Текст книги "Число и культура"

Автор книги: А. Степанов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 79 страниц) [доступный отрывок для чтения: 28 страниц]

Не иначе произошло и с релятивистским пространством, пришедшим на смену классическому: тринитарностью отныне отличалась структура не элементов, измерений ( М = 3 ), а отношений ( n = 3 ). Новая механика – релятивистская и квантовая – оказалась не только наследницей, но и своебразной "надстройкой" над старой, подо что подведено основание: принцип соответствия, дополнительности.

И все же навряд ли разные поколения когнитивных парадигм уместно проецировать на шкалу прогресса или регресса. Наряду с энтузиазмом, охватившим творцов принципиально новых теорий и досужую публику, наряду с распахиванием невиданных интеллектуальных и технических горизонтов, множество вполне серьезных, компетентных ученых испытывали и продолжают испытывать томительную ностальгию по утраченным векам ясного, взвешенно-рационального взгляда на мир, по эпохе "просвещения", апогеем и "акме" которой казался ХIХ в., с его стройно-классическим, "гармоничным" отношением к реальности и его господствующей парадигмой М = 3. Кроме того, семантическая кватерниорность была присуща и архаичным моделям.

Индийские "Веды", Платон (вместе с ним все античное Средиземноморье) придерживались своеобразного представления о глобальном историческом цикле (см., напр., [260:I, c. 119]

[Закрыть]). Его можно назвать доктриной неумолимого регресса, поскольку вслед за блаженным золотым веком приходит менее благородный серебряный, за ним – еще более сомнительный по духовным достоинствам бронзовый, но все они бледнеют на фоне кровавого и беспощадного, отбросившего все высокое и святое железного. Последний завершает не только цикл, но и земную историю как таковую, поскольку является преддверием тотальной катастрофы. Следовательно, полный список веков:

золотой – серебряный – бронзовый ¦ железный.

Указанное представление сохраняется в индуизме (весь цикл именуется в нем Манвантарой) и современной эзотерике [95, c. 15]

[Закрыть]. Образ «темного» железного века под названием Кали-юга на волне массового молодежного интереса к восточным учениям превратился в 1960-е гг. в элемент западной поп-культуры. Та же типологизация используется и в более скромном, не столь глобалистском обличьи: ахматовское деление «веков» русской поэзии на золотой («пушкинский»), серебряный (начало ХХ в.) и бронзовый (1960-е годы) не только вошло в обиход мало-мальски образованного человека (особенно наименование второго звена), но и легло в основу официальной научной терминологии. Еще больший культурный ареал захвачен косвенным влиянием этой схемы, оказывающейся подкладкой многих общеупотребительных историологических доктрин. Но в последнем нам еще предстоит убедиться.

Не только время, но и материя подвергалась аналогичному членению. Согласно индоевропейским мифам и последующей натурфилософии, например, Эмпедокла (ок. 490 – ок. 430 гг. до н.э.), корни всего сущего представлены четырьмя неизменными элементами, или первовеществами: землей, водой, воздухом и огнем.(7) Ныне школьные учебники ссылаются на такую архаическую модель, усматривая в ней предвосхищение современных взглядов на агрегатные формы вещества (твердое тело – жидкость – газ – плазма). Не берусь судить насчет «предвосхищения» (возможно, наоборот, это ХХ век деградировал до архаики), но упомянутая четверка явно мыслится как М = 3 + 1. Даже Гегель в «Философии природы» счел допустимым возродить и защищать теорию четырех элементов.

Подобные четверки формируются и в христианский период. Один из примеров – четыре канонических Евангелия(8): первые три обладают сходным повествовательным характером и именуются "синоптическими", последнее заметно отличается от них своим "философическим" духом. (Важная деталь: перу автора четвертого Евангелия, Иоанна, принадлежит, согласно церковной традиции, и завершающая книга Нового Завета – Откровение, или Апокалипсис, – формулирующая учение о конце света.) Однако не будем вдаваться в архаические кватернионы (ряд из них еще всплывет в последующем изложении), возвратимся в нашу эпоху.

В 1813 г. А.Шопенгауэр публикует докторскую диссертацию "О четверояком корне достаточного основания", на которую публика и специалисты ответили гробовым молчанием. Однако в 1847 г. потребовалось второе издание, а после революции 1848 г. в Германии Шопенгауэр шел нарасхват [379, c. 5 – 8]

[Закрыть]. Среди источников его философии называют традиции Канта, Платона, древнеиндийской брахманистской и буддийской литературы (в частности «Упанишад»). Здесь не место подробному обсуждению, поэтому ограничимся ссылкой на учение Аристотеля и перипатетиков о четырех причинах – Шопенгауэр же рассматривает четыре формы закона причинности, четыре способа соединения «формы» и «материи». Обращаясь к закону достаточного основания, он выделяет следующие основные модификации: три «духовно-душевных» (для логических отношений, математических, психологических) и одну «телесную» (для физических объектов). Аналогично, поддержана Шопенгауэром и кантовская схема различных видов отрицания: формально-логического, математического, антиномически-диалектического и реального [там же, с.14]

[Закрыть]. Некогда и пифагорейцы, если верить Платону, считали предпосылкой подлинного, целостного знания его четвероякость. Однако «философия пессимизма» – не атрибут современного общественного сознания, и ее автору, похоже, еще не удалось провести самобытные, достаточно четкие грани в собственных тетрадах, поэтому ограничимся сказанным, упомянув напоследок о ревнивом и безуспешном соперничестве Шопенгауэра с его старшим современником, Гегелем, до самой смерти последнего (1831 г.).

В философии жизни А.Бергсона [49]

[Закрыть] ключевое понятие длительности подразделяется на четыре аспекта: три «душевных» (сознание, память, дух), а также материю. Структура 3 + 1 запечатлена вполне определенно. Бергсону удалось стать одним из кумиров первой половины ХХ столетия, серьезно повлияв, в частности, на модернистскую беллетристику – так называемую «литературу потока сознания» (Джойс, Пруст). Субъект и объект у Бергсона, как мы помним, нераздельны, и в образах упомянутого художественного течения факты внешней и внутренней жизни – изображение как реальных событий, так и восприятий, фантазий – следуют вперемежку и вперемешку, увлекаемые общим поступательным потоком или движением «по спирали» (тогда как реализму предшествующего столетия было присуще отделять действительную фактуру от «психологии»). Во французском «новом романе» (после Второй мировой войны) фигура с картины на стене могла зримо шагнуть в физически-реальную комнату и выйти наружу под дождь. Искусство и жизнь, мысль и материя, субъект и объект представлены в новом сознании в виде единого сплава, своеобразно преломляя древний магический, мифологический опыт. С тех пор виртуализация человеческого сознания лишь возросла.

Возможно, нелишне упомянуть об одной интересной детали, связанной с утверждением кватерниорных представлений. Четвертое релятивистское измерение, "хронологическое", появилось за счет инсталляции в модель наблюдателя, т.е. специфического "субъекта". Для физики это не имеет значения, но для историков культуры любопытный факт: в конце ХIХ – начале ХХ вв. экзальтированная образованная публика любила поговорить о "четвертом измерении" пространства, которое считалось обиталищем спиритических духов. Именно такого рода публике А.Эйнштейн во многом обязан своим превращением в 1918 г. в поп-героя, после эксперимента, подтвердившего один из прогнозов ОТО ("Эйнштейн доказал, что всё относительно", – упоенно повторяли газеты и дамы, и подобная "кухонная" версия для культуролога не менее, если не более, значима, чем система тензорных уравнений). Связь "субъектности-духовности" со временем реализована и у Бергсона, поскольку жизнь и душа схватываются понятием "длительность". "Чистое изменение, истинная длительность есть нечто духовное", – утверждал философ. Еще в "Исповеди" бл. Августина читаем: "Мне кажется, что время есть не что иное, как растяжение, но чего? не знаю; может быть, самой души" [3, c. 192]

[Закрыть]). Человек активно осваивал время в качестве непосредственно конструктивного, «строительного» фактора (в экономике, политике, в науках, философии, в быту), и лавинообразно рос удельный вес четырехсоставных представлений.

М.Хайдеггер же, на которого мы уже ссылались в связи с его схемой трехмерного времени, предлагает также и четырехмерную. "Подлинное время – четырех измерений" [355, c. 92]

[Закрыть]. Наряду с прошлым, настоящим и будущим, он вводит более фундаментальную категорию «подавания». «Время не есть. Время дано», – поясняет философ [там же, с. 93]

[Закрыть]. Но перейдем к примеру, который оставил более незабываемый след и лег в основу массовой идеологии.

Марксистская доктрина гласит, что последовательность трех классовых общественно-экономических формаций цивилизованного социума – рабовладельческой, феодальной, капиталистической, – должна смениться четвертой, коммунистической. Исследователи не раз замечали, что c тремя первыми коррелировало стандартное историческое деление на европейские античность, средневековье и Новое время. Историзм дополняется у Маркса футуристическим проектом, из-за чего и произошло расширение традиционно трехзвенного списка до четырехзвенного. Впрочем, в разделе 1.3 установлено: логическая кратность деления не зависит от изучаемого предмета, – так и здесь: даже если не рассматривать будущее, оставшись в собственных рамках истории (прошлое до настоящего), применение соответствующей логики все равно приведет к кватерниорности. Классификация ХIХ в. Древность – Средневековье – Новое время дополняется еще одной таксономической единицей – Новейшим временем. Констатировав в обоих случаях наличие строения М = 3 + 1, прибегнем к помощи нашей теоретической модели. Что имели в виду создатели упомянутых градаций, какую логику они в них инсталлировали?

Прежде всего, перед нами, очевидно, культурно– или социально-политические концепты, теории. Несмотря на то, что время сверху не ограничено (по крайней мере, так гласит гипотеза открытого, или прогрессивного, времени), история, подобно всякой науке, склонна придавать своему предмету целостный, концептуально законченный вид. Что иное может означать намерение понять историю, как не представить ее единую связную картину, внести в нее строгий рациональный порядок? Даже у историков-археологов, архивистов, т.е. «эмпириков», возникает нужда в систематизации добытого материала, в его классификации – в противном случае даже специалист-эрудит утонет в безбрежной хаотической стихии фактов. Но наиболее сильное стремление к дискурсу присуще тем разделам исторической науки, которые стараются встать над чистою описательностью, голой констатацией, т.е. историологическим направлениям.

В предыдущем разделе мы видели, каким образом подобная установка претворяется в логически трехсоставные схемы ( М = 3 ): периоды дикости – варварства – цивилизации, каменный – бронзовый – железный века, палеолит – мезолит – неолит, Древность – Средневековье – Новое время" Это происходило за счет применения бинарного отношения "раньше/позже", n = 2. Что нового привносит марксизм?

Он тоже изучает историю (социальную историю), причем, в высшей степени рациональными методами: его интересуют точные научные закономерности. Придерживаясь строгих фактов, не чужд он и объективности, возможно даже больше, чем другие: история материальна. Но в отличие от предшествующих направлений, марксизм не ограничивается исследованием, т.е. фиксацией реальных событий, процессов (того, что есть или было), – он стремится принять в истории активное, преобразующее участие. "Прежние философы изучали мир, а дело в том, как его изменить". Назван и коллективный субъект, которому надлежит осуществить преобразования – пролетариат, усвоивший марксистское учение. В еще более контрастном виде названные особенности проступили в ленинской версии: ведущим творческим субъектом становится одушевленная учением и железно организованная партия, ленинизм добивается радикальнейшего слияния слова и дела, мысли и поведения.

Не правда ли, знакомая теоретическая ситуация: присутствие "субъекта", эйнштейновского наблюдателя сходным образом (хотя и без всяких проектов) изменяет "объективную" физическую реальность. Марксизм и особенно ленинизм, в сущности, предваряют релятивистскую теорию, по крайней мере некоторые из ее конституирующих черт. Логическая четырехсоставность в этих рамках вполне органична.

Конкретней к ней можно подойти и через Гегеля, поскольку диалектику марксизм-ленинизм заимствовал у него. Триаде "тезис – антитезис – синтезис" присваивается методический статус, она интериоризируется в логику, n = 3, и появление кватерниона, М = 4, неизбежно. Востребованной оказалась и гегелевская идея о "конце истории", поскольку в марксизме история конечна, коммунизм же – ее последняя, высшая фаза, прерывающая тысячелетия социальной несправедливости и воплощающая вековую мечту.

Структурно сходно обстоит и в "расширенной" историологической классификации: Древность – Средневековье – Новое время – Новейшее. Хотя о будущем, о действенном проекте как таковом на сей раз речь не идет (Новейшее время – это все же не будущее, а ближайшее прошлое и настоящее), но и в этом случае по существу задействован преобразующий субъект – наш современник, который не только изучает историю, но и делает ее. Его участие в историческом процессе – реальное (что совершенно понятно), но и, что интересней, идеальное: даже применительно к прошлому он не просто бесстрастно и «объективно» рассматривает его, а вступает в активное конструирование: концептуализация исторической картины, виртуализация, парадигматизация. Тот «странный» дух, который принес с собой постмодернизм, «играющий» с фактами, выстраивающий из них «экзотические» комбинации, не стесняющийся своей откровенной заинтересованности («факты – лишь сырье»), шокирует представителей старой «классической» школы, но он является законным продуктом – одновременно причиной и следствием – названного представления. Мы, современники, трансформируем историю, включая «неизменяемое» прошлое, но еще и не на такое способен нынешний человек, превратившийся, согласно В.И.Вернадскому, даже в геологический фактор. Авангардистское смешение объекта с субъектом по-прежнему возвращает мысль к «догалилеевской» стадии (пусть и в новой подаче), мифологизирует, идеологизирует, но в нашем контексте важнее другое: если в качестве одного из конституирующих элементов модели задействован и субъект, то М = 4, см. выше. (Марксизм интересовался главным образом социально– экономической историей, его задачей было изменить социально-политический строй, поэтому и четверка соответствующая: общественно-экономические формации, рабовладение – феодализм – капитализм – коммунизм. Схема Древность – Средневековье – Новое время – Новейшее лишена подобной специализированной заряженности и оттого отличается большей «нейтральностью»: периоды, по крайней мере на уровне терминологии, не несут на себе столь тенденциозной нагрузки, говорится лишь о различных хронологических отрезках. Но это уже нюансы, в которые мы вправе не вдаваться, ибо заняты исключительно числами, в данном случае М = 4.)

Чуть выше был упомянут ленинизм, поэтому нелишне напомнить и об изменениях, внесенных в традиционный список типов политических сил: либералы, консерваторы, радикалы (социалисты). К концу ХIХ – началу ХХ вв. данная классификация уже устоялась в Европе, и каждый из типов подпирался вполне репрезентативными политическими течениями. Российским социал-демократам был хорошо знаком европейский политический опыт, который подвергся серьезному научному осмыслению в качестве "объективного", от каждого из традиционных политических движений были заимствованы и приумножены его самые сильные, эффективные черты. Однако осуществлялось, как сказано, не только осмысление, но и трансформация (как минимум – адаптация к российским условиям). Последняя оказалась настолько существенной, что было объявлено о создании партии принципиально «нового типа»; в 1903 г. партия большевиков обособляется от социал-демократов европейского типа (меньшевиков). В статье [310]

[Закрыть] уделено специальное внимание семантике большевизма, основной вывод: ленинская дефиниция «партия нового типа» – отнюдь не завышенная самооценка и не метафора, ее следует воспринимать буквально. Феномен большевизма рассмотрен в общекультурном контексте начала ХХ в., в частности параллельного ему возникновения авангардизма в искусстве, той же релятивистской теории (смысловая перекличка заходит столь далеко, что оказалось возможным говорить о «темпоральной» природе русского коммунизма). С точкой зрения, предполагающей принципиальную «выделенность» большевизма, его противопоставленность предшествующим политическим течениям, согласуются мнения многих авторов. Питирим Сорокин: «Коммунисты и фашисты в политике – аналоги модернистов в изобразительном искусстве» [305, c. 462]

[Закрыть]. Г.Померанц: «Утопия не может быть понята как движение от одного этапа истории к другому; это попытка выпрыгнуть из истории,(9) осуществить абсолют» [257, c. 198]

[Закрыть]. Конрад Лоренц указывал на социально-исторический аспект: если изменения в нормах поведения, передаваемых от отца к сыну, больше некоторого критического значения, возникает сильное искушение напрочь отбросить отцовскую культуру и на ее месте построить совершенно новую (и/или воскресить архаическую) [186, c. 48]

[Закрыть]. Именно такая ситуация сложилась в России в начале ХХ столетия и стала движущим импульсом к возникновению авангарда в политической сфере. Так или иначе, прежний список типов политических сил оказался расширенным за счет четвертого звена ( М = 4 ):

либералы – консерваторы – радикалы ¦ большевики.

Русские коммунисты кардинально раздвинули границы возможного в политике, по существу открыли принципиально новую область, недоступную традиционным течениям. Их «сверхпредельный» опыт позволил создать первое в мире тоталитарное государство и указал путь их оппонентам-последователям: итальянскому фашизму, немецкому национал-социализму.(10)

Кватернионы порождались большевизмом как из рога изобилия, но здесь мы уже забегаем вперед, поскольку тему многочисленных политических тетрад ХХ в. предстоит обсуждать в разделе 1.4.2. Тем более, что названная структурная особенность отличает не один большевизм и не только тоталитарные политические феномены.

Четырехсоставный паттерн формировался и в художественной литературе. В 1844 г., в канун европейских революций 1848 г., вышел в свет один из самых популярных романов А.Дюма – "Три мушкетера". Для выявления структуры произведений, выделения архетипов Мария-Луиза фон Франц настаивает на необходимости подсчета количества главных персонажей [349, c. 47]

[Закрыть]. Хотя непосредственно этот методический совет относится к архаическим сказкам, он, по всей видимости, не менее уместен по отношению и к художественным текстам современной эпохи, особенно «культовым», сумевшим стать знаменитыми, поскольку роль числа в коллективном сознании по сравнению с древностью лишь возросла. Тогда придется заметить, что, вопреки названию, главных героев в «Трех мушкетерах» не три, а четыре.

Первые три из них демонстрируют ряд общих черт с традиционными фольклорными тройками, в том числе с тройкой богатырей русских былин. При этом самый могучий и простодушный Портос оказывается семантической параллелью Ильи, справедливый и благородный Атос – Добрыни, а хитроватый Арамис заставляет вспомнить об Алеше Поповиче, побеждавшем врагов не столько силой, сколько лукавством и выдумкой. Сходство усиливается, поскольку и Арамис, и Алеша наделены двойною – военно-героической и смиренно-клерикальной – природой: Алеша Попович – родом из духовного звания, Арамис – в перспективе аббат. Архаическая тройка обладала концептульно-образным единством и законченностью, поэтому и стала каноном, но Дюма присоединяет к ней дополнительного главного персонажа. Тип д'Артаньяна был неведом народной традиции, но – несмотря на первоначальные коллизии (знакомство д'Артаньяна с остальными начинается со ссоры, дуэли) – ему удалось прочно вписаться в исходную тройку, придав ей новую энергичную целостность ("один за всех и все за одного").

Почему автор выбрал название "Три мушкетера", на первый взгляд явно противореча ткани произведения? Существует множество гипотез, но в настоящем контексте достаточно одной: тройка в ту пору прочно ассоциировалась с неразрывным единством (см. раздел 1.3), и именно его А.Дюма хотел образно подчеркнуть. Принцип тройного единства, элохим, был исключительно важен и для средневековой алхимии и, что еще интересней, был настолько прочен, что не нарушался даже при прибавлении единицы [264]

[Закрыть]. Дюма по существу репродуцирует ментальный опыт алхимиков в чудесных пертурбациях своих героев, культурные связи порой оказываются неожиданными и парадоксальными. Нам, впрочем, теперь известно, что четверкам присуща ничуть не меньшая целостность, и к заслугам Дюма следует отнести, что он сумел дать это остро почувствовать читателям разных стран.

Объяснение превращения тройки в четверку может быть и корректнее. Почему, начнем с этого, прежде канонизировались именно тройки героев, например, почему в русских былинах действуют три богатыря? – Вспомнив о разделе 1.3, мы тотчас отыщем ответ: исходно хотелось создать логически компактную («дружную») группу – если угодно, по пунктам: полную, замкнутую, связную, – и при этом каждая из фигур во имя индивидуации должна контрастно отличаться от другой. Подобное противопоставление бинарно, n = 2. Итого, следовательно, М = 3. Ситуация вполне характерна для эпоса, когда речь идет о высоких (не чета нам, нынешним) образцах, но главное: события и герои – в далеком прошлом, возможно, не вполне достоверном; психологически слушатель или читатель отделен от недосягаемых в своем достоинстве идеалов. Дюма же пишет хотя и исторический, но при этом авантюрный роман. Его ключевая задача по-прежнему – не столько точно придерживаться действительной исторической ткани (преподаватели истории не рекомендуют ссылаться, сдавая экзамены, на Дюма), а психологически вовлечь читателя в происходящее. Со сверхзадачей вовлечения Дюма блистательно справился, но тем самым в корпус повествования введен самый натуральный субъект: кем конкретно его ни считать – то ли это сам автор с его феерической фантазией, то ли мы, читатели, дыщащие с автором в унисон, не будучи в силах оторваться от неостановимого потока событий. Ситуация, кардинально отличная от установки адресатов эпоса: n = 3 и, значит, М = 4.

Еще менее, чем в других случаях, автор авантюрного романа может быть заподозрен в теоретически обоснованном выборе именно этого, а не другого, числа ведущих героев. Речь снова идет хотя и о рациональном, но бессознательном, интуитивном факте; уместно говорить о художественной правде, но не о выкладках. А.Дюма, можно сказать, выступает в роли своеобразного Наполеона (кстати, своего кумира, которому всю жизнь старался подражать), по своей воле ставящего историю на дыбы. Будучи историческим романистом (пуристы поправят: квазиисторическим), он предвосхитил переход от троек к четверкам в смежных исторических областях. Напомним, «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса вышел в свет в 1848 г., дополнение древности-средневековья-Нового времени Новейшим – продукт еще более поздний. Каждый превращал в тетраду предмет своего главного интереса: литератор – группу персонажей, социальные философы – общественные формации, историки – периодизацию.

Не обязательно обращение к образцу приключенческой беллетристики, даже если он до сих пор является достоянием масс. Достоевский, чье отношение к тексту Дюма продрейфовало от восхищения до безоговорочного осуждения, выводит в своем последнем романе аналогичную группу. Наряду с тремя законными сыновьями, или братьями, Карамазовыми (Дмитрием, Иваном, Алексеем), мы встречаемся и с гипотетическим четвертым – Смердяковым. Достоевский, знавший толк в авантюристах-революционерах и игроках, но в зрелом возрасте отдавший предпочтение консервативным, традиционным ценностям, в конце концов распознал духовную подоплеку д'Артаньяна, четвертых элементов вообще. Распознал – и отверг. Автор наделяет Смердякова, персонажа с говорящей фамилией, максимально одиозными чертами: холуй и бастард, на фрейдовский манер убивающий своего отца и господина. Здесь навряд ли уместно вдаваться в скрытую полемику между двумя вариантами четверок, между двумя версиями структур 3 + 1, ибо, несмотря на свое активное неприятие романа Дюма, вообще новаций накатывающейся "бодрой" эпохи, Достоевский все равно по сути повторил ту же четверку, а как раз она нас и интересует. Прогрессистская и консервативная революции нередко не так далеки друг от друга, и не только в литературе.

Схема 3 + 1, помимо Достоевского и Дюма, выступает – в комически переосмысленном виде – в одном из излюбленных советских романов, "Золотом теленке" Ильфа и Петрова. Литературоведы метко фиксируют параллели между простовато-честным, физически сильным Балагановым и Портосом, благородно-щепетильным Козлевичем и Атосом, лукавым Паниковским и Арамисом и, наконец, между двумя венцами хрестоматийных четверок [117]

[Закрыть]. Агеласты могут сколь угодно возмущаться жульнической натурой О.Бендера, но это не отобьет у читателя охоты читать, повседневно сверяться, ощущая наличие внутренне правдивого стержня. Позднее мы вернемся к логической подоплеке «Золотого теленка», теперь же, чтобы не терять темпа, обратимся к новым примерам.

Мы были бы не правы, если бы полагали логические кватернионы чем-то "экзотическим". Напротив, многие из них банально-повседневны.

Списку времен года – весна, лето, осень, зима – уже не одно тысячелетие. Годовой цикл в данном случае подвергнут квантиодромии, что можно представить как композицию двух дихотомий, М = 2 x 2, где первой двойке отвечает оппозиция восходящей и нисходящей ветвей цикла (весны-лета, с одной стороны, и осени-зимы, с другой), а второй – дополнительное уточнение степени или же оппозиция "начало-конец" ветви. Вполне аналогично тому, как в школе при изучении тригонометрических функций делят круг на квадранты:

Рис. 1-7

Настоящий пример позволяет подчеркнуть одну из важных особенностей кватерниорных представлений – их полисемантичность. Речь о том, что их смысл нередко разлагается не одним, а несколькими способами, за каждым из которых стоит своя собственная интерпретация. При этом, в отличие от символа, раскладывающегося, согласно А.Ф.Лосеву, в бесконечный семантический ряд [189]

[Закрыть], логические структуры репрезентируются конечным количеством герменевтических вариантов, обычно небольшим. В связи с чем укажем еще одно основание системы сезонов.

Представление о временах года сложилось в ту анимистическую или гилозоистическую эпоху, когда человек был склонен считать природу живой. ""Природа" не существует в мифологическом сознании как внешний мир, противостоящий человеку, она еще не вычленяется как объект, не мыслится противоположной человеку, она присутствует только в опыте и воспринимается через опыт, границы между нею и человеческой общностью четко не проведены", – констатирует аналитик [192, c. 69]

[Закрыть], добавляя: «Здесь познаваемое совпадает с внутренним миром субъекта» [там же]

[Закрыть].(11) Впечатление подобной «живости» веками поддерживалось поэзией и сохранилось до наших дней. К годовому циклу, соответственно, применяется оппозиция «жизнь-смерть» или сопряженная с ней «бодрствование-сон». Наиболее актуальный для человека период – жизнь, бодрствование, – в свою очередь, подвергается логическому членению согласно бинарному принципу «раньше/позже», что приводит, как нам известно, к трихотомии, подобной «началу-середине-концу». В результате система четырех времен предстает в форме композиции дихотомии и трихотомии:

Рис. 1-8

В данном случае зима, олицетворяющая собой смерть или сон природы, семантически противостоит трем остальным – «живым», «активным» – сезонам, и всю структуру можно записать в виде М = 3 + 1 (ср. предыдущий вариант М = 2 х 2).

Пространственно-солярная классификация также тетрарна. Представление о четырех странах света сходным образом допускает по меньшей мере две интерпретации. Во-первых, это результат двух дихотомий полного круга, М = 2 х 2 (корреспондирующий с антропоморфным различением правой и левой сторон, передней и задней). Во-вторых, в случае более тесной привязки к солнцу, четыре выделенные направления утрачивают свою равноценность, ибо вдоль трех из них (восток, юг и запад) солнце(12) ежедневно описывает дугу, а в последнем не появляется никогда, М = 3 + 1:

восток – юг – запад ¦ север.

Север – край небытия солнца, тепла, и не случайно оттуда приходит зима (жителям южного полушария придется смириться: культурные доминанты задаются не ими). Различение четырех направлений изначально не сводится к чисто формальному-геометрическому, «картографическому», а исполнено экзистенциально важного смысла. "Эти линии образовывали своего рода сеть, причем сеть силовую, от которой в жизни людей много зависело", – справедливо отмечает В.Б.Иорданский [141, c. 39]

[Закрыть] и добавляет: «Ее символами в очень многих культурах стали знаки креста, ромба или круга, замыкающего горизонт».

Не стоит оставлять без внимания и суточный цикл. Различение света и тьмы, дня и ночи, очевидно, является здесь исходным. Ночь отведена для сна, день – для бодрствования; если требуется, можно противопоставить дневное и ночные светила.(13) Но если время сна не предназначено для практической деятельности и не нуждается в более детальной градации (в выяснении, что раньше – что позже), то со светлым периодом суток ситуация совершенно иная, т.к. возникает необходимость более точного указания времени. Отношение "раньше/позже" приводит к тринитарному членению:

Рис. 1-9

Структура М = 3 + 1 достаточно очевидна, но в словоупотреблении разных народов она работает по-разному.

Если в русском языке не возникает проблем, и каждому времени суток отведены собственные часы, то в английском – несколько иначе. Согласно учебнику [59]

[Закрыть], английское утро (morning) простирается с полуночи до полудня, день (afternoon) – с полудня до шести часов, вечер (evening) – с шести до полуночи, т.е. данные три единицы покрывают собой весь суточный цикл. Ночь же (night) в языке скорее сохранила свое первоначальное значение темного времени суток вообще, оказываясь, таким образом, наложением evening и morning, т.е. четвертый элемент – чуть ли не логический плеоназм, четырехсоставность будто готова выродиться в коллективных мозгах до трехсоставности. (Добавим, ночь в английской речи дополнительно выделена и во фразеологической плоскости: например, yesterday morning / afternoon / evening, но: last night.)