Текст книги "Площадь диктатуры"

Автор книги: А. Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 32 страниц)

– Евгения Васильевна, позвоните, пожалуйста, дежурной. У меня завтра утром рейс на Сыктывкар, скажите, чтоб заменили.

– Позвоню! А тебе спать нужно и питья побольше. Ох и крепко же тебя прохватило. Или это грипп такой привязался?

– Грипп – вряд ли. Скорее всего просто простудилась. Я сапоги в Мурманске потеряла, пришлось в туфельках до самолета добираться, а после нас на митинг отправили.

– То-то я вчера удивилась, в какой рвани пришла. Небось, у кого-нибудь старые взяла?

– Девчонки выручили.

– Чего же домой не заехала?

– Нас после рейса никуда не выпускали, и позвонить было неоткуда.

Свекровь ушла, и Лариса, почему-то успокоившись, снова уснула. Не придя в себя, сквозь сон она отвечала врачу, поворачивалась, глубоко дышала и, показывая горло, изо всех сил тянула "А-а-а-а". Потом почувствовала боль от укола, будто в детстве ужалила оса, и, напившись сладкого клюквенного морса, она опять опустилась в беспамятство, ярко мерцавшее разноцветными сполохами.

* * *

Николай пришел, когда все уже спали. По дороге он взял с собой Арцыбулина. Волконицкий знал, что тот будет просить об устройстве на работу. В ином случае он и встречаться не стал бы – устроить уволенного из органов и со дня на день выгнанного из партии было очень трудно и в чем-то даже небезопасно. Но он нуждался в помощи такого деликатного свойства, что вполне уравновешивало просьбу Арцыбулина.

– Если бы все было просто! – выпив и закусив объяснял Волконицкий. – Я однажды уже попробовал – позвонил в партком Авиауправления: мол, такое дело, увольте жену Христа ради. Так она мне такое устроила – чуть со свету не сжила. Нужно тоньше, и чтобы следов не было. Я по всякому прикидывал и решил: самое верное – через медицину. Найдут какую-нибудь болячку и отстранят от полетов. Медицина – вещь темная. Если есть два врача, то жди три мнения, то есть три диагноза. Короче, вот такой план. Сможешь воплотить в жизнь?

– Товарищи остались, в беде не бросили. Думаю, помогут, – покрутив пустой рюмкой, сказал Арцыбулин.

– А с тобой решим. Обязательно решим. Тут в Союзе писателей вакансия освободилась. Пойдешь директором Дома отдыха в Комарово? – спросил Волконицкий, насаживая на вилку скользкий от маринада гриб. – Давай еще по одной, больно хорошо идет: спокойно и с толком.

3.12 СЛОВО К СЛОВУ ТЯНЕТСЯ

Для обсуждения планов решили собраться у Таланова. Тот жил рядом с Финляндским вокзалом, и от дома, где жил Рубашкин, туда шел двенадцатый. Петр мялся на остановке почти полчаса, пока не подкатил троллейбус. Ехали медленно, громоздкая машина, скрипя, раскачивалась на поворотах, подолгу застревала на перекрестках, и когда Рубашкин наконец добрался, все уже стеснились на кухне: Болтянский*, Нестеров** и Петя Филиппов*** утрамбовались на диванчике, Таланов сидел на краешке шаткой табуретки у входа, Дальше, в коридоре стояло еще несколько человек, и за их спинами Рубашкин почти ничего не видел.

В центре кухоньки, за столом по-хозяйски разместилась Марина Евгеньевна****, а рядом с ней примостился некто Мигайлин – лет сорока, упитанный и лысеющий, с ярко-рыжей бородой на непомерно широком лице. В его присутствии Рубашкин ощущал какое-то смутное омерзение.

– Не понимаю, зачем ты к нему цепляешься, – как-то упрекнул Петра Филиппов. – Андрей Ильич – умный, интеллигентный человек...

– Приглядись: он ведет себя неестественно, со всеми так вежлив, что, чай можно пить без сахара, только вприглядку. И улыбка у него, – такая, знаешь, – медоточивая. Как деды говаривали: сверху мед, а снизу яд. Нельзя верить людям, которые ни с кем никогда не спорят. Гнусный он, что хочешь, говори, а я вижу – гнилой и гнусный! – не переводя дыхания, выпалил Рубашкин, и Филиппов не стал спорить, только пожал плечами.

Однако другие мнение Рубашкина не разделяли, и в последнее время Мигайлин присутствовал почти на всех совещаниях координационного совета ЛНФ. Впрочем, говорил мало, и, если его спрашивали, очень мило со всеми соглашался.

И теперь он молча кивал словам Салье, которая говорила размеренно, изредка останавливаясь, чтобы затянуться "Беломором", и тогда пепел летел вокруг и падал ей на кофту:

– Я не согласна! Незачем морочить людям головы теориями, пусть этим занимаются инструкторы из Обкома. Что больше всего волнует людей? Нехватка продуктов? Значит, мы выступаем за ликвидацию торгово-номенклатурной мафии! Люди устали стоять в очередях? Мы заявляем о необходимости срочных управленческих мер по борьбе с очередями!

– Марина Евгеньевна, все не так просто. Нас спросят, какие это меры, обязательно спросят, – возразил Нестеров.

– А мы ответим, что в первую очередь надо провести экономическую реформу, распустить колхозы и совхозы, а землю раздать всем, чтобы каждый кормил себя сам. И, главное, отстранить КПСС от власти, ликвидировать партийную бюрократию, освободить народную инициативу. Тогда появятся фермеры, купцы и предприниматели. Они уже появились! Взять некоторых наших кооператоров. Это готовый класс народных капиталистов, наша социальная база.

– Не любят у нас кооператоров, очень не любят. С этим надо считаться, – рассудительно заметил Таланов.

– Так я не для широкого оглашения говорю, а здесь, в узком кругу. Вы, Виктор Львович, разве не понимаете различий между публичной пропагандой и подлинными целями по обновлению всех сторон общественной жизни? – выпустив клуб дыма, промолвила Салье. – И, вообще, прошу обратить внимание на необходимость привлечения в наши ряды как можно большего количества участников кооперативного движения. Никакое политическое движение не может развиваться без средств. Нам нужны деньги на выпуск печатных материалов: листовок, плакатов и тому подобное. Необходимо наконец-то наладить выпуск нормальной газеты. Конечно, прибалты нам здорово помогают с печатью, большое им спасибо, но пора и самим что-то делать.

Она снова поднесла ко рту папиросу, окуталась густым дымом и энергично раздавила окурок в переполненной пепельнице.

– Предлагаю подытожить! Мы – общегражданский избирательный блок "Демвыбор-90" – и выступаем на выборах с набором четких и ясных лозунгов:

– ЗА ОБНОВЛЕНИЕ И ОЧИЩЕНИЕ СОВЕТОВ, ЗА ЭФФЕКТИВНЫЙ КОНТРОЛЬ НАД ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ВЛАСТЬЮ!

– ЗА НОРМАЛЬНУЮ ЖИЗНЬ В НАШЕМ ГОРОДЕ!

– ЗА ЭКОНОМИЧЕСКИЕ РЕФОРМЫ, КОТОРЫЕ ДАДУТ НАРОДУ БЛАГОСОСТОЯНИЕ!

– ЗА СИЛЬНУЮ ДЕМОКРАТИЧЕСКУЮ РОССИЮ!

– Думаю этим ограничиться в той части, в которой мы "ЗА". Перейдем к следующей. Наш блок выступает:

– ПРОТИВ ВЛАСТИ ЗАСТОЙНОЙ ПАРТИЙНОЙ БЮРОКРАТИИ И НЕЗАСЛУЖЕННЫХ ПРИВИЛЕГИЙ ПАРТХОЗНОМЕНКЛАТУРЫ!

– ПРОТИВ РАЗЖИГАНИЯ НАЦИОНАЛЬНОЙ И ГРАЖДАНСКОЙ РОЗНИ!

– ПРОТИВ НИЩЕТЫ И БЕСПРАВИЯ!

– Куце получается, – после недолгого молчания сказал Болтянский. Надо более подробно и яснее.

– Ни в коем случае! – возмущенно воскликнула Салье. – Чем меньше мы говорим, тем труднее нас шельмовать

– Краткость – сестра политического таланта! – вставил Филиппов.

– Надо все же сказать, что мы собираемся делать, – предложил Нестеров.

– Да, я приготовила, – Салье взяла листок бумаги и, сощурясь, прочитала:

– ПРОВЕДЕМ РЕФОРМУ ЛЕНИНГРАДСКОГО СОВЕТА НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ.

– РАЗОБЛАЧИМ И ОТСТРАНИМ ОТ РЫЧАГОВ ВЛАСТИ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ МАФИЮ, СРАСТИВШУЮСЯ С ПАРТАППАРАТОМ.

– ОБЕСПЕЧИМ СБЕРЕЖЕНИЕ ЛЕНИНГРАДСКОЙ КУЛЬТУРЫ!

– Кто-нибудь добавит? – строго оглядев собравшихся, спросила Салье.

– Надо о жилье! Это больной вопрос, особенно для тех, кто живет в коммуналках и в общежитиях, – предложил Таланов.

– Добавим о жилье, – согласилась Салье и, записав на том же листе, прочитала:

– РАЗРАБОТАЕМ НОВУЮ ПРОГРАММЫ ЖИЛИЩНОГО СТРОИТЕЛЬСТВА И ВОПЛОТИМ ЕЕ В ИНТЕРЕСАХ ВСЕХ ГОРОЖАН!

– Что было про рычаги власти? Там как-то нехорошо звучит, приподнявшись на цыпочки, спросил Рубашкин.

Салье посмотрела в его сторону, но не разглядела, кто спрашивал, и повторила лозунг.

– "Рычаги" – лишнее слово. Без него лучше: "...отстраним от власти", предложил Рубашкин.

– А слона-то я и не заметила. Здравствуйте, Петр Андреевич! разглядев Рубашкина, засмеялась Салье, и вслед за ней остальные. – С золотым пером демократического движения спорить не будем – убираем "рычаги"! Возражений нет? И, правда, так лучше:

– РАЗОБЛАЧИМ И ОТСТРАНИМ ОТ ВЛАСТИ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ МАФИЮ, СРАСТИВШУЮСЯ С ПАРТАППАРАТОМ!

– Если разоблачим, то отстранить мало. Надо записать: "посадим!" сказал Болтянский.

– Правильно и совершенно верно! – вставил молчавший до сих пор Мигайлин. – Надо непременно пересажать всех зажравшихся партаппаратчиков, начиная с освобожденных функционеров на предприятиях и дальше – из райкомов, горкомов, вплоть до ЦК. Люди это одобрят.

– Могут упрекнуть, что мы призываем к репрессиям. Нельзя обещать кого-то посадить. Мы за правовое государство, где сажает только суд, возразил Нестеров.

– Тогда выслать их на сто первый километр, пусть поднимают сельское хозяйство, – глядя на Нестерова, приветливо улыбнулся Мигайлин. – И туда же сотрудников КГБ, включая пенсионеров, которые запятнали себя преследованиями диссидентов и участвовали в сталинских чистках.

– Давайте запишем, что необходим открытый суд над КПСС, который законодательно запретит партийным работникам занимать государственные должности в органах демократической власти.

– И участвовать в политической жизни страны, – не переставая улыбаться, быстро добавил Мигайлин.

– Создадим международный трибунал с участием всего цивилизованного мира. Нацизм судили в Нюрнберге, а коммунизм будет осужден в Ленинграде! воскликнул кто-то.

Все заговорили разом, и Рубашкин не мог уследить, кто что предлагает.

– "Мафия, срастившаяся с партаппаратом" – плохо звучит. Выговорить трудно, – улучив паузу, высказался Таланов.

– Виктор Львович прав. Это как-то не по-русски, – сказал Филиппов. Данную формулировку надо переформулировать. Думаю, члены Редакционно-издательского совета со мной согласятся.

– Коллеги, наша сила – в неукоснительном соблюдении демократических процедур, – заговорила Салье, и все замолчали. – Поэтому давайте придерживаться регламента, за который мы все голосовали. Время, выделенное на принятие предвыборных тезисов, давно вышло. Чтобы не отвлекаться на частности предлагаю принять оглашенные лозунги за основу нашей концепции, передать их для шлифовки Петру Андреевичу и утвердить на следующем заседании Координационного совета. Будут другие предложения?

– Почему Рубашкину? Для чего тогда избирали Редакционно-издательский совет? – возмутился Филиппов.

– Запишем, чтобы Рубашкин представил материал в Редакционно-издательский совет, а Петр Сергеевич уже доложит результаты Координационному Совету, – дипломатично предложил Таланов.

– Вы согласны, Петр Сергеевич? – спросила Салье и, дождавшись пока Филиппов кивнет, заключила. – Ставлю на открытое голосование мое предложение с поправкой Виктора Львовича. Голосуют только члены Координационного совета! Кто за? Против? Воздержался? Принято подавляющим большинством, при двух "против" и одном воздержавшемся.

– Этим воздержавшимся, как обычно, оказался господин Болтянский! оглядев собравшихся, пошутила Салье и, согнав с лица дружелюбную улыбку, продолжила. – Переходим к следующему по принятой повестке дня вопросу, который записан следующим образом: "О возможных нарушениях избирательного законодательства при выдвижении и регистрации кандидатов в народные депутаты всех уровней, выдвинутых от блока "Демвыборы-90".

– ... и поддержанных! Марина Евгеньевна, мы проголосовали за "...и поддержанных"! – подсказал Болтянский.

– Не было никаких поддержанных, – с улыбкой возразил Мигайлин.

– А вам никто слова не давал, вы вообще не член Координационного совета! – вскричал Болтянский.

– Коллеги, не спорьте! Андрей Викторович прав, мы приняли так, как он говорит: "...выдвинутых или поддержанных блоком "Демвыборы-90", прикрикнула на спорящих Салье и постучала карандашом по столу. Предоставляю слово для доклада Андрею Ильичу Мигайлину...

– Он не член Координационного совета и по регламенту не имеет права голоса, – с сердитым лицом возразил Болтянский.

– Извините, коллеги, я ошиблась: не для доклада, а для справки. В нашем регламенте оговорено, что председательствующий может дать слово специалисту для оглашения справок, – поправилась Салье.

– Какой специалист? В выборах-89 он участия не принимал! – воскликнул Филиппов.

– Коллеги, не будем спорить, давайте заслушаем, Пожалуйста, Андрей Ильич!

– Пусть объяснит, почему одного и того же кандидата выдвигают по несколько предприятий и организаций, – громко сказал Болтянский и с довольным видом оглядел собравшихся.

– Начну с ответа на вопрос уважаемого Андрея Викторовича, – как ни в чем не бывало, Мигайлин поклонился Филиппову. – На выборах прошлого года, как справедливо заметил коллега Болтянский, выявилась закономерность: чем ближе был кандидат к партийным органам, тем больше у него было выдвижений ...

– ...не только к партийным, но и к гэ-бистским органам, – пробурчал Болтянский.

– ... согласен, и к органам КГБ, – не переставая улыбаться продолжал Мигайлин. – Подоплека проста: тогда проводились окружные собрания, которые решали, кого из кандидатов допустить к выборам, а кого отсеивать. Ясно, что чем больше было у кандидата выдвижений, тем больше голосов "априори" он имел на окружном собрании. Таким образом партбюрократы обеспечивали преимущества своих выдвиженцев. Если коллега Болтянский помнит, то по Куйбышевскому округу один из кандидатов, кажется секретарь райкома, имел выдвижения от двух аптек, от Управления цензуры – Горлита, и, представьте! – от четырех пожарных команд. Такой порядок сильно затруднял прохождение демократических кандидатов, и многие из них выбывали из борьбы. Сейчас ситуация совсем другая благодаря законодательно работе, проделанной Собчаком, Болдыревым, Щелкановым, Гдляном и Ивановым, Никольским и другими членами Межрегиональной депутатской группы. Окружных собраний больше нет, но в избирательном законе осталось множество белых пятен, которые дают возможность комиссиям произвольно отказывать кандидатам в регистрации. Соответствующих конфликтов в городе очень много. Как правило отказы в регистрации получают кандидаты, поддержанные Ассоциацией избирателей, обществом "Мемориал", блоком "Демвыборы-90" и, разумеется, – ЛНФ. Думаю, дело в том, что состав избирательных комиссий формируется партийно-советской номенклатурой и послушно исполняет ее волю.

Вывод из этого ясен: кандидаты прогрессивной направленности, отражающие демократические позиции должны заранее подстраховаться несколькими протоколами о выдвижении, чтобы в случае придирок не давать повода снимать их с регистрации. Возможности для этого сегодня есть: трудовые коллективы обрели достоинство и не идут на поводу у парткомов, и, самое главное, в городе возникло организованное гражданское движение.

– Открыл Америку! Тоже мне – специалист! – вскричал Филиппов.

– По регламенту на заслушивание справок отводится не больше трех минут, – громко сказал Болтянский.

– Основное я уже высказал. Благодарю за внимание, коллеги, – улыбаясь, развел руками Мигайлин.

– Но этого совершенно недостаточно! Мы должны выработать документ, такой окончательный документ..., – громко начал Филиппов, но его остановила Салье:

– Предлагаю принять сообщение коллеги Мигайлина в качестве рекомендации для наших кандидатов. Кто "за"? Против? Воздержался? Андрей Ильич! Запишите пожалуйста в протокол: "Принято простым большинством голосов".

Заговорили все сразу, и в возникшем шуме Рубашкин ничего не слышал.

– По повестке дня. Предлагаю... Коллеги, прошу внимания! – Салье повысила голос. – Остался главный вопрос: как мы отреагируем на митинг, созванный Обкомом КПСС. Перед этим объявляю перерыв на десять минут. Кто хочет курить, пожалуйста – на лестницу.

– Петр Андреевич, можно вас на минутку? – жестом приглашая его подойти и, протянула Рубашкину несколько исписанных от руки листов.

– Я подготовила статью о кооперативном движении. Попрошу вас, где надо, поправить и подготовить для опубликования.

– С публикацией будут трудности, – просматривая начало, заметил Рубашкин.

– В "Смене" напечатают. Я договорюсь с Югиным, мы его выдвинули в депутаты России, и он не посмеет отказать, – уверенно сказала Салье.

– Я тогда пойду домой, начну работать, – сказал Рубашкин, поглядев на часы: было без нескольких минут одиннадцать.

– Только не откладывайте, – велела Салье и повернулась к ожидавшему рядом Нестерову.

– Марина Евгеньевна, вчера суд закончился: Брусницын получил два года лагерей общего режима, – торопясь, сказал Рубашкин.

– Я знаю. Очень жаль, на выборах Роман Яковлевич мог бы очень пригодиться, – посмотрев через плечо на Рубашкина, сказала Салье.

– Адвокат будет подавать апелляцию. Мы можем провести демонстрацию протеста, опубликовать наше мнение. Это повлияет на пересмотр дела в горсуде.

– Брусницына осудили за наркотики. Вы хотите, чтобы демократов обвинили в том, что мы наркоманы? – неожиданно вмешался Мигайлин.

– Но ведь наркотики ему подкинули! За этой провокацией стоит КГБ, воскликнул Рубашкин.

– А чем вы это докажите? – улыбнувшись, спросил Мигайлин.

– Я сам видел, я был у Брусницына во время обыска! – волнуясь, объяснил Рубашкин.

– Вы видели, как сотрудники КГБ закладывали наркотик? Нет, вы видели как их обнаружили. Наши противники только и ждут повода, чтобы нас ошельмовать. Представьте, как по всему городу развешены плакаты: "ЛНФ покрывает наркоманов!"

– Пожалуй, Андрей Ильич прав. Заступаться сейчас за Брусницына политически нецелесообразно, – сказала Салье.

– Но Брусницын никогда не был наркоманом! – вскричал Рубашкин.

– Подождем окончания выборов, и тогда посмотрим, что можно сделать, заключила Салье, и Рубашкин понял, что спорить бесполезно.

* * *

С трудом отыскав пальто и шарф, Рубашкин вышел и квартиры. На лестнице толпились курильщики, и желтоватый свет лампочки едва пробивался сквозь клубы папиросного дыма.

– У России собственное предназначение и уникальное геополитическое положение на перепутье между Востоком и Западом, – увлеченно размахивая горящей сигаретой, говорил Мигайлин*.

– Свобода всегда приходила к нам с Запада, а кнут и нагайка – с Востока, – проходя мимо, заметил Рубашкин и не стал слушать, что говорят другие.

Тротуары высушило, но воздух был свеж от запаха талого снега. Небо очистилось, и в темной глубине мерцали редкие звезды, дул слабый ветер. Припомнив, откуда днем светит солнце, Рубашкин решил, что завтра будет ясная погода: восточный ветер редко приносил тучи и ненастье.

– ОТРЕШИМ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ И ПАРТИЙНУЮ МАФИЮ ОТ ВЛАСТИ! СОВЕТЫ БЕЗ КОММУНИСТОВ И БЮРОКРАТОВ! – Рубашкин подумал, что именно так должен звучать лозунг, о котором сегодня так долго спорили.

3.13 ИЗ КРАНА КАПАЕТ ВОДА, ЕГО ВЧЕРА ЗАКРЫТЬ ЗАБЫЛИ

Было без четверти двенадцать, когда Рубашкин вернулся домой. Катя и Настя уже заснули, было тихо, только изредка слышался шорох шин проезжавших под окнами легковых автомобилей. Спать не хотелось, и Рубашкин поставил на плиту чайник. Пока закипала вода, он заправил бумагу в пишущую машинку и закурил сигарету.

Но что-то отвлекало. Сосредоточившись, Петр заметил, что из неплотно завернутого крана гулко падали капли. Он машинально попробовал отсчитать ритм, но паузы между ударами менялись, как в каком-то стихотворении. Стихи назойливо привязались еще по дороге в троллейбусе, и Петр, сам того не желая повторял про себя:

"По замерзшим холмам молчаливо несутся борзые,

Среди красных болот возникают гудки поездные,

На пустое шоссе, пропадая в дыму редколесья,

Вылетает такси, и осины шумят в поднебесье..."

Слова и ударения наползали друг на друга, смысл был непонятным и неправильным: почему гудки возникали среди болот и почему "красных"? Болота не бывают красными, даже осенью они покрыты желто-зеленой ряской и мхом, а болотная клюква – она редкая и не дает окраски. И вдруг – такси? Откуда на болоте появилось шоссе и на нем такси, зачем оно? Перед глазами возникли зимние, зимние дюны и вдалеке, между соснами – стылая гладь заснеженного льда на Финском заливе. Петр не мог уловить, каким причудливым воображением созданы эти строчки, но они безусловно были красивыми, он не сомневался, мучительно пытаясь припомнить, что дальше.

Чайник закипел, и перед тем, как налить кипяток в чашку с растворимым кофе, он изо всех сил закрутил капающий кран. Непонятное стихотворение тут же выпало, будто смылось из памяти.

Кофе был неприятным, с каким-то ячменным привкусом, как в буфетах провинциальных станцийй. Отставив чашку, Петр разложил на столе рукопись, которую дала Марина Евгеньевна. Читалось легко, но писала не Салье, ее почерк Петр знал. Написанное нельзя было назвать статьей, скорее выписки из разных источников.

Наиболее связным и законченным выглядели страницы о кооперативном движении:

"...кооперативы – один из главных нервов перестройки, ее единственное видимое достижение в сфере экономики. Но перестройка не заботится о своем детище, не защищает кооперативное движение. Власть трусливо отворачивается, будто не замечая беззастенчивую и намеренно лживую пропаганду, которую целенаправленно ведут представители партийной и хозяйственной номенклатуры, чтобы озлобить широкие слои населения, восстановить народ против ростков нового экономического уклада.

В самый разгар наступления злейших врагов перестройки в СССР был проведен любопытный опрос общественного мнения: вы за кооперативы или против? Среди опрошенных не старше 45 лет за кооперативы высказались 87 процентов. Эти люди еще не во всем разочаровались, у них еще есть желание добиться повышения жизненного уровня своим собственным трудом. Но в категории от 45 до 75 лет только 7-10 процентов поддерживают кооперативы. Вот, что делает с нами возраст: опыт жизни в условиях административно-командной экономики породил горчайшее разочарование, абсолютное неверие в собственные силы!

А вот среди тех, кому больше 75 лет за кооперативы – 70 и более процентов! Наши старики не забыли НЭП, они живые свидетели успехов раскрепощенной инициативы людей, которую дает свободная экономика. Это на их глазах НЭП возродил страну из руин и пепла, спас от голода и разрухи миллионы граждан, привел их к благосостоянию и даже дал государству твердую, свободно конвертируемую валюту!

Между тем тлетворные мифы об обществе нищих, но равноправных продолжают разъедать разум, отнимать у нашей страны последние силы для деятельного обновления ..."

Несколько страниц заняли пространные рассуждения о врагах перестройки, их количестве и социальном составе. Восемнадцать миллионов руководителей производства и разного рода управляющих. Более двадцати миллионов – в теневой экономике. Их перечень начинался с парикмахеров, массажистов, репетиторов и сапожников. Туда же были отнесены сантехники, портные, работники автосервиса, слесари, электромонтеры и даже врачи.

Работники торговли и государственных предприятий обслуживания были выделены в отдельную категорию – свыше десяти миллионов.

Неизвестным осталось количество тех, кто работает в партийном, профсоюзном и комсомольском аппарате, служит в армии, в милиции и КГБ, а также занятых в военно-промышленном комплексе.

Рубашкин заглянул в свой блокнот, где были записаны недостающие цифры, и на клочке бумаги сложил в столбик. Получилось около 90 миллионов, почти три четверти трудоспособного населения, – перестройка и продвижение экономических реформ означали значительное ухудшение условий их жизни.

В рукописи была явная несуразица: выходило, что рыночные реформы противоречили интересам большинства населения. Поколебавшись, Рубашкин вычеркнул все цифры и названия рабочих профессий. От этого образ врагов перестройки потускнел и размылся, потерял осязаемость, сузившись до известных, ставших обыденными очертаний: совпартноменклатура и КГБ!

Неожиданно вспомнился Горлов. С одной стороны – типичный работник военно-промышленного комплекса, с другой – удачливый кооператор. Светочка Петрова, с которой Рубашкин иногда встречался в метро, рассказывала, что недавно Борис вдруг выдал подчиненным по сто-двести рублей. Сказал, что была удачная сделка, и что надо делиться с друзьями. Доброты у него не отнимешь, Горлов никогда не был жадиной, всегда выбивал у начальства повышенные премии.

Рубашкин посмотрел на часы, но все же потянулся к телефону и по памяти набрал номер. Горлов снял на третьем гудке, его голос был бодрым.

– Что так поздно? – спросил он, узнав Петра.

– Сердце подсказало, что не спишь, полный великих дум, – сказал Рубашкин.

– Все равно через пару часов уезжать...

– Куда?

– В Мурманск пятичасовым рейсом, чтобы вечером вернуться.

– С каких пор стали выписывать командировки на один день? – удивился Рубашкин. – Помню, ты меня в Североморск на две недели услал, а дел-то всего ничего: акты внедрения и протокол авторского надзора у адмиралов подписать.

– Я не в командировку, а сам по себе, – засмеялся Горлов. – Пароход, представь, задумал купить.

– Зачем тебе пароход? Какой? – изумился Рубашкин.

– Большой противолодочный с пушками и торпедами. Заменю системы наведения, введу правильное целеуказание и – вперед, с новым названием: "Смерть врагам империализма!" Как звучит?

– Звучит демократически, в духе времени, – Рубашкин мялся, не решаясь заговорить о деньгах. – Я, кстати, по делу звоню. От имени нашего общегражданского, демократического движения. Выборы приближаются, можно сказать, наш не последний, но решительный бой.

– Слышал! Нина все уши прожужжала: Ельцин, демократы, Собчак. Ельцин сказал то, Горбачев высказал это, Собчак показал, как закон уважать, а Гдляну с Ивановым взяточников сажать мешают. Борщ уплетаю и котлеты жую исключительно под агитацию и пропаганду, как в парткоме на политинформации.

– И как ты к этому относишься?

– Да, никак! Разговоры стихнут скоро, а металл останется. До сих пор уверен, что не делом ты, Петя, занялся. Помнишь к твоему дню рождения стихи сочинили: "Служил наш Петя инженером, наш Петя ГОСТ'ы() изучал"?

– Помню: "Живи по СТП и ГОСТ'у), и будет все предельно просто". Я, Боря, потому все и бросил, что так больше жить нельзя.

– Можно! Вот в будущем году пробью финансирование под космическую тематику, брошу к чертовой матери коммерцию, и все будет в порядке. Снова заживем по ГОСТ'у.

– Ты уже не боишься по телефону говорить о космической тематике? К тому же – со мной? Или секретность отменили, а КГБ распущен? – спросил Рубашкин, и по наступившему молчанию понял, что Горлов задумался. – Если все оставить, как есть, тебя в следующем году посадят. Вспомнят и обязательно доберутся. Не забудь, кому ты обязан тем, что остался жив, здоров и на свободе!

– Петя, я тебе всегда помогал, ничего плохого между нами никогда не было. Я очень благодарен за ту статью в "Литературке" и понимаю, что она для меня значила, – неуверенно сказал Горлов.

– Не во мне дело, а в Системе! В их Системе. Завтра меня рядом не окажется, или сложится не так удачно. Прости за высокие слова, но наша борьба – это твоя борьба. Подумай, Боря, о себе подумай!

– Подумаю! Обещаю, – согласился Горлов, и Рубашкин почувствовал, что тот начинает тяготиться разговором.

– Прилетишь из Мурманска – позвони и встретимся, – перед тем, как попрощаться, сказал Рубашкин.

– Завтра вечером и прилечу. Сегодня здесь, завтра там, а завтра опять здесь, – засмеялся Горлов и повесил трубку.

– С кем ты разговариваешь? – зайдя на кухню, спросила Катя.

– С Борей Горловым. Он через час улетает в Мурманск.

– Вчера его Нину встретила – не узнать. Дубленка из "Березки", сапоги – мне такие и не снились. Продукты покупает только на рынке. Хочет Машу в английскую школу переводить. Говорит, всего тысячу директору дала. А у нас опять деньги кончились, и папа ничего не прислал. У него неприятности: видно придется уходить на пенсию. Мама звонила, что был пленум Обкома, он вернулся и сразу в больницу угодил – чуть до инфаркта не довели. Там какой-то из новых на папино место рвется, хочет в секретари райкома, интриги копает.

– Твоему отцу самое время на пенсию. Не сегодня, так завтра все райкомы и обкомы разгонят, – рассеянно заметил Рубашкин.

– А мы тогда как будем? Сколько лет за папой, как за каменной стеной!

– Пройдут выборы, и меня в штат возьмут, обкомовцы ничего сделать уже не смогут. Потерпи, немного осталось, – успокоил жену Рубашкин и, дождавшись, пока она уйдет, застучал двумя пальцами по клавишам машинки.

"Время не ждет" или, нет – "Под ветром перестройки", – допечатав второй заголовок, решил Рубашкин. – "... В беседе с нашим корреспондентом член Координационного совета Ленинградского народного фронта, доктор геологических наук Марина Евгеньевна Салье сказала..."

"Нужно дать материал в форме интервью. Во-первых, живее, а во-вторых, не встанет вопрос, кому платить гонорар. Ясно, что журналисту, который брал интервью. А если писать статью за ее подписью, то гонорара – фиг дождешься", – подумал Рубашкин и вытер глаза, заслезившиеся от сигаретного дыма.

3.14 ВИДНА ДОРОГА В ТРИ КОНЦА

В аэропорту "Мурмаши" Горлова встретил кавторанг* Толя, с которым они летели в прошлый раз. Через него и удалось провести всю предварительную работу, связанную с покупкой на металлолом отслужившего свое корабля.

Толя был гладко выбрит, в новенькой шинели с черным каракулем, из-под шарфа виднелся воротничок ослепительно белой рубашки.

– Что же ты свою невесту не взял? – увидев Горлова, спросил капитан.

– Слегка захворала, видно, от тебя заразилась. Помнишь, ты все время чихал и кашлял? А теперь, вижу, совсем выздоровел? – пожимая ему руку, спросил Горлов и забрал у носильщика один из двух увесистых чемоданов – в каждом было по восемь бутылок марочного коньяка разнообразного происхождения: французский "Мартель", грузинские "Шота Руставели" и "Варцихэ", молдавский "Белый Аист", крымский "Коктебель", – его Горлов любил и отличал больше прочих, – и три сорта армянского – "Юбилейный", "КВВК" и знаменитый "Ахматар". Возле донышка каждой бутылки покоился розовато-желтый лимон, а к верхней крышке были прикреплены четыре коробки конфет "Мишка на Севере". Все это аккуратно крепилось в деревянных гнездах, которые Горлов специально заказал плотнику. Много мороки доставили лимоны углубление для каждого пришлось доводить отдельно, чтобы не выскальзывали.

– Тяжелый, – сказал Толя, беря чемодан.

– Своя ноша не тянет. Это сувенир из Ленинграда, – садясь в "Волгу" ответил Горлов.

По дороге капитан не удержался и, заглянув в чемодан, даже присвистнул.

– По отдельности бывало, употреблял. Но чтобы сразу? Никогда! воскликнул он.

– Как считаешь: адмиралу понравится? – спросил Горлов.