Текст книги "Н.А.Львов"

Автор книги: А. Глумов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Ночлег был приготовлен в Петровском дворце. Охрана была увеличена, ворота наглухо заперты.

Утром толпы народа со всех сторон окружили дворец. На проезжей дороге пыль стояла столбом.

Меж двух шеренг отборных солдат и офицеров поезд царицы со свитой торжественно проследовал в Москву.

В Кремле монархиня с торопливостью посетила Успенский, Архангельский и Благовещенский соборы. В Чудовом монастыре ее ожидала карета.

В Царицыне Екатерина осмотрела новостроющийся баженовский дворец. Он ей «не показался»: своды тяжелые, комнаты тесные, залы темные, потолки слишком низкие, лестницы узкие... Приказала разобрать дворец до основания.

Наконец, 6 июня августейшая направилась по Петербургскому тракту.

Львов сообщал в письме Воронцову от 26 марта 1785 года, притом не без язвинки: «Путешествие продолжалось и благополучно, и весело, а по приезде в Москву и суетно, и хлопотно. Весь двор принужден был жить, переезжая из Коломенского в Петровское, а оттуда в Москву»⁴³.

По дороге в Петербург царица посетила Грузины близ Торжка, имение директора Певческой капеллы Марка Полторацкого (1729-1795), бывшего придворного певчего и артиста петербургской Итальянской оперы. В воскресенье 8 июня прибыла в Торжок.

Понедельник 9 июня оказался знаменательным для Львова. С утра царица направилась на литургию в Борисоглебский монастырь. У святых ворот ее встретил архимандрит Макарий в полном праздничном облачении, со всем церковным синклитом Торжка. По окончании службы монархиня «соблаговолила» проследовать с духовенством и всей свитой на место, назначенное к закладке каменной церкви, и там «изволила положить ее основание во имя святых убиенных Бориса и Глеба», то есть серебряным молоточком и лопаточкой уложила в разрыхленную землю первый камень фундамента.

Кто подсказал ей сделать это? Безбородко? Архимандрит? Через кого хлопотал, действовал Львов? Ему было нужно, чтобы храм заложила самолично царица, чтобы тем поднять значимость будущего здания, значимость Торжка. Субсидии на строительство тоже были нужны.

«Изволила государыня, – с той же еле уловимой усмешкой сообщает Львов Воронцову, – закладывать в Торжке соборную мою церковь и тут, при закладке, удостоила меня своим разговором несколько слов. Граф Александр Андреевич Безбородко за маленьким подагрическим припадком в ноге при закладе не был, а после обеда мы с ним расстались»⁴⁴. Ни угодливости, ни раболепства нет в этих строках. Дальнейшее путешествие Екатерина и двор совершали уже без Львова.

Он в эти дни находился в Черенчицах. В Торжке налаживал строительство храма.

Торжокский собор – это значительное по размерам здание дорического ордера. Классическая строгость постройки предопределила некоторые отступления от канонов церковного здания: алтарь и притворы скрыты. Выразительность архитектурного образа определяется соразмерностью частей, а не обилием позолоты и пышностью декора. Борисоглебский собор слажен добротно, с математически точным расчетом. Производил работы Ф. И. Буци, архитектор города Торжка.В условиях сложного рельефа местности Львов удачно разместил собор, учтя точки восприятия его с левого и с правого берега реки Тверды и от города и при входе в монастырь – от ворот, стремился к тому, чтобы храм не загромождал территорию, не закрывал древних строений, не нарушал гармонию, а органично вписался в общий ансамбль.

Иконостас собора в 1790-1792 годах был расписан В. Л. Боровиковским.

Вблизи собора чудесная изящная надвратная колокольня-церковь, увенчанная легким бельведером-ротондой и шпилем. Она была заложена в 1804, закончена в 1811 году. Имеются веские доводы предполагать, что колокольня построена по проекту Львова архитектором Ананьиным. Надвратная церковь-колокольня пополняет ансамбль монастыря и благодаря своей высоте и устремленности вверх до сих пор служит вертикальной доминантой городского ансамбля.

Усилиями Львова в Торжке совершенствуется система водоснабжения города. На правом берегу Тверды, у «плавучего моста», на главной площади города он построил публичный «каменный колодец». К нему уже в 1783 году из ручья Здоровца была «пущена трубами» вода. Это сооружение, как и водопровод, являлось новшеством во время, когда даже в Москве лишь прокладывался к главным площадям первый водопровод. «Каменный колодец» – светлая изящная двенадцатиколонная ротонда – обладал классической соразмерностью архитектурных форм и целесообразным устройством. Он покоился на цоколе из валунов и стоял на мощеной набережной. Его круглый в плане зал перекрывал «двойной» купол. Водоем в подземной части здания был проточным, с отводом излишней воды в реку⁴⁵.

Забот в Торжке, а также в Черенчицах было у Львова немало. «Пробыв 8 дней в деревне, – сообщал Львов в Петербург Воронцову в письме из Москвы, – приехал я сюда тому три дни и поеду завтра в Кострому через ваше Матренино... По возвращении моем из Костромы не пробуду я более четырех дней в Торжке и прямо отправлюсь в Петербург».

В Матренине, имении Воронцовых, Львов проводил какие-то «меры в пользу ремесленников». В Москве занимался строительными делами тех же князей Воронцовых (двух братьев княгини Дашковой). Младший, Семен Романович Воронцов, жил с 1783 года в Венеции, куда он был направлен в должности полномочного министра России, и для него Львов строил храм в родовом имении Мурине, под Петербургом. Старший, Александр Романович, президент камер-коллегии, был озабочен возведением дома в Москве. 26 июня, уже из Москвы, Львов сообщает, что «фундамент и погреба уже складены, теперь оканчивают на них своды; под самыми капитальными стенами пришло 5 колодезей, на коих надобно было каменные двойные сводить арки для безопасности строения». Дом находился на Немецкой улице, в Лефортовской части, в первом квартале, под № 30 (ул. Баумана, 25).

В письмах Львов рассказывает также о ходе работ в петербургском доме Воронцова, о печах, штукатурке старых потолков и подшивке новых; «ворота дубовые уже готовы, только дожидаются меня для медных к оным приборов»; заботится, чтобы вовремя свезли землю из сада, иначе липы могут погибнуть⁴⁶.

Но, конечно, его внимание прежде всего было сосредоточено на Черенчицах. Вернувшись из Костромы, он дома задержался не на четыре дня, как обещал Воронцову, а на двенадцать, не менее. Двенадцать дней провел он в Новоторжском уезде.

В 1785 году Левицкий снова встретился со Львовым у мольберта. Не был ли заказан этот новый портрет, хранящийся в Третьяковской галерее, Академией художеств? 3 ноября состоялось заседание Совета Академии, рассмотревшего «с особливым удовольствием» гравированные чертежи собора в Могилеве. Совет постановил представить президенту пожелание избрать Львова почетным членом Академии.

Поясной портрет, написанный Левицким, – репрезентативный, официальный. Другой портрет Львова художник написал в 1789 году. Он находится ныне в Ленинграде, в Русском музее. Ленинградский портрет по сравнению с работой, хранящейся в Третьяковской галерее, собраннее и значительнее по содержанию. В синем кафтане с белым жабо Львов смотрит прямо на зрителя. Никаких аксессуаров, никаких лишних деталей, фон нейтральный. Портрет не блещет чисто внешними живописными эффектами. Но есть в портрете достоинство, внутренняя глубина. Львов – сложившаяся индивидуальность. Веселая восторженность, которая пленяла в раннем портрете, сменяется сосредоточенностью мысли и какой-то скрытой скорбью.

А какие в лице тонкие очертания! Какая мудрость в глазах! Какая твердость характера в сомкнутых губах!

ГЛАВА 7

1786

Вторая половина XVIII века имела особое значение для развития национальной русской культуры. Под влиянием крестьянской войны, возглавленной Пугачевым, возникли и развились новые темы, зазвучали антикрепостнические мотивы. В результате общественных потрясений прогрессивные художники ощутили потребность правдиво отразить в своем искусстве жизнь русского народа, его взгляды и чаяния. И здесь они обрели неисчерпаемые залежи богатейших сокровищ, к числу которых стоит прежде всего отнести русскую песню.

«...Народ, который, подобно русскому, столь любит танец и пение, издавна обладает слухом и чувством гармонии. Однако достойно удивления, насколько глубоко развито это свойство у простолюдинов в России, не имеющих понятий о правилах и искусстве, и развито с самых древних времен. Стариннейшие народные песни, особенно те, которые называются у русских протяжными, несмотря на свою простую мелодию столь искусны, что Паизиелло и другие итальянские музыканты едва могли поверить, что они созданы непросвещенными, чуждыми искусству крестьянами».

Роль песни в жизни народа и развитии его музыки все более начинает оцениваться русским обществом. «Для чего народные песни предпочитаются иногда наилучшим итальянским ариям? Для чего чувствительные сердца восхищаются, слыша самую простую отечества своего песню! Возможно ли не быть привязанну к народным своим песням?» – задавал вопрос академик Р. Цебриков (1763-1817)⁴⁷.

Екатерина II допускала народное пение. В Царском Селе ходила «смотреть хоровод сельских девок, которые пели песни»; во дворце фрейлины, обряженные в сарафаны, водили хороводы, распевая народные песни под аккомпанемент арфы; выступали гуслисты, лютнисты, некая Настасья-гудошница, «играла музыка на кларнетах и валторнах с пением Русских песен тремя мальчиками»; пели хоры цыган, привезенные из Молдавии; «татарки по своему обыкновению ж несколько для увеселения плясали с припеванием своих песен»; «чуваши, мордва, черемисы и вотяки с женами, которые плясали, каждая порознь, при том играла их татарская музыка с.припевом». Все это воспринималось как диковинка – даже русские бабы в кокошниках превращались в маскарадное зрелище – при дворе любили «маскарады»⁴⁸.

Конечно, Львов был далек от этих пристрастий придворных.

Ведомый глубоким чувством патриотизма и высокими целями просветительства, Львов одним из первых в России выдвинул проблему народности в русском искусстве и в русской культуре, неразрывно связав ее с проблемой национальности. В этом вопросе Львову как вдохновителю, инициатору кружка принадлежит ведущее место.

Нотные записи песен сохранились в многочисленных рукописных альбомах XVIII века. В 1778 и 1779 годах выходят в свет два печатных сборника, составленных придворным гуслистом В. Ф. Трутовским, – «Собрание русских простых песен с нотами». Народные песни стали исполняться в театре в спектаклях комической оперы.

В 1779 году на петербургской сцене были поставлены три русские комические оперы – «Мельник – колдун, обманщик и сват», «Несчастье от кареты», «Санкт-Петербургский гостиный двор», ставшие замечательными памятниками русской музыкальной культуры той эпохи. Народные песни и эпизоды, выдержанные в народном духе, были средством раскрытия жизни народа. Превосходные хоры и многие песни пользовались популярностью демократической аудитории. Львов тоже пел. Он несколько позднее признавался:

«Я от тебя не потаю:

По нотам мерного я не причастен вою,

Доволен песенкой простою,

Ямщицкой, хватской, удалою,

Я сам по русскому покрою

С заливцом иногда пою».

К Львову начали примыкать люди высокой музыкальной культуры, с глубоким пониманием национальных корней русской песни. Возникновение такого музыкального кружка весьма симптоматично. И значение его для русской культуры трудно переоценить.

Ближе многих других музыкантов оказался Львову его подросший двоюродный брат Федор Петрович Львов, который летом проживал поблизости Черенчиц, в селе Арпачёве. Впоследствии он будет руководить придворной Певческой капеллой. Сейчас, в Петербурге, он принимал деятельное участие в кружке, часто собиравшемся у Львова, как сам он рассказывает, а также в доме Державина. Там хором распевали народные песни.

В конце октября 1785 года Державин бросил свое губернаторство в Петрозаводске, приехал в Петербург и оформил отставку. Он бежал от интриг, обмана и самодурства. Отъезд, совершенный по личному произволу, сошел ему с рук. Разумеется, громадное значение для помилования имел общепризнанный рост его поэтического дарования. Кто не знал теперь Державина? Его философской оды «Бог», оды «Видение мурзы»?

С приездом Державина деятельность львовского кружка оживилась. К нему примкнули новые люди, главным образом любители народного пения. Среди них несколько личностей – скромных, малозаметных, слабо освещенных в историографии, – заслуживают того, чтобы о них было рассказано.

Первый из них – Петр Лукич Вельяминов – закадычный друг Капниста, Львова и один из «ближайших по сердцу людей Державина». Владелец небольшого поместья в Тамбовской губернии, Петр Лукич Вельяминов в чине коллежского советника длительное время служил директором во 2-й экспедиции Заемного банка, хотя и был «совершенно лишен практического смысла, – как рассказывает один из современников, – всегда был без денег и столько же мало берег чужие, как и свои... вместе с тем отличался безукоризненной честностью». Рябой после оспы и почти ослепший от нее, худой и сутулый, по натуре чудак, он разъезжал по приятелям. В гостях постоянно шутил, детей учил «танцевать по-китайски и плавать на паркете». Образ жизни Вельяминов вел спартанский, воздержанный.

Был он любителем и знатоком народной песни. «Ты русские песни любишь, за это тебе спасибо», – писал ему Львов. Вельяминову было посвящено издание шести русских песен, положенных на две скрипки с вариациями крупнейшим русским скрипачом И. Е. Хандошкиным.

Петр Лукич пел басом, как свидетельствует Львов. Сам слагал тексты для песен.

«Ох, Вы славны русски кислы щи,

Вы, медвяные щи, пузырные!

До чего вы, щи, скоро киснете

Среди поры время теплого?» -

Петр Лукич в полушутливой, легкой форме сравнивает жизнь человеческую с древним деревенским напитком – со сладким капустным шипучим квасом на меду: поутру он пенится, в полдень поспевает, вечером уже скисает.

«Ах ты молодость, моя молодость,

Ты разгульная и веселая!

До чего скоро, ах, проходишь ты

Среди жития да привольного!»

Львов высоко ценил старого «песнеслагателя».

Львов для Вельяминова выхлопотал в Петербурге у Малого Охтенского перевоза небольшой участок, непосредственно примыкавший к его собственному, а в Черенчицах, в одном из живописных уголков, построил небольшой жилой комплекс. На рисунке, изображавшем это сооружение, он написал: «Дом Петра Лукича Вельяминова над кузницей на горе Петровой, близ Ерусалима».

Державин посвятил давнему другу, старому чудаку, два нежных лирических стихотворения. В его сочинениях напечатай единственный гравированный портрет Вельяминова работы А. Н. Оленина.

И еще с одним крупным «знателем» песни народной был тесно связан львовский кружок – с надворным советником С. Митрофановым. Его Державин упоминает в шуточном стихотворении «Похвала комару», начинающемся стихами: «Пиндар воспевал орла, Митрофанов сокола...», и в примечаниях поясняет: «Известный певец, который певал русскую песню «Высоко сокол и проч.».

Замечательную песнь о соколе Львов ввел в комическую оперу «Ямщики на подставе», поставленную с музыкой Е. И. Фомина⁴⁹, а также в свое собрание песен с потными записями, где в предисловии особо отметил ее древнее происхождение и «разнообразность армонических перемен». Это чудесная песня. Она требует большого дыхания у певца. Мелодия своеобразная, яркая, первоначально минорная, развертывается неторопливо, протяжно, певуче. Каждая фраза плывет единой, широкой волной с повторением слогов, даже слов. Может быть, Львов знал эту песню по напевам родных Черенчиц, где она распевается до сих пор. Есть и другое предположение, что Львов песню о соколе записал «из уст Митрофанова».

Кто же такой С. Митрофанов, личность которого так давно интересует и литературных и музыкальных фольклористов?

В письме к И. М. Долгорукову рассказывается о празднике Потемкина в 1791 году: в саду гребцы под начальством надворного советника Митрофанова пели гребецкие песни. В 1799 году С. Митрофанов выпустил сборник «Песни русские известного Охотника М., изданные им же в удовольствие Любителей оных; с гравированным портретом...». В сборнике крайне интересно «Посвящение», насыщенное любовью к русской песне: «А кто как хочет, так и думай! – по петь песни во всю Ивановскую в удовольствие /других и свое собственное... я посчитаю верхом моего блаженства».

Из двенадцати песен, опубликованных Митрофановым в сборнике, многие – подлинно народные, а другие – его собственные, которые стали народными, так как их пели до последнего времени и в средней полосе и в Сибири.

Расширить представление о личности Митрофанова можно путем внимательного прочтения «Ямщиков на подставе» Львова. Предисловие начинается так:

«Приношение его Высокоблагородию С. М. М.»

Во всем окружении Львова, Державина, Капниста и Дмитриева петлица с инициалами «С. М. М.», кроме С. Митрофанова. Описание в «Приложении»:

«О ты, которого не гладкой тучный вид

Лекеня на бекрепь нам живо представляет,

В котором каждый член и мышца говорит,

Когда искусный перст твои виюшки завивает,

Прими ямскую ты в покров мою свирель».

Далее Львов упоминает об «угарной артели» и «чудесной шайке» песельников, «согласной пением, а видом на разлад»:

«Но на голос стихов наладить я не знаю

И для того к тебе, муж звучный прибегаю.

...Вели ты голосом чудесной шайке сей

Дать силу, жизнь и блеск комедии моей, -

...Прибавь ты к пению их новы чудеса

Хрипучим голосом дрожащего баса.

Всю площадь удиви, подвигни небеса...»

Замысловатые голосовые фиоритуры часто встречались в припеве:

«Верь вирь юшки, вьюшки вьют,

Вырь вьюн дары, вьюн карман,

Белы снеги, горностай...» -

не напрасно «Ямщики...» имеют подзаголовок «Игрище невзначай». Намерение Львова обратиться к Митрофанову как к знатоку народных распевов вполне объяснимо. Наличие в «Ямщиках...» песни «Высоко сокол летает», которую «певал» по указанию Державина «известный певец» Митрофанов, еще раз подтверждает правильность расшифровки инициалов.

Третий «песельник», с которым Львов встречался в описываемый период в столице, был коновод Ванька Рожков, сын крупного коннозаводчика Гаврилы, поставщика двора рысаками чистокровных пород. Иван как певец был известен во всем Петербурге, и его имя вошло в поговорку, – если кого хотели похвалить за пение, то говорили: «Поет, как Рожков». Вельможи и сенаторы постоянно приглашали Ивана на «афейские вечера», бывал он еженедельно и у князя Безбородко.

Были у Львова в этот период музыкальные впечатления и другого плана: в 1784 году приехал в Россию и поступил на должность управляющего зрелищами и музыкой в императорских театрах крупный итальянский композитор, дирижер и педагог Джузепе Сарти (1729-1802). Сарти за семь лет работы в России написал ряд опер и гимнов, у него учились русские музыканты Д. Кашин, С. Дегтярев, С. Давыдов и другие. Музыкальные произведения под управлением Сарти пленяли слух стройностью и красотой звучания, превращались в большой праздник и превосходную школу воспитания музыкального вкуса.

Однако самое значительное «музыкальное» знакомство Львова в 1786 году связано с приездом в Петербург крупнейшего композитора XVIII века Евстигнея Игнатьевича Фомина (1761-1800). Фомин только что вернулся в Россию из Болоньи, где четыре года совершенствовался в композиции и был в конце 1785 года единогласно избран членом Болонской филармонической академии. Тотчас по возвращении в Петербург двадцатипятилетний композитор молниеносно ттаписал музыку к опере на русский былинный сюжет «Новгородский богатырь Боеславич» (либретто Екатерины II). Опера была поставлепа в Эрмитаже 27 ноября 1786 года.

Первый биограф Львова отмечает его «занятия с капельмейстером Фоминым». Уже через год возникает их тесное творческое содружество при создании самого выдающегося за все столетие театральномузыкального произведения на народную тему – «Ямщики на подставе».

Но текущий 1786 год оказался тяжелым периодом жизни Львова.

«Ой, черный год! – пишет Львов 19 июня 1786 года Державину в Тамбов, куда тот с Катериной Яковлевной уехал в феврале на новое губернаторство. – Увезли вы, мои друзья, с собою много моих удовольствий».

И в самом деле: по Петербургу пронеслась эпидемия «лихорадки». «Больных у нас в городе премножество, – писала Мария Алексеевна в Тамбов еще в апреле, – и горячки престрашные, отчего и мы пострадали». Львов с женой перенесли «опасную лихорадку». Кроме того, тяжело заболел «сильной чехоткой» П. В. Бакунин и 16 мая скончался. «Почти месяц, как мы его лишились, – пишет Мария Алексеевна в июле, – Львовинька мой был во всю его болезнь, и при последней минуте его жизни». «Он на моих руках умер, – пишет Львов о Бакунине, – и я его в Невском положил в землю... я, однако, совсем не плакал, упрекал себя неблагодарностию, бесчувствеиностию, и только через 8 дней жалеть стал; но час от часу больше».

А тут примешалась тревога за судьбу Капниста: о его «Оде на рабство» проведала княгиня Дашкова, у которой опять стали осложняться отношения с Екатериной, а также с Потемкиным. Княгиня захотела напечатать оду Капниста в своем журнале «Новые ежемесячные сочинения», но так как поэта не было в это время в столице, она попросила Козодавлева достать ей стихи у Державина. Это было перед самым его отъездом в Тамбов, и он сумел уклониться и передать ей другие сочинения Капниста по причине, что «ни для ее, ни для твоей пользы, – писал он Капнисту, – напечатать и показать Императрице тое оду не годится и с здравым рассудком несходно»⁵⁰.

А между тем «Ода на рабство» широко распространилась в Петербурге во множестве списков. Так, в деле арестованного в 1794 году вольнодумца майора Василия Пассека хранились в архиве Тайной экспедиции два списка «Оды на рабство», подписанные инициалами «В. К.», в неизвестных в нашей литературе черновых вариантах⁵¹:

«...Куда ни обращу зеницу,

Везде отчизну зрю свою,

Как сетующую вдовицу,

Являющую скорбь свою».

Даже в блаженной Обуховке, «счастливой Аркадии», о которой Капнист так идиллически писал, он не мог заглушить в душе своей чувство социального протеста:

«Исчезли сельские утехи,

Наморщились забавы, смехи.

Не песни слышны – вопль и стон.

Златые нивы сиротеют,

Поля, леса, луга пустеют, -

Везде печать нам ставит троп».

Прямое упоминание трона, смягченное в последующей редакции, было дерзновенным выпадом против властодержавия Екатерины:

«Монарх! Се для тебя ликует

Стенящий в узах твой народ,

...Твою жестокость кротко сносит

И благ тебе от неба просит,

Из мыслей бедства истребя,

А ты его обременяешь!

Ты цепь на руки налагаешь

Благословляющи тебя».

Львов читал эти стихи. Но в письмах о них умалчивал.

Несмотря на сложные обстоятельства жизни и на многогранность творческих интересов, Львов продолжал усиленно трудиться в области основной своей специальности.

Его деятельность как архитектора в 80-х годах поистине грандиозна. Помимо многочисленных построек им создан ряд проектов, оставшихся неосуществленными. Из них на первом месте – грандиозный проект Кабинета. В связи с расширением деятельности Кабинета, учрежденного Петром для отправления собственных дел государя, Екатериной решено было построить особое здание. Для него выделялся обширный участок со сложной конфигурацией, расположенный между Невским проспектом, Кирпичным переулком и Морской. Проект был апробирован, но строительство осталось неосуществленным.

Такая же судьба постигла львовский проект Казанского собора, в котором им снова было применено излюбленное сочетание грандиозного куба с ротондой.

Сохранились проектные чертежи дома на углу Невского и Фонтанки – в то время «пустопорожнее место», против Аничкова дворца, принадлежавшее с 1785 по 1788 год Державину. Для П. В. Бакунина Львов построил дачу, известную как «дача Дурново» (Свердловская набережная, 17). Строил и для Соймонова на Выборгской стороне. Известен львовский проект дома графини Строгановой в Петербурге.

Из многочисленных архитектурных работ Львова данного периода необходимо упомянуть также о проекте двухэтажного деревянного дома Капниста в его украинском имении, ошибочно принимаемом обычно за проект петербургского дома. У семейства Капнистов давно уже был на Английской набережной старинный, начала XVIII века дом, сохранившийся поныне (набережная Красного Флота, 50).

Была начата великолепная церковь-ротонда в Валдае, завершенная в 1793 году, дошедшая до наших дней. Сохранился проект церкви в Колывани, заштатном городе Томской губернии. Значительны и его завершенные строения в усадьбе А. А. Безбородко – Стольном на Украине, а также в усадьбе его племянника В. П. Кочубея в Диканьке.

Как советник Почтовых дел правления Львов имел право пользоваться бесплатными прогонами на почтовых лошадях, что было крайне существенно в связи с их дороговизной. Дорогу он любил во всех контрастных проявлениях жизни и быта – в сменах деревень, городов, рек, лесов, гор, равнин и людей! – людей прежде всего.

Интенсивный рост промышленности и развитие техники – изобретение новых машин, паровых, гидравлических, «огневых» – требовали громадного запаса топлива, крайне дорогого в России.

Уже в юные годы Львов беседовал о каменном угле с главным директором горных и монетных дел М. Ф. Соймоновым, озабоченным вопросами разработок угля. Академик П. С. Паллас (1741-1811) в 60-х годах видел уголь в устье реки, впадающей в Мету. Во время бесчисленных поездок по Валдаю близ Боровичей Львов набрел на залежи «земляного угля», как тогда называли каменный уголь. Не исключена возможность, что кто-нибудь из ямщиков или встречных крестьян показал ему эти места.

Вернувшись в Петербург, Львов подал «объяснение» президенту Коммерц-коллегии А. Р. Воронцову, обратив внимание на выгодность добычи и разработки русского угля, что способствовало бы сохранению лесов и потребовало бы значительно меньшей затраты, чем оплата привозного угля из Англии. В ответ на представление Воронцова последовал высочайший указ, и 17 июля 1786 года новгородскому генерал-губернатору Н. П. Архарову отсылается распоряжение принять «Кол. сов. Львова с двумя мастерами, знающими работу каменного угля, и способствовать им в розысках».

Отныне Львов предстает перед нами в новой, неожиданной роли: он добытчик «земляного угля».

Двадцать шестого июля «добытчик» пускается в путь. «У меня уж лошади запряжены, – сообщает он Державину. – Я еду месяца на два и имею комиссию по именному».

С ним отправились два мастера-англичанина: каменотесец Василий Тести (род. в 1763 г.), второй «сводных дел мастер» шотландец Адам Менелас (1756-1831). Меиелас, впоследствии известный архитектор, сопровождая Львова на протяжении всей его деятельности, становится преданнейшим его учеником.

В Новгороде Львов внезапно заболел. «Но тут мне и со стороны здоровья, и со стороны случая что-то посчастливилось», – рассказывает он в письме к А. Р. Воронцову. Добрались до Валдая, и, проплутав два дня по горам, Львов нашел довольно большие залежи угля. Однако, «остановленный мыслью» о трудности его доставки отсюда из-за отсутствия подходящих дорог, главное, водных путей, Львов отправился на новые поиски вдоль рек, впадающих в Мету. Наконец, в семидесяти верстах от Валдая, на берегу реки Меты, набрел он неожиданно на громадные залежи угля превосходного качества. Сделали пробу. Уголь оказался добротным, хотя в верхних слоях выветрился и потерял частицы масла. Надо было глубже копать.

В полях стояла страдная пора, найти работных людей в округе возможностей не было. Львову пришлось отправить сотрудников за помощью в Новгород, а сам он поехал в Москву, откуда с торжеством писал Державину в Тамбов: «В Валдай послан я... искать уголь и нашел. Твоему тучному украинскому смыслу, я чаю, и в голову мотыгою не вобьешь, сколько это важно для России: только мы, великие угольники, сие смекнуть можем... если ваш тамбовский архитектор возьмется сделать над светом каменный свод, то я берусь протопить вселенную».

Двадцать пятого августа Львов снова в Боровичах. Сообщает А. Р. Воронцову, что «уголь добывается очень хороший, не хуже Ньюкастельского, хотя все-таки не жаркий, потому что недостаточно глубоко копаем». «Добытчики» продолжали испытывать трудности:

«...ходить пешком

И в снег, и в слягость, в дождь и гром

Я осужден под небесами».

Недоставало питания. «Будучи небольшой едок, с философическим терпением сношу я голод, но мастера мои...».

Через три недели, 18 сентября, Львов оповещает Державина: «Я все в угольной яме... уголь, который теперь пошел, на всякую потребу годен – не только что обжигать известь или кирпич и готовить кушанье, но металлы с удивительным успехом обжигает... Что там прикажете на оном жарить?.. Если бы К. Я. [Катерина Яковлевна] за 15 верст от Борович была, то, сидя один у английского камина, сказал бы ей по литерам: чернобровая моя и несравненная губернаторша, художница преизящная, вымарай ты сажею своего Ганюшку и скажи ему, чтобы оп не закаявался писать к преданному вам угольщику Львову»⁵².

Отправив уголь на барках, Львов вернулся в Петербург только к 20 октября и снова облачился в мундир Почтовых дел правления. Он сразу начал усиленно хлопотать о внедрении угля в промышленность.

Меж тем за время его отсутствия произошло крайне существенное событие. Граф Безбородко, который в апреле был назначен «присутствующим» в Совете, а в августе – гофмейстером, дважды обедал у государыни – 6 и 8 октября 1786 года. 8-го утром состоялось заседание Совета, и в тот же день был издан именной указ печатать «полезные сочинения» коллежского советника Львова за счет «комнатных сумм» из средств императорского Кабинета. Появилась возможность публикации произведений Львова, и они стали выходить одно за другим начиная с 1787 года.

Оп стал приводить в порядок разрозненные чертежи Палладио по редкому изданию 1616 года, купленному им в Италии, предпринял перевод его трактата. Помимо этого начал собирать собственные чертежи (в 1791 г. он отдаст их в гравирование, которым займется художник Этьен-Степан Иванов).

ГЛАВА 8

1787, 1788

Не успел он прийти в себя после тяжелой работы в Валдае, как узнает о том, что царица собирается ехать в Таврическую губернию.

В 1771 году русские войска овладели татарским Крымом, находившимся до этих пор под владычеством Турции. Глава Крымского ханства, Шагин Гирей, добровольно приехал в Воронеж, отдавшись «милости» русской монархини; в 1783 году Крым был объявлен присоединенным к России.

Об этой стране рассказывали всякие чудеса, и августейшая в 1786 году решила осмотреть завоеванные земли.

«Вчера, – пишет Львов Державиным 20 октября, – отсюда поехал князь Потемкин в свои губернии; и я, слуга ваш нижайший, сегодня получил повеление ехать при свите».