Знание отличительных особенностей маринизма от гонгоризма? Не путать с детективами Марининой.

– Средневековая поэзия здесь ни при чем.

– Как? Вы знакомы и с поэзией Марино?

– И даже его последователя в Испании – Гонгора. Но это не имеет отношения к предмету нашей дискуссии. Например, мне известно, что самец шелкопряда способен улавливать с расстояния десяти километров стотысячные доли миллиграмма пахучего вещества, которое выделяет самка. А растения из семейства ароидных реагируют на психическое состояние человека, изменяя электрическую активность. И что особенно интересно, растение – очевидец убийства безошибочно распознает убийцу среди невиновных и реагирует на него резким выбросом электрической активности. Согласитесь, это уже применимо в работе криминалиста. Не так ли? Значение нетрадиционных научных методов для борьбы с преступностью прекрасно понимал еще Андропов. По его инициативе была создана лаборатория биологических исследований как одно из направлений в криминалистике. Изучались уникальные способности ряда животных, растений для использования в расследовании преступлений. В этой области знаний мы тогда опережали ФБР по меньшей мере лет на пятнадцать. В конце восьмидесятых годов лабораторию перестали финансировать. Исследовательские работы пришлось свернуть. Многие ушли. Остались энтузиасты, берут побочные заказы в коммерческих фирмах и продолжают исследования.

– И где же теперь эти суперсовременные новшества? Насколько мне известно, у следователей в ходу одно-единственное безотказное средство: мордобой до потери пульса. Преступность пытаются подавить количественным превосходством, но примерно треть пополнения, специально обученные молодчики, отсеиваются за связь с криминальными структурами. Недурственное использование денег налогоплательщиков придумали деятели в лампасах для борьбы с преступностью.

– Что это вы все о грустном, – вмешалась в разговор жена публициста. – Мы не на отчетной сессии коллегии адвокатов, а на юбилее двух очень милых людей. Владимир Александрович, спойте что-нибудь для души. У вас это так здорово получается!

Синебродов оторвался от мрачных мыслей, встряхнулся, снял со стены гитару и пробежался по струнам, взяв несколько сложных аккордов. Пел он редко и, когда это случалось, вкладывал в исполнение всю душу.

– «Ты так опять торопишься к другому, что даже шаль свою забыла у меня. Пять алых роз по краю голубому, пять мертвых роз потухшего огня…»

Голос у него был глуховатый, но проникновенный. К тому же Синебродов обладал прекрасным музыкальным слухом. Он спел еще и еще. Умные разговоры утихли сами собой. Вечер пролетел незаметно, и, когда пришло время прощаться, все почувствовали легкую грусть.

Проводив гостей, Лидия Михайловна занялась посудой. Синебродов ушел в гостиную и сел перед телевизором, впервые, наверное, за всю совместную жизнь с Градолюбовой не предложив помощь. Сейчас решалась его судьба, причем без его участия. Скорее всего затея опередить Шацкого ничего не даст. Ну попытаются мужики вломиться в дверь. Она железная, быстро не откроешь. Внутри телефон. Дом в центре Москвы. Менты появятся через пару минут. В общем, тухлый номер.

Раскаивался ли Синебродов в том, что откликнулся на просьбу Шнобеля? Нет. Как человек, немало повидавший на своем веку, он изначально не исключал наихудшего варианта. Никто его не неволил, никто не тянул вернуться к прежней рискованной жизни. Если бы обратился кто-то другой, не Шнобель, он отказался бы. А со Шнобелем его связывало нечто большее, чем братство. Они в одно время хлебали баланду, пусть далеко друг от друга, но в одинаковых бесчеловечных условиях, и остались людьми, не превратились в подонков.

«Не расколи мы сейчас Жженого, завтра поехал бы в цигундер Шнобель. Мне было бы от этого легче? Ничего не попишешь. Значит, такая планида».

Лидия Михайловна, покончив с делами на кухне, подсела к Синебродову на подлокотник кресла, обняла мужа за плечи и прижалась щекой к волосам. Неповторимый аромат, тот же, что очаровывал его в первые дни их близости, заставил опять учащенно забиться сердце. Запахи морского бриза, проникшего сквозь цветущий мандариновый сад, терпкой горечи миндаля – все это перемешалось, слилось. Он мог узнать этот аромат на улице, в толпе, в лифте, дома, он грезил им в крытых тюрьмах, в БУРах и на спецах.

Лидия Михайловна чувствовала – случилось что-то очень серьезное, но спрашивать не стала, зная, что, если нужно, он скажет сам.

– Подожди. Я сейчас. Кое-что тебе покажу.

Синебродов встал и принес фотографию.

– Посмотри. Узнаешь?

– Откуда это у тебя? – удивилась Лидия Михайловна, с недоумением рассматривая фотографию Катерины. – Ну и хитрец же ты, Володька. А я еще удивлялась, почему ты интересуешься: будет ли у нас мой любимчик? Оказывается, ты знаком с его подругой. Но каким образом?

– Переверни. Прочти на обороте.

Градолюбова удивилась еще больше. На обороте была надпись: «На память Володе от Риты. Помни меня и люби».

– Это мать Катерины. Я ее знал еще до того, как нас с тобой повенчали. Длинная история. Вдаваться в подробности не буду. Знакомство наше было совсем коротким. А смотри, как все вышло. Позавчера, совершенно случайно, встретил в казино девушку. Она – копия матери. Понятное дело, разволновался. Но самое интересное то, что она… моя дочь. Представляешь? На этот счет – никаких сомнений. Я ее подробно расспрашивал. Все сходится, год и месяц рождения. Но главное, ее мать назвала ей перед смертью мое имя. Одно имя. Фамилии она не знала.

– Не знаю, что тебе и сказать. Все это неожиданно. Катюша мне очень понравилась. Скромная, очень неглупая девушка. Не вижу причин для пессимизма.

Раздался телефонный звонок. Владимир Александрович взял трубку. Звонил Шнобель. Он специально не позвонил раньше, знал о вечеринке и не хотел прежде времени портить настроение.

– В общем, Филин, все глухо, – объявил он без всяких предисловий. – Мои парни ничего не смогли сделать. Кассета ушла к мусорам. С Жженым все ясно, он – сука. Своих парней я снимаю у него с «хвоста». Ты свое дело сделал. Тебя вяжут – ему петля. Каюсь, Филин, я перед тобой – последняя падла: втравил в эту паскудную историю. Но, как говорится, дело сделано, назад не переиграешь. Может, приехать к тебе? Покумекаем вместе, что можно сделать.

– Не надо. И так все ясно.

– Попробуем… Может, удастся вытащить тебя под залог?

– Дай я запишу твои координаты, если срочно понадобится найти.

– Пиши.

Шнобель продиктовал.

– Если что, тебя найдет Градолюбова. В лицо ее знаешь? Ну и отлично. А пока – давай вместе, «на посошок».

Синебродов чокнулся с телефонной трубкой.

– Вот так. Будь здоров и не кашляй. До лучших времен.

– У тебя неприятности? – спросила с тревогой Лидия Михайловна.

– Есть немного. Если считать неприятностями тюрьму. Меня должны… – едва не вырвалось «замести», арестовать.

Никогда в присутствии жены он не матерился и не «ботал по фене».

– Ты шутишь?

– Если бы. Я ни в чем не виноват, но обстоятельства сложились против меня.

– И нельзя ничего сделать?

– Сейчас – ничего. Вот тебе адрес и телефон. Если завтра к вечеру не позвоню, встретишься с этим человеком. Он скажет, что делать. Насчет денег не беспокойся, все расходы оплатят, в том числе и адвоката. Вот, в общем, и все. А теперь я пойду. Не хочу, чтобы меня взяли из этого дома.