Текст книги "Площадь диктатуры"

Автор книги: А. Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 32 страниц)

– Борис Петрович, мы уже час ждем, – заглянули в дверь сразу три девушки.

– Идите в соседнюю комнату к Пете Рубашкину, он объяснит, – виновато развел руками Горлов.

– Что здесь творится? В коридоре тьма-тьмущая народу и все – женщины, а к тебе не протолкнуться: меня чуть не побили, что без очереди...

– Потом, я занят! – закричал Горлов, заметив открывающуюся дверь. Отсюда надо удирать! Я, кстати, сегодня не обедал и не ужинал. Поедем?

– На край света! – смеясь, воскликнула Лариса. – Хоть на край света. С тобой!

– На край, так на край, подожди, только найду визитную карточку, сказал Горлов, перебрасывая с места на место наваленные на стол бумаги. Вот! Это в Репино, кооперативный ресторан "Волна". Дерут безбожно, но, говорят, очень вкусно и мало народа. Ты когда-нибудь ела шашлык из форели? Или не из форели, а из осетрины, я забыл.

Продолжая говорить, Горлов снимал и опускал трубки телефонов, но секунду помолчав, те снова начинали звонить. Наконец он не выдержал и, уместив в одной руке три трубки, вежливо сказал: "У нас технический перерыв, позвоните через пятнадцать минут". И бросив трубки на стол, добавил: "Когда нас не будет".

На ходу сказав, Рубашкину, чтобы оставался за него, Горлов провел Ларису через заполненный людьми коридор, и они сели в машину.

– В Репино, Володя! – велел Горлов водителю и, предупреждая его недовольство, объяснил: "Там и пообедаем ... вместе с ужином".

– Ты меня вспоминал? – тихо спросила Лариса.

– Пожалуй, не часто, – подумав, признался Горлов. – Правда, иногда очень хотелось позвонить, но стеснялся тревожить твою подружку. В эти дни столько всего навалилось – самая настоящая круговерть. Если бы меня спросили, что я больше всего хочу...

– Я тоже, – сказала Лариса и, потянувшись, поцеловала его в щеку.

– Вовсе не это. Больше всего я хочу выспаться. За четыре дня, что мы не виделись, вряд ли наберется часов двенадцать...

– Что же ты делал? Впечатление такое, будто готовишь конкурс красоты, – сейчас это модно, – столько девушек у себя собрал.

– Вовсе нет! – засмеялся Горлов. – Это я твою диагностику отрабатываю. А все девушки, которых ты видела – это телеграфистки. Приезжают со всего города и, не поверишь, совершенно бесплатно.

– Какая связь? – удивилась Лариса.

– Когда ты мне рассказала, я сперва не знал, что делать и кого просить. А потом вспомнил про Рубашкина – он столько всякого народа знает...

– Это который раньше у тебя работал, из-за него тебя хотели посадить?

– Тот самый. Он все бросил и пошел в журналисты. Правда, не очень у него получается, хотя делает вид, что все в порядке. При этом Петя просто сдвинулся на борьбе за демократию, про коммунистов заговоришь, он трястись начинает, и не остановить. В общем у него много всяких знакомых, в самых неожиданных местах. Я и попросил его помочь. Он мне в тот же вечер позвонил, что его приятель все устроит. Так все и получилось. Однако приятель тоже оказался демократом, какая-то шишка в их Народном фронте. Слышала про такой?

– Конечно! Дома только и слышно: "лэ-нэ-фэ такой, лэ-нэ-фэ сякой". Впечатление, что в этом "эл-эн-фе" сплошные шпионы и враги народа, поголовно все!

– Так, этот приятель хочет стать депутатом Ленсовета и попросил помочь в агитации. Отказаться невозможно. Но как помочь, он и сам не знает. До выборов меньше двух недель осталось! Я конечно посадил всех, кто под руку попался за пишущие машинки. Картина еще та: входишь в лабораторию, а там, будто из пулеметов стреляют – листовки печатают! Однажды тип из парткома завалился: дескать, что это тут делается? К счастью никто не подвел. Ответили, что срочно готовят секретные документы и без спецразрешения ничего ему не покажут. Тот, хоть и подозревал что-то, но ушел несолоно хлебавши. День потрудились: вижу, что ничего не выходит. Одна закладка это пять-шесть листовок, на печать уходит минут сорок, а машинок мало. И тут мне одна сотрудница напомнила про новый телетайп с памятью на один килобайт. Нажмешь две кнопки – он тут же выплевывает четверть страницы. Я позвонил Рубашкину, он переписал свои воззвания до нужного размера, и я ему к вечеру целый чемодан привез – хоть печку ими топи.

– Ты очень долго рассказываешь, а мне нужно знать, зачем у тебя столько девиц. Там есть очень красивые, – сказала Лариса.

– Я же подробно рассказываю! – воскликнул Горлов. – Иначе не поймешь.

– Я, между прочим, стала очень ревнивая. Раньше такого не было, я вообще не знала, что такое ревность. Однажды представила, что ты с другой, и – красные круги перед глазами. Захотелось что-нибудь расколотить или ударить...

– Рубашкин посмотрел и сказал: "Мало! Этого на полквартала не хватит". Стали думать, где бы еще один такой телетайп оседлать. И тут я вспомнил, как мы этот аппарат из Минпромсвязи* выбивали. Пришлось чуть ли не через ВПК** заявку пробивать, потому что у связистов горел план по внедрению новой техники. Короче, оказалось, что нужные телетайпы есть почти на каждой почте – на них телеграммы принимают. Когда я это рассказал, Петя так обрадовался, что самую последнюю бутылку достал, и мы на радостях выпили. У него, оказывается, несколько девушек-телеграфисток листовки печатали. Он их тут же вызвал, все объяснил, а они – своим подружкам. На следующую ночь полсотни телетайпов на нас заработала, а еще через день наступил полный обвал. Желающие помочь повалили толпами. Мы уже несколько пунктов в разных концах города организовали. У меня – только Петроградский и Василеостровский районы. Сейчас готовим списки,

чтобы в ночь перед голосованием в каждую квартиру принесут короткую телеграмму. Что-нибудь вроде: "Голосуйте за кандидата Народного фронта Тяпкина Ивана Ивановича! Долой партноменклатуру!". Технически это сложно, но я уже придумал, как все организовать. Настоящих почтальонов, конечно, не хватит, но вместо них пойдут агитаторы. Самое трудное, чтобы в нужную ночь на телеграфах дежурили наши девочки...

– Итак, почта и телеграф уже в наших руках. Осталось взять мосты с вокзалами, и ты, как Ленин в девятьсот семнадцатом, захватишь власть! Каким будет первый декрет? – смеясь спросила Лариса.

– А какой бы ты хотела?

– Всех одеть, обуть, накормить, и каждому – по отдельной квартире. И самый главный – о любви! Чтобы все любили всех, как у Окуджавы: "Давайте, говорить друг другу комплименты! Тем более. что жизнь короткая такая..." кажется так?

– Ты – хороший политик! Именно это и обещают демократы. Армию распустим, оружие разломаем на лом и продадим, а выручку распределим поровну – по тысяче долларов на каждого гражданина плюс квартира или дом, если в сельской местности. Тем, кто помогает, – в первую очередь или вообще без очереди.

– Ты так увлеченно обо всем рассказываешь, будто и сам стал демократом... – сказала Лариса.

– Честно говоря, не нравится мне эта публика. Эти ребята чем-то похожи на лакеев, рвущихся к барскому столу. У большинства за душой – круглый ноль. Хотя есть и безусловно честные люди, которые искренне верят, что могут что-то изменить к лучшему.

– Зачем же ты затеял эту, как бы сказать точнее – операцию? – спросила Лариса.

– Таланов же устроил тебя к врачам, я не мог ему отказать, – удивился Горлов ее вопросу.

– Но ты работаешь не только в его округе?

– Остальное получилось само и так быстро, что я даже не успел задуматься. Я не ожидал, что так много людей будут помогать. Они работают совершенно бесплатно и с немалым риском.

– А в чем риск?

– В уголовном кодексе есть дурацкая статья: использование государственного оборудования в личных целях. В случае провала у девушек будут крупные неприятности.

– А у тебя?

– Если рассуждать логически, нам с Петей Рубашкиным придется брать на себя роль организаторов. Подсчитают стоимость работы телетайпов, бумаги, электроэнергии и предъявят хищение в особо крупных размерах в составе организованной группы. Я еще осенью весь УК* изучил: от корки до корки, засмеялся Горлов.

– Это почти самоубийство! Органам наверняка уже все известно. Боренька, зачем ты в то ввязался? – спросила Лариса и, прижавшись к его плечу, добавила: "Я боюсь...".

– Я, пожалуй, тоже боюсь. Но не так, как в прошлый раз. Тогда я чувствовал себя обложенным со всех сторон зайцем, а теперь знаю где охотники, и где сидят фазаны...

– Обкладывают волков и медведей, а зайцев травят собаками!

– Вот, я и не хочу быть зайцем, которого гонят борзые. Впрочем, когда мы в первый раз говорили с Талановым, я этого еще не понимал. Ситуация была простая: он помог мне, я должен помочь ему. Вот и все.

– Выходит, ты из-за меня рискуешь жизнью? – спросила Лариса.

– Выходит, из-за тебя, – рассеянно ответил Горлов, вглядываясь в окно.

– Как странно: чтобы помочь любимой женщине, ты пытаешься изменить результаты выборов...

– Мушкетеры по тем же причинам и не такое вытворяли, – сказал Горлов и неожиданно перегнувшись через сиденье показал куда-то вперед.

– Володя, заворачивай налево! Видишь огни между деревьями? Мы уже приехали!

3.19 БЕЛЫЕ ПТИЦЫ НА МЕРТВОЙ ВОДЕ

После первой же рюмки Горлов почувствовал, что его тянет в сон. Он заказал крепкого кофе, но помогло ненадолго.

– Ты совсем не слушаешь, что я говорю, – сказала Лариса, когда едва поковыряв вилкой, он отставил блюдо с запеченной на осиновых углях рыбой.

– Извини, – сказал он, – я задумался о том, что ты говорила в машине.

– О чем же?

– Это правда: все началось из-за тебя, когда я позвонил Таланову. Но все, что я делал потом, было как бы само по себе. Я не то, чтобы забыл, почему ввязался в эту историю, вовсе нет! Не знаю, как объяснить.

– Ты поплыл по течению?

– Скорее направлял то течение, которое меня понесло. В детстве я любил осушать лужи. Да, да не смейся! Особенно весной, когда тает снег. Я рыл канавки и пускал в них кораблики. Чем быстрее текла вода, тем было интереснее. И, пожалуй, ты права: я представлял, будто это настоящие реки, и я плыву на корабле, – Горлов ощущал, что говорит несвязно и едва сдерживался, чтобы не закрыть глаза.

– Ты совсем спишь, – наконец заметила Лариса. – Боренька! Если бы ты знал, как я не хочу тебя отпускать!

– Давай попробуем, – сказал Горлов. – Давай попробуем друг друга не отпускать. Мне почему-то кажется, что сегодня особенный день, и все получится ...

Он встал и пошел искать официанта. Тот сидел за столом в подсобном помещении и пил чай.

– Здесь рядом гостиница "Репинская". Можешь устроить на ночь два номера: один для меня с водителем, другой для дамы? – спросил Горлов. Правда, дама забыла паспорт.

– А ваш и водителя? – поднявшись, попросил официант.

– Лучше обойтись без этого, – решил Горлов.

– Двести, – оглянувшись, прошептал официант.

– Бери! Здесь по счету, а остальное – тебе! – Горлов достал бумажник и отсчитал семьсот рублей. – Захвати в номер яблок, апельсинов и так далее, сам знаешь.

– Отнести в тот, где вы с водителем? – подмигнул официант, но заметив недовольный взгляд Горлова, стал серьезным. – Минут через десять. Я скажу, чтобы пока мороженое и кофе принесли.

– Володя, переночуем здесь. Иди с товарищем, он по дороге все объяснит, – позвал Горлов шофера и, дождавшись, когда они уйдут, вернулся к столику.

Официант все устроил и через четверть часа они перешли через двор в гостиницу. Номер на пятом этаже был обычным: две кровати, разделенные тумбочками, два стула, стол, на котором едва помещался поднос из ресторана рядом с треснувшим и пыльным графином.

– Представляешь, горячая вода течет, – сказала Лариса через открытую дверь ванной. Потом раздался шелест падающей воды. Горлов постоял у окна там было черно, только вдалеке, у самого горизонта вспыхивал и вновь зажигался маяк. Он решил полежать и, раздевшись, забрался под одеяло, но крепко заснул, едва коснувшись подушки.

– Стало рано светать. Скоро будут белые ночи, – сказала Лариса, заметив, что он открыл глаза. Она сидела на соседней кровати, укутавшись в одеяло, и ела яблоко. – И лето! Ненавижу осень и зиму. Кругом мрак и непогода. Лица кажутся желтыми и зелеными, и люди, будто во сне, будто спят на ходу.

– Иди сюда, – еще не совсем проснувшись, позвал Горлов. Не опуская с плеч одеяло, она перешагнула к нему и, прижавшись, прошептала:

– Я всю ночь ждала, когда ты проснешься... – он не дал ей договорить, и спустя мгновенье она счастливо засмеялась. – Господи, какой ты колючий, как наждачная бумага, как глупая наждачная бумага...

* * *

– Нагулялась? Где ж ты всю ночь пропадала? – спросила свекровь, услышав, как открылась дверь.

– У подружки, – удивляясь, что совсем не смущается, соврала Лариса. Посидели, выпили шампанского.

– С чего вдруг?

– У меня все в порядке! Я прошла обследование в институте Отто и совершенно здорова. Врач сказала, что мне рожать и рожать!

– Это дело! А то мой Колька весь извелся. Приходит – из себя черный, уходит – зеленый, лицо – словно из болота вынырнул.

– С детьми подождем. Я летать буду, я еще летать хочу.

– Вижу, что не налеталась! Экая у тебя подружка! Посмотри в зеркало: глаза-то бесстыжие, да шальные, как из-под хорошего мужика только что вылезла.

– Все-то вы видите, Евгения Васильна, – легко рассмеялась Лариса. – И почему я раньше не знала, что вы добрая?

– Потому что дура, в голове ветер, и жизни не знаешь. А я всегда дочку хотела, но не получилось. Среди мужиков жила, так без внучки и помирать придется, – уходя, беззлобно проворчала свекровь.

– Чуть не забыла, тебе из отдела кадров звонили. Если до послезавтра не привезешь заявление, уволят по статье, – крикнула она из кухни.

– Фигушки им, а не заявление! Не дождутся! Здорова я, Евгения Васильна, здорова, как... Как, не знаю кто! – зайдя следом, воскликнула Лариса.

– Как кошка недраная, вот, как кто! – буркнула свекровь, и Лариса, не удержавшись, чмокнула ее в щеку.

– Иди, мойся, сейчас пирог вынимать стану! – смущенно отворачиваясь, сказала Евгения Васильевна.

* * *

– Что вы мне эти бумажки тыкаете? Почему я должна верить вашему заключению, а не себе и не врачам из Свердловки? – кричала на Ларису врач-гинеколог. Ее лоб покрылся испариной, она то и дело вытирала его марлей, а на щеках выступили красные пятна.

– Но вы меня только осмотрели, и в Свердловке – тоже. А в институте Отто провели полное обследование и эту... – Лариса замялась, забыв, как называется эта штука, которую вводили ей внутрь. – Я же принесла полостную, – кажется она так называется? – фотографию. Мне говорили, что по ней даже первокурсник может сказать, что никакой болезни у меня нет.

– Хоть десять фотографий и справок принесите, к полетам не допущу!

– А кто может допустить? Главный врач может? – чувствуя, что спорить бесполезно, спросила Лариса.

– Главный врач может! Идите к нему, он решит ваш вопрос, – врачиха сразу успокоилась и, вложив Ларисины бумаги в ее подшивку, велела медсестре, чтобы та позвала следующую.

– Отдайте, пожалуйста мою справку, – вставая, попросила Лариса.

– Она останется в вашей истории болезни, – снова занервничала врачиха. – Идите, не мешайте работать!

Главврач был у себя, но Ларисе пришлось ждать почти час, пока ее приняли. Главный врач был сравнительно молод, из-под накрахмаленного белого халата выглядывала импортная сорочка и модный шелковый галстук – Лариса видела такие в спецотделе "Березки", когда выбирала подарок мужу на день рождения.

– Ваше заболевание не входит в перечень профессиональных, поэтому направить вас в нашу больницу я не могу. У вас есть прикрепление к Свердловке. Там хорошие врачи, думаю, вас вылечат, – сказал он, перекладывая лежавшие на столе бумаги.

– От чего меня лечить, если я совершенно здорова? – удивилась Лариса. – Я принесла справку и прошу допустить меня к полетам.

– Относительно вашей справки не все ясно. Кто вам ее выдал, на каком основании вы проходили обследование в институте Отто? Туда вас никто не направлял. Ведь у вас не было направления, не так ли? Во всем этом мы разберемся и виновные в том, что ввели вас в заблуждение, будут серьезно наказаны, – он смотрел куда-то в сторону, и Ларисе показалось, что он недоговаривает.

– Кто будет наказан? – спросила она.

– Те, кто организовал вам незаконное обследование и выдал на руки ложное заключение, – вежливо улыбнувшись, объяснил главврач.

– Организовал мой муж, он работает в Обкоме, – соврала Лариса, испугавшись, что у обследовавших ее врачей из Отто будут неприятности.

– Ваш муж? Это меняет дело, – удивился главврач, но, спохватившись, тут же добавил: "Все равно, пока не будет полной ясности, я не могу допустить вас к работе".

– Я буду жаловаться! – воскликнула Лариса.

– Ваше право, – ухмыльнувшись, пожал плечами главврач.

– Я буду жаловаться в Обком! – уточнила она.

– Это – самое лучшее решение. Полагаю, ваш муж поможет принять верное решение, – с видимым облегчением заключил главврач.

Лариса не могла понять, почему в медсанчасти наотрез отказывались допустить ее к полетам. Всю дорогу до дома она вспоминала, что ей говорили, и тем более странным ей это казалось. Как будто никто не интересовался, больна она или нет, их это совсем не интересовало, главное – чтобы она не вернулась к летной работе. И при чем здесь муж? Почему главврач так облегченно вздохнул, когда она пригрозила пожаловаться в Обком? Другой на его месте, наверное, испугался, а он нет – словно обрадовался.

Остаток дня она провела с сыном. Они долго гуляли, потом вместе делали уроки, и Лариса даже смогла решить две задачи.

– Мамочка, ты больше не улетишь? – укладываясь в кровать, спросил Миша.

– Почему ты так решил? – удивилась Лариса.

– Папа сказал бабушке, что тебя уволят.

– Папа пошутил, откуда он может знать, что меня уволят?

– Нет, не пошутил. Он знает, он сказал что ты всегда будешь дома, или он переломает все самолеты.

– Все самолеты папа не сломает, – засмеялась Лариса, в который раз решив, что надо больше бывать с сыном.

Дождавшись, пока Миша уснет, она решила дождаться Николая и включила в спальне телевизор. Показывали передачу "Взгляд" и говорили о политике. Ведущий был чем-то похож на мужа в молодости, когда они только поженились, и он работал в Обкоме комсомола. Смотреть было скучно, и она заснула, сидя в кресле.

Николай пришел почти в двенадцать. У него был усталый вид, лицо какого-то землистого цвета, и Ларисе стало его жалко.

– Раздевайся, я согрею ужин, – сказала она.

– Налей полстакана, там в холодильнике, – хмуро сказал он, усаживаясь за стол.

– Ты не слишком много стал пить? Даже Евгения Васильевна тревожится, осторожно спросила Лариса, подавая ему начатую бутылку "Столичной".

– Все не так, как надо. Если комитетчики правы, то выборы уже проиграны. А виноваты будем мы, всех собак повесят на наш отдел. Но, главное: никто не знает, что теперь делать, и что будет после, – рассеянно объяснил Николай. Перед тем, как выпить, он зачем то поболтал стакан с водкой и, зажмурившись, опрокинул его в рот.

– Вроде, полегчало, – буркнул он через минуту и взялся за еду.

– Может, найдешь другую работу? – спросила Лариса не решившись добавить: "... пока не поздно".

– Я уже присмотрел одно совместное предприятие. Сам же его и организовал, но не отпускают. Говорят, либо работаешь до последнего, либо иди, куда хочешь, но без партбилета. А куда мне без партбилета? Вот Кузин молодец! Ушел тихо, по-хорошему со всеми попрощался, теперь главный редактор в "Ленправде". Если разобраться, так это даже повышение – на этой должности может стать членом бюро Обкома, должность позволяет, – Николай налил себе еще, и будто, не замечая, что делает, быстро выпил.

– У меня неприятности. Врачи в нашей медсанчасти и слышать не хотят, что я здорова, – сказала Лариса.

– Ну и черт с ними, пусть не хотят, – рассеянно сказал Николай.

– Но меня не допускают к работе! И главврач сказал, чтобы я посоветовалась с тобой.

– А что тут советовать? Увольняйся, я тебя положу в Свердловку, отдохнешь, поправишься...

– Зачем мне в больницу, если я здорова? – повысила голос Лариса.

– С этой дурой, что тебе справку выписала, завтра разберутся, чтобы не лезла, куда не просят, – со злостью сказал Николай.

– С какой дурой, куда не лезла? – Лариса вдруг вспомнила, что никому не говорила про обследование в институте Отто, тем более – Николаю – Откуда ты узнал про справку?

– Ты же сама мне вчера рассказала, – смутился он.

– Я не ночевала дома и тебя не видела, – чувствуя что-то неладное, сказала она.

– А где же ты ночевала?

– С любовником! – начиная злиться, буркнула Лариса.

– Небось, опять с мамочкой полночи шепталась? – равнодушно предположил Николай. – Давай еще по капельке, и пора спать. Завтра с утра три совещания – одно за другим, вздохнуть некогда, а без толку. Все пойдем ко дну. Помнишь песня была такая: "Мы сами взорвали "Корейца", нами потоплен "Варяг"!" Что мы за народ: сами себя топим и этим гордимся. Представь: тихое, синее море и только пузыри со дна: буль-буль-буль. Наши советские пузыри – самые плавучие в мире. Советский Союз – родина великих пузырей.

– Перестань дурака валять! Объясни, откуда ты знаешь про справку? И, вообще, мне кажется нам надо серьезно поговорить...

– Давай завтра! Если говорить серьезно – то завтра. Кто ж ночью серьезно говорит? Ночью спать надо! Сперва трахнуться с мужем, потом спать, чтобы все было. Как у людей! – с трудом пробормотал Николай. Его щеки порозовели, но он говорил и двигался замедленно, будто засыпал на ходу, и Лариса поняла, что говорить с ним сейчас бесполезно.

– Завтра, так завтра! Но не думай, что отвертишься. Я хочу знать, что со мной происходит, – сказала она.

3.20 ВОЗЬМИ НА ПРИКУС СЕРЕБРИСТУЮ МЫШЬ

В начале одиннадцатого свекровь позвала Ларису к телефону.

– Кто это? Какая Ася Залмановна? – спросила она, и тут же вспомнила, что это ее врач из института Отто. – Извините, я еще не совсем проснувшись...

– Лариса Вадимовна, мне надо с вами встретиться. Дело касается вас. Нет, по телефону нельзя. Буду ждать на набережной, у главного входа в Университет. В двенадцать успеете? Так, ровно в двенадцать! – и в трубке раздались короткие гудки.

– Кто звонил? Голос, будто она не в себе. Я сказала, что ты еще спишь, но она все равно попросила разбудить, – сказала свекровь.

– Спасибо, Евгения Васильна. Это с работы, по делу, – Лариса решила не говорить, кто звонил, но в словах Аси Залмановны было что-то тревожное.

– Все остыло, завтракать давно пора, – кивнув головой, сказала свекровь.

Лариса так торопилась, что вышла из автобуса через остановку от дома и поймала такси. За сорок минут до срока она уже была около Университета. Не зная, как убить время она зашла в вестибюль филологического факультета. Там все было знакомым, но показалось, что все стало меньше и какое-то запущенное. Мимо сновали студенты, в углу у подоконника как всегда курила большая кампания, но Лариса не могла представить себя среди них. Она вдруг почувствовала, что не смогла удержать в памяти то вроде бы недавнее время, когда была студенткой; оно стало чуждым и отдаленным, будто смотришь в перевернутый бинокль

Бесцельно постояв у доски с расписанием, она поднялась в буфет, но там было закрыто, и она вышла. На улице ярко светило солнце, было сухо и ветер взметал в лицо сухую колючую пыль, какая бывает в Ленинграде только весной. От пыли слезились глаза, и першило в горле, она даже пахла особенно, это были остатки тысяч тонн песчано-солевой смеси, которой посыпали мостовые после снегопадов. Еще оставалось время, и, перейдя через дорогу, Лариса спустилась по ступеням к самой воде. Нева уже очистилась, только кое-где, у самого берега прилепились ноздреватые, пожухшие до черноты остатки льда, такие же льдины, раскачиваясь на волнах, проплывали мимо. Это еще был не настоящий, ладожский ледоход, льдины были маленькие и темные, а лед с Ладоги пойдет позже – в конце апреля или даже в мае.

"Да, настоящий ледоход еще впереди", – подумала Лариса, представив, как белая, слепящая от солнца масса заполнит пространство между берегами, и будет издалека слышно, как шуршат и трутся друг о друга края огромных, тяжело ворочающихся льдин.

Заглядевшись на воду, Лариса чуть было не прозевала назначенное время. Однако Ася Залмановна опаздывала, и, прождав четверть часа, Лариса занервничала.

Неожиданно напротив нее остановилась черная "Волга" с двумя усиками радиоантенн. Вышедший из нее человек был невысок, в распахнутом пальто ослепительно белела рубашка с узеньким темным галстуком. Лариса успела разглядеть ровный пробор и скрытую зачесанными волосами лысину. Мужчина прошел рядом и посмотрел как бы вскользь – глаза были светлыми и пронизывающими; от его взгляда Ларисе стало зябко, будто дунуло холодным сквозняком.

– Извините, я на всякий случай сделала крюк, – не отдышавшись, Ася Залмановна взяла Ларису под руку. – Давайте куда-нибудь отойдем, здесь так людно, и все на виду. Тут недалеко кофейная, там студенты собираются, да что я рассказываю, вы же здесь учились.

Они вошли в ворота и повернули под галерею – она тянулась вдоль всего двора, залитого лужами так, что было трудно пройти. Они молча прошли до конца, и перейдя площадь перед Библиотекой Академии наук, спустились в подвал, в маленькое всего на несколько столиков кафе. Когда-то, чтобы только войти внутрь, нужно было простоять в очереди не меньше часа, но теперь в кафе было безлюдно.

– Теперь здесь кооператив, и студенты не ходят потому, что слишком дорого, – сказала Ася Залмановна и, увидев, что Лариса достает кошелек, замахала руками. – Не надо, я сама за себя заплачу.

Они немного поспорили, но в конце концов Лариса заплатила за два кофе и пирожные. Себе она взяла "корзинку" и "картошку" – она любила их с детства.

– Не знаю с чего начать, – боязливо оглянулась Ася Залмановна, когда они устроились за угловым столиком. – Прежде всего успокою: вы абсолютно здоровы. Даю вам честное слово, вы совершенно здоровы и никаких отклонений по моей специальности у вас никогда не было.

Не понимая, о чем хочет она сказать, Лариса только кивнула.

– Но кто-то хочет, чтобы вы оказались больны!

– Кому это надо, кто хочет? – начиная волноваться, спросила Лариса.

– Утром, как только пришла на работу, меня вызвали в отдел кадров. Там сидел какой-то мужчина, назвался Владимиром Петровичем. Но, думаю, он соврал. Когда я входила, начальник отдела назвал его по-другому, я не расслышала, но что не Владимиром Петровичем – точно. Впрочем, это не важно. Он стал расспрашивать о вас, как вы ко мне попали, уверена ли я в правильности диагноза, и знаю ли, что будет, если диагноз ошибочен. Я сказала, что уверена, и спросила, кто он такой. Вмешался начальник отдела кадров, закричал, что я из государственного института устроила частную лавочку, беру с пациенток деньги и с вас тоже, и что меня надо отдать под суд. Я ответила, что никаких денег не брала, и мои выводы не могут быть ошибкой.

Лариса заметила, что ее руки трясутся так, что она не может донести чашку до рта.

– Не волнуйтесь, Ася Залмановна, в конце концов, ведь ничего страшного не случилось, – сказала она.

– Тогда они стали меня уговаривать, чтобы я аннулировала вашу справку, сказали, что так нужно. А потом этот, который Владимир Петрович, показал мне какое-то удостоверение и велел подписать бумагу, что никому не расскажу. Но я уже не могла сдержаться, порвала ее и ушла. Они меня не отпускали, но я пригрозила, что начну кричать. Я в институте двадцать два года работаю. Я никогда не поставлю ложного диагноза, никогда! Просто не могу, меня все знают! – Ася Залмановна выпрямилась и повторила: – Никогда! Многим можно поступиться, но только не этим.

– Они выгонят меня с работы, а мне всего год до пенсии, – помолчав, сказала Ася Залмановна.

– Не выгонят! Ничего они вам не сделают. Я обещаю, даю честное слово, – сказала Лариса, еще не зная, что надо сделать. – Не волнуйтесь, Ася Залмановна, все будет хорошо.

Выйдя из кафе, они попрощались. Ася Залмановна пошла к себе на работу, а Лариса снова вышла на набережную. Она не понимала почему, но была твердо уверена, что во всей этой истории так или иначе был замешан Николай. В любом случае он что-то знал, иначе почему вдруг заговорил о справке?

"Но зачем? Зачем ему это надо?" – думала Лариса и не могла придумать ответа. Внезапно она решилась. Третья из проезжавших мимо машин остановилась.

– В Смольный! Скорее! – сказала она водителю и, не спрашивая согласия, захлопнула за собой дверцу.

– Пятерик вперед, – не трогаясь с места, сказал шофер.

– Зачем вперед? – спросила Лариса, протягивая ему пятирублевку.

– Так, на всякий случай, вдруг передумаете.

– Закурить не найдется? – спросила, чувствуя как сильно бьется сердце.

– У меня только "Беломор"!

Лариса закурила, но закашлялась от первой же затяжки, на глазах выступили слезы и она бросила папиросу в окно.

Из вестибюля Смольного она позвонила мужу. Секретарша сказала, что он скоро придет и позвонила, чтобы выписали пропуск. Лариса легко нашла кабинет мужа – небольшую комнатку с выгороженным фанерой закутком для секретаря.

Николай уже пришел и встретил ее с удивлением.

– Рассказывай, что случилось? – спросил он, отворачивая лицо, но Лариса все равно почувствовала знакомый запах коньяка.

– Не я, а ты рассказывай, зачем затеял эту гнусь с моей болезнью! она почти кричала, но ей казалось, что говорит шепотом, заметив, как суетливо двигаются по столу руки мужа.

– Нет, я хотел, как лучше, хотел, чтобы ты дома, Миша совсем большой, ему внимание нужно, – сбиваясь, говорил Николай.

– Киста яичника! Омерзительней ничего не смог придумать?

– Это не я! – вскричал он. – Я не знал деталей.

– А шантажировать врачей тоже не твоя инициатива? – чувствуя его растерянность, каким-то свистящим шепотом спросила Лариса.

– Я никого не шантажировал, а кисту Арцыбулин придумал. Я не знал подробностей, честное слово коммуниста – не знал. Я только хотел, чтобы ты больше не летала. Если бы ты не принесла справку, ничего бы не случилось...

– Я бы ходила по врачам, валялась в больницах – это ты называешь "ничего бы не случилось"?

– Ну, в общем... Я хотел, чтобы ты отдохнула, в Свердловке были бы созданы все условия...

– Все условия, чтобы попасть в психушку – ты это задумал? Признавайся: задумал? – закричала Лариса и, схватив со стола стакан, изо всех сил бросила его об пол. В кабинет заглянула секретарша, но тут же захлопнула дверь.

– Ты – мерзавец! – стараясь успокоиться, проговорила она, чувствуя, как дрожат губы. – Немедленно, – слышишь, немедленно, – позвони и все отмени. И чтобы Асю Залмановну оставили в покое. Нет, пусть ей объявят благодарность в приказе.

– Я не могу, отменить не в моих силах, там же комитетчики поработали.

– Твоего Арцыбулина давно выгнали. Неужели ты думаешь, что я ничего не вижу и не слышу?