Текст книги "Площадь диктатуры"

Автор книги: А. Евдокимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

4.15 ГЛУБИННОЕ БУРЕНИЕ НА МЕЛКОЙ ВОДЕ

Горлов зашел всего на несколько минут и, уходя, оставил сумку с продуктами и несколько бутылок марочного вина. Как не хотелось Рубашкину попробовать, но пить до сдачи номера было нельзя. Никто этого не делал, даже Серега Шевчук, известный тем, что ни в грош не ставит мнение разномастной журналистской братии. Впрочем, он мог себе это позволить, его считали лучшим "пером" редакции. Он умел лихо, как никто, закручивать темы. К примеру, в статье о недостатках в пионерских лагерях Шевчук мог вставить что-нибудь из Пушкина и так навертеть, что читатель до конца не вспоминал о бедных пионерах.

Рубашкин не мог разгадать, как это получается. Сам он писал короткие заметки, похожие на то ведомство, которому они посвящались. Любую попытку оживить текст Кокосов безжалостно пресекал, а спорить Рубашкин не мог – он по-прежнему работал вне штата, так сказать, "на птичьих правах".

Другие внештатники – их было великое множество, в каждом отделе по десятку – печатались в газете от случая к случаю не столько за деньги, сколько за красную журналистскую корочку, позволявшую проходить в разные интересные места, вроде закрытых просмотров в Доме Кино или актерских капустников. В отличие от них Рубашкин приходил в редакцию одновременно со штатными сотрудниками, молча сидел на ежедневных планерках, соглашался на любую работу и имел стол с телефоном в одной комнате с Димой Григорьевым, появлявшимся в отделе крайне редко и ненадолго. Он чувствовал, что в редакции его терпят больше от удивления, чем из милости: дескать, что ему у нас нужно и когда надоест?

Как Петр ни старался, но так и не смог узнать, кто подписал письмо в избирательную комиссию, из-за которого его сняли с выборов. Подозревал первого зама Воронова – маленького, толстого субъекта, хамившего на каждом шагу и в любую погоду добиравшегося до редакции на велосипеде. Но на прямой вопрос Воронов заорал, что вообще не желает говорить с посторонними и выгнал Петра из кабинета.

– Плюнь и разотри, – показав, как это делается, успокоил Кокосов, материалы сдаешь, вопросы закрываешь – от музыки с театрами до криминала и зарплаты не просишь. Поэтому никто тебя не прогонит, а если вдруг, то через мой труп.

– Зарплату не прошу потому, что не дадут, – вздохнул Рубашкин. Для себя он решил, что если после начала работы Ленсовета ничего не изменится, то будет искать работу. Он уже начал выяснять, куда можно пристроиться, обзвонил знакомых, даже мимоходом, будто в шутку, спросил у Горлова.

– Про Объединение и думать нечего, в нашу систему тебя никогда не возьмут, – сказал тот, – но, если не побрезгуешь совместным предприятием, то работа найдется.

– Будешь платить в СКВ*, не побрезгую, – засмеялся Рубашкин.

– Откуда? У нас советско-венгерское СП, а форинты с рублями – близнецы и братья. Венгрия – не заграница, а курица – не та птица, которая доллары под насест складывает.

Судя по рассказам Горлова, работа у него действительно была – делать головки для блоков электропитания СВЧ-излучателей, которые потом нужно передавать все в то же Объединение.

– Вот пароход за море сплавим, тогда можно взяться за серьезное дело, – обнадежил Рубашкина Горлов, – а пока вспомни молодость: какой стороной паяльником тыкать, чтобы не обжечься.

Про поездку на Север речь не заходила. Рубашкин решил не спрашивать видно, дела с кораблем шли хорошо, и надобность в статьях у Горлова отпала. Браться за паяльник отчаянно не хотелось, но на крайний случай другого выхода у Рубашкина не было.

Изредка он ходил в Ленсовет, благо милиционера на входе сняли, и в Мариинский дворец мог зайти всякий желающий. В коридорах было шумно, взад-вперед сновали озабоченные люди, многие – в потрепанных джинсах и обвисших, давно не стираных свитерах. Что-то вокруг напоминало Смольный из фильма "Ленин в Октябре" – для полноты сходства не хватало только бородатых солдат с винтовками-трехлинейками.

Однажды перед входом в малый зал столовой, куда пускали только по спискам, Петр встретил Салье и остановился, надеясь взять у нее интервью. Марина Евгеньевна стала знаменитой, любое ее слово тут же тиражировалось всеми газетами, даже номенклатурная "Ленправда", излагала ее мнение, будто заискивая на всякий случай.

– Да, я конечно вас помню, – близоруко сощурясь, ответила Салье. – Но интервью "Вечерке"? Зачем же каждый день? Только вчера у меня была Инна Иванова – вы ее знаете – очень вдумчивая и серьезная журналистка. Я почти час ей уделила.

Инка Иванова была в "Вечерке" ведущим политическим обозревателем. Она писала большие, строк по триста-четыреста, статьи. Тема, по которой она прошлась, для других закрывалась навсегда.

– Может быть, Марина Евгеньевна, позже? – на всякий случай спросил Рубашкин

– Заходите как-нибудь, я вас помню, – явно торопясь, ответила Салье.

Говорили, что сессия должна начаться третьего апреля. Рубашкин очень хотел пойти на открытие, но, чтобы туда попасть, требовалось приглашение. Никто не знал, где их выдают, и в конце концов он стащил в пресс-центре картонку с крупной надписью "ПРЕССА", служившую пропуском в зал заседаний.

На открытие сессии Рубашкин приехал почти за час до начала, но почти все места для журналистов оказались заняты. Такие же карточки, как у него, были у многих, даже у тех, кто никакого отношения к журналистике не имел.

На лестничной площадке сбоку от главного фойе было особенно многолюдно, плотная пелена дыма поднималась в пролеты, воздух гудел от голосов. С Рубашкиным здоровались, обменивались парой слов, но он чувствовал неловкость и горечь. Свербила мысль, что многие добились депутатских мандатов благодаря его помощи, но теперь мало кто придает этому значение.

"А те, с кем нам разлуку Бог послал, прекрасно обошлись без нас", вспомнил он элегическое стихотворение Ахматовой, совсем не подходящее к тому, что видел вокруг.

Рядом остановился Таланов.

– Ты куда пропал? – быстро затягиваясь сигаретой, спросил он.

– Я на том же месте, изменений нет, а тебя нигде не поймать. Куда ни зайду, всюду слышу: "Таланов был, скоро будет, но не здесь", обрадовавшись встрече, сказал Рубашкин.

– Скоро стану прозаседавшимся. Каждый день три-четыре совещания по дележке портфелей. На совете ЛНФ решили дать мне комиссию по торговле, а Салье – представляешь? – вызвалась стать председателем комиссии по продовольствию. Сказала, что это самый важный участок, а она, как лидер, должна быть там, где труднее.

– Как комиссары в пыльных шлемах, – усмехнулся Рубашкин.

– Торговля и продовольствие – ключевая вещь. Обком затаился, хочет спихнуть всю ответственность на нас: мол, вы хотели демократию, вот и получайте то, что сами выбрали. В принципе, грамотная тактика: народ и так стонет от бескормицы, а если с продуктами станет еще хуже, Ленсовет просто сметут. От народной любви до всенародной ненависти путь, знаешь ли, короток.

– Так зачем тебе соглашаться?

– Другого не предлагают, все остальные комиссии уже расхватали, да и какая разница, чем руководить? – пожал плечами Таланов. – Кстати, Главное управление торговли подготовило интересную справку. Если хочешь, возьми вдруг статья получится.

Рубашкин быстро перелистал справку и понял, что Таланов прав материал был уникален: всю городская торговля была представлена, как на карте военных действий – с цифрами, объяснениями и перспективой. Правда, перспектива выглядела удручающей.

– Здравствуйте, Виктор Львович! Здравствуйте, Петр Андреевич! – сбоку неожиданно возник улыбающийся Мигайлин. – Я не помешал?

– А мне уже пора, – Таланов озабоченно взглянул на часы. – Надо кое с кем поговорить перед началом.

– Подождите, Петр Андреевич. До начала успеем, у меня всего два слова, – удерживая Рубашкина за рукав, сказал Мигайлин. – Недавно мы с Мариной Евгеньевной снова и долго о вас говорили...

"Врет! Ей теперь не до меня, едва вспомнила " – подумал Рубашкин.

– Нужен ответственный и проверенный человек курировать газеты и телевидение. Учитывая ваш огромный опыт в журналистике... Ну, вы понимаете?

– Что конкретно? – прервал его Рубашкин.

– Марина Евгеньевна хочет ввести в новую структуру горисполкома управление по печати и свободе слова...

– Но я слышал, в Ленсовете будет такая комиссия из депутатов.

– Вопрос с комиссией упирается в кандидатуру ее председателя, Вдовина*. Он метит на должность председателя Петроградского райсовета, где уже есть очень достойная кандидатура. Если бы вы уговорили Вдовина – вы ведь с ним хорошо знакомы – уступить на выборах в райсовете и сосредоточиться на работе в городской комиссии, то получится превосходная комбинация. Вдовин будет курировать прессу по законодательной линии, а вы через исполком. Действуя дружно, наверняка удастся ограничить влияние Обкома.

– Давайте обсудим с Мариной Евгеньевной. Я хочу услышать от нее все детали, – подумав, ответил Рубашкин.

– Вряд ли у нее найдется время, она сейчас так загружена. Предварительное поручение она мне дала, поэтому лучше придти к ней с уже готовым предложением, тем более, сроки поджимают, – дружелюбно улыбаясь, промолвил Мигайлин.

Внезапно захрипев, включились динамики внутренней трансляции.

– Уважаемые коллеги, уважаемые гости! Первую сессию Ленинградского городского Совета народных депутатов XXI-го созыва объявляю открытой, раздался голос Филиппова. Вслед обрушился грохот аплодисментов.

– Пора идти, уже началось, – взволнованно сказал Рубашкин.

– Одну минуточку, Петр Андреевич, – остановил его Мигайлин. – Давайте договоримся сейчас, не откладывая. Это очень важно.

– О чем договоримся? – спросил Рубашкин.

– Буду краток, только по сути: вы уговорите Вдовина снять свою кандидатуру на выборах в Петроградском райсовете и поддержать другого человека. Вдовин станет председателем депутатской комиссии, а мы пробиваем ваше назначение в управление по печати – начальником управления!

– Кто имеется в виду, кто будет меня "пробивать"? – спросил Рубашкин.

– Все! Все руководство Народного фронта, все мы! – радостно воскликнул Мигайлин.

– И Филиппов? – спросил Рубашкин, точно зная, что тот обязательно выступит против него.

– Конечно, Петр Сергеевич полностью в курсе дела, – без промедления заверил Мигайлин.

– Уважаемые коллеги! Давайте на время забудем о вопросах регламента. Ничуть не умаляя значение процедурных вопросов, все же хочу напомнить, что есть вопрос поважнее. Это вопрос о власти! Наши избиратели не поймут, если мы немедленно не примем поистине судьбоносное решение, записанное в повестке дня вторым пунктом, который гласит: "О переходе всей полноты власти к Ленгорсовету", – услышал Рубашкин чей-то голос. Ему показалось, что говорил Болтянский, но он не был уверен.

– Я пойду в зал, – сказал Рубашкин, огорчившись, что пропустил открытие сессии.

– Слышал, что вас до сих пор не зачислили в штат и вы нуждаетесь в средствах. Надо немедленно принять меры, это совершенно недопустимо, догнав Рубашкина, сказал Мигайлин. – Я оформлю вас консультантом в один кооператив, а потом – советником при какой-нибудь комиссии.

Рубашкин показал стоявшему у входа в зал милиционеру журналистскую карточку, и, тот, козырнув, пропустил в зал.

На трибуне стоял Собчак.

– Передача властных функций от партийно-номенклатурных органов новому, демократическому составу Ленсовета похожа на рискованный трюк, когда с движущегося на полном ходу поезда каскадер перепрыгивает на встречный, звонким от волнения голосом говорил Собчак. – Смену власти надо провести так, чтобы этот переход не привел к сбоям в работе городского хозяйства и, главное – в снабжении ленинградцев продовольствием и промтоварами. Мы оправдаем доверие горожан, если в короткое время радикально улучшим ситуацию в решении больных социальных вопросов. Среди них на первом месте жилищный и продовольственный. Нашей особой заботой должна стать борьба с преступностью, наведение в городе необходимого порядка.

Опыт работы в высшем законодательном органе Советского Союза показывает, что мы не добьемся успеха, если будем ставить групповые пристрастия депутатов, их политические амбиции выше интересов дела. Ленсовет подвержен риску обречь себя на бесплодные публичные дискуссии, в том числе, – по процедурным вопросам. Такой подход обречет Ленсовет на историческую неудачу, и наши избиратели этого не простят.

Уважаемые депутаты! Мы должны в кратчайший срок вернуть Ленинграду его былую славу Северной столицы, мирового центра литературы, искусства, науки и культуры, сделать наш город подлинной Меккой для иностранных и советских туристов.

Собчак замолчал, поклонился, и, собрав какие-то листочки, сошел с трибуны. Сперва было тихо, потом раздались одинокие хлопки в ладоши, и через минуту весь зал аплодировал стоя.

Филиппов пытался объявить выступление Ходырева – до сих пор являвшегося председателем горисполкома. Ходырев выиграл выборы в округе, где располагалось какое-то военное училище. По этому поводу было много разговоров, хотели добиться отмены результатов голосования, но мандаьная комиссия в конце концов признала Ходырева депутатом.

Наконец зал утих и тот начал говорить:

– Я решительно выступаю за преемственность городской власти и хочу заверить депутатов, что все работники Ленгорисполкома будут добросовестно помогать новоизбранным депутатам в организации их деятельности. Мы поможем вам, дорогие товарищи, овладеть многотрудной наукой жизнеобеспечения нашего замечательного города...

– Колорадский жук ему товарищ, – буркнул кто-то за спиной Рубашкина.

"Верить нельзя! Они так помогут, что ни жизни, ни ее обеспечения не станет", – подумал Рубашкин. У него вдруг испортилось настроение. Среди журналистов он заметил несколько человек из "Вечерки". Инна Иванова и Оля Шервуд сосредоточенно записывали выступление, и Рубашкин понял, что отчет о первом заседании Ленсовета будут печатать они.

"А что я тут, собственно, делаю?" – подумал он и пошел к выходу.

В фойе он столкнулся с Мигайлиным.

– Так, мы договорились, Петр Андреевич? – прервав разговор с Юрой Дорофеевым, спросил Мигайлин.

– Кстати, за кого надо агитировать в Петроградском райсовете?

– За очень достойного человека, подполковника в отставке, который выступает за реформирование армии и флота. Я вас с ним познакомлю, вы сами убедитесь. Это – Кошелев Павел Константинович, военный пенсионер.

– Кошелев, так Кошелев, – согласился Рубашкин. Ему было глубоко безразлично, кто станет председателем в Петроградском райсовете.

4.16. НЕЧАЯННЫЕ РАДОСТИ...

Справка, которую дал Таланов, оказалась воистину бесценной. Рубашкин фактически переписал ее, вставив собственные замечания почти в каждый абзац. Статья получилась едкая, но он был уверен, что напечатают во-первых, она касалась торговли, самого наболевшего, что интересовало всех; во-вторых, в статье были совершенно неизвестные цифры и факты. В общем, статья вышла сенсационной.

Рубашкин работал всю ночь, воздух в кухне стал синим от сигаретного дыма. В начале седьмого он последний раз ударил по клавишам пишущей машинки. Чтобы не подвести Таланова он подписался псевдонимом и решил сразу же ехать в редакцию, чтобы застать Кокосова. Тот обычно приходил раньше всех, не позже половины восьмого, и Рубашкин хотел отдать ему статью, как можно раньше. Он не стал завтракать, только выпил еще одну чашку кофе и заставил себя проглотить бутерброд с сыром.

На улице было сыро и сумрачно, фонари уже погасили. Кроме Рубашкина на остановке никого не было, и он ждал троллейбуса не больше пяти минут. Внутри было пусто, Рубашкин уселся на свое любимое место – справа от кабины, откуда через лобовое стекло было видно далеко вокруг.

– Молодой человек, вы не прокомпостировали талон, – крикнул в динамик водитель.

Рубашкин протянул в открытую дверь кабины красное удостоверение "Вечерки" и, не дождавшись ответа, вернулся на прежнее место.

Тем временем троллейбус, неторопливо взгромоздился на Мост Строителей – "Когда-то он назывался Биржевым", – сонно подумал Рубашкин – и, шурша по мокрому асфальту, покатился вниз к стрелке Васильевского острова. Вокруг со всех сторон плескалась темно-серая, предрассветная Нева, на другом берегу в плотном тумане едва виднелись черные фигуры скульптур на крыше Зимнего дворца. Все было, как всегда по утрам – величественно, стыло и пусто. Но сегодня Рубашкин думал о другом. Он помнил свою статью почти наизусть и повторял про себя то, что написал. Потом не выдержал и достал из кармана свернутые в трубочку, чтобы не помялись, листы бумаги.

"Сюда надо вставить отбивку – что-нибудь вроде "а как же иначе", с восклицательным знаком. Нет, лучше сразу поставить вопросительный, корректор все равно заменит, так уж лучше самому", – думал он, чиркая карандашом на полях.

Он вышел у Гостиного двора, на одну остановку раньше. Впрочем разница была небольшой, и через несколько минут он вошел в кабинет Кокосова. Тот уже был на месте и сосредоточенно лил кипяток в почерневшую от накипи чашку.

– Думаешь, есть время читать? – возмутился Кокосов, увидев перед собой стопку отпечатанных листов. – За ночь три ограбления и одно убийство, в номер давать надо, а ты что принес?

– Прочти, Витя, – попросил Рубашкин, – я всю ночь работал.

– Забирай свою пачкотню, а то порву и выброшу.

– Очень прошу, хоть первую страницу, если не понравится, бросишь, попробовал уговорить Рубашкин.

– Садись звонить в ГУВД – пусть колятся на подробности, – скривившись от чересчур горячего чая, Кокосов отодвинул рукопись на край стола.

Рубашкин понимал, что его статья – не репортаж и не короткая информация, и Кокосову читать ее действительно незачем. Но без его одобрения, никто в редакции ее не возьмет.

– Давай поспорим, – вспомнив о фантастической азартности Виктора, предложил Рубашкин. – Если прочтешь первые две страницы, и материал не понравится, то я ставлю бутылку, а если статья пойдет – то ты.

– Так нечестно! Я ничем не рискую: ведь, если пойдет, то и двумя не обойдешься. Это ж будет твой первый "кирпич"*, его обмыть положено, засомневался Кокосов.

– Риск – благородное дело. Кто не рискует, тот с друзьями не пьет!

Кивнув, Кокосов взял рукопись. Не дочитав первой страницы, он схватил карандаш и что-то вычеркнул. Перевернув лист, он почиркал еще, и Рубашкин заметил, как изменилось его лицо.

– Все ясно, дальше не буду. Тебе крупно повезло. Сегодня Грачев дежурит, а Воронов куда-то отпросился, значит, есть шанс. Пошли скорей, вскричал Кокосов и, схватив статью, выскочил из кабинета. Рубашкин еле успел догнать его перед кабинетом Грачева, который работал вторым заместителем главного редактора и в отличие от других приветливо здоровался с Петром, иногда даже пожимал ему руку.

– Горит? – удивленно спросил Грачев.

– Брось все, читай, что Рубашкин принес, – воскликнул Кокосов.

Одев очки, Грачев взялся читать. Кокосов взволнованно ходил из угла в угол, а Рубашкин, о котором забыли, неловко мялся в коридоре у открытой двери, не решаясь войти.

– Откуда информация? – дочитав до середины, спросил Грачев.

– Откуда фактуру достал? Что пнем стоишь, отвечай, когда спрашивают! закричал Кокосов.

– Вот справка Главного управления торговли, – через порог ответил Рубашкин.

Кокосов выхватил справку и передал ее Грачеву

– Да, вы зайдите, Петя, – рассеянно сказал тот, быстро перелистывая страницы.

– Ну, что? – нетерпеливо спросил Кокосов.

– Сокращать надо. Здесь убрать ерничество, а здесь и здесь переделать, – Грачев показал Кокосову на разложенные по столу листы рукописи.

– Пусть автор займется, я его от оперативки* освобождаю, – решил Кокосов и, уходя, хлопнул Рубашкина по плечу: – До двенадцати – свободен!

– Такого материала давно не было, – вздохнув, сказал Грачев. – Но уж больно скандально. Вы уверены, что газету не поймают на вранье?

– Уверен! Справку мне депутаты дали, – скрывая волнение, ответил Рубашкин.

– Рискуем? – Грачев неожиданно подмигнул Рубашкину. – А ведь не зря Кокосов за вас горой стоит. Еще пара таких материалов, и можно переводить вас в обозреватели. В отделе экономики как раз вакансия – Галя Мануйлова в декрет уходит.

Вычитав гранки, Рубашкин не стал дожидаться сигнального номера и уехал домой выспаться. В половине шестого он проснулся и, не утерпев, пошел к киоску "Союзпечати" на углу улицы Ленина и Большого проспекта. "Вечерку" еще не привозили, он ждал около часа и в очереди стоял первым. Когда наконец подъехал фургон, он помог выгрузить несколько пачек и тут же у задней двери киоска увидел свою статью на первой странице.

– Дайте десять штук, – попросил он у пожилого киоскера.

– Ты, что парень, с ума рехнулся? Другим тоже надо, – закричали в очереди.

Рубашкин купил три штуки, рассудив, что завтра возьмет в редакции, сколько нужно. Не дойдя до дома, он уселся на лавочке, чтобы прочитать свою первую большую статью.

Экономика дефицита

"ГУТ" – не ''зер гут''

В слякотном декабре минувшего, 1989 года полки магазинов так опустели, что даже привыкшие ко всеобщему дефициту горожане сильно удивились. Новогодние праздники кое-как пережили на старых запасах. Впрочем, работники особо важных учреждений подкрепились заказами из распределителей, но все, без исключения надеялись, что в январе поступят фонды следующего года, и с продуктами все образуется.

Но не тут-то было! Чем дальше, тем становилось хуже. Больше никто не смеялся анекдоту про рыбные магазины торгового объединения "Океан" помните: "Кильки в томате, баба в халате"? Смех утих потому, что бабы в халатах за прилавками остались, а томатная килька, хорошо заменявшая соленые огурцы к водочке (между прочим, тоже большая редкость!) исчезла, испарилась, как утренний туман, как золотое времечко становления развитого социализма в нашем великом городе.

Чем ближе подкатывала весна, тем меньше горожан успокаивали себя радужными перспективами, которые навевали частые выступления по радио и телевидению руководителей горисполкома. Но, вот, грянули выборы, и штормовые волны демократических перемен заплескались у порогов начальственных кабинетов, а их обитатели почему-то затихли, делая вид, что забыли все, о чем твердили раньше: дескать, то было при старой власти, а новая все обещания спишет!

Так, как же сегодня выглядит обеспечение ленинградцев, если обозревать ее с планово-административных высот Главного управления торговли исполкома Ленсовета (сокращенно – "ГУТ")?

Есть основания думать, что торговое начальство смотрит далеко, свысока наблюдая благоприятную перспективу. И есть от чего! Ведь по сверстанным в ГУТ'е планам объем товарооборота в целом записан на 1990 год с превышением на 7,4% к прошлогоднему уровню, то есть на 756 млн. рублей. В пересчете на душу населения прибавка тоже весомая – почти на 150 рублей в год!

Но вот, ведь, незадача: что "в целом" гут, то есть по-немецки хорошо, то "в частности" из рук вон... – по-русски тоже хочется сказать только три буквы!

Открываем наисекретнейший документ нашего торгового ведомства (не спрашивайте, как он к нам попал – что птичка в клювике принесла, все равно не поверите!). Читаем, и впору прослезиться. По группе продовольственных товаров запланированный рост составляет всего 1,7%. Если в прошлом году среднестатистический горожанин покупал продуктов на 1028 рублей, то в этом году прибавка к столу составит ровно 17,5 рублей. Три бутылки водки, полкило колбасы, двести граммов масла и буханка хлеба. Хватит на одно скромное семейное торжество, разумеется, если цены не подскочат.

Впрочем, записав в этот счет водку, мы слегка поторопились. В этом году водки на всех опять не хватит – ее будет продано на полпроцента меньше, чем прежде. Так что теперь народу около винно-водочных магазинов будет не меньше, чем на митингах, организованных Обкомом КПСС. Видимо, и лозунги будут теми же.

А колбаса? С колбасой тоже неладно – ее продадут на 1,7 тысяч тонн меньше, чем в прошлом году. И сладкой нашу жизнь вряд ли назовут: производство кондитерских изделий сократится на 6,7 тысяч тонн, что составляет двухмесячную потребность города в печенье, конфетах и прочей карамели.

Особенно плохо сложится ситуация в плодоовощной торговле. Запланировано, что потребность в картофеле будет удовлетворена на 70%, во фруктах – меньше, чем наполовину.

Позавидуем прозорливости плановиков из ГУТ'а! Ранняя весна, первые лучи ласкового солнышка греют миллионы гектаров садов и огородов, торопятся из дальних стран соловьи и гуси-лебеди, на грушах-яблонях еще только набухают почки, а нашим торгошам уже все известно: то сократится, это усушится, и вражья сила нашлет саранчу с колорадским жуком.

Ошибки не будет, не надейтесь! Вот, в прошлом году запланировали обделить нас цельномолочной продукцией на 45,5 тыс. тонн (около 87,6 млн. рублей), и на столько же – колбасой, так и вышло! Советские экономисты не ошибаются никогда!

Откуда же взялись в планах ГУТ'а умиротворяющие душу цифры роста? Открываем раздел промышленных товаров – в животе от голода сводит, однако ж будем одеты, обуты с головы до ног, смотрим в экраны новых телевизоров, а кто побогаче свободно без очереди покупает легковой автомобиль и катит на нем ... Сами знаете, куда. Поскольку в другое место ехать по-прежнему не на чем!

Промтоварное изобилие в размерах 12,2-процентного роста есть не что иное, как дым золотой. Золотой – в буквальном смысле!

Основную лепту в среднестатистическую перспективу роста внесут ювелирные изделия. Их выпуск вырастет в этом году аж на 209,4%, а заявка ленинградской торговли получила товарное покрытие на 165%! Но... многая радость сулит не меньшую печаль. В институте ювелирной промышленности есть в нашем городе ученые и такого профиля – нас авторитетно проконсультировали. "Золотые" проценты запланированы в денежном выражении, без учета уже грянувшего повышения цен. Поэтому, милые дамы, не надейтесь, что вам достанется новенькое колечко. На всех не хватит! Да и зачем новые украшения к старым нарядам, других не будет!

Но особенно умилительно громадье планов в отношении самых заслуженных горожан – инвалидов различных войн и ветеранов. Для них очередь на покупку холодильника снизится в среднем до 9 лет, на швейные и стиральные машины, а также на телевизоры – до 5 лет, на одежду, обувь и трикотаж – около 2 лет. Что уж говорить о рядовых жителях?

Но не печальтесь, мы еще не дочитали до конца, не вникли в сокровенную суть модно-прогрессивных предложений начальника ГУТ'а, товарища Зеленского В.А. Каким видит выход из кризиса этот заслуженный работник советской торговли?

Грезится ему переход на планово-рыночные отношения. Удивляетесь, как можно через дефис соединить план с рынком? У нас – легко и запросто!

Достаточно, предлагает начальник, преобразовать государственные магазины в арендные, акционерные, личные, смешанные и открыть частные лавочки, как тут же всеобщий дефицит воплотится во изумляющее изобилие на фоне рыночных отношений. Переведя с планового языка на русский, поймем простую вещь: цены вырастут настолько, что советский инженер трижды подумает у витрины, прогибающейся от тяжести краковских колбас и маковых, с медом булок.

А чем же тогда займется ГУТ? Да, тем же самым – будет контролировать, распределять, причем не товары, а фонды. Дело знакомое и жалоб не вызовет. В самом деле, на кого жаловаться, если торговля станет смешанной, акционерной да частной. Разве что на депутатов, которые в душевной простоте за такой "рынок" проголосуют?

Андрей Лисовский

Вечером позвонил Таланов.

– В сегодняшней "Вечерке" твоя работа? – не поздоровавшись, спросил он.

– А ты, как думаешь?

– Мне уже два человека звонили. Допытываются, как к журналисту Лисовскому попала деликатная справка.

– А ты честно отвечаешь, что никакого Лисовского в глаза не видел, догадался Рубашкин.

– Так и отвечаю, а сам думаю, что овладение прессой сулит необыкновенную силу...

– ... тому, кто овладеет, – докончил фразу Рубашкин.

– При условии, что никто не узнает, кто такой Лисовский. Потому, что скандальному журналисту нет места среди сотрудников горсовета.

– Что-то светит? – спросил Рубашкин.

– Завтра меня утвердят председателем комиссии по торговле, через неделю – состав комиссии. Готовься к первому заседанию. Прочитав такую статью, никто не усомнится, что ты сможешь быть главным специалистом в сфере обслуживания населения. А нам нужно много таких статей. Поэтому я надеюсь на единогласное решение по твоей кандидатуре. Готовься, Петя!

* * *

С утра Рубашкин собирался в Ленсовет послушать, как будут утверждать Таланова, но не успел дойти до двери. Звонил Мигайлин.

– Слава богу, что застал! Павел Константинович Кошелев примет нас ровно в одиннадцать. Он согласен дать интервью, чтобы вы провели время с пользой, – радостно сообщил Мигайлин. – Встречаемся у входа в райисполком! Не опоздайте, Петр Андреевич!

4.17 ... И НЕЖДАННЫЕ ВСТРЕЧИ

Петр и сам не понял, зачем согласился идти к Кошелеву. Интервью с ним сразу показалось пустяковым – кому нужны рассуждения депутата одного из райсоветов, их в Ленинграде больше двух десятков, по 150 человек в каждом.

Как назло, и погода была мерзостной. Еще ночью повалил рыхлый, сырой снег, крупные хлопья липли к лицу и стаивали за ворот холодными струйками. На тротуарах скопился толстый слой жижи, проезжавшие машины обкатывали прохожих грязными брызгами.

Мигайлин опаздывал, и Рубашкин слонялся по пустой, занесенной снегом площадке перед исполком. Озябнув, он зашел в вестибюль и у самой двери столкнулся с Горловым.

– Как Фигаро: и здесь, и там, – обрадовался тот.

– А тебя каким ветром занесло? – спросил Рубашкин.

– Котов лично звонил, просил поддержать будущего председателя райсовета, ну, я и пришел познакомиться. Заодно встретился с нашими кооператорами...

– Представь я тоже иду знакомиться и тоже с Кошелевым, – засмеялся Рубашкин. – И как тебе кандидат?

– Умница, замечательный человек! – воскликнул Горлов. – Я его сразу узнал, и он меня – тоже. Но было неудобно при всех – черт-те что могут подумать.

– Кто может подумать?

– Со мной несколько кооператоров было. Пришли знакомиться с новой властью.

– Вроде, Кошелева еще не выбрали? – возразил Рубашкин.

– Обязательно выберут! Знаешь, пожалуй, наш Котов оказался на своем месте, разбирается в людях. Кошелев мне еще тогда, осенью понравился. Ведь, это он нас из той истории с разглашением гостайны вытянул. Помнишь, я после его прихода приехал к тебе, а ты сомневался, что все кончится хорошо. Сказать честно, и я долго опасался, что он притворялся, а на самом деле, какую-нибудь пакость готовил. Кто-нибудь другой запросто заставил бы стукачом стать или еще что-нибудь в этом роде. А Кошелев во всем разобрался, все понял и помог, просто так помог!