Текст книги "Площадь диктатуры"

Автор книги: А. Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 32 страниц)

– А протокол? Кто протокол писать будет? – крикнул ему вслед майор.

– Да, протокол обязательно, – вспомнив, что рассказывал ему Рубашкин, сказал Горлов.

– Понятые! Понятым остаться! – рассвирепев, заорал майор, но их соседи вышли, сделав вид, что не слышат.

– Что же делать? Без понятых протокол недействителен...

– Давайте акт составим, что понятые ушли без разрешения, – предложил Горлов.

– Нужно им мое разрешение, как прошлогодний снег, – буркнул майор и, наконец-то сняв шинель, уселся за стол. Промучились еще час, измарав листов десять, а под конец выяснилось, что фамилии понятых майор не знает. Горлов догадался сбегать в регистратуру. Оказалось, что соседей только что увезла милиция, но их фамилию сказали.

– Ну и хрен с ними, Федосеевы – так Федосеевы – майор чуть было не плюнул на пол, но вовремя сдержался.

– А вас-то как зовут, – подписывая протокол, спросил Горлов.

– Что я? Я человек известный. Майор Иван Иванов из 81-го отделения, меня здесь вся шпана за версту по походке узнает. Давай выпьем на посошок.

Горлов мигнул Нине, и она принесла запасенную на всякий случай бутылку водки. Разлили по полстакана и, закусив взятыми из холодильника бутербродами, добавили столько же.

– Скажи, Ваня, что все-таки искали? – слегка захмелев, спросил Горлов.

– Что было, того не было! Если ты не знаешь, и не надо! Не положено знать! Хороший ты человек, Боря. Хорошо, что все пронесло, но больше не попадайся, – майор очень быстро покраснел и стал заплетаться.

– Если что, звони в отделение, звони, Боря, милиция своих не сдает, говорил он, путаясь в рукавах шинели. На прощание они обнялись и договорились как-нибудь вечерком посидеть без суеты.

– Моего друга не обижать! – рявкнул он на кого-то в коридоре.

– Они больше не придут? – выглянул из своей комнаты Никита.

– Не придут, одевайся скорее, а то на ужин опоздаем, – Горлов взял сына на руки и отнес на кровать. Мешочек с подарками лежал не тронутый.

– Чем вы елку обсыпали?

– Маша на кухне нашла, – зевнув, ответил Никита.

Горлов послюнил палец и лизнул прилипшие крупинки. Вкус был такой же, как у выброшенного вчера порошка.

– Гадость, надо вытряхнуть и вымыть, – решил он и понес елку в ванну.

* * *

– Оставьте, после посмотрю, – едва сдерживаясь, буркнул Косинов застывшему перед ним Федорову.

– Разрешите идти? – хмуро спросил тот.

– На белом катере ...

– Не понял, товарищ полковник.

– К вашей матери на белом катере! Теперь понял? Иди!

Косинов, взял оставленный Федоровым документ и, морщась, подписался.

АКТ

Комиссия в составе начальника отдела тов Косинова Б.В., зам. начальника отделения Воронкова П.К. и старшего оперуполномоченного Федорова А.М. составили настоящий акт в том, что в ходе оперативных мероприятий по КСО "Дымок" использовано и безвозвратно израсходовано 12,5 (двенадцать с половиной) граммов специального средства категории "Ц".

Данный материал подлежит списанию с ответственного хранения склада особо ядовитых и наркотических препаратов медсанчасти УКГБ по Ленинграду и Ленинградской области...

2.4. УВОДИЛИ ЕГО НА РАССВЕТЕ

Новый год встречали три дня подряд, а утром 4-го Рубашкин ясно почувствовал, будто был голос свыше: пора завязывать. Звали еще и во много мест сразу, но он уже давно обещал приехать к Брусницыну в Комарово, и лучшего повода отвертеться от застолий не было. Уехал, и – все, с концами!

Погода была подходящей: тихая, с легким морозцем. За полчаса ходьбы от станции хмурь, как рукой, сняло. Тропинка к крыльцу была плотно утоптана, а дверь в сенях незапертой.

– С горячим литературным приветом! – войдя, громко сказал Рубашкин и тут же осекся. В комнате было не протолкнуться: несколько милиционеров и один в штатском. У окна сидела пожилая соседка Брусницына, по ее лицу катились капли пота – крупные и очень заметные.

– Вот и второй понятой, – сказал штатский и повернулся к Рубашкину: Задерживаетесь, товарищ, ведь к часу договаривались.

– Я не понятой, я в гости, – сказал Рубашкин.

У него тут же отобрали паспорт и посадили в угол.

– Придется подождать до конца обыска, – сидевший за столом майор повернулся, и Рубашкин его узнал. Это был муж учительницы, которая работала в одной школе с Катей. Они познакомились на какой-то вечеринке, где были одни женщины и, выпив, хорошо поговорили. Майор, видно, тоже узнал Рубашкина и едва заметно покачал головой: дескать, не признавайся.

Наконец, пришел второй понятой. Пожилой человек – бледный с трясущимися руками.

– Что же вы так волнуетесь? Обыск ведь не у вас, – сочувственно сказал Рубашкин.

– Вы не понимаете, не понимаете...

– Прекратить разговоры! Всем молчать! – прикрикнул один из милиционеров.

– Какое вы имеете право? – начал Рубашкин, но его прервали:

– Еще одно слово и будете арестованы за оскорбление сотрудников милиции! – обернувшись, не сказал, а скорее прошипел штатский.

– Но вы же не в форме, а мы не лягушки, чтобы молча квакать, возразил Рубашкин.

– Да, уж вы помолчите, гражданин Рубашкин, э-э-э, Петр Андреевич, заглядывая в паспорт, сказал майор.

– Иванов, Ваня Иванов, а его жену зовут Ира, она преподает биологию, вспомнил Петр.

– Федоров, обыщи этого, – показав на Петра, сказал штатский.

– Не имеете права меня обыскивать, у вас ордера нет, – крикнул Рубашкин. Он не на шутку испугался, поскольку привез с собой целый портфель разных бумаг.

– Я сказал – досмотреть!

– Товарищи! Подтвердите, что он сказал – обыскать, – обратился к понятым Рубашкин. Те дружно кивнули.

– Хватит! – неожиданно грохнул кулаком по столу майор, – пора начинать. Гражданин Брусницын, арестован ваш приятель, некто Половинкин...

– Кто-кто? – переспросил Брусницын и тут же добавил: – Никогда не знал такого.

– Санитар Куйбышевской больницы, где вы недавно лежали. Он арестован за хищение наркотиков. Свидетели утверждают, что вы с ним находились в приятельских отношениях и вместе ходили курить. Вот, в его показаниях так и написано: "Передавал наркотики для перепродажи Брусницыну, а он хранил их на своей даче в поселке Комарово, там у него хранится много наркотических веществ..."

– Нет у меня наркотиков! Найдете – все ваши, – сказал Брусницын.

– Предлагаю добровольно выдать наркотические вещества, оружие, боеприпасы и антисоветскую литературу, а также иные предметы, запрещенные к хранению и распространению на территории СССР, – сказал майор.

– Нет у меня ничего, – повторил Брусницын. Он все время глядел куда-то в сторону, стараясь не встречаться взглядом с Рубашкиным.

Два милиционера и штатский разбрелись по комнате, а Иванов остался за столом, держа наготове шариковую ручку, Обыскивающие не столько искали, сколько делали вид. Один из них зачем-то развинтил тюбик губной помады, столбик выпал под его ботинок, на полу осталось густое бордовое пятно.

– Осторожно, брюки не замажь! – сказал кто-то. Так продолжалось минут десять, пока низенький с погонами капитана не подошел к книжной полке.

– Там мои книги! – воскликнул Брусницын.

– Книги видим, а это, объясните, что? – сказал капитан, доставая с полки картонную коробочку. – Товарищи понятые! Убедитесь: коробка из-под папирос "Казбек", внутри пакетик, завернутый в фольгу. Разворачиваем... так! В пакетике – порошок светло-серого цвета. На вкус пробовать не будем! Все видели? Гражданин Брусницын, что скажете?

– Вижу впервые! Может, Рита знает? – хрипло сказал Брусницын.

– Ваша жена задержана с точно таким же порошком, и, уверен, уже дает показания, – сказал штатский. – Записали в протокол, товарищ майор?

– Записал, – хмуро откликнулся тот.

– Надо еще поискать в книгах! Смотрите внимательно – нет ли там наркотических бланков?

– Э-э, да тут заграничные издания! Что будем делать?

– Это не по нашей части, – ответил Иванов.

– Брать все подряд, потом разберемся, – приказал штатский и откинул крышку пианино.

– Осторожно – взорвется, – не выдержал Рубашкин, заметив, с какой ненавистью посмотрел на него штатский.

– Доиграешься, гад, – сказал он.

К четырем часам обыск подошел к концу. Штатский и капитан устроились по обе стороны от писавшего протокол майора и по очереди диктовали список изъятых книг. Рубашкин расслышал фамилию штатского – Арцыбулин.

Наконец позвали понятых, и те расписались.

– Все, обыск окончен. Собирайтесь, Брусницын, вы задержаны, – сказал майор и повернулся к Рубашкину, протягивая его паспорт.

– Этого тоже заберем, – сказал Арцыбулин.

– Мне он на фиг не нужен. Хотите – к себе забирайте – огрызнулся майор.

– Охота тебе, Володя, с этим придурком возиться? В плане он не прописан, а уже вечер. После разберемся, куда он, на хер, денется? – сказал один из милиционеров.

– Откройте портфель для порядка, – приказал Рубашкину майор, и Петр открыл портфель так, чтобы другие не видели.

– Водярочка с винтом и закусь в газете, – обрадованно сказал Иванов, порывшись среди содержимого портфеля.

– Возьмите, товарищ майор, устали ведь, – сказал Рубашкин, доставая бутылку "Столичной".

– Ты совсем тронулся, взятку предлагаешь? – закричал майор, и на его лбу выступили капли пота.

– Какая взятка? Не обратно же везти, – оправдывался Рубашкин, доставая вторую бутылку.

– Кончайте дискуссию! Задержанного – в машину, понятые – свободны! скомандовал низенький капитан, и когда те вышли, повернулся к Рубашкину: Если заложишь, в говне утоплю!

– Разве вы без меня будете? Как же я заложу, если сам буду пить? искренне удивился Рубашкин, а тем временем Иванов уже успел вынуть из серванта стаканы. На всех не хватило, и вернувшемуся с улицы лейтенанту налили в кружку. На закуску разломали, взятые Рубашкиным из дома бутерброды.

– В каких частях служил? – спросил лейтенант.

– Радиолокационные средства наземной артиллерии, – ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.

– За что пить будем? – спросил капитан и неожиданно пропел: Артиллеристы! Сталин дал приказ! – От его злости к Рубашкину и следа не осталось.

– За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, – рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.

– Что я говорил? Наш человек! – сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.

Он тут же налил снова – всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: "Дам задержанному, а то не по-людски получается". Никто не возразил.

– Надо бы убрать, – выпив, сказал Арцыбулин.

– Здесь теперь долго никого не будет, – махнул рукой капитан. Поехали, нам еще в Управление нужно.

Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.

– Ну, бывай, артиллерист, – майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, – да, смотри, больше не попадайся.

Иванов сел в сине-желтый "Газик", остальные набились в черную "Волгу" с двумя антеннами на крыше.

"Газик" пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.

* * *

– С какой стати с чужим объектом пить вздумал – невтерпеж стало? Этот Рубашкин – один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, – сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.

– Откуда узнал? – спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.

– Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? – раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.

– Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, – в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова – он недолюбливал обоих – и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся*.

Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, – майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.

2.5. С ВЕЩАМИ! НА ВЫХОД!

Сказать, что Рубашкин испугался, – значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.

Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.

"Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все", – подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.

Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.

"Куда же я с этими бумагами?", – он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок "Демократического Союза", – он давно обещал их Брусницыну, – там были списки первичных организаций "Народного фронта" с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.

Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.

Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.

– Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, – сказала Катя, как только он вошел в квартиру.

В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты "Труд". Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами

– Толковая у меня жена, – сказал Петр, прочитав записку.

– Только муж – бестолочь, – скривилась Катя. – Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа...

– Давай съездим в гости к Ире, которая биологии учит, – прервал ее Рубашкин.

– Не учит, а преподает, – поправила Катя, но все же пошла звонить. Поговорив, удивилась: "Ее Ваня сказал, что еще сегодня тебя ждал. Какие у тебя с ним дела? Он же горький пьяница! И как в милиции таких держат?"

– Ты все время говоришь, что мы никуда не ходим, никого не видим, что подруги обижаются, – возразил Петр, еще в поезде решив ничего не рассказывать жене. – А Ваня – нормальный мужик, я, может быть, о нем статью напишу.

– Для тебя любой, кто бутылку заглотит – нормальный, – огрызнулась Катя, но было заметно, что она не сердится.

– Пойдем спать, мне завтра в Обком с утра, – Петр почувствовал усталость, глаза слипались.

– В десять часов спать? Я лучше телевизор посмотрю!

Выключив свет и укрывшись еще не согревшимся одеялом, Петр заставил себя не думать о случившимся. "Если пригласили в Обком, значит сегодня не придут, а после образуется", – успокаивая себя, подумал он и вскоре уснул.

* * *

За ночь выстудилось ниже двадцати пяти градусов. Низкое бордовое солнце едва просеивалось сквозь колющую морозом мглу, клубы дымного пара выталкивались из закоптелых труб и стлались над стылым городом. От остановки на углу Суворовского до входа в Смольный было с полкилометра, но Рубашкин едва отдышался в теплом холле, где уже толпились озябшие журналисты. Со многими Петр уже встречался раньше, хотя до сих пор смущался – ему было неловко среди знаменитых.

– А ты сегодня кого представляешь? – заметив Рубашкина, спросил Юра Трефилов из "Ленправды"

– Сегодня – от "Труда", – пожимая руку желчному Сергею Краюхину, ответил Рубашкин.

– Отмечайтесь по списку, товарищи, – повторял невысокий полный мужчина в финском костюме и аккуратной голубой рубашке.

– Сам Волконицкий отмечает! – сказал Краюхин. – Что-то еще будет!

– Попрошу не растягиваться, двигаемся организованно, – крикнул тот и все двинулись мимо постовых внутрь.

Поднялись на третий этаж и разместились в большом зале напротив лестницы за маленькими столами, расставленными в шахматном порядке.

Ждали минут пятнадцать, некоторые тихо переговаривались. Тем временем Рубашкин переписал фамилии с табличек, стоявших на полукруглом столе напротив: Воронцов А.В., зав. идеологическим отделом, Волконицкий Н.В., зав. сектором, Кузин О.С., зам. зав. идеологическим отделом.

"Этот как сюда попал?" – удивился Рубашкин, разглядев в дальнем конце фамилию Котова. Это был человек из прошлой жизни, которую за минувшие полгода Петр почти забыл, слишком много изменилось после ухода из Объединения.

– Как-то там Боря со своими ракетами, надо бы позвонить, – вдруг вспомнил он Горлова.

Задумавшись, он не заметил, как из открывшейся в углу маленькой двери стали выходить люди, первым – Гидаспов. Все встали, Петр замешкался, вставать перед ЭТИМИ не хотелось, но он все же поднялся.

"Черт с ними, не переломлюсь!" – оправдывая себя, подумал Рубашкин.

Гидаспов сел в центре, и, отодвинув стоявшую перед ним чужую табличку, сразу взял микрофон. Он заговорил уверенно и с напором:

– Уважаемые товарищи! Мы попросили Вас собраться, прежде всего, для того, чтобы в кругу единомышленников откровенно поговорить об острых проблемах и вместе порешать, как лучше донести до каждого советского человека живое слово нашей партии, дать решительный бой клеветникам и двурушникам.

Я вспоминаю страстный призыв народного депутата СССР профессора Денисова, прозвучавший на последнем партактиве и обращенный ко всем честным и преданным нашему общему делу коммунистам – нужно стать радикальнее радикалов!

В этом единственный путь к сохранению и укреплению авангардной роли КПСС. Здесь присутствует начальник нашего управления КГБ, член бюро Обкома генерал Сурков Алексей Анатольевич. В конце нашей встречи он коротко проинформирует – пока не для печати – о безобразиях среди так называемых демократов, вскрытых и пресеченных нашими чекистами. А пока слово для доклада предоставляется товарищу Котову, Недавно Виктора Михайловича избрали первым секретарем Петроградского райкома. Так что прошу любить и жаловать, – Гидаспов улыбнулся, но как-то нехорошо – скорее оскалился.

Рубашкин разглядел Котова, когда тот уже был на трибуне, и в первый момент едва узнал. В бывшем начальнике появилась вальяжность и уверенность в собственной значимости. "Из настоящего партноменклатурщика должна исходить эманация величия" – как-то пошутил Таланов. Тогда Петр не совсем понял, что это значит. Теперь увидел воочию.

Котов откашлялся и заговорил так же уверенно, как Гидаспов:

– Товарищи! Нынешняя ситуация в партии и обществе такова, что полумерами уже не обойтись. Именно сейчас настал момент коренных изменений в работе КПСС, придания ей необходимой жесткости и принципиальности. Нужно организовать живую, творческую и плодотворную работу не только среди рядовых членов партии, но и со всеми, кто так или иначе поддался на уловки и демагогию тех, кто люто ненавидит Советскую власть, с теми, кто гласность и открытость воспринял, как вседозволенность, как право очернять нашу великую историю, клеветать на нашу Советскую армию и правоохранительные органы, прежде всего – на наших доблестных чекистов, как зеница око стерегущих государственную безопасность.

В последнее время к нашим застарелым болезням прибавился очень опасный недуг – растерянность среди значительной части членов партии, их неверие в собственные силы, а подчас и в способность КПСС восстановить спокойствие и порядок в обществе.

– Подожди-ка Виктор Михайлович, – неожиданно прервал оратора Гидаспов. – Я недавно был на Кировском заводе, подходит парторг одного из цехов и спрашивает: "Борис Вениаминович, мы получили решение Обкома, в котором написано, что надо быстрее перестраиваться, более эффективно работать в условиях демократизации и гласности. Вы не могли бы сказать, как?"

Гидаспов обвел взглядом зал и повернулся к Котову:

– Расскажи нам, что ты конкретно у себя делаешь, чтобы люди поняли, как надо работать. И всех выступающих попрошу о том же – меньше общих слов, больше дела!

Котов стал говорить о том, что нужно взять под контроль кооперативы, потом смешался, и что-то промямлив, сел на место.

Следующим выступил какой-то ветеран, долго говоривший о том, что нет задачи важнее, чем защитить честь коммунистов, вступивших в партию по Ленинскому призыву. Петр не успел понять, кто же конкретно оскорбляет коммунаров-ленинцев; ветеран уже заступался за участников Стахановского движения.

"Господи, о чем они мелят? Кому это интересно?" – тоскливо думал Рубашкин.

Зал оживился, когда на трибуне появился Кузин. Видимо журналисты его хорошо знали, хотя Рубашкин раньше о нем не слышал о нем.

–Необходимо решительно очистить идеологические организации, прежде всего – прессу, телевидение и радио, от сомнительных и ненадежных лиц, как точно сформулировал Борис Вениаминович – от двурушников и клеветников, от тех мелких пакостников, про которых еще Пушкин говорил: "Жалок тот, в ком совесть нечиста".

Мы не сможем решить стоящие перед партией задачи, если не очистим наши собственные ряды. Мы располагаем проверенными в идеологическом отношении кадрами, уверен, что нам помогут наши чекисты, сотрудники правоохранительных органов, имеющие большой опыт по разоблачению и изоляции идеологических диверсантов и предателей.

– "Пятое колесо" давно пора разогнать! А "Смена"? Это не комсомольская газета, а орган ЦРУ! – воскликнул Гидаспов и ткнул пальцем куда-то в зал.

– Борис Вениаминович, мы уже подготовили проект решения по "Смене", будем выносить на бюро, – сказал Воронцов, обращаясь Гидаспову, но все услышали.

– Речь идет не только о "Смене" и ситуации, сложившейся на ленинградском телевидении, – продолжил Кузин. – Газеты, радио и телевидение – это важнейший участок идеологической борьбы, и там должны находиться люди с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками.

– Вынужден прервать оратора, – сказал Гидаспов, помахав только что прочитанной запиской. – Товарищ Сурков должен уехать, поэтому предоставим ему слово вне очереди, потом объявим перерыв. Возражений нет? Пожалуйста, Алексей Анатольевич!

Сидевший с краю президиума Сурков подошел к микрофону. Он был невысок, в опрятном в сером костюме. Перед тем, как заговорить, он надел золоченые очки и положил перед собой листок бумаги.

– По поручению Обкома партии должен проинформировать вас о том, что сотрудниками управления КГБ по Ленинграду и Ленинградской области проводится большая работа по пресечению антисоветской деятельности ряда неформальных объединений, установивших связи с зарубежными разведывательными центрами и преступными международными синдикатами.

На этой неделе изобличен и арестован член так называемого "Демократического Союза" и активист "Ленинградского народного фронта" некий Брусницын Роман Яковлевич, совсем недавно принятый – не иначе, как по недосмотру – в Союз писателей, что дало ему основания именовать себя литератором. Однако подлинные занятия Брусницына весьма далеки от изящной словесности. При обыске на его даче обнаружено множество антисоветских материалов, в том числе его собственного изготовления, а также оружие и наркотики иностранного происхождения.

– Это ложь! Не было у Брусницына оружия! – закричал Рубашкин. Наступила тишина, он чувствовал, что все смотрят на него, а Котов, скривившись, что-то шепчет сидящему рядом Волконицкому.

– Я присутствовал при обыске и заявляю, что оружия у Брусницына не было, – вставая, громко сказал Рубашкин. Гулко грохнул упавший сзади стул.

Кашлянув, Сурков продолжил, будто не слышал:

– В настоящее время ведется следствие, и его результаты позволят разоблачить истинную сущность тех, кто больше всех кричит о демократии и законности, включая некоторых новоизбранных народных депутатов СССР, прикрывающих свои противоправные действия депутатской неприкосновенностью.

Присоединяюсь к тому, что сказал Борис Вениаминович, и прошу пока ничего не писать об услышанном.

– А когда будет можно? – спросил кто-то из задних рядов. Рубашкин поднял упавший стул и сел.

– Перерыв на пятнадцать минут! – объявил Воронцов, глядя в спину уходящего к боковому выходу Гидаспова. В зале зашумели, у дверей в коридор образовалась толкучка. Почти все вышли, но Петр оставался сидеть, чувствуя, как отходит нервная дрожь.

– А вы кого представляете? – спросил незаметно подошедший Волконицкий.

– Газету "Труд", я вместо Котова – он в командировке, – не вставая ответил Рубашкин, протягивая удостоверения.

– Значит, вы – внештатный корреспондент? Внештатным здесь быть не положено. Вам придется уйти, – Волконицкий махнул кому-то рубашкинским удостоверением и положил его к себе в карман. – Получите в вашей редакции, а сейчас вас проводят.

Человек, в сером костюме, таком же как у генерала Суркова, провел Рубашкина в раздевалку, подождал пока тот оденется и, миновав постовых, вывел на улицу, так и не сказав ни одного слова. Впрочем, Рубашкин ни о чем и не спрашивал.

– Ужо, ужо вам, будет вам, ужо, – бормотал Петр, спускаясь по широкой лестнице. Выйдя за чугунную ограду Смольного, он обернулся и с удовольствием плюнул в сторону кургузого памятника Ленину. Щеки горели, и в распахнутой куртке он не чувствовал холода.

Перед тем, как повернуть на площадь, он оглянулся. Издали Смольный казался маленьким, и стелющиеся вдоль крыши клубы пара давили его к земле.

– Ждите, гады! Ждите! – уходя, пригрозил Рубашкин.

* * *

– Работаете безобразно! – держа телефонную трубку на отлете, намеренно тихим голосом говорил Котов. – Еще летом я ориентировал вас в отношении Рубашкина, и как вы отреагировали? Никак! В итоге он устраивает антисоветские провокации в Обкоме партии на совещании идеологического актива, и – как с гуся вода!

Еще не знаете? Так узнаете! Он сегодня публично, в присутствии первого секретаря Обкома обозвал лжецом генерала Суркова. Даю три дня... Ничего не хочу слушать, в четверг к четырнадцати ноль-ноль прошу доложить о принятых мерах.

Аккуратно положив трубку на место, Котов улыбнулся. Раньше он боялся Коршунова, теперь – наоборот.

"Подумаешь, подполковник КГБ! Прыщ на ровном месте, а я – первый секретарь райкома. Сейчас не 37-й год, сейчас партия – всему голова", подумал Котов.

2.6. ДЕЛА ИДУТ, КОНТОРА ПИШЕТ!

Павлу Васильевичу потребовалось всего несколько минут, чтобы узнать подробности чрезвычайного происшествия в Смольном. Да, Котов прав: он сигнализировал вовремя, а меры в отношении Рубашкина приняты не были. И виновника искать не надо – подполковник Коршунов! Ситуация сложилась аховая.

"Согрел змею за пазухой! Вылезла, вот-вот ужалит, а раздавить нельзя!" – с запоздалым сожалением подумал Павел Васильевич о Котове.

Однако ж реагировать необходимо, и чем скорее – тем лучше. Разумеется, ответ Органов – даже про себя Коршунов произносил это слово с большой буквы – должен быть решительным и адекватным неслыханной наглости зарвавшегося антисоветчика. Шутка ли – публично обозвать лжецом генерала КГБ?

Еще совсем недавно особых проблем не возникло бы и возникнуть не могло, тем более, что начальник Управления полностью в курсе. Однако теперь другие времена – гласность, так сказать, демократия и правовое государство. Выдумали: будто до сих пор Советский Союз было неправовым государством. Да в самые суровые годы чекист и шага не ступал без санкции руководства какое еще нужно право?

Но на оформление дела по какой-либо не слишком сложной статье ни времени, ни возможности не было. Лучше всего реализовать жесткий вариант: подстеречь мерзавца и, ни слова не говоря, – ...! Чтобы впредь думал только о лекарствах и восстановлении здоровья.

"Так и нужно сделать, а генералу будет приятно, что инициатива исходит не от него", – подумал Коршунов, сосредоточившись на чистом листе бумаги. Рапорт должен быть коротким, ясным и, главное – решительным.

СЕКРЕТНО

Вх. № 026/5-4-с от 08.01.90 г. Экз. – единственный

Начальнику УКГБ по Ленинграду и Ленобласти

генерал-майору Суркову А.А.

Рапорт

"СКО "Дымок"

В отношении объекта "Торин"

Несмотря на проведенные профилактические мероприятия, объект "Торин" в последнее время резко активизировал антисоветскую противоправную деятельность, выразившуюся в частности в провокации, совершенной им на совещании идеологического актива в ОК КПСС.

В связи с усилившейся социальной опасностью объекта предлагаю на Ваше решение провести в отношении "Торина" спецмероприятие категории "ШД".

Прошу Вашего указания службам по закрепленным направлениям.

Заместитель начальника Петроградского

райотдела УКГБ, подполковник Коршунов П.В.

отпечатано в 1-м экз. – только адресату

Прочитав написанное, Коршунов остался доволен. Он все сделал, как положено, и претензий к нему быть не могло.

Поздно вечером бумага попала в секретариат начальника УКГБ, однако к тому времени генерал Сурков уже уехал. На следующий день навалилось столько документов, что до рапорта Коршунова очередь так и не дошла. В итоге рапорт попал к генералу только через два дня.

За это время Рубашкин успел съездить к Иванову, крепко выпить и хорошо поговорить. Много чего рассказал майор, не умолчал и о странной истории с неудачным обыском у Горлова.